КАЛИННИКОВ
КАЛИННИКОВ
Очень скоро меня действительно вызвали в Москву на заседание ВАКа…
Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, как в дверь постучали.
— Да!
Вошел старый знакомый Гридин. Он по-прежнему был экспертом, только теперь в Минздраве СССР. Точно закадычный друг, Гридин радостно обнял меня и расцеловал.
Оглядев меня, он заявил:
— Рад! Рад видеть вас снова, да еще на «белом коне»! Честно говоря, не ожидал!
Я настороженно поинтересовался:
— То есть?
— Лауреатском! — провозгласил Гридин. А ведь после нашего знакомства всего лишь… Вы не помните, сколько лет прошло?
— Одиннадцать.
— Да, да, — подтвердил Гридин. — Верно. Как время-то летит!
За эти годы он располнел, поседел, в его осанке появилось что-то львиное.
Я показал ему на кресло. Гридин с удовольствием сел.
Я помялся, произнес:
— Извините… Я прямо с дороги. Мне бы руки немного сполоснуть…
Гридин великодушно согласился:
— Конечно, конечно! Я тут без вас поскучаю. — Он взял со столика какой-то журнал.
Я отправился умываться в ванную.
Закрыв дверь, я задумался — хотелось понять, что означает этот визит? Ведь так просто он прийти не мог…
Как только я вернулся в комнату, он отложил журнал в сторону, с радушной улыбкой объявил:
— Знаете, я ведь к вам с интересным предложением!
Я вежливо отозвался:
— Да, да… А именно?
Он коротко глянул на меня:
— Вероятно, как и раньше, вам все сразу надо говорить в лоб? Верно?
Я кивнул. Гридин отвернулся к окну, помолчал, наконец проговорил:
— Имеются сведения, что вопрос о вашем лауреатстве может решиться положительно. Но при одном условии…
Я ничего не спрашивал, молча распаковывал свой чемодан и ждал, что он еще скажет.
Гридин тихо повторил:
— При условии… И, выдержав паузу, быстро произнес: — Что вы возьмете себе в компанию еще двух-трех наших людей. Не больше.
Я подумал: «Как был клопом, так и остался».
И вслух уточнил:
— То есть обязательно должна быть группа? Так?
Гридин облегченно кивнул:
— Абсолютно точно! Группа ученых, которая тоже работала в этом направлении. Поскольку сделали они меньше, вы остаетесь руководителем группы.
Стараясь не выдать волнения, я сначала повесил на вешалку в шкафу свои рубашки, потом поинтересовался:
— А что за люди?
Гридин метнул на меня пытливый взгляд, поколебался, но ответил:
— К примеру, я… Вам подходит?
Я неопределенно пожал плечами:
— А еще?
Мой гость осторожно выдавил из себя еще одну фамилию:
— Шамшурин…
Шамшурин был тот самый «поклонник» моего метода, который получил авторское свидетельство, украв у меня самый неудачный вариант моего аппарата.
Видя, что я продолжаю молчать, Гридин закончил:
— Ну и небезызвестный вам Зайцев. — Поспешно он добавил: — Зайцев, правда, больше для солидности.
Я спросил:
— То есть как балласт?
Гридин откинулся в кресле и расхохотался. Сочно, раскатисто. Наконец выговорил:
— Это уж как вам будет угодно.
Я произнес:
— Но ведь тогда я… Я-то на что? Какой-то провинциальный врач и тоже в лауреаты? Нет, не могу. Я вас только скомпрометирую, потом совесть меня замучает.
Гридин поднялся из кресла, ласково положил мне на плечо руку.
— Не надо, — мягко попросил он меня. — Мы не дети, давайте не будем играть в кошки-мышки. Уясните: без нашей поддержки лауреатом вы не станете, даже больше — доктора наук из вас может тоже не получиться. Уверен, что вы об этом догадываетесь.
Я освободился от его руки, скованно ответил:
— Что ж… Посмотрим. — И прибавил: — Извини те, но мне сейчас нужно сделать много телефонных звонков.
Гридин понял, что я его прогоняю, решительно прошел к двери, у порога обернулся:
— Вы подумайте. Все хорошо взвесьте и подумай те. Я вас не тороплю, в запасе еще день, буду ждать вашего звонка. Всего доброго!
Наутро я явился к заместителю министра Фурееву, рассказал ему о предложении Гридина.
Фуреев трахнул кулаком по столу.
— Негодяй! — закричал он. — Подлецы! доберемся! Все равно до них доберемся!
Он нервно зашагал по кабинету. Я поинтересовался:
— А Зайцев? Неужели в он с ними?
— Нет! — замотал головой Фуреев. — Нет! Не такой человек! Зачем ему это? Профессор, член-корреспондент, руководитель крупного института, член коллегии… Зачем? Нет, Гридин его для солидности приплел!
Гридину я так и не позвонил. Он, видимо, ждал, очень терпеливо ждал моего звонка, наконец решил сам набрать мой номер. Аж в половине первого ночи.
— Не спите? — услышал я осторожный голос Гридина.
— Нет.
— А чего ж не позвонили?
Я молчал. Гридин тяжко вздохнул, прямо спросил:
— Ну что, Степан Ильич? Надумали?
Как можно спокойней я ответил:
— А что мне думать? Я себя в лауреаты не выдвигал, а вы и без меня ими стать можете.
Гридин жестко заверил:
— И станем! А ты… — он впервые назвал меня на «ты», — останешься у разбитого корыта!
Я сказал:
— Поймите меня правильно: я не имею цели продвинуться в лауреаты, доктора или там академики. Буду — хорошо. Нет — обойдусь. Главное для меня работа. Работа по запланированному направлению. Слава богу, в этом вы мне препятствовать уже не сможете.
Гридин выкрикнул:
— Ну и работай! Зарабатывай себе на некролог! Пожалуйста! — И зло повесил трубку.
Для меня окончательно стало ясно: кому-то я все время мешаю. Не Гридину, нет, он и в самом деле был второстепенным лицом. Кому-то выше. Для этих «верхов» в травматологии я маячил постоянным укором. «Что же вы, столичные профессора, с такими возможностями позволяете какому-то провинциалу так обскакать себя?» Им необходимо было свести меня на «нет», в крайнем случае, «притормозить». Чтобы я стал не «я», а «один из». Поэтому они и придумали идею лауреатской группы. Цель — «затереть» меня в общей массе видных ученых.
Я сказал себе:
«Нет! Я прежде всего врач, а не деляга. Пусть мне будет как угодно плохо, но на сделку с совестью я не пойду!»
Через день меня заслушали на президиуме ВАКа, постановили:
«Присвоить Калинникову С. И. звание доктора медицинских наук… В силу того, что проблемы, разрабатываемые в его лаборатории, имеют исключительно важное научное и практическое значение, предложить Минздраву СССР преобразовать проблемную лабораторию в г. Сургане в филиал одного из союзных НИИ по травматологии и ортопедии…»
Перед отъездом домой я встретился с Зайцевым. Он горячо поздравил меня, сказал, что это редчайший случай, минуя кандидатскую, сразу защитить докторскую, и заверил, что мое лауреатство теперь уже «не за горами».
Я не утерпел:
— А знаете, Борис Тимофеевич, мне ведь и вас в компанию взять советовали.
До этого он энергично шагал по кабинету, теперь сразу остановился:
— Какую?
Я заколебался, но все же ответил:
— Мне предложили переоформить свое лауреатство на целую группу. В ее состав входили и вы.
— Как? — воскликнул Зайцев. — Кто? Кто посмел это сделать?
Я извиняюще улыбнулся:
— Простите, но пока мне лучше не говорить этого. Может, когда-нибудь позже.
Зайцев резко отвернулся от меня.
— Как хотите! — сказал он. — Я вас не неволю… Нервничая, он ходил по кабинету, потом остановился и спросил:
— Мне-то, надеюсь, вы верите?
Я немного обиделся:
— О чем вы говорите, Борис Тимофеевич!
— Вот и хорошо, — сразу успокоился Зайцев. — И ладно… — И, не удержавшись, воскликнул: — Нет, какое все-таки подонство! Меня в группу, а?
Зазвонил телефон.
Зайцев снял трубку, кого-то послушал, откликнулся:
— Да!.. да, да… Хорошо… Буду… да, сейчас. — Повернувшись ко мне, он развел руками: Ничего не поделаешь, опять зарубежная делегация!
Я вышел из кабинета.
Два месяца спустя я вновь приехал в Москву. На этот раз в ЦК КПСС пригласили директоров всех крупных научно-исследовательских институтов, заместителей министров здравоохранения республик, видных ученых, специалистов из военных ведомств и промышленности. Зайцев должен был на совещании присутствовать, но, как мне передали, он вдруг заболел.
Первым выступил член ЦК. (Тот, который побывал в нашей лаборатории.) Он сказал, что в городе Сургане доктором Калинниковым проводится интересная работа по изучению новых, эффективных способов излечения в области травматологии и ортопедии и лично он был тому свидетелем, познакомился с лечебной практикой Калинникова. Существует мнение, что его деятельность может иметь важное государственное значение. Если это так, то новому научному направлению необходимо оказать всяческое содействие и помощь. Если нет, отношение будет другое. По этой причине на совещание созвали самых крупных специалистов. Они должны помочь разобраться в этом вопросе.
Для начала член ЦК предложил заслушать меня. Выходя на трибуну, я споткнулся. Понимая мое волнение, член ЦК ободряюще улыбнулся мне:
— Если вы не суеверны, все будет нормально.
Я кивнул ему, встал на трибуну. В горле у меня пересохло, волнуясь, я выпил чуть ли не целый стакан воды. Вот примерное содержание моего выступления:
«В настоящее время травматизм среди населения имеет тенденцию к постоянному росту. Травматические болезни занимают третье место после сердечнососудистых и онкологических заболеваний. Больные с переломами костей выбывают из строя на многие месяцы, а иногда и годы.
Предлагаемый новый метод обеспечивает сокращение сроков излечения примерно в четыре раза и дает немалый экономический эффект. Вот типичный случай.
Больной Хабаускас. 34 года. Житель г. Юдинское, горный мастер. Диагноз — ложный сустав левого плеча. Травму получил на производстве. Ранее дважды оперировался — безуспешно. Исход лечения: инвалид второй группы. Стоимость его лечения:
а) затраты на него в стационаре — 4 745 рублей;
б) оплата по больничному листу — 1 300;
в) пенсионная выплата — 13 900;
г) оплата проезда — 92.
Таким образом, стоимость его лечения превышает 20 тысяч рублей. Притом не учтена стоимость материальных ценностей, которые теряет страна в результате потери трудоспособности этого человека.
К нам он поступил четыре года спустя после получения травмы.
Затраты у нас:
а) на лечение — 861 рубль;
б) пенсионная выплата по второй группе инвалидности — 1 900. Общая сумма составляет 2 761 рубль, в семь раз меньшая по сравнению с предыдущими затратами на больного.
Результат лечебный: за шесть месяцев удалось ликвидировать инвалидность, сделать больного трудоспособным.
Эффект экономический — 17 276 рублей.
Нам представляется, что новый метод в травматологии и ортопедии достоин того, чтобы получить дальнейшее распространение. Пока же наша проблемная лаборатория не в силах справиться как с бесчисленными запросами врачей, желающих приехать к нам на специализацию, так и с огромной армией больных, нахлынувших в наш небольшой город. Выход видится один: создать единый координационно-методический центр, который бы развивал новое направление в травматологии более планомерно и эффективно. Полагаю, что организовать подобный центр надо на базе нашей лаборатории».
Я сел, мне зааплодировали.
В прениях выступили человек двадцать. Ни метод, ни аппарат сомнений ни у кого не вызывали. Дебаты разгорелись о целесообразности строительства крупного института в отдаленном провинциальном городе. Некоторые говорили, что это нерентабельно.
Член ЦК КПСС наконец подвел итог:
— Товарищи, разрешите поблагодарить вас за все ваши выступления, которые мы здесь услышали. Теперь совершенно очевидно, что метод доктора Калинникова действительно представляет большое научно-практическое и социальное значение для нашего государства. А раз это так, мы обязаны создать максимально благоприятные условия для развития нового направления. Крупный научный центр в Сургане будет! Мы не пожалеем на это ни средств, ни сил. Однако сегодня обойти некоторые конкретные трудности, к сожалению, нельзя. Проблемную лабораторию невозможно сразу сделать институтом первой категории. Для подобного центра нет пока подходящей базы. Вывод такой: действовать поэтапно. Как перекрывали Енисей, — пошутил член ЦК. — В самое ближайшее время необходимо реорганизовать проблемную лабораторию доктора Калинникова в филиал одного из наших институтов. Года через два выделить ее в самостоятельный институт. Ну а еще через год-полтора присвоить ему первую категорию. Но это пока только план, все будет зависеть от дальнейших результатов работы доктора Калинникова и его коллектива. — Член ЦК вдруг повернулся ко мне: — Как, устраивает вас это, Степан Ильич?
Я был так взволнован, что сумел лишь неловко кивнуть. Все засмеялись.
В поезде я окончательно понял.
Все! Пусть меня опять тормозят, ставят подножки, нервируют — все отскочит, как горох от стенки. Мне уже ничего не страшно, потому что мое дело получило признание. Если бы даже мне самому по нелепой прихоти вдруг захотелось повернуть его вспять, ничего бы не вышло. Мое дело как бы оторвалось от самого меня, противников, вообще от каждого конкретного человека. Оно стало существовать самостоятельно. Странно: я понимал — это хорошо, но почему-то было грустно. Мне показалось, что какая-то часть души вдруг ушла из меня.