БУСЛАЕВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БУСЛАЕВ

Теперь я знал: чтобы превысить мировой рекорд, нужны дополнительные резервы. Физически я был подготовлен отлично, техникой прыжка владел почти идеально. Что от меня еще требовалось, я пока не представлял.

Помог случай.

На занятиях патологии (я уже был студентом третьего курса) зашел разговор об атрофии от голода. Лектор привел такой пример:

«…Война Начало сорок первого года. Командиру взвода и его подчиненным приказали пять дней удерживать лесной участок дороги. Взвод оборонялся две недели и был уничтожен фашистами. Живым остался лишь раненный в ногу командир. Плен, концентрационный лагерь, побег… Неудачно; Он бежал во второй раз — поймали снова. В третий — то же самое. Его сильно избили и пригрозили расстрелом. И все же он решился на четвертый побег. Удалось! К линии фронта командир пробирался около двадцати суток. Он шел ночью. Днем, как зверь, командир залегал в каком-либо укрытии. Питался он тем, что попадало под руку — травой, корой, щавелем, кореньями. Когда этот человек приполз к своим, вес его составлял шестьдесят килограммов. Раньше он весил сто десять».

Лектор долго не хотел называть имя этого человека, но студенты настаивали, просили и он сказал, что бывший командир взвода теперь наш декан Сергей Васильевич Латутин.

Всех поразило: хмурый, прихрамывающий, ничем особо не примечательный человек и вдруг такая сила духа!

После этого случая я, как говорится, сразу «взял быка за рога». Я спросил себя:

«А существует ли вообще предел человеческих возможностей?»

Я стал читать все, что мог найти, об этом. В книге «Спорт за рубежом»? я отыскал следующее.

Тренер одной из иностранных команд легкоатлетов провел эксперимент на обычные приседания.

Суть эксперимента заключалась в психологическом воздействии на обучаемых.

— Ты сейчас присел около семисот раз, — говорил тренер своему подопечному. — Отчего ты вдруг закончил приседания?

Ученик отвечал:

— Да просто не могу больше, и все.

Тренер допытывался:

— Почему?

— В ногах свинец, перед глазами круги. Чувствую, что, если еще раз присяду, умру…

На протяжении двух недель тренер настойчиво убеждал воспитанника, что человеческая мышца принципе способна на неограниченную работу.

Что «умру» — это от распаленного воображения. От него же и «свинец» и «круги» перед глазами.

Что главное — преодолеть себя нужно только однажды, потом сразу станет легче.

В результате после ряда подобных бесед занимающийся присел более 4 800 раз! И закончил упражнения только потому, что пора было идти на работу.

Я подумал о йогах. Что они умели? Они безболезненно переносили низкую и высокую температуру, на несколько часов прекращали дыхание, заживляли волевым воздействием свои раны, останавливали сердце, заставляли себя не ощущать боли.

Я слышал, читал об этих чудесах и раньше, но именно к настоящему моменту вдруг поверил, что человек действительно на это способен.

Потом я прочитал о древних японских врачах. Оказывается, они умели вырывать зубы у своих пациентов пальцами! Обыкновенными мягкими человеческими пальцами. Как им то удавалось? Они тренировались: вбивали в щель доски клинышек и выдергивали его. На другой день клин забивали чуть глубже и вытаскивали снова. И так на протяжении пяти-шести лет.

Я вспомнил, как мне кто-то рассказывал об уникальном случае, происшедшем с девяностолетней женщиной. Она, еле-еле поднимавшаяся по ступенькам лестницы на второй этаж, во время пожара выбросила в окно огромный сундук, в котором находилось все ее имущество.

По привычке систематизировать я пришел к выводам:

Случай с Сергеем Васильевичем Латутиным и девяностолетней женщиной — это моменты, когда в силу острой жизненной необходимости организм человека мобилизует дополнительные резервы. Иногда резервы извлекаются и помимо желания человека — он об этом даже не знает.

История с приседаниями, а также практика японских врачей — это уже сознательное извлечение своих резервов путем длительных и упорных тренировок.

Йоги больше всех имели представление о человеческих возможностях. Их предстоит еще изучать и изучать…

Наконец я заинтересовался такими личностями, как Михаил Куни и Вольф Мессинг. Как их только ни называли — колдуны, обманщики, авантюристы, шаманы. И только совсем недавно про них стали писать, что это люди, оказывается, с абсолютно нормальной психикой. Просто один из них с детства наделен хорошей зрительной памятью, другой — повышенной чувствительностью. В газетной статье, на которую я нечаянно наткнулся, Михаил Куни писал:

«Свою способность я обнаружил совершенно случайно — сосед по парте рассыпал коробок спичек. Я раз взглянул на кучку и тотчас подсчитал — тридцать одна. Товарищ проверил — точно. Попробовали с другим количеством — снова правильно. Меня это и поразило…»

Я подумал о том, что такими же незаурядными природными способностями обладают многие и многие люди. Но где они? Нам известны лишь единицы. Посещая выступления Куни и Мессинга, я поразился их предельной собранности, самодисциплине и целеустремленности. Один из них так и писал:

«Во время представлений я как бы включаю в себе рубильник всех возможностей психики, воли, обостренной наблюдательности».

Стало совершенно ясно: лишь воля и огромный труд помогли этим «колдунам» добиться успехов на своем поприще.

Сразу напрашивался вывод: выходит, какой-то резерв есть и у меня! Я еще ни разу не включал свой «психологический рубильник» до отказа. Да что до отказа — даже наполовину! Я еще никогда не пользовался такими мощными рычагами человеческой психики, как внушение или самовнушение. Между тем Куни, излечивший себя от серьезного недуга путем самовнушения, прямо рекомендовал это средство:

«Вспомните слова Гиппократа о том, что во врачевании немалую роль играет самовнушение. Позволю себе несколько изменить эту формулу: во врачевании самовнушение играет важнейшую роль».

А я себе сказал:

«В спорте почти решающую!»

Много людей, достигших в своем деле значительных успехов, не стесняясь, превозносили себя как в чужих, так и в собственных глазах.

До меня неожиданно дошло, что самодовольной похвальбой тут и не пахнет — это своеобразный допинг, психологическое средство, помогающее держать себя в постоянной творческой мобилизованности.

Как-то я поймал себя на ощущении: только одно осознание, что ты не полностью выложился и способен на большее, уже помогает. Я понял: прибавляя из года в год к личному рекорду по сантиметру, спортсмен в первую очередь преодолевает свой психологический барьер. Многие спортсмены этого не сознают и результаты в основном улучшают за счет изнурительной физической работы на протяжении длительного времени.

Но тренировки — это одно, а когда человек переступает максимальный рубеж своих физических возможностей, ему, чтобы двигаться дальше, надо тренировать нервную систему.

Именно этим я и занялся — уделял своей психологической подготовке около восьмидесяти процентов времени.

Конкретно это выглядело так.

За неделю до состязаний надо значительно снизить нагрузку, а потом и вообще перестать прыгать через планку, потому что она имеет свойство надоедать. Все эти дни пытаться внутренне расслабиться: играть в шахматы, ходить в кино, ездить на рыбалку, смотреть телевизор, что-либо читать. В общем, праздно проводить время. На такие понятия, как строжайший режим, внимания не обращать. Придерживаться его как бы неосознанно, создавая впечатление, что поступаешь так только потому, что тебе этого хочется. Полностью выспаться хотя бы за два-три дня накануне поединка. При этом не отчаиваться, если последняя ночь вдруг окажется бессонной. Она ничего уже не решает — настоящая усталость накапливается постепенно.

Если раньше к своему тренировочному результату я прибавлял на соревнованиях от восьми до десяти сантиметров, то теперь я прыгал выше на пятнадцать — семнадцать сантиметров. В мой адрес мигом посыпались упреки, чаще всего от поверженных соперников: «Буслаев-то, оказывается, „на хапок“ прыгать стал! Я только вчера на одной с ним тренировке на четыре сантиметра его обставил. А сегодня он вышел и на одном вдохновении всех обыграл. Но ведь вдохновение-то сегодня есть, а завтра его нет. Дальше ему так не протянуть».

Вдохновение? Да! Чего от него отказываться… Только природа его стала иной — не дар божий, вдруг ниспосланный небом, а плод тренировок своей воли.

Предостережения, что я долго «Не протяну», меня не беспокоили. Я четко понял, что выдыхаются прежде всего на тренировках, и в первую очередь морально. Потому что более всего утомляет их однообразие.

Весной, через шесть месяцев после покорения двух метров двадцати семи сантиметров, я почувствовал, что готов побить рекорд мира. Оставалось лишь выйти в сектор и установить его. Как раз в Лужниках предстоял традиционный мачт СССР — США.

За несколько дней на стадионе ЦСКА я решил проверить свои силы. Разбежался нормально, оттолкнулся, а результат 213. Я ничего не понял в расстроенный ушел с тренировки назавтра явился ва стадион снова — опять 213.

«Ерунда! Этого не может быть! — мысленно воскликнул я. — Я готов мое чутье меня не обманывает».

Я тщательно проверил грунт, обнаружил на месте отталкивания небольшую впадину. Заровняв ее, я поставил сразу 220, побежал — планку перелетел с такой легкостью, как если бы прыгал на луне. Я тотчас отправился прочь со стадиона, чтобы с легким сердцем бездельничать все оставшееся время до поединка.

Ник Джемс в состязаниях не участвовал: не смог оправиться после серьезной травмы. На матч пришло около ста тысяч зрителей, присутствовали члены правительства и американского посольства. Учитывая свою подготовленность, я был уверен, что эти соревнования пройдут для меня как праздник.

Так и случилось.

Легко, без нервов я неуклонно наращивал высоту. Каждый мой новый прыжок сопровождался аплодисментами. Затем под бурю восторгов я взял и 228.

На следующий день одна из центральных газет назвала меня «самым великим спортсменом в мире».

Сейчас я думаю, что популярность пришла ко мне не только потому, что я регулярно бил мировые рекорды. Больше она была вызвана тем, что мои выступления совпали с всеобщим подъемом в стране. Печать в то время сообщала о продолжении строительства Братской ГЭС, о создании уникальных гидротурбин для Красноярской станции, о беспосадочном трансантлантическом полете Москва — Гавана, о первом атомном ледоколе, о мощном ракетном оружии, которое получили наши войска, об атомных реакторах, космических кораблях, орбитальных полетах…

Люди переживали полосу бурного становления своего государства и хотели иметь все «самое большое», «самое первое», «самое мощное» в мире.

После того как меня признали лучшим спортсменом в мире, на меня неудержимо покатился ком славы. Радио, телевидение, специальные фильмы, статьи в журналах, мои огромные фотографии на страницах газет, бесчисленные интервью, автографы, масса разных поклонников, начиная с известных артистов, художников, кинорежиссеров, кончая директорами гастрономов, — все почитали за большую честь пригласить меня в гости, завести дружбу со знаменитым спортсменом. Один скульптор вылепил мой бюст (этот «монумент» до сих пор стоит у меня на балконе).

Жену в этот период закружило вместе со мной. Мы забыли о прежних распрях, с головой окунулись в этот приятный расслабляющий вихрь.

Позже мне было неприятно вспоминать, как я себя вел во всей этой шумихе. Под восхищенными взглядами почитателей я беспрерывно изрекал какие-то банальности и дошел до того, что, не стесняясь, стал и сам называть себя «великим спортсменом». В определенной степени это соответствовало истине, однако, честно говоря, как личность я особого интереса не вызывал. Все мои духовные влечения сводились только к спорту. «Знание соперника» (людей, с которыми я общался), «тактика» (манера поведения с ними) — все это существовало для меня лишь в узком пространстве прыжкового сектора. Упоенный своими успехами, я стал напоминать напыщенного индюка: говорил веско, со значением, важно кивал. Однажды я поймал себя на том, что так же стал разговаривать и с собственной супругой.

Деградировать полностью не позволило дело. Я повел штурм следующей высоты.

В Риге преодолел 223. Высота 229 мне не покорилась.

В Цюрихе взял 224. Прыжок на 229 вновь был неудачён.

В Лос-Анджелесе я должен был взять этот рубеж, но подвела гаревая дорожка. В этот сезон все секторы на американских стадионах задумали перекрывать заново. На выбор мне предложили «гарь» или «гростекс». Искусственная дорожка была лучше, она чуть пружинила, но «гростекс» еще не признала Международная легкоатлетическая федерация, Я опасался, что рекорд не будет засчитан, и решил действовать наверняка — выбрал старое покрытие. Я просчитался: прыгать мне пришлось, что называется, «на пахоте». Грунт, уложенный за два дня до соревнования, не успел уплотниться и во время разбега буквально летел из-под шипов. В Лос-Анджелесе мне удалось взять лишь два метра двадцать пять сантиметров.

Через две недели я снова вышел в сектор — уже в Киеве. Всего 224.

Затем подряд несколько состязаний — везде на высоте 229 планка звонко брякалась о землю. А я, излишне уверовавший в себя, думал, что вот-вот я ее возьму, еще немного…

И вдруг, словно после изнурительной гонки, я ощутил страшную усталость, апатию. Не хотелось даже думать о каких-либо прыжках. А прыгать надо было обязательно. Предстояло первенство Советского Союза.

Я проиграл его Габидзе по попыткам. Мы оба прыгнули на два метра семнадцать сантиметров.

В погоне за новым рекордом я и не заметил, как приблизились сроки Олимпийских игр в Токио.

За месяц до Олимпиады я вновь потерпел поражение. И снова от Габидзе. Тут уж я вообще взял позорную высоту 215.

Я попал в полосу резкого спада. Никто не знал этого, на меня смотрели как на бесспорного победителя предстоящей Олимпиады. Шутка ли: более десяти штурмов 229! О моем истинном состоянии догадывались лишь немногие. От этого я еще больше нервничал. Было ощущение, словно на меня повесили гирю, с которой не только прыгать, но и ходить было невозможно.

В дополнение ко всему у меня опять было неладно с Людмилой.

Из-за границы я по-прежнему привозил жене много вещей. Вокруг нее стали вертеться какие-то сомнительные подруги. О чем они между собой беседовали, я не имел понятия. Однажды Людмила с какой-то наивной доверительностью сказала мне:

— Знаешь, что мне девчонки советуют? Копи, говорят, на черный день.

Я спросил:

— Это еще зачем?

Людмила усмехнулась:

— Человек ты ненадежный. Сегодня прыгаешь, завтра нет. А то и вообще вдруг поломаешься! Понятно?

Я напряженно выдавил из себя:

— Ну?

— Вот я и думаю, может, действительно начать откладывать деньги. Мало ли что может случиться.

Я не ответил, ушел в другую комнату. Накануне поездки на Олимпиаду я полез в письменный стол — искал водительские права. На дне ящика под кипой бумаг нашел сберегательную книжку на имя Людмилы. Когда она пришла с работы, я показал ей сберкнижку и спросил:

— Что это?

Людмила ничуть не смутилась, ответила с вызовом:

— Ну книжка!

— Почему я о ней ничего не знал?

Она криво улыбнулась:

— А что тут такого? У тебя же есть она!

— Так ведь та наша, семейная.

Жена отвернулась от меня, отошла к окну:

— Семейная, но только на твое имя! Ты переведи ее на меня! Тогда и я свою заводить не буду!

Я тихо сказал:

— Дура…

Я ушел из дому, до поздней ночи бродил по улицам.

Мы давно уже отдалились друг от друга, но только после этого случая я впервые почувствовал к Людмиле острую неприязнь.

Через день я улетел в Токио.

На первой тренировке (за полторы недели до начала соревнований) мне еле-еле удалось взять два метра. Это был предел моего спада. Куда все подевалось: техника, чувство грунта, воля — я словно впервые на свет родился! Во мне продолжала жить только одна самоуверенность — втайне я все же надеялся, не ведая каким чудом, выиграть Олимпиаду. На второй тренировке я преодолел 210 и чуть взбодрился.

Заключительный этап подготовки я провел в одиночестве — отыскал для себя какой-то захудалый стадион с запущенным сектором. Я не хотел, чтобы кто-то увидел меня слабым в растерянным. И правильно сделал: исключив внешние раздражители, я, несмотря на плохие условия, вдруг перепрыгнул два метра пятнадцать сантиметров. Надежда на выигрыш сразу приобрела реальные очертания. Я вмиг ожил. Во-первых, я знал, что на состязаниях прибавлю еще пять — семь сантиметров. Во-вторых, никто из моих соперников не догадывался о том спаде, в котором я находился. То есть перед ними можно было вести себя так, как будто бы я находился в блестящей форме. В-третьих, я понимал: в рамках жесткой борьбы, которая развернется в секторе, золотую медаль вырвет тот, кто покажет результат не больше 220. В том, что я сумею покорить эту высоту, я уже не сомневался.

Короче, я стал психологически настраивать себя только на победу. Однако перестарался в от нервного перенапряжения неожиданно перестал спать.

Настал наконец мой «судный день». Контрольный норматив утренних квалификационных соревнований равнялся двум метрам шести сантиметрам. Кто не смог взять эту высоту, тот не попадал в вечерний финал. Признаться, здесь я натерпелся такого страха, которого никогда еще не испытывал.

Преодолев два метра, я застрял на высоте 203.

Первая попытка — сбил. Вторая — то же самое.

Ко мне подошел Габидзе:

— Ты что, спятил? Это же 203!

Я тупо кивнул ему.

Он повторил:

— 203! Понимаешь? Эту высоту ты с места, с одного шага можешь взять!

Я попытался представить себе, что это всего 203 сантиметра, и не смог: воля, разум, мышцы как бы парализовались.

На последней попытке я несколько раз вставал на место разбега и тут же отходил в сторону.

«Господи! — лезло мне в голову. — И за что меня так судьба на ржавые гвозди бросает? Что я кому сделал? Но это же действительно 203! Нет, все равно не могу, — вдруг обдавало меня холодом. — Что делать? Что? С ума сойти! 203! 203! 203! А если не возьму! Нет, нет! Ведь 203, пойми! Всего два метра три сантиметра, представляешь? Да, — неожиданно сказал я себе. — Сейчас».

Я понесся вперед и нетехнично, коряво перелетел через планку. 206 я взял сразу же.

Однако пережитое ощущение катастрофы все еще не покидало меня. Выходя из сектора, я столкнулся с вытаращенными глазами Кислова, которые под очками казались еще больше. И тотчас со всей пронзительностью вдруг увидел последствия своего чуть-чуть не состоявшегося провала: статьи в газетах, слухи, знакомые презирают, и, главное, тебя забывают все. Желая быстрее скрыться от Кислова, я забыл пригнуть голову и с силой врезался лбом в верхнюю перекладину железной калитки, отделяющей стадион от публики. Кислов в последний миг успел подхватить меня — я чуть не потерял сознание.

Так ли оно тогда было, но сейчас мне кажется, что именно этот удар окончательно привел меня в чувство, избавил от панического состояния.

С огромной шишкой я вышел на вечерние состязания.

«Американцам, — наставлял нас Кислов, — мы, прыгуны в высоту, проигрывать не имеем права». К Олимпийским играм в Токио легкоатлетическая команда США подготовилась как никогда за всю свою историю. Американцы претендовали минимум на двадцать золотых медалей. Бег на короткие и средние дистанции, толкание ядра, метание диска, прыжки в длину, с шестом, наконец, в высоту эти виды они считали беспроигрышными. И не очень ошиблись. Завоевав в легкой атлетике уверенную командную победу, они увезли с собой четырнадцать золотых наград. Мы только пять.

В финал по прыжкам в высоту вышли все основные претенденты на победу. Ник Джемс и Патрик Фул (США), Габидзе и я (СССР), швед, поляк, австралиец и министр по спорту небольшой африканской республики. Кроме меня и Ника Джемса, все они имели свои лучшие результаты в районе 220. Личный рекорд министра был равен 216. Прыгать начали с двух метров трех сантиметров. На этот раз я, как и остальные, преодолел высоту с первой попытки. 206 взяли все… На 209 «посыпались» те, кто не обладал опытом таких соревнований. 212 не покорилась шведу, поляку, австралийцу и африканскому министру. В секторе остались Ник Джемс, Патрик Фул, Габидзе и я. С этого момента и должна была развернуться основная борьба.

На высоте 214 сразу начались неприятности. Первая попытка оказалась неудачной для всех, вторая — лишь для нас с Габидзе. Американцы благополучно перелетели через планку.

И опять спасибо Габидзе. Он, как тень, принялся ходить за мной по сектору и настраивать на третью попытку. Габидзе тихо и настойчиво убеждал меня:

— Эту Олимпиаду должен выиграть ты, только ты! Я нет. Я уже все… Соберись!

На этой Олимпиаде Габидзе рассматривал себя лишь как прикрытие моих тылов. Я был для него не соперник, только мой успех оправдывал его выступление на этих играх. В моей победе он видел свою.

214 я взял.

Габидзе «выжал» из себя все, что мог, и перепрыгнул эту высоту тоже. Он опять психологически поддержал меня. Я подошел к нему, радостно обнял его. От того; что мы боролись за победу вдвоем, у меня заметно поднялось настроение.

216 сантиметров я преодолел с первого раза. Пик Джемс — со второй попытки. Патрик Фул — с третьей. Габидзе, увы, выбыл. Однако сектора он не покинул, остался наблюдать за мной.

Погода начала портиться. Зрители на трибунах заерзали, появились зонты и прозрачные плащ-накидки.

Пока в лидеры соревнований вышел я. По попыткам. За мной Ник Джемс, далее его соотечественник. На стадионе присутствовало множество наших туристов. Они беспрерывно подбадривали меня дружными выкриками и самодельными транспарантами:

«Отступать некуда — позади Москва!», «Буслаев — даешь рекорд!»

Разумеется, это поддерживало меня, однако ни о каком рекорде не могло быть и речи. Только бы вырвать победу. Хоть зубами.

И все же поддержка публики воодушевила меня 218 я вновь перелетел с первой попытки. Меня бросился целовать Габидзе. От радости он едва не плакал. Под гром аплодисментов я принимал его поздравления, но опасался, что радость наша пока преждевременна. За мной неотступно следовали два американца.

Габидзе трудно было обмануться: огромный соревновательный опыт, знание соперников, которые находились со мной в секторе, понимание их состояния, развитие долгого напряженного поединка — все это сразу помогло ему определить истинного победителя. То есть меня.

Он не ошибся.

Когда Ник Джемс перелетел 218 тоже с первого захода, у меня все равно оставался резерв — выигранная попытка на предыдущей высоте. Патрик Фул на 218 выбыл.

Установили 220 сантиметров. Я почувствовал, что не сделаю уже ни одного толкового прыжка. Вдобавок дождь усилился, значительно потемнело. Посматривая на Ника Джемса, я понял, что он тоже не возьмет этой высоты. Американец радовался своей личной победе: с третьего места в Риме он сумел перейти на второе, завоевать серебро. Ник Джемс был явно доволен и не желал больше бороться.

Странно, я неожиданно почувствовал себя обманщиком. Если бы американец знал, что отдает сейчас титул олимпийского чемпиона сопернику, который пребывает сейчас в своей самой наихудшей спортивной форме, он моментально бы собрался и «положил бы меня на обе лопатки».

Закончилось все так, как и следовало ожидать: ни я, ни Ник Джемс высоту не покорили. Мы подошли друг к другу, обменялись крепким рукопожатием.

Спустя некоторое время я стоял на высшей ступени олимпийского пьедестала почета, по обе стороны от меня высились два рослых американца: Ник Джемс на второй тумбе, Патрик Фул на третьей. Несмотря на разную высоту ступенек, наши головы находились на одном уровне.

И вдруг во мне шевельнулась мысль:

«А не пора ли? Вот он, самый удобный момент, когда можно уйти. Уйти непобежденным олимпийским чемпионом и шестикратным рекордсменом мира. Или нет?»

Я не успел себе ответить — над стадионом загремел Гимн Советского Союза.