История любви

– Да, весь мой рассказ будут пронизывать воспоминания об очень теплых, поистине трогательных отношениях родителей, – говорит сын легендарного форварда ЦСКА и сборной СССР Анатолия Фирсова Анатолий Фирсов-младший. – В обыденной жизни отец был добрым, веселым, отзывчивым, общительным человеком. С людьми, причем совершенно незнакомыми, далекими от его профессии, сходился легко, разговаривал непринужденно. Словно знал их много лет.

Папа очень любил дачу в подмосковной Фирсановке. Будто и назвали это местечко в его честь. С удовольствием гулял в окрестностях, наслаждался природой. Запросто, в спортивной форме, ходил по территории. Со всеми соседями дружил, они отвечали ему взаимностью. Даже с почтением относились, все-таки знаменитый хоккеист. Главное, человек простой, доступный, душевный. За подобные качества его все, без исключения, уважали.

К сожалению, не застал период активной хоккейной карьеры отца. Слишком маленьким был. Анатолий Васильевич закончил играть в 73-м, а я родился всего тремя годами раньше. Моя старшая сестра – свидетельница хоккейных триумфов папы. Увы, умерла два года назад, в 57.

В гости к нам, как вы, наверное, догадались, могли приехать абсолютно простые люди, не имевшие, скажем, никакого отношения к хоккею. С партнерами по клубу и сборной отец общался в основном во время соревнований «Золотой шайбы». Он как бы продолжил дело великого тренера Анатолия Владимировича Тарасова, долгое время возглавлявшего благородное начинание и движение. Еще при жизни Тарасов отправлял папу пропагандировать «Золотую шайбу» по городам и весям – от Якутии до Грузии. Сопровождали его в поездках, как правило, Викулов с Трегубовым.

Во время и после перестройки Анатолий Васильевич принялся особенно рьяно возрождать подзабытые многими чиновниками детские состязания. Искренне любил он это дело, с пацанами мог часами возиться. Стал депутатом Верховного Совета, приобщил некоторых коллег к реальной помощи и созданию подходящих условий для организации и проведения турниров.

Хоккейные «коробки» во дворах начали строить, работа кипела. Например, в Кировском районе столицы реанимировал «Золотую шайбу», с утра до вечера там пропадал. В Кировском райкоме комсомола ему предложили возглавить детский клуб «Кировец», команда позднее гремела на всю столицу.

Отец, к слову, без проблем общался со всеми партнерами по ЦСКА и сборной. По-моему, скрытых, тем паче явных врагов у него не было. Ближе других по духу, складу характера оказались дядя Женя Мишаков, Виктор Григорьевич Кузькин, Александр Павлович Рагулин.

«Доброжелателей», казалось, нет, однако вхождение в послехоккейную жизнь выдалось непростым. Будто кто-то незримо «палки в колеса вставлял». Папа сам не скрывал: сложно ему адаптироваться. Одно время работал с молодежной командой ЦСКА. Затем просиживал простым дежурным на вахте «большого» ЦСКА. Конечно, не нравилось. Помогал в роли тренера Анатолию Владимировичу Тарасову, однако недолго.

Невостребованность – «ахиллесова пята» многих легендарных спортсменов, не только хоккеистов. Отправился в Польшу, тренировать местную «Легию», не без успеха, между прочим. В Швейцарию отца, как хоккейную знаменитость, позвали открывать детскую школу, он, разумеется, с удовольствием откликнулся.

Разовые акции, понятно, не могли затмить личных проблем неустроенности после карьеры. Анатолий Васильевич не отчаивался, не вешал носа, не ныл. Но в период с 80-го по 82-й год начал прилично выпивать…

Сделаю, пожалуй, лирическое отступление. Расскажу теперь о взаимном чувстве любви родителей. У меня до сих пор это вызывает душевный восторг и трепет. Оба супруга отходчивы, незлобивы. Могли, конечно, дуться друг на друга, спустя минуты общались как ни в чем не бывало.

Они во всем неразлучны. Правда, в последние годы жизни мама не посещала вместе с папой хоккейные матчи. Наверное, чувствовала себя неважно. А так, везде и всюду вместе, неразлейвода. Трогательная забота проявлялась в мелочах. Вот мы приехали на отдых в пансионат. Отец по установившейся традиции рано утром играл в большой теннис, любил размяться. Буквально на цыпочках по комнате ходил, чтобы маму, не дай бог, не разбудить. Ее никогда не беспокоил.

На рынок вместе идут. Под ручку. Мило интересуются: что, мол, дорогой или дорогая, хотел бы (хотела) на обед увидеть? Во всем гармония, взаимное понимание. Смотрел я на симпатичную пару, слушал разговоры, невольно проникался красотой отношений. Тогда еще не сознавал до конца, просто интуитивно впитывал, черпал для себя что-то. Любовался со стороны.

Мама в лучшие времена вообще не пропускала матчи с участием ЦСКА. Более того, не просто зрителем была – статистику для Анатолия Владимировича Тарасова готовила. Да-да, удивительно! Дома до сих пор храню те статистические мамины отчеты. В состав женсовета хоккейного клуба входила, ее опять же Тарасов туда позвал. А познакомились родители рано, папа подростком смотрелся, всего-то шестнадцать лет. Чувство свое сквозь десятилетия пронесли.

…Безусловно, на состояние отца роковым образом повлияла кончина мамы, нашей общей любимицы. Он настолько сильно, глубоко переживал, – не передать словами. Из последних сил на валидоле, валерьянке держался. У мамы рак обнаружили. Дома умирала, буквально на наших глазах. Мы с женой, словно парализованные, наблюдали страшную картину – мама угасала. Ей 64 было, пятью годами старше отца.

Я не знал подробности болезни почти до последнего дня. Поставили перед фактом – рак, и все. Стал понимать, когда родного человека положили в онкологический центр. Всем нам особенно тяжело пришлось еще потому, что маму буквально выпихнули из клиники. Беспардонно, безжалостно. Папе вообще с порога заявили: забирайте свою жену безнадежную, увозите. Уже дома за какие-то десять дней «сгорела».

Отец посещал могилу мамы каждое утро и каждый вечер. Всего в паре километров кладбище. Отговаривать бесполезно. Он, даже будучи на больничной койке с микроинфарктом, рвался к любимой женщине. «Пап, обещаю, я сам съезжу», – как мог, успокаивал отца. Действительно, ходил к мамочке: прибраться на могилке, вспомнить все лучшее.

Болезнь папы, однако, явилась для нас полной неожиданностью. Никогда он не испытывал проблем с сердцем, во всяком случае, не сетовал на боль. В последние годы мог, конечно, рюмашку-другую махнуть, но не перебарщивал. В клинике отец буянил, отчаянно хотел уйти домой. Утверждал: сердце в порядке, просил кофейку с молочком. Сигареты принести требовал.

Даже знаменитого доктора Белаковского Олега Марковича попросил приехать в больницу, поговорить с Анатолием Васильевичем. Может, к его авторитетному мнению прислушается, пройдет-таки полноценный курс лечения? Никто и ничто не могло убедить родного человека лечиться. Он просто отказывался от лекарств, терапии. Из клиники отец уже не вышел. Умер ровно спустя сто дней после кончины дорогой супруги.

Да, папу рядом с мамой похоронили, разумеется. Разве можно их разлучать? Отец, помню, ни разу вслух не обмолвился: мол, положите меня к обожаемой женушке. Не собирался умирать. Мысли о возможном уходе не посещали, не преследовали. Кто-то, помню, предлагал Анатолия Васильевича хоронить на Ваганькове. Престижнее якобы. Мы, его близкие, возражали. Во-первых, далеко друг от друга, а во?вторых, нельзя родство душ нарушать.