Глава семнадцатая

Когда вы смотрите, как плывет команда-победитель, то видите идеальную гармонию, где каждый компонент на своем месте… Это формула выносливости и успеха: грести сердцем и головой настолько же, насколько и физическими усилиями.

Джордж Йеоманс Покок

Погода на Лангер-Зее становилась непривычно холодной для раннего августа. Пронизывающий порывистый ветер беспрестанно дул на гоночной дистанции в Грюнау. Парни тренировались, несмотря на ветер, одетые в свитера, с ногами, смазанными гусиным жиром. Квалификационные гонки пройдут всего через две недели, а они еще не вернулись в форму. Лодка немного тормозила на каждом захвате и прыгала по волнующейся воде вместо того, чтобы эффективно скользить сквозь волны. По времени их результаты были ужасными. Они постоянно ловили крабов. Их тела все еще не были в необходимом состоянии. Они испещрили свои дневники самоуничижительными заметками. «Мы стали паршивыми гребцами», – просто отметил Джонни Уайт.

Совет Албриксона перед гонкой

Все парни были взволнованны, но вне воды они продолжали ликовать в той веселящей атмосфере, которая окутала Берлин в то лето, и кутили в компании друг с другом, слонялись по городу, ели шницели, пили пиво из глиняных кружек и напевали радостно «Склонитесь перед Вашингтоном». Спортивный директор из Стэнфорда, Джек Райс, пригласил их на ужин в роскошный отель «Алдон», и они, конечно, воспользовались случаем. В повседневных брюках и командных свитерах с большими «В» спереди, они прошли через полицейское оцепление в роскошный холл отеля, где запах кожи и солодового виски смешивался со взрывами смеха, звоном бокалов и переливами мягкой и плавной фортепианной музыки. В ресторанном зале с высокими потолками официант во фраке подвел их к столу цвета слоновой кости, на котором лежала белая льняная скатерть и стоял подсвечник с зажженными свечами. Парни сидели с распахнутыми глазами, разглядывая комнату и остальных ужинавших – международных официальных лиц Олимпиады; состоятельных американцев и британцев; элегантных немок в струящихся вечерних платьях из шелка, шифона, гладкой парчи или сатина, усыпанного блестками. Тут и там офицеры-эсэсовцы сидели за отдельными столами, болтали, смеялись, пили французское вино и угощались бифштексами или зауербратенами. В серо-черной форме и остроконечных фуражках, украшенных серебристыми черепами с пересеченными костями, они выделялись из остальной толпы – строгие, суровые и зловещие. Но казалось, что никто не замечал их присутствия.

Шестого августа Эл Албриксон остановил этот праздник жизни. Парни больше не поедут ни в Берлин, ни куда-либо еще до конца Игр. Осталось всего шесть дней до квалификационных гонок, и Албриксона совсем не устраивали их результаты. Его на самом деле многое не устраивало. Холодная сырая погода и отсутствие отопления в полицейском общежитии мешали Дону Хьюму справиться с простудой – с тем, что засело у него в груди. С тех пор, как он впервые заболел в Принстоне в начале июля, Хьюм так и не переставал кашлять, болезнь затянулась. «Хьюм значит для нас все. Если он быстро не поправится и не вернется в форму, у нас будет мало шансов», – пожаловался Албриксон репортеру «Ассошиэйтед Пресс» неделей ранее. Хьюму с того времени лучше не стало.

Еще Албриксона занимал вопрос по поводу гоночной дистанции. Пятого августа Албриксон ввязался в спор – громкий, разноязычный и совсем малопонятный для всех, кто принимал в нем участие – с представителями Международной федерации гребных клубов и представителями Немецкого Олимпийского комитета. Дистанция в Грюнау была шириной в шесть дорожек, но две внешние дорожки – пятая и шестая – настолько абсолютно открыты ветрам, господствовавшим тогда на Лангер-Зее, что временами по ним совсем невозможно было плыть. С утра Албриксон отменил тренировку, не желая рисковать своей командой на крайних двух гоночных линиях. Дорожки с первой по третью, с другой стороны, подходили так близко к южному берегу озера, что были почти полностью защищены от ветра на протяжении всего пути. Из-за этого складывалось совсем не равное поле для игры. Если день гонки окажется ветреным, то тем командам, которым попадутся дорожки пять и шесть, придется нагонять по меньшей мере два корпуса, чтобы обойти команды внутренних дорожек. Албриксон хотел, чтобы две внешние линии убрали из гонки. Во всех предыдущих олимпийских гребных соревнованиях, говорил он, предварительные испытания, так же как и финальные, были ограничены четырьмя лодками. Но после долгого и горячего обмена аргументами Албриксон прекратил спорить. Все шесть дорожек будут использоваться.

Эл стал волноваться еще сильнее, когда начал пристальнее наблюдать за британской командой. Основу экипажа составляли два кембриджских студента в задней части лодки: Джон Ноэль Дакворт, рулевой, и Уильям Джордж Рэнальд Мандел Лори, загребной. Дакворт был, как кто-то позже скажет о нем, «низок ростом, но велик сердцем». Часть про рост была очевидна с первого взгляда. Часть про сердце он оправдывал каждый раз, когда выходил на воду. Он еще покажет свое сердце через несколько лет в южной части Тихого океана, когда, не повинуясь приказам, останется с ранеными британскими солдатами в тылу у японцев, пока вражеские войска будут его окружать. Когда они приготовились казнить раненых, Дакворт так жестко сопротивлялся, что японцы жестоко избили его, но пощадили его соратников. Они отправили Джона в неизвестный лагерь для военнопленных «Чанги» в Сингапуре. Потом его и еще 1679 заключенных послали за 350 километров через джунгли в лагерь Сонгкураи № 2 в Таиланд, где они принудительно работали на строительстве железной дороги Таиланд – Бирма. Там, когда пленные стали умирать от авитаминоза, дифтерии, оспы, холеры и пыток, Дакворт служил им капелланом, несмотря на то что работал с этими людьми бок о бок. Выжило только 250 человек, и Дакворт в том числе.

Лори, которого все называли Рэном, был, вероятно, самым лучшим британским загребным своего поколения – 85 килограммов силы, грации и острого ума. Его сын, Хью, который станет актером, в свое время также будет выступать в гребле за Кембридж. Рэн был невероятно обходительным молодым человеком. Дакворт и Лори вывели Кембридж до трех побед подряд – добавив их в ряд предыдущих семи побед – над Оксфордом в ежегодной лодочной гонке, несмотря на тот факт, что оксфордцы недавно перешли в своем тренировочном меню с пива на молоко из-за отчаянного желания изменить сложившуюся тенденцию. Албриксон понял, что один только опыт гонки перед миллионными толпами зрителей, которые приезжали на берега Темзы ради лодочной гонки каждый год, даст британцам преимущество, по крайней мере уверенность в себе.

Однако, когда он наблюдал за тренировками британской команды в Грюнау, больше всего Эла Албриксона волновало то, насколько сильно она напоминала его собственную. Нельзя сказать, чтобы кто-то из британцев напоминал его мальчишек физически – совсем наоборот. И нельзя сказать, что их стиль гребли был похож. На самом деле даже наоборот: англичане все еще гребли длинными гребками с откидыванием корпуса, как английские подготовительные школы и университеты учили их поколениями. Вашингтон, конечно, использовал более короткий, более прямой гребок, который Джордж Покок перенял из стиля гребли лодочников Темзы и которому научил Хирама Конибера двадцать лет назад.

Больше всего британцы напоминали парней Албриксона стратегией. Им нравилось вести гонку так, как любили это делать и вашингтонские парни. У них отлично получалось близко преследовать лидеров, гребя сильно, но медленно, прессуя оппонентов, заставляя увеличивать частоту гребка слишком сильно и слишком быстро. Потом, когда все команды уже изматывались и уставали, британцы внезапно проносились вперед, подлавливая их на какой-нибудь оплошности, заставляя нервничать и сламывая их дух. За исключением кепки для крикета и шейного шарфа, которые носил Дакворт, сидя на позиции рулевого, он управлял лодкой во многом так же, как и Бобби Мок. И Рэн Лори обращался с загребным веслом, почти как и Дон Хьюм. Гонка обещала быть интересной – когда две команды, играющие с одинаковой стратегией, встретятся на Лангер-Зее.

По мере приближения предварительных испытаний парни Албриксона начинали понемногу осознавать серьезность грядущих испытаний и опять стали нервничать и суетиться. Ребята, которые вели дневники или писали письма домой, признавались в них о своих переживаниях, так же, как и перед отборочными соревнованиями в Принстоне. Чак Дэй стал избегать Эла Албриксона для своих сессий по восстановлению уверенности в себе. Он непрерывно курил «Лаки Страйк» и «Кэмел» и посмеивался над остальными парнями, пока они отвлекали тренера.

Американцы были не единственные, кто чувствовал себя на пределе. Двадцать четыре международные команды были размещены в одних и тех же эллингах и столовых в Грюнау и Кёпенике. Все команды состояли из крупных, здоровых и очень азартных молодых людей, каждому из которых скоро предстояло столкнуться с определяющим моментом в жизни. По большей части, среди них обитал братский олимпийский дух, и много новых дружеских связей зародилось в те три недели, во время которых они жили и тренировались в Германии. Парни из Вашингтона, в частности, быстро и легко сдружились с австралийской командой полицейских, с которыми они делили не только более-менее похожий язык, но также легкий и немного заносчивый подход к жизни. Американцы также хорошо стали общаться со швейцарской командой. Это были «большие дьяволы», как назвал их Джонни Уайт, полные веселья и добродушия, и парням очень нравилось ездить с ними на автобусе в Кёпеник и Грюнау, особенно пока швейцарцы орали йодли во все горло.

Но с приближением квалификационных гонок отношения стали более напряженными среди всех команд в Грюнау и Кёпенике. Австралийцы даже не пытались скрывать свое презрение к британцам. Британцы не могли смотреть на немцев без воспоминаний о прошедшей войне и волнений по поводу будущей. Парни из Вашингтона очень плохо спали. Почти каждую ночь под окнами, на вымощенных улочках, что-нибудь да мешало их спокойному сну. В одну ночь это были штурмовики, распевающие песни и марширующие мимо домов в подбитых сапогах. В другую немцы отрабатывали военные маневры: ревущие мотоциклы с колясками, грузовики с поблескивающими зелеными ночниками в кабинах, кессоны, везущие полевую артиллерию – полночи тарахтели под уличными фонарями. Потом полицейские кадеты сверлили что-то в утренние часы. Потом немецкие гребцы пели. Потом компания гребцов каноэ, у которых уже закончились соревнования и которые пережили ужаснейшее поражение, решили провести утешительную вечеринку прямо рядом с их окнами.

Возмущенные парни решили что-нибудь с этим делать. Шестеро из гребцов были одновременно и студентами инженерного факультета, так что подошли к проблеме с технической точки зрения. Из подручных средств они соорудили устройство. Благодаря ему парни, одним движением потянув за струну, могли вылить ведро воды на любого, кто оказывался внизу, под их окнами и мешал им спать, и тут же вернуть ведро на исходную позицию и быстро спрятать его, и все это – не вставая с кроватей. Возможность воспользоваться изобретением выдалась в ту ночь, когда югославская команда решила устроить на улице гулянку. Парни дернули за струны, и вода полилась вниз сплошным потоком, причем не только на югославов, но и на немецких полицейских кадетов, которые пытались их утихомирить. Все мокрые, спортсмены и полицейские кадеты, в ярости ворвались в здание. Команды вышли из своих комнат на лестницы. Все орали на разных языках. Наконец появились парни из Вашингтона, которые выглядели сонными, запутанными и абсолютно невиновными. Когда кто-то потребовал ответить, откуда текла вода, они пожали плечами и смиренно показали наверх, к канадцам.

На следующий день в обед снова возникли проблемы. Традицией стало для разных команд петь национальные песни во время приемов пищи. Когда подошла очередь югославской команды, они затянули странное переложение «Янки-дудл». Никто не мог сказать, в чем было дело. Не было даже совсем понятно, пели ли они на английском или одном из нескольких югославских языков. Но американские парни знали мотив, и что-то в интонации, с которой были пропеты некоторые строки, убедило Чака Дэя, что югославы поняли вчерашнюю шутку и теперь наносили смертельную обиду Соединенным Штатам Америки. Дэй взвился со своего стула и с кулаками кинулся на югославов. Бобби Мок бросился прямо за ним, целясь не в югославского рулевого, а в самого большого парня в команде. Сразу за Моком понеслись остальные парни Вашингтона, а за ними, просто ради забавы, вся австралийская команда. Немецкая команда кинулась драться за югославов. Полетели стулья и оскорбления. Грудь в грудь, парни сталкивались, толкали других парней. Еще несколько ребят присоединились к толпе. Все снова кричали, и снова никто не понимал, что говорят остальные. Наконец голландская команда вмешалась в свалку, оттащив парней обратно за их столы, и разрешила конфликт на идеальном дипломатическом английском.

Однако даже несмотря на то, что парни сильно волновались, еще кое-что происходило между парнями Албриксона. Когда они стали видеть следы напряжения и нервности друг в друге, они инстинктивно начали сближаться. Экипаж стал собираться на палубе до и после тренировок, подробно обсуждая конкретно, что можно сделать, чтобы каждый из них греб лучше. Они говорили друг с другом искренне, глядя в глаза. Шутки и болтовня остались позади. Они стали серьезными, как никогда раньше. Каждый в команде знал, что определяющий момент в его жизни был уже на носу; и никто не хотел его испортить. И никто не хотел испортить его остальным.

К этому времени Джо Ранц понял, что он был самым слабым звеном в команде. Его посадили в лодку последним, у него было много технических недочетов, иногда он греб беспорядочно и беспокойно. Джо еще не знал – да и до конца он поймет это только в глубокой старости, – что каждый в его лодке чувствовал то же самое тем летом. Каждый из них верил, что ему просто повезло быть здесь, что он на самом деле не вписывался в этот великолепный состав и что он может подвести остальных в любой момент. Каждый из них был серьезно настроен не разочаровать остальных.

Вид с трибун в Грюнау

В эти последние несколько дней перед гонкой парни – каждый по-своему – сосредотачивались и успокаивались. Они бродили по пристани, хлопали друг друга по плечам и вместе проговаривали план гонки, каждый раз с большей и большей уверенностью, и понемногу из мальчишек они превращались в мужчин. Они цитировали слова Покока друг другу. Роджер и Джо прогуливались вдоль берегов Лангер-Зее, перепрыгивая с камня на камень и стараясь проветрить голову. Джонни Уайт довольно много времени грелся на солнышке, растянувшись без майки на газоне перед Хаус Вест, терпеливо работая над загаром, который хорошо сочетался с его белой, как паста «Пепсодент», улыбкой, и тем временем обдумывал, как будет грести. Шорти Хант писал домой длинные письма, оставляя все волнение на бумаге. Наконец лодка под ними начала опять оживать. Ребята тренировались дважды в день, и понемногу силы и мощь, которые таились в их телах, стали возвращаться, и лодка стала ловить свою раскачку. Пока Дон Хьюм был загребным, все снова встало на свои места. И Хьюм казался ключом. Как только он вернулся в лодку, вся нерешительность, неуклюжесть и неуверенность, которую они ощущали с тех пор, как Албриксон убрал его, испарилась. Джордж Покок увидел разницу с первого мгновения. Они вернулись. Все что сейчас было необходимо, сказал им Джордж 10 августа, – немного соревновательного духа. На следующий день английский журналист, наблюдавший за ними, предупредил читателей на родине, что парни из клуба «Лидер» могут встретить равных по силе в лице американской команды: «Восьмерка из Вашингтонского университета – это самая лучшая здесь восьмерка, команда, приближенная к совершенству».

По правилам, принятым в 1936 году для Олимпийской гребной регаты, каждой из четырнадцати восьмивесельных команд предоставится два шанса выйти на медальную гонку 14 августа. Если команда выиграла предварительные испытания 12 августа, она сразу попадает в главную гонку, и у нее выдается свободный день между соревнованиями. Каждой из проигравших команд придется соревноваться в утешительном заезде 13 августа, победитель которого также выходит на основной заезд. На квалификационную гонку Вашингтон попал в группу с Францией, Японией, Чехословакией и командой, из-за которой они больше всего волновались, Великобританией.

Так как лодка наконец начинала показывать хорошие результаты, Эл Албриксон сделал, как всегда перед крупными гонками: он прекратил тренировки за исключением легкой разминочной гребли и сказал парням отдохнуть до первого заезда. Одиннадцатого августа они сели на трибуны Грюнау и наблюдали за квалификационными гонками всех остальных гребных соревнований. Их собственное испытание было назначено на следующий день. Вся американская гребная команда прибыла в Берлин с высокими надеждами и ожиданиями. «Эксперты по гребле и критики сегодня были единодушны, предрекая, что Соединенные Штаты заберут свою долю в олимпийских командных гонках», – храбро заявил один спортивный журналист еще 28 июля, под уверенным заголовком: «Эксперты считают, что США разгромят все гребные соревнования». Джордж Покок не был в этом так уверен. Он осмотрел оборудование других американских команд и нашел, что лодки у них были тяжелыми, низкопробными, старыми и изношенными.

В шести гонках, которые проходили в тот день, Соединенные Штаты финишировали вторыми с конца из трех и самыми последними еще в трех гонках. К великому удовольствию толпы, окружавшей парней на трибунах, Германия пришла первой во всех шести заплывах. «Очень плохие результаты», – написал в тот вечер Чак Дэй. «Гребля началась сегодня, но США, похоже, забыли стартовать», – отметил Роджер Моррис. «Я думаю, теперь нам придется себя показать», – решил Джонни Уайт.

К 12 августа, ко дню квалификационных гонок восьмивесельных лодок, Дон Хьюм потерял целых 7 килограммов от своего нормального веса, тех 78 килограммов, которые он весил в Поукипси. При весе в 71 кг и росте 1,88 метра, от Хьюма остались только кожа да кости. Он все еще сильно кашлял, у него болела грудь, небольшой жар то появлялся, то снова исчезал. Но парень настаивал, что готов грести. Эл Албриксон не выпускал его из кровати в Кёпенике сколько было возможно. Но двенадцатого августа он поднял Хьюма с постели, посадил в автобус с остальными парнями, и они направились на поле для регаты.

Условия для гребли были почти идеальные. Небо было слегка затянуто облаками, однако температура держалась выше 20 градусов. Легкий ветерок поднимал рябь на синевато-серой воде Лангер-Зее и дул в корму. Парни должны были грести в первом заезде, в 5.15 дня, на первой дорожке, самой защищенной на всей дистанции, хотя при такой спокойной воде это едва ли имело значение.

К тому моменту, когда парни прибыли в Грюнау, веселая толпа с биноклями и камерами в руках уже стала выстраиваться у билетных касс перед дистанцией регаты. Основная масса народа располагалась на берегу, зрители с более дорогими билетами направлялись на постоянные крытые трибуны на ближней части озера, у самой воды; болельщики с билетами подешевле переходили по понтонному мосту на огромные деревянные открытые трибуны на противоположном берегу, где национальные флаги различных стран, участвовавших в заплывах, развевались на широком заднике строения. На флагштоке перед Хаус Вест лениво болтался огромный белый Олимпийский флаг.

В ожидании гонки за «золото»

В двух километрах отсюда, в начале дистанции, на дальней стороне озера, был сооружен помост для стартовой линии, на 100 метров вдававшийся в Лангер-Зее. Там стояли молодые люди в униформе, задачей которых было держать корму лодок, стоявших на старте. Позади помоста, на платформе, сооруженной на палубе плоскодонной лодки, расположился выпускающий судья – почему-то вне поля зрения рулевых. Сотни журналистов из разных стран с блокнотами и камерами столпились на противоположном берегу; на небольшом расстоянии от них стояла целая куча автомобилей, готовых отвезти репортеров к финишной линии, когда начнется гонка, чтобы они могли своими глазами увидеть и старт и финиш каждого заплыва. Шлюпка с радиоведущим и коротковолновым передатчиком дрейфовала позади стартовой линии. Она поплывет за гоночными лодками по дистанции, передавая гребок за гребком информацию о каждом заплыве напрямую в громкоговорители на финише, чтобы зрители и журналисты знали об успехах каждой лодки прежде, чем они покажутся в поле зрения на финише.

Когда команда Джо размялась и подплыла к стартовой линии, незадолго до 5.15, где-то двадцать пять тысяч зрителей уже обосновались на территории регаты. Ребята отошли на «Хаски Клиппере» к помосту и ждали. Прямо рядом с ними, на дорожке под номером два, Рэн Лори, Ноэль Дакворт и остальные члены британской команды сделали то же самое. Дакворт кивнул Бобби Моку, и Мок ответил тем же.

Гонка началась ровно в 5.15. Американские парни снова храбро отстали в самом начале. Так же, как и в Принстоне, кто-то в середине лодки ошибся на первом или на втором гребке. На четвертой дорожке японцы быстро вышли в лидеры, взбивая воду в пену почти на пятидесяти ударах в минуту своими короткими веслами и короткими толчками. Ноэль Дакворт и Рэн Лори сначала сильно вышли вперед, но потом опустили ритм, оставшись на втором месте за японцами, за ними шли Чехословакия, Франция и Соединенные Штаты, в самом конце, на скорости тридцать восемь гребков в минуту.

Мок и Хьюм плыли на высокой частоте до тех пор, пока не обогнали чехов на отметке в триста метров. Потом они снизили ритм до тридцати четырех. Далеко впереди японцы все еще гребли так, словно в них вселились демоны, и оторвались от британцев на целый корпус. Ни Мок, ни Дакворт не переживали из-за японцев. Они думали друг о друге. На протяжении следующих семисот метров лодки более-менее сохраняли свои позиции. Когда участники приблизились к отметке в половину пути, изможденные японцы внезапно и довольно предсказуемо начали замедляться и сильно отстали от основной группы вместе с чехами. Как и французы. В итоге, как и предполагалось, американцы и британцы остались впереди один на один. Скоро трибуны и эллинги показались в поле зрения команд, вниз по дорожкам. Теперь надо было сыграть в кошки-мышки.

Мок и Хьюм увеличили ритм, чтобы посмотреть, что случится. Частота гребка увеличилась до тридцати шести. Лодка США подобралась на полкорпуса ближе к корме английской лодки. Дакворт бросил взгляд через плечо. Он и Лори держали парней на частоте тридцати восьми. Это давало американцам преимущество. Британская лодка сохраняла лидирующую позицию. Экипажи в обеих лодках уже слышали рев толпы. Оба рулевых видели трибуны и огромный черно-белый знак с надписью «Ziel», обозначающий финишную линию впереди, но ни один еще не был готов сделать свой ход. Обе лодки сдерживали силы. Британцы делали длинные, размашистые гребки, все сильнее опрокидываясь назад в конце каждого толчка. Американцы гребли более короткими движениями и тратили гораздо меньше времени, чтобы вернуться на позицию после толчка.

Наконец, за 250 метров до конца гонки, Мок крикнул:

– Давайте, ребята. Сейчас! Сделайте десятку!

Парни сильно толкнули лодку, и американский флаг, развевающийся впереди «Хаски Клиппера», стал проплывать мимо Дакворта, подбираясь еще на половину длины к английскому судну. Дакворт и Лори увеличили частоту до сорока ударов в минуту. Еще несколько мгновений они сохраняли свою позицию, и белые лопасти лодки США яростно мелькали одновременно с малиновыми лопастями британской лодки. Потом Бобби Мок крикнул Хьюму снова увеличить ритм, и «Клиппер» стал продвигаться вперед.

В британской лодке Рэн Лори яростно толкал свое весло. У него было еще достаточно сил. Он хотел сделать больше. Но, как и у многих британских загребных в те времена, у него было весло с лопастью поменьше и поуже, чем у остальной команды – согласно мнению, что работой загребного было установить ритм, а не усиливать лодку. С маленькой лопастью весла он не рисковал истратить все силы и потерять форму к концу гонки. Но вместе с тем он не мог полностью выкладываться и оказывать максимальное давление на воду. И теперь он, возможно, завершит самую важную гонку в своей жизни, даже не устав – а это самое ужасное для любого гребца.

Нос британской лодки все еще оставался впереди американской за 150 метров до конца заплыва. Но вашингтонские парни уже поймали свою раскачку и держали ее. Они гребли так мощно, как никогда, выполняя огромные размашистые удары по воде, снова и снова, увеличивая ритм до сорока гребков. Они будто были прикованы друг к другу. Каждый мускул, сухожилие и связка в их телах горели болью, но они двигались за пределами боли, в идеальной и постоянной гармонии. Ничто не могло им помешать. За последние двадцать гребков, особенно за финальные великолепные двенадцать ударов, они еще ускорились и проплыли мимо британской лодки, решительно и однозначно. Двадцать пять тысяч болельщиков из разных стран – и многие из них из Америки – вскочили с мест и приветствовали их аплодисментами, когда нос их лодки прорезал финишную линию на целых шесть метров впереди британцев. Через секунду Дон Хьюм завалился вперед и упал через свое весло.

Мок целую минуту брызгал водой в лицо Хьюму прежде, чем тот смог снова сидеть прямо и взять весло в руки, чтобы помочь команде уплыть за пристань. Там парни услышали хорошие новости. Их время 6 минут и 0,8 секунды было новым гоночным рекордом. Более того, это был новый олимпийский рекорд, который улучшал результат Калифорнии в 1928 году, 6 минут 3,2 секунды. Когда Эл Албриксон взошел на пристань, он присел рядом с лодкой и с загадочной улыбкой тихонько сказал:

– Отличная работа, парни.

Джо никогда не слышал, чтобы его тренер говорил с ними таким тоном. Казалось, в его голосе сквозил намек на уважение. Даже почти почтение.

В тот вечер, пока парни ужинали в полицейской академии в Кёпенике, они торжествовали. Британцам теперь придется еще раз побороться и выиграть в утешительном заезде на следующий день, если они хотят быть одной из шести лодок в главной гонке за медали. У американских же парней будет выходной. Эл Албриксон, однако, совсем не был рад. Он был очень обеспокоен. После ужина он приказал Дону Хьюму ложиться обратно в постель. Парень выглядел как восставший из мертвых. Чем бы он ни болел, это была не обычная простуда – возможно, бронхиальная инфекция или атипичная пневмония. В любом случае Албриксону необходимо было решить, кто будет загребным в гонке за «золото» через сорок восемь часов.

После обеда на следующий день парни бродили по городу, подтрунивали друг над другом, заглядывали в магазины, фотографировались своими новыми аппаратами, покупали сувениры и открывали понемногу для себя новый Кёпеник, которого они еще никогда не видели. Как и большинство американцев в Берлине в то лето, они сделали заключение, что новая Германия – довольно чудесное местечко. На улицах было чисто, все люди оказались дружелюбными, иногда даже слишком, все работало четко и эффективно. Бродя по городу, ребята встречали много красивых девушек. Кёпеник был очарователен своей необычностью; Грюнау – зеленый, свежий и деревенский. Оба городка были почти такие же спокойные и мирные, как и те, в которых они выросли, в Вашингтоне.

Но за всем этим скрывалась Германия, которую парни не видели, Германия, которая была спрятана от них с помощью шикарных декораций и промежутка во времени. Дело было не только в спрятанных табличках «F?r Juden verboten», «Juden sind hier unerw?nscht» («Евреям вход запрещен»), в отсутствии на улицах цыган или в газете «Штурмовик», которая была убрана с полок табачных магазинов в Кёпенике. Были в этой стране и гораздо более темные и зловещие секреты, прятавшиеся вокруг них.

Они не знали ничего о потоках крови, вылившихся на воды реки Шпрее и озера Лангер-Зее в июне 1933 года, когда штурмовики-эсэсовцы окружили сотни евреев, социал-демократов и католиков в Кёпенике и до смерти замучили девяносто одного человека. Они избивали некоторых до тех пор, пока у людей не отказывали почки или не разрывалась кожа, заливали горячую смолу в раны, а потом сваливали изувеченные тела в спокойные воды, прилегающие к городу. Американцы не видели концентрационный лагерь Заксенхаузен, который строился тем летом совсем недалеко, к северу от Берлина, где очень скоро будут содержать более двух сотен тысяч евреев, гомосексуалистов, свидетелей Иеговы, цыган, советских военнопленных, польских граждан и студентов чешских университетов и где десятки тысяч из них умрут.

И дело было не только в удаленности во времени. Ребята видели блестящий комплекс Всеобщей электрической компании Кабелверк, построенный из желтого голландского кирпича прямо рядом с городом, но они не видели тысяч рабов, которых скоро пригонят туда на работу для производства электрических проводов. Рабочий день у этих людей составлял 12 часов, жили они в нищенских корпусах рядом с заводом до тех пор, пока они не умирали от тифа или дистрофии. Когда парни проходили мимо живописной синагоги по улице 8 Фрайхайт, или с немецкого «Улицы Свободы», они не могли видеть толпу с факелами, которая захватит здание и сожжет дотла ночью 9 ноября 1938 года – Хрустальной ночью.

Если бы они заглянули в магазин одежды Ричарда Хирчхана, они могли бы увидеть Ричарда и его жену Хедвиг за работой на швейных машинках в задней части магазина и их дочерей – девятнадцатилетнюю Еву и девятилетнюю Руфь, которые обслуживали клиентов в передней части лавки. Хирчханы были евреями, членами сообщества на улице Фрайхайт, и сейчас они очень волновались по поводу того, как шли дела в Германии. Но Ричард сражался и был ранен в Великую войну и не думал, что его семье что-то угрожает, хотя бы пока. «Я пролил кровь за Германию. И Германия меня не разочарует», – любил он говорить своей жене и дочерям. Но Хедвиг недавно вернулась из путешествия в Висконсин, и семейство Хирчханов подумывало о том, чтобы переехать туда. Несколько их американских друзей даже приехали сюда, в Кёпеник, чтобы посмотреть на Олимпийские игры.

Парни могли бы сейчас заглянуть в магазин и увидеть их всех, но не могли они увидеть ту ночь, когда эсэсовцы придут за Руфь, за самой маленькой в семье. Руфь умрет самой первой, потому что болела астмой и была слишком слаба для работы. Остальную часть семьи офицеры оставят в Кёпенике, чтобы те принудительно работали – Ева на фабрике по производству военного снаряжения, ее родители – на потогонном производстве, изготовляющем немецкую военную форму – до тех пор, пока за ними не вернутся в марте 1943 года. Тогда эсэсовцы посадят Ричарда и Хедвиг на поезд в Освенцим. Ева ускользнет от них, сбежит в Берлин, спрячется там и чудом переживет войну. Но она будет единственной, редким исключением.

Так же, как и семья Хирчханов, многие из жителей Кёпеника, мимо которых проходили мальчики по улицам в тот день, уже были приговорены: продавцы, ожидавшие мальчиков за прилавками магазинов, старушки, прогуливающиеся по прилегающим к замку землям, матери, толкающие детские коляски по мощеным улицам, дети, весело визжащие на детских площадках, старики, выгуливающие собак – любимые и любящие люди, судьбой которых станут вагоны для перевозки скота и смерть.

В тот вечер парни спустились к воде в Грюнау, чтобы посмотреть утешительный заплыв лодок и узнать, кто присоединится к ним, а также к Венгрии и Швейцарии в гонке за медали. На удивление, ни Германия, ни Италия – еще две команды кроме Великобритании, по поводу которых больше всего переживал Албриксон – не выиграли свои квалификационные заезды. Сейчас, однако, соревнуясь под серым тусклым небом, Германия легко проплыла мимо чехов и австралийских офицеров полиции. Италия разбила японскую команду, Югославию и Бразилию. Оба победителя, казалось, расслабились к концу, сохраняя силы, и приехали в сравнительно большое время, достаточное ровно для того, чтобы пройти в следующий этап. Великобритании, с другой стороны, пришлось потрудиться, чтобы обогнать канадцев и французов, и команде пришлось показать самое быстрое время в тот день, чтобы выиграть гонку.

Эл Албриксон теперь знал, с какими командами ему придется соревноваться за золотую медаль на следующий день: Италия, Германия, Великобритания, Венгрия и Швейцария. Но когда он пошел узнать назначенную его команде дорожку, его ждал жестокий сюрприз. Олимпийский комитет Германии и Международная федерация гребных клубов – во главе с многоуважаемым Хайнриком Поули, председателем гребного комитета Ассоциации Рейха по физической культуре, и Рико Фиорони, итальянским швейцарцем – ввели новые правила по выбору дорожек, которые ранее никогда не применялись на олимпийских соревнованиях. Албриксон не понимал формулы, и до наших дней непонятно, как она работала, и вообще, была ли она на самом деле. Однако конечный результат был прямо противоположным обычному порядку, согласно которому самым быстрым в квалификационных гонках командам предоставлялись самые лучшие дорожки, а их более медленные коллеги должны были довольствоваться наименее удачными. Все в Грюнау на своем опыте убедились, что лучшие дорожки – защищенные, самые ближние к берегу были под номерами один, два и три; наименее желательными были дорожки пять и шесть, которые располагались на самой широкой части Лангер-Зее. Албриксон был в ужасе и ярости, когда увидел распределение – дорожка первая: Германия; дорожка вторая: Италия; дорожка третья: Швейцария; дорожка четвертая: Венгрия; дорожка пятая: Великобритания; и дорожка шестая: Соединенные Штаты Америки. Это был список, обратный тому порядку, на какой он рассчитывал на основании квалификационных соревнований. Такое расположение отбрасывало назад самых талантливых и быстрых парней и давало все преимущества более медленным лодкам. Также получалось, что наиболее защищенные дорожки принадлежали принимающей стране и ее ближайшим союзникам, а худшие дорожки – ее предполагаемым врагам, что было очень подозрительно. Албриксон больше всего боялся именно этого с тех пор, как впервые увидел соревновательную дистанцию в Грюнау. Если на следующий день будет хоть какой-нибудь встречный или боковой ветер, парням придется наверстать более двух корпусов только для того, чтобы держаться вровень с остальными командами.

На следующее утро холодный дождь начал лить на Грюнау, порывистый ветер носился по гоночной дистанции. В полицейской академии в Кёпенике ликование ребят испарилось. Дон Хьюм все еще был в постели, его жар все усиливался, и Эл Албриксон решил, что он не может грести. Дону Кою придется опять сесть в лодку и занять позицию загребного. Албриксон передал эти новости Хьюму, а потом и другим ребятам, когда они поднялись тем утром.

На завтрак парни ели омлет и стейки. Они сидели тихо, опустив глаза. Ради этого дня они так тяжело работали весь год – а большинство из них два и три года – и было непостижимо, что не все они поплывут в лодке в последней гонке. Парни тихо стали обсуждать это между собой, и чем больше они говорили, тем увереннее понимали – это неправильно. Хьюм поплывет с ними, и будь что будет. Ведь они были не просто девятью мальчишками в лодке; они были командой. Они все вместе пошли к Албриксону. Стаб Макмиллин был теперь капитаном команды, так что он прочистил горло и шагнул вперед, как их представитель. Хьюм абсолютно необходим для ритма в лодке, сказал он тренеру. Никто не мог отреагировать настолько быстро и мягко на ежесекундные поправки в гребках, которые команда должна была делать во время соревновательной гонки, как Дон. Потом Бобби Мок заговорил высоким голосом. Никто, кроме Хьюма, не мог глядеть ему в глаза и знать, что делать дальше, даже если он еще только обдумывает свой шаг, – сказал он. Для Бобби жизненно необходимо, чтобы Хьюм сидел перед ним. Потом Джо шагнул вперед:

– Тренер, если вы вернете его в лодку, мы сами вытянем его до финиша. Просто привяжите его. Он может просто с нами покататься.

Алриксон сказал им идти наверх, собирать свое снаряжение и садиться на немецкий армейский автобус, уже ждавший их снаружи, чтобы отвезти команду в Грюнау, на гонку. Парни понуро побрели наверх. Через несколько долгих мгновений Албриксон крикнул им вслед:

– И Хьюма с собой прихватите!

К полудню дождь все еще лил на Грюнау. Низкие облака окутывали пики Мюггельберге над гоночными дорожками, туман из леса подступал все ближе к озеру. Вода на Лангер-Зее была неспокойная, ветер поднимал волны, весь пейзаж был темным и хмурым.

Но десятки тысяч зрителей, и большинство из них – немцы, начали заполнять берега места регаты, прячась под черными зонтами, макинтошами и шляпами. Несмотря на погоду, они все были в приподнятом настроении. В 1930-х гребля была вторым по популярности олимпийским соревнованием после легкой атлетики, и в предварительных гонках команда Германии показала все признаки того, что она очень серьезный соперник и основной претендент на победу в главной гонке. Поток болельщиков пересекал понтонный мост на западной стороне дистанции и начинал заполнять огромные деревянные открытые трибуны на дальнем берегу. Еще несколько тысяч человек столпились на газонах прилегающих к озеру территорий, стиснувшись под дождем плечом к плечу. Три тысячи самых удачливых и богатых зрителей укрылись под огромной крытой трибуной прямо перед финишной чертой. Ко времени гонки где-то около семидесяти пяти тысяч болельщиков собрались на территории проведения регаты, и это была самая большая толпа, которая когда-либо собиралась, чтобы посмотреть олимпийские гребные состязания.

Немецкие болельщики под дождем

Один из операторов Лени Рифеншталь сновал туда-сюда, отгонял зрителей от камер и отчаянно пытался уберечь оборудование от дождя. В пресс-центре внутри Хаус Вест сотни журналистов со всего мира тестировали свои телеавтографы, коротковолновые и стандартные радио-передатчики. Билл Слейтер, комментатор «Эн-би-си», начал свою программу для Нью-Йорка. Олимпийские судьи протестировали электронные аппараты отсчета времени на финишной линии. Лодка с репортером и коротковолновым передатчиком заняла позицию на стартовой линии. Во всех эллингах вдоль берега Лангер-Зее гребцы складывали свою уличную одежду в шкафчики и начинали надевать национальную форму. Некоторые из них растягивались на массажных столах, чтобы массажисты могли разбить предгоночное напряжение в мышцах спины и плеч. Американские парни нашли бесплатный массажный стол и положили на него Дона Хьюма, который, как труп, был завернут в несколько пальто. Ребята хотели, чтобы он отдыхал в тепле и сухости до самой гонки. Джордж Покок тем временем начал наносить слой кашалотового жира на нижнюю часть «Хаски Клиппера».

В 2:30 дня, пока парни продолжали готовиться в своих эллингах, первая гонка дня – четырехвесельные лодки с рулевыми подошли к стартовой линии. В начале заплыва швейцарцы вышли в лидеры, но скоро их обошла немецкая лодка. Когда экипажи стали приближаться к финишной линии, американские парни услышали рев толпы, нарастающий снаружи: «Дойчланд! Дойчланд! Дойчланд!» Крики достигли кульминации, когда Германия проплыла через финишную линию на целых восемь секунд впереди Швейцарии. К игравшей в репродукторах «Песни немцев» присоединились десятки тысяч голосов. Потом стал нарастать другой, более глубокий и гортанный рев, и совсем непохожий на предыдущий: «Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль!»

Адольф Гитлер появился на территории регаты в окружении официальных лиц нацистского правительства. В темной униформе и дождевом плаще в пол, он стоял несколько секунд, пожимая руку президента Международной ассоциации гребных клубов, итальянцу швейцарского происхождения, Рико Фиорони. Оба они улыбались и перекинулись несколькими оживленными фразами. Потом он поднялся по лестнице на широкий балкон Хаус Вест, занял свое почетное место, и, оглядев толпу и Лангер-Зее, вытянул правую руку вверх. Пока его окружение рассаживалось по обе стороны от Гитлера, толпа и международная пресса отметили, что с ним сюда прибыл почти весь верхний класс нацистской иерархии. Справа от него сидел Йозеф Геббельс. Толпа продолжала греметь «Зиг Хайль!» до тех пор, пока Гитлер наконец не опустил руку. Гонки возобновились.

Толпе представилось еще много возможностей пошуметь. Заплыв за заплывом, немецкие гребцы шли по своим дорожкам впереди соревнования и выиграли золотые медали в первых пяти гонках. Каждый раз нацистский флаг поднимался перед Хаус Вест в конце заплыва, и с каждым разом все громче и громче толпа пела: «Германия превыше всего». На балконе Геббельс, одетый в светлую полушинель и шляпу, театрально, почти по-клоунски аплодировал каждый раз, когда немецкая лодка пересекала финиш. Герман Геринг в темной форме и фуражке, как у Гитлера, нагибался и бил себя по коленке после каждой победы Германии, а потом поворачивался и улыбался фюреру. Гитлер, наблюдая через бинокль, просто кивал с энтузиазмом каждый раз, когда немецкая лодка приходила первой. К пяти тридцати дождь утих, небо посветлело, толпа неистово ликовала, потому что по всем признакам Германия, несмотря на все скептические оценки, казалось, возьмет все возможные медали в тот день.

На шестом заезде, в гонке двоек, немецкая лодка вела на всей дистанции до последних 250 метров, но двое англичан, Джек Бересфорд и Дик Сауфвуд, поставили великолепное соревнование и выиграли почти на шесть секунд. Впервые за день необычная тишина повисла над площадкой регаты в Грюнау. На лодочной станции, проверяя оснастку «Хаски Клиппера» в последний раз, Джордж Покок остановился на секунду и понял с внезапной гордостью, что, по старой привычке, он стоял выпрямившись, слушая гимн «Боже, храни Короля!»

Приближалось финальное, самое престижное событие дня – гонка восьмивесельных лодок, и толпа снова начала шуметь. Это было гребное мероприятие, по поводу которого страны волновались больше всего, это был тест способности молодых людей работать вместе, самое великое доказательство силы, грации и стойкости на воде.

Незадолго до шести часов Дон Хьюм поднялся с массажного столика, где отдыхал, и присоединился к остальным парням, чтобы отнести на своих плечах «Хаски Клиппер» к воде. Немецкие и итальянские ребята уже сидели в лодках. На итальянцах была шелковая светло-голубая униформа, они лихо повязали белые банданы на головы, в пиратском стиле. Немцы сверкали в светлых шортах и кипенно-белых футболках, на каждой нашиты черный орел и свастика. На американской команде были простые беговые шорты и поношенные старые свитера. Они не хотели запачкать свою новую форму.

Бобби Мок подоткнул счастливую шляпу Тома Боллза под свою скамейку на корме лодки. На носу катера, дрейфующего у берега, стоял немецкий морской офицер, вытянув руку в нацистском приветствии по направлению к Гитлеру. Парни быстро в последний раз пробежались по плану, когда Албриксон подошел к лодке. Они сели в «Клиппер», поправили банки, привязали ноги к подставкам, оттолкнулись от пристани и поплыли по озеру к стартовой линии. Албриксон, Покок и Роял Броу-хэм, стискивая в руках бинокли, прошли сквозь толпу и взобрались на балкон одного из эллингов на финишной линии. На лицах всех троих замерло хмурое выражение. Несмотря на то что экипаж их был исключительным, они понимали, что шансы выиграть «золото» в этой гонке были минимальны – только не на шестой дорожке и не с Доном Хьюмом, который к этому времени напоминал мертвеца.

В Сиэтле в это время было раннее утро. Уже много дней универмаги, магазины электронной техники, музыкальный магазин Шерман Клэй и даже ювелирный магазин «Уайсфилд энд Голдберг» получали хорошую прибыль от продажи новых радиоприемников Филко 61Ф Олимпик Спешиал. Несмотря на внушительный ценник в 49,95 доллара, жители Сиэтла хорошо их брали. Каждый приемник шел в комплекте с механизмом настройки коротких волн и специальным «высокоэффективным набором воздушной передачи», чтобы настраивать прием как стандартного радиоэфира по «Эн-би-си», так и коротковолнового эфира на различных языках прямо из Берлина. Теперь, по мере приближения времени гонки, представители продаж сбывали и устанавливали последние приемники, заказанные жителями Сиэтла прошлым вечером.

В теперь почти законченном доме Гарри Ранца на озере Вашингтон не было денег на роскошное новое международное радио, но старое радио «Филко», которое Гарри еще в апреле купил для гонки с Калифорнией, отлично подойдет, чтобы послушать трансляцию «Эн-би-си» по сети КОМО. Гарри поднялся еще до зари, сделал кофе и включил радио, просто чтобы убедиться, что оно работает. Джойс подошла немного позже и подняла детей, и теперь все они сидели на кухне, ели овсянку, неуклюже улыбаясь друг другу и пытаясь успокоить нервы.

По всей Америке миллионы людей – тех, которые едва слышали о Сиэтле до регаты в Поукипси, которым пришлось идти на работу в то пятничное утро, если они были достаточно везучими, чтобы иметь работу, которым приходилось заниматься ежедневными делами на ферме, если они были достаточно удачливы, чтобы ферма еще осталась в их собственности – так же начали крутить рычаги приемников. История Джесси Оуэнса уже оживила интерес большей части страны, ведь он привез домой то, что было на кону на этих Олимпийских играх. Теперь Америка ждала гонки, чтобы посмотреть, смогут ли суровые западные парни из штата Вашингтон написать еще одну главу олимпийской истории.

В 9.15 утра голос комментатора «Эн-би-си» Билла Слейтера стал трещать на волнах КОМО в Сиэтле с трансляцией из Берлина. Джойс порылась в сумке и вытащила маленькую книжку. Она перелистала ее страницы и осторожно вытащила тоненький четырехлистный клевер, который Джо когда-то подарил ей, положила его сверху на радио, поправила стул и стала слушать.

Пока парни шли вверх по трассе к стартовой линии, им стало ясно, насколько сложной будет гонка в таких погодных условиях в сочетании с назначенной им дорожкой. Проливной дождь снова начал лить с неба, но дождь не был проблемой. В конце концов, они были из Сиэтла. Ветер, однако, резкими порывами дул с запада, блуждая поперек гоночной трассы под углом около сорока пяти градусов, выталкивая резкие волны, разбивающиеся о правый борт лодки. На носу Роджеру Моррису и Чаку Дэю едва удавалось держать лодку на ровном киле. На корме Бобби Мок стучал деревянными молотками по штуртросу, дергая сначала так, потом эдак, выкручивая руль, чтобы держать лодку на прямом курсе.

Парни гребли в плохую погоду и в Сиэтле, и в Поукипси, но этот порывистый, почти боковой ветер точно станет для них проблемой. Мок предпочел бы устойчивый встречный. Сидевший лицом к нему Дон Хьюм пытался сохранить силы, установив легкий, плавный ритм для парней позади себя, но не сильно налегая на весла сам. Моку не нравилось, как он выглядит.

Однако Джо Ранц чувствовал себя довольно хорошо. Когда шум толпы затих позади ребят, мир в лодке стал тихим и спокойным. Казалось, прошло время слов. Джо и остальные парни в середине лодки спокойно раскачивались взад и вперед, гребя медленно и мощно, разминаясь, наслаждаясь каждым вдохом и выдохом, синхронным сгибанием и разгибанием мышц. Лодка под ними была легкой, гладкой и податливой.

Волнение бурлило в животе у Джо все утро, но теперь оно начало уступать более определенному чувству спокойствия. Прямо перед тем, как они покинули лодочную станцию, парни на пристани все обсудили. Если уж у Дона Хьюма хватит сил выдержать эту гонку, договорились они, то остальные уж точно не собирались его разочаровать.

Они доплыли до стартовой линии, развернули «Хаски Клиппер» на 180 градусов и задним ходом подогнали ее к помосту. Худенький молодой человек в униформе, похожей на форму бойскаутов, наклонился, вытянул руку и крепко взялся за корму. Они были на середине Лангер-Зее. Впереди у них лежало широкое и открытое всем ветрам течение, сформированное поворотом северного побережья. Ветер здесь был сильнее, чем у трибун, и толкал их спереди, разбивая маленькие, неровные волны о левый борт. Роджер Моррис и Горди Адам, подгребая на месте с правой стороны, пытались выровнять лодку против ветра и держать нос более-менее прямо к середине дорожки. На следующей линии британская лодка заходила на свою позицию. Ноэль Дакворт балансировал на корме, его кепка для крикета была туго натянута на голову, чтобы ее не сдуло.

Они ждали старта. Бобби Мок держал мегафон перед лицом. Каждые несколько секунд он выкрикивал инструкции на носовую часть для Роджера и Горди, потом с волнением глядел через плечо, чтобы проверить, не появился ли судья из тканевого укрытия над лодкой выпуска. Дакворт делал то же самое по соседству. Но оба они в основном были сосредоточены на носах лодок. Это было критично: лодка должна быть выровнена по линии прямо на старте. За ними и вне поля видимости официальный судья на выпуске внезапно вышел из своего убежища, держа флаг наверху. Флаг трепетал над его головой лишь долю секунды. Почти сразу же он легко повернулся в направлении дорожек один и два и крикнул по ветру одним продолжительным и неразборчивым выдохом: «?tes-vous pr?ts? Partez!» («Вы готовы? – Поехали!» франц.) и опустил флаг.

Бобби Мок так и не услышал его. Он не увидел флаг. Так же, как и Ноэль Дакворт. Четыре лодки рванули вперед. Британская лодка и «Хаски Клиппер» еще ужасно долгий момент бездвижно стояли на старте, покачиваясь на воде.