Глава седьмая

Выступать на гонке – это целое искусство, а не просто яростная борьба. Необходимо грести, напрягая и голову, не только руки. С первого удара весла все мысли о других командах должны быть заблокированы. Ты должен быть сосредоточен только на себе и собственной лодке, мысли должны всегда быть только хорошие и оптимистичные.

Джордж Йеоманс Покок

Джо Ранц и его товарищи по команде выстроились вдоль борта парома и смотрели на воду, прикрывая руками глаза от яркого дневного солнца. Прошло уже два часа с тех пор, как они обошли первокурсников Калифорнии. Теперь была очередь университетской команды взять верх над парнями Кая Эбрайта.

События, произошедшие за следующие несколько минут, оказались одной из самых великих университетских гонок в истории соперничества Калифорнии и Вашингтона. Сразу после гонки Франк Г. Горри в статье для «Ассошиэйтед Пресс» написал свой подробный отчет и отправил его на восток, для своей аудитории – целой страны: «Знаменитые гоночные восьмерки сверкнули в испещренной солнечными бликами воде и понеслись, будто связанные вместе. Сначала одна, потом другая вырывались вперед, но не больше, чем на пару метров. Калифорния вырвалась вперед в самом начале, потеряла позицию на отметке в полтора километра, высунула нос вперед опять на двухкилометровой отметке, потом ушла назад от Вашингтона, когда тот три раза удачно выполнил по десять мощных гребков на отметке в три с половиной километра, и потом, через мгновение, снова вырвалась вперед».

Джо с восторгом наблюдал, как разворачивается драма. Снова и снова студенты на пароме кричали вашингтонской команде «поторопиться», увеличить гребки и отодвинуть Калифорнию на задний план. Команда соперников взбивала воду в пену с очень высоким темпом в тридцать шесть ударов в минуту, но в первые четыре километра рулевой Вашингтона, Харви Лав, держал частоту гребков на сравнительно низком уровне, тридцати одного удара в минуту, выполняя уровень, необходимый для того, чтобы оставить лодку в соревновании. Он периодически подгонял своих парней вперед, командовал сделать десять больших гребков, когда они были на грани слишком уж сильного отставания, но потом, немного уменьшив отставание, парни снова возвращались на спокойный темп. И только когда в поле их зрения показалась баржа, отмечавшая финишную линию, и после того, как Калифорния, снова и снова пытаясь вырваться вперед, каждый раз все равно стала отставать, Лав наконец скомандовал: «Сейчас! Прибавим ходу!» Частота гребков увеличилась до тридцати восьми и потом почти сразу до сорока. Лодка Вашингтона вырвалась вперед, лодка Калифорнии замешкалась ненадолго, и Вашингтон пересек линию чуть больше чем на секунду впереди Калифорнии, с новым гоночным рекордом в 16:33,4.

Джо и его банджо

Это была волнующая гонка, но для Джо и других первокурсников это было больше – урок и пример, как человек, который осенью станет их тренером, Эл Албриксон, одерживал победы. В некотором роде урок уже был дан Томом Боллзом, когда он скрыл лучший тайминг от Эбрайта и объяснил парням, как важно позволить Калифорнии и дальше себя расхваливать. Но пока он наблюдал за университетской гонкой, Джо усвоил еще один урок. Для того чтобы одолеть равного или даже превосходящего тебя противника, не обязательно выкладываться с самого начала и до самого конца. Нужно просто быть умнее и хитрее своего оппонента. Когда наступал критический момент в гонке, необходимо было понимать то, чего Джо еще не понимал – что внутри у человека есть определенный резерв сил, который он еще в себе не открыл, однажды обнаружив который, перестаешь сомневаться в себе, колебаться тогда, когда это допустимо меньше всего. Как и многое в жизни, в команде многое зависит от ее уверенности в себе и частично от того, насколько хорошо ты знаешь свое сердце.

После гонки 1934 года Калифорния – Вашингтон у первокурсников опять начался спад активности. Изо дня в день они показывали очень неудовлетворительное время. С тех пор, как первокурсники обошли Калифорнию, они, казалось, потеряли концентрацию. Чем больше Том Боллз кричал на них в мегафон, тем хуже они тренировались.

Одним погожим деньком в начале мая, когда теплое солнце жгло их голые спины, ребята гребли настолько вяло, что они не смогли быстро пересечь путь перед надвигающимся буксиром, который тянул за собой баржу. Буксир несся прямо на лодку, выплевывая черные клубы дыма, свистя и гудя парням. Рулевой, Джон Мерилл, крикнул: «Назад! Назад!» Парень с сиденья под номером четыре запаниковал и нелепым образом оказался за бортом, чуть не опрокинув лодку. Буксир тяжело повернул в сторону порта, слегка задел нос лодки и проплыл совсем рядом от парня за бортом. Боллз, глядя на все это со своего катера, был просто в бешенстве. Он вытянул красного, мокрого парня из воды, завел на катере мотор и угнал в сторону лодочной станции.

Парни молча плыли обратно. Боллз их ждал. Он носился по пристани туда-сюда, грозя парням пальцем, пока они сидели в лодке. Том прогремел, что собирается перестроить команду с нуля для регаты в Поукипси в июне. Никто не был в безопасности на своей позиции только потому, что он выступал в команде лодки, которая так впечатляюще обошла Калифорнию. Сердце Джо сжалось. То, что еще недавно казалось решенным вопросом, внезапно опять оказалось в зоне риска. На прошлой неделе он получил уведомление от администрации, в которой говорилось, что он провалил зачет по физкультуре, для которой команда по гребле была заменой. Джо совсем недавно видел смешной мультфильм от студии «Парамаунт» с новым героем на экране, Моряком Попаем, у которого внезапно появлялись силы от банки шпината, так что он написал в своем журнале в стиле Попая: «Я охохо как недоволен».

К середине мая погода в Сиэтле, как иногда случается поздней весной, снова испортилась, и первокурсники снова стали бороться со встречными ветрами, их руки леденели от холода, а белые барашки разбивались о нос их лодки. Однако, к их собственному удивлению и изумлению тренеров, чем хуже становилась погода, тем лучше они стали тренироваться.

Они гребли против резкого северного ветра серыми, промозглыми вечерами в конце мая, брызги летели на них после каждого вывода весел, вода плескалась на дне лодки. Но теперь Джо вместе с членами его команды в первой лодке показали время 10.35, а это всего на четыре секунды позже, чем установленный для такой гонки рекорд. Джордж Покок наблюдал за исполнением заплыва с борта «Алумнуса». Когда он вышел на берег, то поднялся на лодочную станцию к репортеру, задержал его и вынес поразительный вердикт. «У Тома Боллза отличный, очень сильный состав, – тихо, но убедительно сказал он. – Лучший из всех, которые я когда-либо видел». Исходившие из уст Джорджа Покока, тихого и скромного человека, который не был склонен преувеличивать что-либо, особенно способности лодки первокурсников, эти слова были больше похожи на воззвание к божеству. Том Боллз перестал упоминать о наборе новой лодки. Те девять парней, которые обошли Калифорнию, поедут и в Поукипси, чтобы там соревноваться за национальное лидерство.

Вечером первого июня 1934 года марширующий духовой оркестр Вашингтонского университета и вместе с ним более тысячи болельщиков наполнили мраморный холл железнодорожной станции Сиэтла «Кинг Стрит», исполняя боевые песни и издавая радостные возгласы, пока команды первокурсников и университетские команды садились на поезд «Эмпайр Билдер» компании «Грейт Нортен», который отвезет их в Поукипси. Команда первокурсников пребывала в особенно приподнятом настроении. Очень не многие из них когда-либо выезжали за пределы западной части штата Вашингтон; большинство никогда не ездили на поездах. Однако они уже здесь и скоро пересекут целый континент. Для парней, которые выросли, доя коров, махая топорами и таская бревна, которые по именам знали половину населения своих родных городов, чьи родители могли точно сказать, когда впервые увидели автомобиль и дом с проведенным электричеством, это было впечатляюще.

Пока Джо сидел на плюшевом диване и глядел в зеленоватое окно пульмановского спального вагона, слушая гвалт, который доносился с холла на перрон, он никак не мог поверить, что все это с ним происходит. Его никогда ни с чем не поздравляли, но теперь он был частью великого события, не только предмета восторга, но даже поклонения. Это наполняло его гордостью, но в то же время и напряженным, изнутри распирающим беспокойством. И это чувство пробудило те чувства, которые он в последние дни очень сильно старался скрыть поглубже.

Тем вечером, когда их поезд «Эмпайр Билдер» проезжал через Каскадные горы по перевалу Стивенс Пасс и дальше, по засушливым полям восточного Вашингтона, парни развлекались вовсю. Они веселились до поздней ночи, играли в карты, рассказывали пошлые шутки, гоняли туда-сюда по проходам спального вагона, пинали мяч до тех пор, пока в изнеможении не свалились спать на свои койки.

Развлечения возобновились на следующий день, когда кто-то принес упаковку воздушных шариков. Они в уборной наполняли шарики водой, вставали на грохочущие площадки между вагонами, и, пока проезжали через Монтану и Северную Дакоту, радостно швыряли шарики с водой в любую доступную цель – коров, пасущихся на полях, в пыльные машины, ждущие сигнала на железнодорожных переездах, в спящих собак, развалившихся на платформах маленьких городов. Каждый раз они запевали хором «Склонитесь перед Вашингтоном» и проносились мимо своих ошарашенных жертв.

Позже Джо, воодушевленный приключением с водными шарами, немного нервничая, достал из чехла гитару, которую взял с собой. Некоторые старшие мальчишки собрались вокруг него, с любопытством наблюдая, как он крутит колки и перебирает струны, чтобы настроить инструмент. Глядя на лады и сосредоточившись на постановке пальцев, он начал бренчать по струнам и петь, начав с композиций, которые он играл в старшей школе – лагерные мелодии и ковбойские песни, которые он выучил, пока жил в шахтерском поселке, или подобрал, слушая радио еще в Секиме.

Сначала мальчики просто глазели на него, пока он пел; потом они стали посматривать друг на друга, потом хихикать и в конце концов стали кричать и улюлюкать.

– Гляньте-ка, ковбой Джо! – закричал один. Другой крикнул в сторону прохода:

– Эй, мальчишки, идите, послушайте Ранца, гребца-трубадура!

Удивленный, Джо поднял глаза и резко прекратил играть, остановившись на середине песни «Желтая роза Техаса». Он покраснел, но его челюсть сжалась, а глаза стали каменно-холодными. Он быстро и неловко запихнул гитару обратно в чехол и пересел в другой вагон.

Очень немногое могло так сильно расстроить Джо. Его музыка освещала самые хмурые дни его детства. В старшей школе она притягивала к нему людей, делала их его друзьями и даже помогала с деньгами в Секиме. Это был его уникальный талант, особенный предмет гордости. Теперь же, внезапно и неожиданно, музыка обернулась против него, напоминая, насколько неуверенно он себя чувствовал в вещах более утонченных. Когда Джо только-только начало казаться, что он становится частью чего-то большего, его опять изгнали и унизили.

Они прибыли в Нью-Йорк шестого июня, и команды Вашингтона перетащили свои лодки с поезда на старый, разваливавшийся эллинг на западной стороне реки Гудзон – на Хайленде, прямо напротив Поукипси. Эллинг был не больше сарая. Расшатанная, продуваемая сквозняком хибара была помещена на тонкие сваи над рекой и оснащена душами, которые качали вонючую воду прямо из Гудзона, выливая ее на головы ребят.

Том Боллз в тот же день выгнал первокурсников на воду, он беспокоился и хотел посмотреть, как они справятся с неизвестной гоночной дистанцией. Это был первый раз, когда они плыли не по озеру, а по реке, более того, первый раз, когда они плыли не по озеру Вашингтон. Погода тоже была не похожей на ту, к которой парни привыкли дома, но жаркой, тяжелой и душной. Пока они несли свою лодку «Город Сиэтл» к воде, они уже взмокли от пота. На воде дул легкий бриз, но даже ветер казался им раскаленным от жары, пока они садились в лодку. Они стянули майки, опустили их в вонючую воду реки Гудзон и снова надели, но это, казалось, только сделало духоту еще более невыносимой. Боллз дал им указания плыть вверх по течению в разминочном темпе в течение нескольких минут. Он залез в катер и поехал за парнями. Когда Боллз решил, что они готовы, то поднял мегафон и скомандовал им проплыть короткий спринт. Парни налегли на весла со всей силы, но Боллз даже не удосужился посмотреть на секундомер. Он с первого момента понял, что они показывали далеко не свой лучший уровень. Хуже того, они выглядели потрепанными, явно убитыми жарой, болтаясь от одной стороны гоночной дистанции до другой. Они могли справиться почти с любым ветром и волнами на озере Вашингтон, но волны реки Гудзон были другими – длинные и низкие, они ударялись о лодку сбоку, так что лопасти то бесполезно молотили по воздуху, то тут же погружались глубоко в воду. Их также ставили в тупик явления приливов и течения. По их логике, вода сама не должна была двигаться под лодкой, она не должна нести их туда, куда они не собирались плыть. Боллз крикнул: «Стой!» в мегафон и позвал парней обратно на станцию. Ему надо было поговорить с Джорджем.

Парни, удрученные неудачей, положили на место лодку, помылись в едкой речной воде и пошли пешком по длинной дорожке наверх, к железнодорожным путям, которые шли вдоль западного побережья, а потом забрались на отвесный берег Хайлэнда, к пансиону Флоренс Палмер, где они поселились. Домик миссис Палмер был маленький, оплата за него – небольшой. Скудные запасы ее кухни не могли удовлетворить аппетиты двадцати четырех высоких здоровых парней и команды тренеров и рулевых. Парни съели все, что только смогли найти, и потом устало забрались на чердак, в спальни, где, набитые по шесть человек в комнату, попытались уснуть во влажной, удушающей жаре на койках, которые больше походили на орудия пыток, чем на кровати.

Регата Межуниверситетской ассоциации гребли в Поукипси была легендарным мероприятием, корнями уходящим глубоко в историю Американской гребли.

Первое большое соревнование по гребле в Америке прошло в Нью-Йоркской бухте в 1824 году, это были двойные гонки между командами четырех нью-йоркских лодочников, которые плавали на семиметровой гребной лодке под названием «Звезда Америки», против четырех моряков с посетившего город британского военного корабля, которые плавали на такой же лодке под названием «Верная Смерть». У не забывавших войну 1812 года и сожженный Белый дом болельщиков и участников регаты эмоции были на пределе, особенно с американской стороны. Американцы выиграли гонку, а с ней и большой приз в размере тысячи долларов, пройдя дистанцию от Бэттери-парк до Хобокена и обратно на глазах у оживленной публики, составлявшей примерно от пятидесяти тысяч до ста тысяч зрителей, что на тот момент было самым большим скоплением американцев, которое когда-либо присутствовало на спортивном событии.

В 1830-х годах в городах в Америке начали появляться частные гребные клубы, и к 1840-м несколько восточных университетов набрали команды. Первая университетская командная гонка в Америке – и, по сути, первое в Америке межуниверситетское спортивное событие – прошла между Гарвардом и Йелем в 1852 году на озере Уиннипесоки в Нью-Гэмпшире. С несколькими перерывами – широкомасштабными войнами, во время которых власти призывали молодых людей из каждого учреждения для других, более рискованных занятий, – регата между Гарвардом и Йелем проводилась каждый последующий год начиная с 1859-го. Большую часть этого периода регата была одним из главных спортивных событий в стране. В 1869 году Гарвард в соревнованиях на Темзе встретился с самым элитным заведением Британии – Оксфордом. Перед огромной толпой Оксфорд разгромил Гарвард, но событие было так широко разрекламировано в США, что произвело взрыв интереса к гребле. Оно также придало этому спорту ауру элитности, которая витала вокруг него и по сей день.

Другие восточные университеты скоро также начали воспитывать гребные команды, и многие из них стали соревноваться друг с другом в регатах один на один. Но Гарвард и Йель не выступали ни в одном из межвузовских чемпионатов, кроме их собственной ежегодной встречи, да и ничего похожего на национальные чемпионаты не было в США вплоть до 1895 года. Тогда, с подачи Центрального железнодорожного управления Нью-Йорка, университеты Корнелла, Колумбии и Пенсильвании договорились создать Межвузовскую ассоциацию гребли и ежегодно встречаться на прямом шестикилометровом участке реки Гудзон в Поукипси, где любители, так же как и профессиональные спортсмены, соревновались друг с другом еще с 1860-х годов. Почти сразу же после первой их встречи, на которой 21 июня 1895 года победил Корнелл, другие учебные заведения тоже стали приглашать в Поукипси, и регата понемногу становилась самой престижной гонкой гребных команд в стране, затмевая даже ежегодную гонку Гарвард – Йель и понемногу становясь эквивалентом национального первенства.

К началу двадцатого века гребные клубы обустроились и в анклавах богачей. В роскошных отелях и океанских лайнерах, а среди них и на «Титанике» установили по несколько гребных тренажеров, чтобы их клиенты могли оставаться в форме и следовать примеру их героев-гребцов. Ко второму десятилетию нового XX века десятки тысяч фанатов – в 1929 году эта цифра составила 125 тысяч – приезжали в Поукипси, чтобы лично посмотреть ежегодную регату, и еще много миллионов человек слушали радиотрансляцию. Регата стала соперничать по популярности с Кентуки Дерби, Роуз-Боул и Мировой серией как главное национальное спортивное событие.

По большей части в первой четверти века восточные колледжи доминировали в первенстве. Ни одна западная команда не принимала участие в соревнованиях до тех пор, пока в 1912 году не появился Стэнфорд, который, однако, финишировал тогда лишь шестым. На следующий год Хирам Конибер впервые привез университетскую команду Вашингтона на восток. Хотя его деревенские мальчики не выиграли, однако они пришли третьими, и даже этот результат шокировал восточных фанатов и прессу. В 1915 году их опять шокировал Стэнфорд, который пришел вторым. Один пораженный этим фактом нью-йоркский писатель в том году отметил, что «если бы Стэнфорд не использовал грубо сколоченную западную лодку, он мог бы выиграть». На самом деле Стэнфорд плавал на лодке, изготовленной на востоке, оставив свое гладкое судно, изоготовленное Джорджем Пококом, дома, в Пало-Альто.

В следующее десятилетие западные школы – Калифорния, Стэнфорд и Вашингтон – только изредка отваживались показаться на Поукипси. Было сложно оправдать это путешествие. Перевезти всю команду и несколько хрупких академических лодок на восток было довольно дорогим удовольствием, да и западных парней каждый раз встречали неприятной смесью простецкого любопытства, снисходительности, а иногда и открытыми насмешками. Восточные болельщики, выпускники учебных заведений и спортивные корреспонденты, так же как и национальная пресса, привыкли видеть детей сенаторов, губернаторов, титанов промышленности и даже президентов – а не фермеров, рыбаков и дровосеков, – сидящими в изящных лодках на реке Гудзон.

Но одним дождливым июньским вечером 1923 года команда Вашингтона вернулась в Поукипси под предводительством нового главного тренера, Рассела Кэллоу по кличке Расти. Оторвавшись от остальных соперников, Вашингтон и элитная команда Академии морского флота вышли на финишную прямую нос к носу. Когда рев толпы стал заглушать команды рулевого Вашингтона, Дона Гранта, он внезапно поднял красный флаг (который в спешке отрезали от знамени Корнэлла прямо перед гонкой) над головой для того, чтобы подать сигнал своим парням, что настал момент выложиться по полной. Загребное весло вашингтонской команды, Доу Уоллинг, одна нога которого уже была сильно воспалена и на ней были три огромных нарыва, подался вперед на слайдере, уперся обеими ногами в корму и еще увеличил частоту гребков, еще выше, хотя и до этого они шли на бешеных сорока ударах в минуту. Лодка рванула вперед, и Вашингтон почти зубами вырвал первую победу западной команды на регате Межвузовской ассоциации гребли. Неудержимая команда «Хаски» бережно вытащила Уоллинга из лодки, и его увезли в больницу. Пораженные болельщики и журналисты собрались вокруг ребят на пристани, усыпая вопросами: Вашингтонский университет расположен в округе Колумбия? Где именно на карте Сиэтл? У них в команде действительно есть дровосеки?

Парни, сверкая широкими улыбками, говорили мало и все время смущались, так что скоро им просто отдали миниатюрные кубки.

Наблюдая финал гонки с тренерского катера, Джордж Покок кричал и улюлюкал, что для него было очень нехарактерно. Позже обычно сдержанный британец признавался: «Я, должно быть, вел себя как дитя». Но у него была на это причина. Это он построил лодку из испанского кедра, на которой выиграл Вашингтон. Это был первый раз, когда у восточных жителей был шанс увидеть творение его рук. В течение нескольких последующих дней, пока они возвращались в Сиэтл, заказы в общей сложности на восемь новых восьмиместных лодок поступили в его мастерскую. Не пройдет и десятка лет, и большинство лодок у команд, участвующих в Поукипси, будут его. К 1943 году все они – всего тридцать академических судов – будут его.

Доктор Лоял Шауди – выдающийся и невероятно преданный выпускник Вашингтонского университета, был так впечатлен достижением парней, что взял их всех в Нью-Йорк в тот вечер и в их честь организовал званый ужин. На мероприятии каждый парень нашел в своей тарелке купюру в десять долларов и пурпурный галстук. И в течение еще многих лет после этого членов вашингтонской команды в конце каждого сезона гребли чествовали на банкете Лояла Шауди, и каждый спортсмен на своей тарелке неизменно находил пурпурный галстук.

На следующий, 1924 год Вашингтон вернулся в Поукипси с молодым Элом Албриксоном в команде в роли загребного и опять выиграл основную гонку, и на этот раз победа была решительной. В 1926 году они повторили свой подвиг, на этот раз Албриксон греб последние полкилометра с порванной на одной руке мышцей. В 1928 году команда Калифорнии «Беарс» впервые взяла первенство в Поукипси на пути к участию и победе на Олимпиаде в том же году и потом еще раз, в 1932-м. К 1934 году западные школы на этом мероприятии наконец-то стали воспринимать всерьез. Однако для большинства зрителей, которые садились на свои яхты и плыли вверх по реке Гудзон, чтобы посмотреть июньские гонки с Манхэттена или с Хэмптонс, считалось естественным думать, что уж в этом году Восток опять восстановит надлежащую и подходящую им роль в мире гребли.

Успех западных команд, может быть, и шокировал восточных болельщиков, но очень радовал редакторов газет по всей стране в 1930-е годы. История как нельзя кстати вливалась в более широкий контекст спортивных достижений, интерес к которому подпитывал продажи газет и кинохроники еще с тех пор, как началось соперничество двух боксеров – бедного, наполовину индейца Чероки из Колорадо по имени Джек Демпси и бывшего морского пехотинца с Востока по имени Джин Танни, которое привлекло внимание общественности по всей стране в 1920-х годах. Соперничество Восток – Запад после этого перешло в американский футбол вместе с организацией ежегодного матча «Ист-Уэст Шрайн Гейм» и подогревало интерес каждый январь к Роуз-Боул – соревнованиям, которые по масштабности ближе всего были к национальному университетскому первенству. Вдобавок еще больше оживления в это соперничество привнес очень живой и диковатый скакун по кличке Сухарь, который появился на западном горизонте для того, чтобы завоевать кучу наград и одержать победу над любимцем всего мира конного спорта, короля восточных ипподромов по кличке Адмирал.

Главной частью всего этого Восточно-Западного соперничества был тот факт, что представители западного спорта почти всегда являлись ярким контрастом своим восточным коллегам. Как правило, они всего добились самостоятельно, и пусть немного неотесанные и диковатые, это были естественные, крепкие, простые ребята, разве что, по бытовавшему тогда мнению, немного грубоватые; их восточные соперники по большей части были хорошо воспитаны, – утонченные, богатые и изысканные, они, в собственных глазах, по крайней мере, были гораздо более совершенны. Очень часто в этих мнениях действительно был элемент правды. Но восточное восприятие конкуренции очень часто смешивалось со снобизмом, и это очень злило западных спортсменов и болельщиков.

Кроме того, весь Запад был недоволен, что предрассудки Востока чаще всего преобладали в национальной прессе, которая нередко основывалась на убеждениях, что все, расположенное восточнее Скалистых гор, – это Китай. Иногда то же самое отношение проскальзывало и в восточной прессе. Все 30-е годы, даже несмотря на многочисленные победы Вашингтона и Калифорнии в Поукипси, газета «Лос-Анджелес таймс», например, гораздо больше потратила чернил, описывая экипировку, позиции в лодке, смену тренерского состава и пробные заезды восточных команд, чем абсолютные победы и невероятно впечатляющие рекордные показатели западных.

Джо и другие вашингтонские первокурсники, которые приехали в 1934 году на регату в Поукипси, были в самом подходящем составе, чтобы сыграть большую роль в надвигающемся региональном конфликте. Экономические трудности последних нескольких лет только обострили различия между ними и восточными парнями, у которых они собирались выиграть эту гонку. Однако это только сделало их историю более интригующей для всей американской нации. Регата 1934 года вновь обещала стать столкновением восточных привилегий и престижа с одной стороны и западной искренности и грубой силы – с другой. Если смотреть со стороны финансовой, это было аллегорией конфликта старых денег и безденежной системы.

За несколько дней до регаты тренеры большинства восемнадцати выступавших команд начали проводить тренировки очень поздно вечером, чтобы уберечь парней от жестокой полуденной жары и одновременно используя прикрытие темноты, чтобы скрыть временные показатели и гоночную стратегию друг от друга и от легионов пытливых спортивных корреспондентов, которые уже начали прибывать на берег реки со стороны Поукипси.

День гонки, 16 июня, суббота, был ясным и жарким. К полудню, когда зрители начали прибывать на поездах и автомобилях со всего Востока, некоторые мужчины уже избавлялись от пиджаков и галстуков, а женщины надевали широкополые шляпы от солнца и солнечные очки. К середине дня Поукипси пульсировал толпами народа. Залы гостиниц и ресторанов были наполнены поклонниками гребли, которые потягивали разнообразные ледяные коктейли, иногда с доброй долей алкоголя в них, ведь Сухой закон больше не действовал. На улицах продавцы с тележками пробирались сквозь толпу, продавая хот-доги и рожки с мороженым.

Весь день трамваи со стороны Поукипси грохотали вниз, по крутому, обрывистому берегу реки Гудзон, подвозя болельщиков к воде. Серый душный туман висел над рекой. Белые электрические паромы сновали туда-сюда, перевозя толпы людей на западную сторону, где их ждала обзорная электричка с тринадцатью вагонами-платформами, окантованными белой полосой и снабженными местами под открытым небом. К пяти часам более семидесяти пяти тысяч человек выстроились на обоих берегах реки, сидя на скамейках, стоя на причалах, забравшись на крыши, холмы и частоколы вдоль гоночной дистанции, потягивая лимонад и пролистывая копии программок.

Гонка первокурсников должна была начаться первой, на дистанции в три километра, потом, с часовыми перерывами, выступят вторые составы университетских команд на дистанции в пять километров и потом, наконец, университетские основные составы по шесть с половиной километров. Когда Джо и члены его команды вытаскивали «Сити оф Сиэтл» из своего эллинга и опускали его в реку, они впервые хорошенько рассмотрели гоночную дистанцию и окружающий ее пейзаж регаты Поукипси. В полутора километрах вверх по реке от вздымающегося стального и ажурного железнодорожного моста длиной в два километра, построенного в 1889 году, растянулась через реку полоса контрольных шлюпок – семь одинаковых гребных лодочек, поставленных на якорь на линии старта. В каждой контрольной шлюпке сидел судья, задачей которого было держать корму академической лодки, которая поплывет по его дорожке до того момента, пока не прозвучит стартовый выстрел. Внизу, почти в километре от железнодорожного моста, был новый автомобильный мост, на котором стояли десятки дополнительных судей. Между двумя мостами, ближе к финишной линии, река была усеяна яхтами, вставшими на якоря, на тиковых палубах которых толпились болельщики, одетые в большинстве в кипенно-белую морскую форму и ярко-синие фуражки с золотой окантовкой. Каноэ и деревянные моторные лодки шныряли туда-сюда среди больших яхт. Только семь гоночных дорожек посередине оставались открытой водой. Прямо рядом с финишной линией стоял блестящий белый восьмидесятиметровый катер береговой охраны, который назывался «Камплейн». Он был пришвартован в тени внушительного, серого и угрюмого эсминца Военно-морского флота США, команда которого пришла сюда, чтобы поддержать своих курсантов из Аннаполиса. Огромное разнообразие больших кораблей с темными остовами – шхун и баркасов, построенных еще в прошлом веке – тоже стояли на якоре вверх и вниз по течению. Яркие ряды морских знамен висели на их мачтах.

Пока лодки первокурсников приближались к контрольным шлюпкам стартовой линии, позади своих команд примостились катера тренеров, их бортовые моторы урчали и фыркали на холостом ходу, а белый выхлопной дым клубился по воде за ними. Слабый запах дизельного топлива висел над рекой. Том Боллз, который снова был в своей счастливой шляпе, выкрикивал последние напутствия Джорджу Морри, своему рулевому. Вашингтон был на третьей дорожке, прямо рядом с командой «Оранж» Сиракузского университета, на второй дорожке. Тренер Сиракуз, восьмидесятидвухлетний Джим Тен Эйк, был легендой в гребном спорте. Говорили, что он впервые участвовал в гребных конках еще в 1863 году, на следующий день после Битвы при Геттисберге, когда команда «Оранж» взяла три из четырех первых мест, они тогда защищали свой чемпионский титул и считались фаворитами гонок.

Жара к этому времени спала, но всего лишь на один-два градуса. Слабый намек на северный ветер поднимал легкую рябь на воде, дорожки покрылись прозрачной вечерней дымкой. Знамена на больших кораблях лениво болтались на ветру. Когда парни из Вашингтона подошли на стартовую позицию, судья в контрольной шлюпке под номером три вытянул руку и стал держать их лодку за корму. Морри крикнул Джорджу Лунду выровнять носовую часть. Морри поднял и опустил руку, давая судье на выпуске сигнал, что его лодка готова к состязанию. Джо Ранц глубоко вздохнул, настраивая свои мысли. Роджер Моррис перехватил весло поудобней.

Со звуком выстрела сиракузская команда тут же вырвалась вперед, гребя с темпом в тридцать четыре гребка, Вашингтон следовал за ними на очень близком расстоянии, с частотой в тридцать один удар в минуту. Все остальные – Колумбия, Ратгерс, Пенсильвания и Корнелл – начали отставать почти сразу же. Через полкилометра гонки казалось, что Сиракузы, как и предполагалось, будут вести в заплыве. Но на отметке в один километр Вашингтон подтянулся и вышел вперед, даже без увеличения темпа. Когда через полтора километра лидеры проходили под железнодорожным мостом, судьи выпустили очередь из трех петард. Это означало, что лодка на третьей дорожке, Вашингтонский университет, была впереди, притом что у них впереди оставалось еще полтора километра гонки. Понемногу нос сиракузской лодки стал появляться в поле зрения Джо, он увидел, как соперники отстают. Но он не обратил на это внимания, сосредоточившись на весле в руках, на сильном и плавном проталкивании лодки, гребя удобно и мощно, почти не испытывая боли. На отметке в два километра кто-то на средней позиции сиракузской лодки поймал краба. «Оранж» потеряли темп в какой-то момент, но тут же вошли обратно в ритм. Но это уже было не важно. Вашингтон был впереди на два с половиной корпуса. Корнелльский университет, который шел третьим, просто исчез из виду, отставая на восемь корпусов. Джордж Морри покрутил головой, быстро огляделся и был поражен их огромным преимуществом. Но так же, как и на гонке с Калифорнией в апреле, на озере Вашингтон, он скомандовал ускорить темп в последние несколько сотен метров, просто ради зрелищности гонки. Прогремел еще один залп в три выстрела, когда парни Боллза пересекли финишную черту с поразительным отрывом от Сиракуз в пять корпусов.

В Сиэтле и Секиме люди, собравшиеся на кухнях и в гостиных вокруг радио, вскочили на ноги и закричали от восторга, когда услышали финальный залп. Так мальчишки-фермеры, рыбаки и работники верфей из Вашингтона, мальчишки, которые девять месяцев назад еще никогда в жизни не держали весла в руках, превзошли лучшие команды Востока и стали национальными чемпионами среди первокурсников.

Парни пожали друг другу руки, подплыли к сиракузской лодке, собрали трофейные лодки у побежденных парней «Оранж», пожали руки им, а потом медленно вернулись в свой эллинг. Они выбрались из «Города Сиэтла» на плавучую пристань и провели обязательный ритуал команд-победителей: искупали рулевого. Четверо парней схватили Морри прежде, чем он успел сбежать от них по подмосткам, раскачали его вперед-назад три раза за руки и за ноги и закинули его далеко в реку Гудзон. Он сначала перевернулся несколько раз в воздухе, молотя руками и ногами, а потом вошел в воду спиной, подняв внушительный столб брызг. Когда Морри подплыл обратно к пристани, парни помогли ему вылезти из противно пахнущей воды и поднялись наверх, в ветхий лодочный амбар, чтобы принять душ и получить свою долю воды из Гудзона. Том Боллз поспешил в офис «Вестерн Юнион» в Поукипси и послал домой срочную телеграмму. То же самое сделал и Джордж Варнелл из «Сиэтл таймс», написав: «Нет более счастливой компании парней во всей стране. Это достоверная информация».

Но не только земляки болели за ребят, не только их семьи внимательно следили за тем, что только что произошло. Было что-то особенное в том, как первокурсники одержали победу, и это привлекло внимание практически всех обитателей и гостей Поукипси в тот день, как и внимание поклонников гребли по всей стране, которые слушали радио или читали об этом в газетах на следующий день. Несмотря на практически полное отсутствие драматизма в гонке, «Нью-Йорк таймс» – само воплощение восточной мысли – назвал гонку «великолепной». И люди восторгались не только вкусом победы и рекордным временем 10.50. Они были поражены тем, как легко парни прошли эту дистанцию. С первого выстрела и до последнего залпа они гребли так, как будто они могли идти с той же скоростью еще три километра, пять или десять. Они плыли с таким хладнокровием, так «невозмутимо», как написали в «Таймс», настолько сосредоточенно, что на финише, вместо того чтобы развалиться на скамьях и судорожно хватать ртом воздух, как обычно делают гребцы в конце гонки, они сидели ровно и спокойно оглядывались по сторонам. Они выглядели так, будто просто вышли немного поразмяться вечерком, удивляясь, по какому поводу вокруг столько шума. Для всего мира они казались наивными западными простаками.

Через час второй состав Сиракузского университета продлил дни славы своего тренера, когда им удалось справиться с яростным натиском парней Академии морского флота – даже тогда, когда загудели громкие сирены на эсминце, подбадривая кадетов – и выиграть вторую гонку дня.

К началу третьего, самого важного события дня, гонке основных составов университетских сборных, солнце стало заходить, и туманные сумерки разлились над рекой. Эл Албриксон вместе с Джорджем Пококом и Томом Боллзом тихо шагали по береговой линии в ожидании посадки в вагон прессы на обзорную электричку, когда репортер подошел к главному тренеру и спросил, переживает ли он.

Албриксон усмехнулся, сказал, что абсолютно спокоен, и тут же засунул сигарету в рот не той стороной. На самом деле он больше всего на свете хотел выиграть в гонке основных составов в Поукипси. Ему еще ни разу не удавалось это сделать в качестве тренера, и те люди в Вашингтоне, которые выплачивали ему зарплату, начали это замечать. Но больше всего Албриксон хотел, чтобы спортивный мир с ним считался. В апреле, через несколько минут после того, как основная команда финишировала, выиграв у Калифорнии на озере Вашингтон, «Ассошиэйтед Пресс» выпустила статью, которая разошлась на следующее утро по всей стране. Она гласила: «Хотя команде «Беарс» не удалось обойти ветеранов команды «Хаски»… на последнем, разрывающем сердце рывке, они доказали, что нацелены на Олимпийские игры 1936 года». Для всей страны победа Вашингтона была преподнесена как счастливая случайность. И подобные фразы в газетах выводили Албриксона из себя.

Основная гонка на регате 1934 года в Поукипси обернулась дуэлью между парнями Албриксона и Эбрайта. Все лодки безукоризненно стартовали и первую сотню метров шли нос к носу. Но к концу первых полутора километров шестикилометровой гонки две западные школы вырвались далеко вперед восточных команд. Калифорния сначала вела гонку, потом отстала, потом вернулась на прежнюю позицию. К отметке в два километра Вашингтон вырвался вперед. Обе лодки неслись к железнодорожному мосту, и Вашингтон был впереди, но к тому времени, как они прошли под железным сводом, Калифорния сократила отставание до нескольких сантиметров. В последний километр они сошлись вровень друг с другом и так плыли дальше, гребок за гребком, следующие полкилометра. Потом, на последних 500 метрах, в лодке Калифорнии всю свою мощь показал их огромный, высоченный и невероятно сильный загребной – Дик Бернли. Калифорния вырвалась вперед. Команда Вашингтона упала духом и в итоге финишировала на три четверти корпуса позади. Эбрайт получил лишь первое место на регате Поукипси в отместку за проигрыш на озере Вашингтон и в подтверждение тому заключению, которое сделал журналист «Ассошиэйтед Пресс» в апреле.

Для парней основного состава путь домой, в Сиэтл, на поезде был очень долгим и унылым. По всем внешним признакам, Эл Албриксон стойко принял свое поражение. Он шутил и болтал с парнями в поезде, пытаясь их подбодрить. Но когда ребята уходили из купе, он сидел в одиночестве и курил. В последний раз, когда Кай Эбрайт выигрывал регату, он уехал на Олимпийские игры и вернулся с «золотом», и за этот факт быстро уцепилась «Нью-Йорк таймс», точно так же как и «Ассошиэйтед Пресс», газеты предсказали, что Калифорния снова поедет на Олимпийские игры, уже 1936 года. Предположение было не слишком уместным и однозначным, Албриксон это отлично понимал. Следующие Олимпийские игры будут только через два года. Но ему теперь оставалось только принять неумолимый и безжалостный факт: у Эбрайта действительно была способность выигрывать наиболее важные, решающие соревнования.

Через десять дней Джо Ранц снова сел в поезд, наблюдая через испещренное мухами окно вагона, как начинает разворачиваться новая катастрофа для Америки.

После их победы в Поукипси он съездил в Пенсильванию, где навестил своего дядю Сэма и тетю Алму Кастнер, которые приютили его много лет назад, когда умерла его мать. Потом он отправился в Новый Орлеан. Он бродил по задымленному городу, любовался видом огромных кораблей, бороздивших просторы Миссисипи над прибрежными улицами, поедал огромными подносами дешевых креветок и крабов, а иногда – полные чашки с дымящимися похлебками гумбо или джамбалайи, наслаждался ритмами джаза и блюза, которые проносились по улицам Французского Квартала теплыми, шелковистыми вечерами, пахнувшими жасмином и бурбоном.

Теперь он направлялся домой, проезжая через всю Америку, которая медленно начинала высыхать.

Лето в том году было необычайно жарким на большей территории Соединенных Штатов, хотя засуха 1936 года затмит даже эту жару. В Дакоте, Миннесоте и Айове летняя погода началась очень рано. К 9 мая в городке Сиссетон, Южная Дакота, температура поднялась до сорока трех градусов. К 30 мая она составляла уже 45 градусов. В тот же день в Спенсере, штат Айова, было 43 градуса, в Пайпстоне, Миннесота, – 42. Жара все усиливалась, а дожди перестали идти. В Су-Фолс, Южная Дакота, выпало только два миллиметра осадков в мае, прямо посреди сезона роста кукурузы.

С центральных равнин иссушающая жара разошлась по всей стране. К июню более половины Соединенных Штатов были в ужасных условиях экстремально высоких температур и жестокой засухи. В Сент-Луисе тем летом температура восемь дней подряд не опускалась ниже 38 градусов. В аэропорте Мидуэй в Чикаго шесть дней подряд она держалась на 38 градусах и достигла рекорда за всю историю измерений 23 июля, на отметке в 43 градуса. В городе Топика, в Канзасе, ртуть пройдет отметку в 38 градусов сорок семь раз за то лето. Этот июль станет самым жарким месяцем, когда-либо отмечавшимся в Огайо.

На Дальнем Западе было еще хуже. В городе Орофино, штат Айдахо, жара достигнет 48 градусов 28 июля. Десять штатов с самыми высокими средними температурами по стране в то лето все были западными. И наихудшая жара была не на юго-востоке, где этого можно было ожидать, где быт и посев культур были к этому приспособлены. Вместо этого засуха выжгла огромные участки региона между Скалистыми горами и горами на западе и даже кое-где местами вечнозеленые леса Северо-Запада.

В таких условиях ничего не могло вырасти, и без кукурузы, пшеницы и сена погибал домашний скот. Обеспокоенный министр сельского хозяйства, Генри Уоллес, отправил экспедицию в Гоби, чтобы изучить, есть ли какие-нибудь виды трав, которые смогут выжить в тех пустынях, которыми быстро становились Запад и Средний Запад Америки.

Но сейчас жара и засуха были последней проблемой. Девятого мая огромная пылевая буря нависла над восточной Монтаной, прошла по Дакоте и Миннесоте, подняла 12 миллионов тонн грязи в Чикаго, а потом ушла на Бостон и Нью-Йорк. Как и в ноябре 1933 года, люди стояли в Центральном парке и смотрели в небо, пораженные чернеющим над ними небом. Где-то в окрестностях 350 миллионов тонн американской пахотной земли были подняты в воздух этим ураганом. «Нью-Йорк таймс» заявила, что это «самая огромная пыльная буря в истории Штатов». Но на самом деле впереди, всего через несколько месяцев, их ожидали еще более страшные бури и еще более великие страдания.

Пока Джо ехал на северо-запад, пересекая Оклахому и восточную часть Колорадо, мимо него проносились хмурые серо-коричневые пейзажи. Вся страна, казалось, поблекла и потускнела под обжигающим солнцем. Кроме движения самого поезда, все вокруг замерло, будто в ожидании следующей атаки. Мелкая пыль осела на полосах скошенного сена вдоль заградительных линий. Чахлые стебли кукурузы, высотой всего по пояс, с уже пожухлыми желтыми заворачивающимися листьями жалко растянулись в поломанные ряды на иссушенных тусклых полях. Ветряные мельницы стояли без движения, а их оцинкованные стальные лопасти сверкали на палящем солнце. Костлявые коровы с выпирающими ребрами и низко висящими головами апатично бродили по дну маточных прудов, где даже ил высох и потрескался мозаикой черепков, жестких, как камни. Когда его поезд проезжал мимо одного ранчо в Колорадо, Джо наблюдал, как мужчины отстреливали изголодавшихся коров и скидывали их тела в огромные траншеи.

Однако больше всего внимание Джо привлекали люди. Они сидели на крыльцах домов, стояли босиком на иссушенных полях, залазили на изгороди в своих выцветших комбинезонах или потрепанных льняных робах. Они поднимали руки ко лбам, чтобы посмотреть на поезд, пока тот проезжал мимо, тяжелым и холодным взглядом – они завидовали поезду и тем, кого он вез, их возможности покинуть эти Богом забытые места.

И многие из них решались уехать. Скромный и прерывистый поток автомобилей с потрескавшейся на них краской и залатанными шинами тянулся по изрезанным колеями дорогам, которые шли параллельно железнодорожным путям, и все двигались в одном направлении – на запад. К крышам автомобилей были привязаны старые стулья, швейные машинки и корыта. На задних сиденьях примостились пыльные дети и собаки, беззубые старики, тюки с одеялами и коробки с консервами. Чаще всего эти скитальцы просто покидали дома, оставляя двери открытыми, чтобы их соседи могли свободно распоряжаться оставленным имуществом – диванами, фортепиано и каркасами кроватей, слишком большими, чтобы уместить их на крыше машины. У некоторых – в основном у одиноких мужчин – не было машин, на которые они могли погрузить свои вещи. Пешком они брели по путям в своих фетровых шляпах и пыльных черных плащах – в лучших из тех, что были у них – и несли чемоданы, перевязанные бечевкой, или держали за плечами узелки, бросая резкие взгляды на Джо, когда его поезд проносился мимо.

Он проехал через восточную часть Вашингтона и через Каскадные горы, где в высохших лесах национального заповедника были развешаны предупреждения о возможности лесных пожаров и где в последние месяцы отчаявшиеся безработные дровосеки сами разжигали огонь, создавая себе рабочие места – чтобы тушить его. Потом наконец поезд добрался до сравнительно прохладного и зеленого, благодатного района Пьюджет-Саунд, возможно, единственного региона Америки, который не был высушен дотла тем летом.

Когда Джо приехал домой, то узнал, что, хотя температура в Сиэтле не поднималась, там тоже было жарко – из-за давно разгоравшегося трудового конфликта между почти тридцатью пятью тысячами членов Межнациональной ассоциации портовых грузчиков и пароходными компаниями, который теперь вспыхнул в портовых городах по всему Западному побережью. Этот бунт унес жизни восьмидесяти человек, в Сиэтле же он достиг пика 18 июля. Двенадцать тысяч членов ассоциации построились боевыми клиньями и прорвались через кордоны конной полиции, оснащенной слезоточивым газом и полицейскими дубинками, удачно помешав разгрузке судна теми рабочими, кто прекратил бунтовать, – среди них были парни из общины и футболисты Вашингтонского университета, нанятые пароходными компаниями. Разверзся ад. Ужасная битва бушевала дни напролет на пристанях, верфях и улицах береговой линии Бухты Смитта, и обе стороны несли потери. Бастующие, вооруженные деревянными дубинами, атаковали полицейские позиции. Конная полиция начала атаки на скопления бастующих, поражая их полицейскими дубинками. Мэр города, Чарльз Смитт, приказал начальнику полиции приступить к размещению автоматических ружей на 91 причале; начальник полиции отказался это делать и вернул мэру свой значок.

Пока вся страна жарилась под неумолимым солнцем и жестокие схватки разгорались на Западном побережье, политический диалог тем летом тоже становился все горячее. Франклин Рузвельт уже занимал пост президента целых полтора года, биржа стабилизировалась на какое-то время, уровень безработицы немного уменьшился. Однако для миллионов американцев – для большей их части – эти времена казались все еще такими же тяжелыми, как всегда. Оппозиция все чаще озвучивала претензии к новому президенту, обращая пристальное внимание больше на его политические методы, а не на конечный результат. В национальном обращении 2 июля Генри Флетчер, председатель Республиканской партии, раскритиковал «Новый курс» президента, называя его «антидемократическим отступлением от всех истинноамериканских принципов». Свою речь он продолжил мрачными предсказаниями ужасных последствий тех решений, которые казались ему радикальным экспериментом правительства в духе социализма: «Среднестатистический американец думает: «У меня дела может, и идут лучше, чем в прошлом году, вопрос в том, будет ли все хорошо, когда я заполню свою налоговую декларацию, а как же мои дети и дети их детей?» Через два дня сенатор-республиканец Айдахо Уильям Бора, который изначально считался прогрессивным республиканцем, предупредил, что политика Рузвельта ставила под угрозу все основы американских свобод и что их «надвигающийся паралич бюрократии угрожает свободе прессы, влечет за собой огромные расходы и деморализацию народа».

Но в отдаленном уголке страны в то невероятно жаркое лето было положено начало крупному и более позитивному событию. Рано утром 4 августа, еще перед восходом солнца, жители Сиэтла сели в свои автомобили и направились на восток, к возвышающейся цепи Каскадных гор. Люди Спокана отыскали свои корзинки для пикника, положили в них сэндвичи, загрузили их на задние сиденья машин и направились на восток. Вождь Джордж Фридландер и делегация индейцев племени Колвилль надели свои оленьи шкуры, мокасины и национальные головные уборы и направились на юг. Уже поздним утром все дороги восточного Вашингтона были заполнены плотными потоками автомобилей, стекающимися со всех направлений в одно неприметное местечко – Эфрата, маленький одинокий городок с населением 516 человек, расположенный в районе долин и каналов, недалеко от реки Колумбия, и пятидесятиметрового сухого каньона Гранд-Кули.

К середине дня двадцать тысяч человек собрались перед огромной сценой в Эфрате. Где-то среди них находились и Джордж Покок с семьей. Когда Франклин Делано Рузвельт появился на трибуне перед ними, он небрежно взмахнул мундштуком, и толпа взревела в приветственном возгласе. Потом Рузвельт начал говорить, наклоняясь вперед с трибуны и сжимая ее руками. Размеренным тоном, но с усиливающейся эмоциональностью, он стал рассказывать о тех преимуществах, которые принесет новая гидроэлектростанция этой засушливой земле в обмен на 175 миллионов долларов бюджета, которые уйдут на ее постройку: 1,2 миллиона акров пустынной земли станут пригодны для земледелия, будет доступна вода для орошения еще нескольких миллионов акров существующих земледельческих полей, будет вырабатываться огромное количество дешевой электроэнергии, которую возможно провести по всему Западу, а также появятся тысячи новых рабочих мест для строительства гидроэлектрической и ирригационной инфраструктур, которые понадобятся на станции. Пока он говорил, толпа прерывала его снова и снова бурей аплодисментов и хором громких одобрительных криков. Когда он говорил о водах реки Колумбия, которые пока свободно текли к морю, о неукрощенной ее энергии, он подчеркнул общность этого великого дела, лежащего впереди: «Это проблема не штата Вашингтон; это проблема не штата Айдахо; это – проблема, которая касается всех штатов одновременно». Он сделал паузу, вытащил из кармана платок и приложил его к своим блестящим от пота бровям. «Я верю, что мы своими глазами увидим, как электричество и энергия станут настолько дешевыми, что будут совершенно обычной вещью… для каждого дома в районе досягаемости линии электропередачи». Потом он перешел к заключению, обращаясь к мужчине и женщине, которые стояли прямо за ним: «У вас есть великолепные возможности, и вы поступаете благородно, держась за них… Так что сегодня я уеду с чувством, что эта работа в надежных руках; что мы продвигаемся вперед с очень полезным проектом; и что мы, несомненно, будем смотреть на него с точки зрения преимуществ для нашей страны». Когда он закончил, толпа опять взорвалась криками одобрения.

Многие из этих людей никогда не забудут тот день. Для них это было начало, первый реальный проблеск надежды. Пусть лично они ничего не могли сделать, чтобы изменить ситуацию в стране, но, возможно, все вместе они могли что-либо предпринять. Возможно, семена великих перемен лежали не просто в упорстве, тяжелой работе и скрытом индивидуализме. Возможно, они лежали в чем-то более фундаментальном – в простой идее о том, что все будут работать и улучшать ситуацию вместе.