Глава одиннадцатая

Когда мозг гребца-спортсмена натренирован университетскими занятиями, а тело – физическими упражнениями, он чувствует себя на другом уровне… Я думаю, каждый гребец понимает, о чем я говорю. Ребята все к этому приходят. Я видел много таких гребцов – я даже знаю одного парня, который настолько был воодушевлен, настолько физически силен и умен, что я видел, как он пытался проломить лодкой стену. Неужени это не кажется нелепым? Но он чувствовал такое воодушевление, что хотел разрушить эту стену.

Джордж Йеоманс Покок

Старый «Франклин» Джо, скрипя и откашливаясь выхлопными газами, взбирался по длинному, крутому склону перевала Блветт Пасс, наверх, в Каскадные горы. Снег все еще лежал в тени самых высоких пиков, воздух был прохладный, а «Франклин» едва справлялся с крутым подъемом, и Джо волновался, что машина может не доехать до вершины. Казалось, будто прошло уже гораздо больше, чем несколько часов с того момента, как он забросил свое банджо и одежду на заднее сиденье, попрощался с Джойс на все лето и выехал из Сиэтла, направляясь в поисках работы на восток.

Он проехал через перевал и начал спускаться через сухие леса желтых сосен к яблочным и вишневым садам Уэнатчи, где черно-белые сороки мелькали среди вишневых деревьев, в поисках спелых красных ягод. Он пересек реку Колумбия по узкому железному мостику и выбрался из ущелья реки на поля пшеницы на Колумбийском плато. Еще много километров он ехал на восток, и дорога лежала перед ним как на ладони, волнами извиваясь между желто-зеленых полей пшеницы.

Потом он повернул на север и спустился в комплекс долин и каналов – диковинный пейзаж, сформированный серией катаклизмов, произошедших где-то двенадцать-пятнадцать тысяч лет назад. Когда закончился ледниковый период, 600-метровый ледник, огораживавший озеро в Монтане – который геологи позже назовут озером Мизула, – отступал не один, а несколько раз, вызывая серию потопов невероятных масштабов. Во время самого большого из них, в период около сорока восьми часов, 220 кубических километров воды выплеснулось на землю, на большую часть северного Айдахо, восточную часть Вашингтона и северную оконечность Орегона, принося с собой поток, более чем в десять раз превышающий все реки мира. Огромная стена воды, грязи и камней – местами более трехсот метров в высоту – устремилась в сторону юго-запада, к Тихому океану, со скоростью свыше ста пятидесяти километров в час, достигая вершин гор, вымывая миллионы тонн плодородной почвы и оставляя глубокие шрамы в подстилающей породе, которые теперь мы называем каньонами.

Город Гранд-Кули, справа улица Би-стрит

Когда Джо спустился в самый большой из этих каньонов, Гранд-Кули, то столкнулся с миром, который казался ему чуждым, но ослепительно красивым – с миром разбитых камней, серебристой полыни, редкой пустынной травы, вздымаемого ветром песка и низкорослых сосен. Под бледным голубым небом он проехал вдоль подножия высоких, отвесных базальтовых скал. Зайцы размером с небольших собак неуклюже прыгали поперек шоссе. Костлявые койоты пробирались через полынь. Бледнолицые кроличьи совы сидели не мигая на придорожных столбах и наблюдали за ним. Взволнованные суслики грелись на острых камнях, то глядя на заросли полыни под ними и остерегаясь гремучих змей, то, поднимая головы, выглядывали ястребов, круживших высоко в небе. Небольшие завихрения воздуха танцевали по дну каньона. Резкий, сухой и постоянный ветер дул вдоль, по всей длине восьмидесятикилометрового каньона, принося с собой сладкий аромат шалфея и резкий, минеральный запах разбитых камней.

Джо поехал по каньону, чтобы добраться до обветшалого, но быстро разраставшегося города Гранд-Кули, который приютился прямо над рекой Колумбия. Гранд-Кули находился рядом с местом, где правительство США недавно решило построить электростанцию, такую огромную, что к тому времени, когда ее закончат, это будет самое крупное каменное строение со времен Великих пирамид в Гизе, возведенных более четырех тысяч лет назад. Он спустился вниз по крутой гравиевой дороге к реке, пересек широкую полосу зеленой воды по железному мосту и припарковался перед зданием Национальной службы занятости населения.

Через полчаса он вышел из офиса с новой работой. Как ему объяснили, большинство вакансий в городе были на строительстве электростанции, где обычным рабочим платят пятьдесят центов в час. Но изучая форму заявления, Джо заметил, что за определенную работу были ставки и выше – особенно у тех людей, в чьи обязанности входило свешиваться со скал в специальной страховочной системе и отбивать от них ненужные камни с помощью перфораторов. За такую работу в час платили семьдесят пять центов, так что Джо поставил крестик напротив этой должности и зашел в комнату для медицинского осмотра. Работа в таких условиях требовала развитых мышц в верхней части тела, чтобы гасить отдачу перфоратора, достаточно силы в ногах, чтобы удерживать тело на расстоянии от скалы весь день, большого количества энергии и ловкости, чтобы карабкаться на скалы, пока сверху валятся камни, и огромной доли самоуверенности, чтобы только забраться на вершину. Когда Джо стянул майку и шорты и сказал врачу, что занимается академической греблей в университете, его тут же утвердили на эту работу.

В длинных, тлеющих сумерках позднего июньского северо-западного вечера Джо сидел на капоте «Франклина» перед офисом и изучал земли, которые лежали перед ним. На другой стороне каньона, на гравийном откосе западного берега речки примостился небольшой поселок, выстроенный правительством. Работник офиса сказал Джо, что это инженерный городок – дома для технического и управленческого персонала. Домики были скромные, но аккуратные и чистые, с квадратами газона, отчетливо зеленевшими перед ними и абсолютно выпадающими из общей картины однообразно-коричневого окужения. Вверх по течению на четыре с половиной километра через реку растянулся тонкий подвесной мост, слегка покачиваясь на ветру, словно легкая паутинка. Рядом с ним, чуть ниже и ближе к воде, был другой, более устойчивый мост, по которому шла огромная конвейерная лента, переносящая груды камней и земли с одного конца реки на другой. Огромная водонепроницаемая крепь из стальных листов была построена на западном берегу реки, для отведения воды от основания скал. Местность позади крепи была наполнена людьми и машинами, которые поднимали огромные клубы пыли.

Паровые и электрические экскаваторы царапали груды наваленных камней; бульдозеры перетаскивали землю вперемешку с камнями с одного места на другое; гусеничные дизельные тракторы ползали туда-сюда, обрезая террасами грунт; огромные грузовики «Мак Ап Супер-Дьюти» обрабатывали дороги, ведущие из каньона, унося валуны, каждый размерами с автомобиль; фронтальные погрузчики поднимали куски скал и бросали их в грузовики с боковой погрузкой, которые, в свою очередь, отвозили их на конвейеры; высокие краны раскачивали металлические столбы над водой, где сваебойные машины, установленные на баржах и выпускавшие белые клубы пара, загоняли эти столбы в дно реки. У подножия скал сотни людей с отбойными молотками и ломами взбирались на груды упавших камней и разламывали их для погрузки в машины. На самих скалах, на веревках висели люди. Словно огромные полчища пауков, они ползали по каменной стене и раскачивались на системах, перелетая с одного места на другое. Наблюдая за ними, Джо заметил, что рабочие сверлят дырки в плоскости скалы с помощью перфораторов. Прозвучал длинный, пронзительный свист, и они быстро поднялись на вершину по своим веревкам. Люди с кирками и ломами поторопились отбежать от основания скал. Глубокий, низкий, сотрясающий воздух взрыв прогремел через весь каньон, отдаваясь в скалах, когда клубы белой каменной пыли вырвались из западной стены, а дождь из камней и валунов понесся вниз, на уже сваленные там груды породы.

Джо наблюдал за всем этим с глубоким восхищением и естественной опаской. Он совсем не понимал, во что он ввязывается. Но Джо твердо намеревался это выяснить. Пока он преодолевал холмистые пшеничные поля на плато, у него было достаточно времени подумать о том, что происходит у него в жизни и что будет дальше.

Пока то, что происходило, было очень запутанно и немного обескураживало. И дело было не только в постоянной проблеме с деньгами, – он уже начал сомневаться, стоило ли вообще связываться с греблей. Этот год эмоционально вымотал его. Падение, взлет и снова падение. Он чувствовал себя как игрушка йо-йо в руках тренеров, а может, судьбы (он не был уверен, в чьих), – в одно мгновение уносясь на самый верх, в следующее – падая неумолимо вниз. То чувство целеустремленности, которое давала ему команда, шло в комплекте с постоянным опасением и страхом неудачи, а следовательно, и с потерей драгоценной, но такой хрупкой гордости, которую ему придал ранний успех.

И все же упоминание об олимпийском золоте запало ему в голову и неизбежно действовало на него. Медаль – реальное и осязаемое доказательство. Ее наличие никто не станет отрицать, никто ее не заберет. Джо очень удивило, как много это стало для него значить. Он подумал, что, может быть, это каким-то образом связано с Тулой. Или с его отцом, Гарри. Это определенно было связано с Джойс. В любом случае он с каждым днем все сильнее и сильнее желал добраться до Берлина. Однако, чтобы добраться до Берлина, необходимо быть в основном составе университетской команды. Чтобы быть в основном составе университетской команды, нужно заплатить за еще один год обучения. А чтобы заплатить за еще один год обучения, надо затянуть потуже ремень и спуститься утром на скалу.

В тот же день Албриксон снова зализывал раны после очередного поражения. Прежде чем покинуть Поукипси, он договорился встретиться с Калифорнией, Пенсильванией, Сиракузами, Висконсином и Калифорнийским университетом Лос-Анджелеса на одном из соревнований университетских команд дистанцией в два километра на Лонг-Бич, в Калифорнии.

Два километра – это олимпийский стандарт, и после гонок в Поукипси национальная пресса снова начала выдвигать предположения, что команда Калифорнии теперь уж точно будет представлять Соединенные Штаты в Берлине в 1936 году. Албриксон хотел доказать журналистам, что они не правы. Он прекрасно знал, что гонка в два километра – это абсолютно другое испытание, нежели изнурительные шесть с половиной километров первенства в Поукипси. И было очень сложно воспитать команду, которая могла бы выиграть на обеих дистанциях. В теории хорошо натренированная команда производит одинаковые действия на обеих дистанциях. Вначале она мощно стартует, чтобы создать хороший импульс, потом настолько, насколько возможно, сохраняет энергию для финиша, при этом оставаясь на достаточно близком расстоянии от соперника, чтобы не выбыть из соревнования, а в конце все оставшиеся силы команда тратит на спринт к финишной прямой. Разница в том, что в гонке на два километра все это надо было делать гораздо быстрее и выкладываться больше. Импульс, который лодка приобретает вначале, значит гораздо больше, понимание расположения лодок и собственной позиции в гонке более критично, а финальный спринт – неизбежно более яростный и мощный. Хотя на всех дистанциях гребцы тратят невероятное количество мышечной энергии, гонка на два километра требует еще и очень быстрой реакции. И Албриксон знал, в чем его преимущество на более коротких дистанциях – на месте рулевого у него сидел Бобби Мок.

Победа над Калифорнией на этой дистанции предоставит Албриксону возможность отыграться, шанс изменить сложившиеся убеждения относительно будущей олимпийской гребной команды и, если слухи, разносившиеся по Сиэтлу, были правдой, способ спасти свою должность.

Каким-то образом более шести тысяч фанатов столпилось в Парк Марин Стадиум в день гонки. Они сидели на открытых трибунах, стояли на песке по обеим сторонам ровной и прямой линии гоночной дистанции, за которой темнел лес нефтяных вышек. По гоночным дорожкам гулял легкий ветерок, прилетевший с Тихого океана. Легкий, но резковатый запах бензина висел в воздухе.

Вашингтон и Калифорния вышли вперед с самого начала. Две лодки установили темп, гребя на полном ходу, и неслись всю гонку, будто приклеенные друг к другу. За двести метров до финиша Калифорния всего на несколько сантиметров вышла вперед Вашингтона. За сто метров они увеличили отрыв на четверть корпуса. Бобби Мок внезапно крикнул что-то своей команде. Он добавил новую кричалку: «КЭМ», напротив которой не было пояснения в записной книжке, только заметка рядом: «Неприличное слово, относящееся к Эбрайту». Возможно, именно это и крикнул. Мок так и не признался. Однако, как бы то ни было, это произвело эффект. На последних пятидесяти метрах лодка Вашингтона опять дернулась вперед, быстро догоняя Калифорнию.

Но этого было недостаточно. Калифорнийская команда «Беарс» Кая Эбрайта пересекла финиш со временем 6:15,6 – на полсекунды впереди Вашингтона. Вместо того чтобы отыграться, Эл Албриксон возвращался домой с еще одним поражением. Возможно, последним для него.

Работать с перфоратором было тяжело, но Джо начинало нравиться. По восемь часов в день он висел на веревке в обжигающей печи каньона, продалбливая каменную стену перед собой. Перфоратор весил тридцать пять килограммов и, казалось, жил своей жизнью, беспрестанно толкая Джо, пытаясь вывернуться из захвата, когда он пытался воткнуть инструмент в скалу. Постоянный звук нескольких десятков скорострельных перфораторов оглушал. Каменная пыль, назойливая и жесткая, кружила вокруг него, забивалась в глаза, рот и нос. Острые обломки и осколки камней летели из-под молотка и жалили его лицо. Пот капал со спины и падал в пропасть под ним.

Сотни метров непрочного внешнего камня – «перекрывающие породы», как называли их инженеры – должны были быть сняты с поверхности скал для того, чтобы добраться до более древней и прочной гранитной плиты, на которой будет возведен фундамент самой дамбы. Потом надо было придать форму самому граниту, чтобы она соответствовала будущей дамбе. Это было очень трудно. Настолько трудно, что ежедневно стиралось почти шестьсот метров стальных наконечников отбойных молотков и пневматических бурильных машин, которые работали в каньоне.

Несмотря на всю тяжесть работы, она во многом подходила Джо. В то лето он научился близко работать с мужчинами, которые висели по обе стороны от него. Каждый из парней следил за падающими сверху камнями и предупреждал тех, кто работал снизу, и одновременно выискивал трещины в камнях. Ему нравилось это естественно сложившееся товарищество, его простота и мужество. Чаще всего он работал без майки или шляпы. Его мышцы быстро загорели на солнце, а волосы стали еще светлее под палящим пустынным солнцем. К концу каждого дня он был вымотан, иссушен жаждой и ужасно голоден. Но ощущения были очень похожи на те, которые испытываешь после хорошей тренировки по гребле дома, на озере Вашингтон, – он так же чувствовал себя словно очищенным работой. Он чувствовал гибкость и проворство в своем теле, его силу и свободу.

Три раза в день, а по выходным – иногда и по четыре, он ел в большой светлой рабочей столовой в городке Мейсон-Сити – построенном на скорую руку, владельцем которого было объединение компаний, отвечавших за возведение электростанции. Сидя плечо к плечу с мужчинами, на выстроенных рядами вдоль длинных столов скамьях, он ел так же, как в детстве, в шахте золота и рубинов – опустив голову и запихивая в рот сразу всю еду, которая подавалась на дешевой глиняной посуде. Блюда были довольно простыми, но подача и масштабы потребления были невероятные. Каждое утро тридцать человек, работавших на кухне, готовили четыре тысячи яиц, две с половиной тысячи блинов; двести килограммов бекона и сосисок и семьсот литров кофе. В обед они готовили двести полуметровых буханок хлеба, шестьсот литров молока и тысячу двести стаканчиков мороженого. На ужин они преподносили своим посетителям сто пятьдесят килограммов красного мяса (за исключением воскресенья, когда готовили шестьсот килограммов курицы) и триста тридцать пирогов. Джо сметал все до крошки со своей тарелки и с остальных в радиусе его видимости.

Каждый вечер он взбирался на холм, в местечко под названием Шэктаун, где снимал дешевую комнатку в длинном, расшатанном здании, похожем на сарай. Этот корпус был построен специально для одиноких мужчин. Приютившийся на каменистых склонах холма и пыльной равнине над стройкой, Шэктаун был сырой и запыленной версией трущоб на побережье в Сиэтле. Большая часть зданий была построена из грубо высеченных досок, некоторые – просто из рубероида, прибитого к деревянной раме. Как и в большей части хижин, в домике Джо не было сантехники, а в комнате электричества хватало только на одну лампочку над головой и нагревательную плитку на полке. На каждой из шести улочек Шэктауна, посыпанных щебнем, был общий душевой домик, но вскоре Джо обнаружил, что, как бы сильно он ни желал смыть с себя каменную пыль после работы, принимать здесь душ было не самым приятным делом. Полчища пауков черной вдовы копошились в балках над душами, и время от времени они падали вниз, на плечи ребят, как только те включали воду и пар поднимался наверх. Он понаблюдал, как некоторые из его соседей выбегали голыми из душа, крича во все горло и хлопая себя по бокам, и с тех пор взял за привычку брать с собой в душ щетку, каждый вечер очищая балки от восьмилапых оккупантов перед тем, как включать воду.

В течение первых пары недель Джо после работы и во время ужина держался особняком. Он сидел в тени хижины, играл на банджо, его длинные, тонкие пальцы плясали вверх и вниз по грифу инструмента, а он тихонько пел сам себе. Раз в несколько ночей он садился под свою лампочку и писал длинные письма Джойс. Иногда он шел гулять после заката, сидел на скале и оглядывал каньон, просто любуясь видом. Прожекторы ярко освещали большую часть стройки, и из-за этого казалось, что его окружает бесконечная темнота пустыни. Стройка под ним казалась широкой панорамой на освещенной витрине. Прозрачные вуали пыли колыхались в свете прожекторов, как туман под уличными фонарями. В темноте моргали желтые передние и задние красные фары грузовиков и тяжелого оборудования, проезжавшего по неровному грунту, появляясь в темноте и пропадая на ярком свету. Моргали сварочные горелки работников, трудящихся на стальной водонепроницаемой крепи, моргали – то включались, то выключались, переливаясь оранжевым и голубым цветами. Контуры подвесных мостов через реку очерчивал белый свет прожекторов. Сама река под ними была черной, почти невидимой.

Через две недели после начала работы на Гранд-Кули Джо узнал, что среди множества студентов, ринувшихся сюда в поисках работы на лето, были двое из лодочной станции Вашингтона. Ни с одним из них он не был близко знаком, но это продолжалось недолго.

Джонни Уайт занимал вторую позицию в удивительном прошлогоднем экипаже первокурсников Тома Боллза. Джонни был на несколько сантиметров ниже Джо и более изящного телосложения, однако при этом был в хорошей физической форме, на него было приятно смотреть. У парня были правильные и светлые черты лица, ровные и пропорциональные руки и ноги, открытое, энергичное лицо. У Джонни были теплые, приветливые глаза и солнечная улыбка. Если вам нужна была модель на плакат типичного американского парня, он как раз подошел бы на эту должность. Уайт был очаровательным, но почти таким же бедным, как Джо Ранц.

Он вырос в южной части Сиэтла, на восточном берегу озера Вашингтон, к югу от Стюард Парка. До 1929 года у него в семье все шло хорошо. Но после финансового краха дело его отца – экспорт стального скрапа в Азию – полностью угасло. Джон Уайт-старший покинул свой офис в здании «Аляска» в центре города и организовал кабинет в своем доме у озера. В течение следующих нескольких лет он сидел там день за днем, вглядываясь в озеро и слушая тиканье часов, ожидая телефонного звонка и надеясь на какие-нибудь заказы. Но ждал он зря.

Через какое-то время он наконец встал со стула, спустился к озеру и начал сажать свой огород. Детей нужно было кормить, а у Джона закончились все сбережения, – но ведь еду можно выращивать. Вскоре у него появился самый луший огород в округе. В плодородном черноземе на берегу озера он выращивал крупную сладкую кукурузу и большие, сочные томаты, над которыми вечно бились огородники в Сиэтле. Он выращивал логанову ягоду, собирал яблоки и персики со старых деревьев на участке, выращивал кур. Мать Джонни, Мэйми, обменивала яйца на другие товары, закручивала банки с помидорами, делала вино из логановых ягод. Она выращивала пионы в своем садике вдоль дома и продавала их флористу в Сиэтле. Она ходила на мельницу за мешками из-под муки, отбеливала их, шила кухонные полотенца из получившейся ткани и продавала по всему городу. Раз в неделю она покупала мясо и подавала жаркое на воскресный ужин. Всю остальную неделю они питались объедками. Потом в 1934 году городской совет решил открыть пляж для отдыхающих вдоль побережья перед их домом. Власти конфисковали огород Уайтов.

У отца Джонни была одна страсть, которая была сильнее остальных его интересов и держала его на плаву все эти тяжелые годы, – гребля. До того как их семья переехала на восток Сиэтла, Джонни-старший был первоклассным одиночным гребцом в престижном Пенсильванском спортивном клубе в Филадельфии. Он привез свою лодку в Сиэтл и теперь долгие часы мог плавать туда-сюда по озеру Вашингтон в одиночестве, мимо своего дома, пляжа и того, что раньше было его огородом, пытаясь разогнать тоску.

Джонни был его радостью и гордостью, и больше всего на свете он хотел, чтобы сын стал гребцом. Джонни, в свою очередь, больше всего на свете хотел соответствовать часто слишком высоким ожиданиям отца. И до сих пор Джонни его не разочаровал. Он был необыкновенно умным, зрелым и амбициозным и даже окончил старшую школу Франклина на два года раньше, в возрасте шестнадцати лет.

Из-за этого возникла небольшая проблема. Он был слишком молод и пока недостаточно развит для того, чтобы стать гребцом в университете – в единственной гребной команде в городе. Так что с согласия отца Джонни пошел работать – чтобы заработать достаточно денег для поступления в университет и одновременно наработать достаточно мускулатуры и стать лучшим гребцом в команде. Он выбрал самую тяжелую, самую физически трудную работу, какую только смог найти: сначала он ворочал стальные балки и тяжелое оборудование на верфи на побережье Сиэтла, потом валил деревья и вручную перетаскивал массивные пихтовые и кедровые бревна с помощью багров на близлежащую пилораму. К тому времени, когда он поступил в университет – двумя годами позже, – у него было достаточно денег, чтобы прожить пару лет, и достаточно мышц, чтобы быстро стать одним из самых впечатляющих первокурсников Тома Боллза. Теперь же, летом 1935 года, он прибыл в Гранд-Кули, чтобы заработать еще больше – и денег, и мышц.

Другого парня из Вашингтона, оказавшегося на Гранд-Кули в то лето, звали Чак Дэй. Как и Джонни Уайт, он сидел на втором сиденье. Его тело, казалось, состояло только из мускулов, он был широкоплечим, но чуть более изящным, чем парни в середине лодки. У него были каштановые волосы и квадратное лицо с сильной, широкой челюстью. Его глаза могли быть веселыми в один момент, а через мгновение загореться яростью. Чак производил впечатление задиры и драчуна. Он носил очки, но, несмотря на это, выглядел суровым. И почти всегда он курил «Кэмел» или «Лаки Страйк», конечно, если Албриксона не было поблизости. Он мог быстро вспылить, но тут же успокоиться. Он любил розыгрыши, ему нравились шумные компании, и у него всегда в рукаве была припасена какая-нибудь шутка. В прошлом году он был одним из соперников Джо в лодке второго состава команды. Поэтому раньше они с Джо едва обменивались парой слов, да и то не совсем цивилизованно.

Дэй во всех смыслах был ирландским американцем. Он вырос совсем рядом с Вашингтонским университетом, в районе, где были расположены университетские братства. Его отец был преуспевающим стоматологом, поэтому его семью миновали все самые худшие эффекты Депрессии. Они жили довольно комфортно, так как зубы у людей болят вне зависимости от экономической ситуации. Первое время Джо все никак не мог понять, что заставило такого парня, как Дэй, работать в грязном и опасном каньоне.

На самом деле – Джо скоро это осознает – для Чака Дэя в то лето не было места лучше, чем Гранд-Кули. Чтобы это понять, надо было слушать сердце Дэя. Он был борцом по своей натуре. Если кто-то бросал парню вызов, он кидался в схватку, словно бульдог. Чак не знал слова «сдаваться». Если уж на реке нужно возвести плотину, ничто не могло ему помешать это сделать.

Джо, Джонни и Чак быстро сплотились в дружную компанию. По взаимному молчаливому согласию они отложили в сторону соперничество с лодочной станции, забыли об обидах прошедшего года и игнорировали то соревнование, которое, насколько они знали, предстоит им в будущем году. Гранд-Кули был не похож ни на одно из мест, где ребята когда-то бывали. Работа здесь была непомерно тяжелой, солнце – жестоким, пыль и беспрестанный грохот – почти невыносимыми, но горизонт был широким, пейзаж – ошеломляющим, а компания – веселой. Все разнообразие человеческого рода, казалось, было представлено в каньоне тем летом, и самые колоритные представители его обосновались в Шэктауне. Здесь были студенты разных учебных заведений, фермерские мальчишки, безработные дровосеки и мрачные шахтеры со всего запада. Были здесь филиппинцы, китайцы, валлийцы, жители островов южного моря, афроамериканцы, мексиканцы и коренные индейцы, большинство из которых прибыли из близлежащей резервации Колвилль. Однако не все жители Шэктауна работали на самой электростанции. Многие из них обслуживали рабочих – стирали белье, готовили еду в столовой, продавали в лавках всякий хлам, который они доставали из мусора. Здесь были и женщины, и почти все они практиковали одну профессию.

На вершине холма, справа от главной улицы Гранд-Кули, лежала Би-стрит, небольшой отрезок грязи и щебня, с каждой стороны которого выстроились сколоченные на скорую руку здания, в которых ютились развлечения любого вида, о каких только могли помыслить молодые парни – игорные комнаты, бары, публичные дома, ночлежки и танцевальные залы. В дневное время, когда все мужчины были на работе внизу, на стройке, Би-стрит спала. Даже собаки ложились посреди улицы, чтобы подремать. Изредка одинокая машина въезжала на склон холма из центра и, петляя между спящими дворнягами, подъезжала к бару «Пирлес Пэйнлес Дэнтист», куда ее водитель нервно заглядывал на огонек. Миловидные молодые дамы время от времени выходили из салона Рэд Рустер или Грейсис Модел Румс и уходили на соседнюю улицу, чтобы купить наряд в магазине платьев Бланшес или заглянуть в косметический салон Ла Джеймс на химическую завивку. Гарри Вонг, повар из ресторанчика «Ву Дип Китчен», обычно появлялся еще днем, таская ящики с овощами в ресторан, а потом закрывал заведение до позднего вечера, готовясь принимать посетителей.

Но ночами – особенно по пятницам и субботам, после того как мужчины, отстояв в очереди у кассы, получали свои деньги – Би-стрит расцветала. Джаз и кантри лились из всех баров и танцевальных залов. Мужчины сидели в ресторанах, освещенных мерцающим светом керосиновых ламп, и наслаждались дешевыми стейками и выдохшимся пивом за столиками, представляющими из себя сосновую доску, прибитую к козлам для пилки дров. Работающие дамы, или на местном жаргоне, «девочки-припевочки», свешивались с верхних комнат дешевых отелей, танцевальных залов и даже пожарной части, приглашая мужчин к себе прямо с улицы. Другие ждали наверху борделей, таких, как Ред Рустер и Грейсис, пока на улицах их сутенеры, разодетые в дешевые костюмы, пытались утащить клиентов за собой. Карточные шулеры, облокотившиеся на столы, обтянутые зеленой тканью, курили сигары в ожидании своих жертв. В клубе «Гранд-Кули и Сильвер Доллар» небольшие группы играли зажигательные мелодии для платных танцовщиц. За десять центов одинокий парень мог один раз потанцевать с привлекательной девушкой. Вечер перерастал в ночь, алкоголь лился рекой, оркестр играл все быстрее и быстрее, так что промежутки между танцами становились все короче, и мужчины опорожняли свои карманы с увеличивающейся скоростью, отчаянно пытаясь оставить прелестное создание в своих объятиях и зарыться лицами в надушенные волосы танцовщиц.

В предрассветные часы рабочие возвращались обратно в свои койки, в Мейсон-Сити, Энджинер-Сити или Шэктаун. Тем, кто направлялся в Мейсон-Сити, предстояло преодолеть определенную трудность на пути домой. Самым прямым путем через каньон был узкий подвесной мост длиной в два с половиной километра, раскачивающийся над рекой. Ни у кого никогда не возникало проблем с переходом по нему днем или ранним вечером, когда народ в сумерках шел в сторону Би-стрит. А вот вернуться домой в 3 часа утра, хорошенько накачавшись алкоголем в баре, было совсем другим делом. Если на нем одновременно оказывалась пара десятков пьяных ребят, мост вздымался и раскачивался из стороны в сторону, как растревоженная змея. Почти каждые выходные кто-то срывался с него. На самом деле с этого моста в реку падало столько народу, что строительная компания организовала внизу по течению наблюдательный пункт – одного человека в лодке, который дежурил по ночам в пятницу и субботу и вылавливал из воды слетевших пьянчуг.

Джо, Джонни и Чак прогуливались по Би-стрит по вечерам в субботу и смотрели на все с ошалевшими глазами. Никто из них никогда в жизни не видел ничего подобного, ребята не знали, как вести себя в этом новом мире. Правило Эла Албриксона «не курить, не пить, не жевать табак и не выражаться» всегда звенело колокольчиком в их сознании. Как спортсмены они должны были подчиняться дисциплине. Но соблазнов была уйма. Так что парни взволнованно прокрадывались в бары, игровые комнаты и танцевальные залы, пили пиво, реже – пару рюмок виски, и пели вместе с разношерстными ковбойскими музыкантами. Изредка Чак или Джонни отдавали десять центов за танец с юной особой, но для Джо эта цена казалась слишком высокой. За десять центов можно купить буханку хлеба или дюжину яиц в овощном у Карстена, вниз по улице. К тому же дома его ждала Джойс, о которой он постоянно думал. Ребята скромно глядели наверх, на девочек-припевочек, зазывавших их из окон, но старались держаться подальше от их логовищ. Иногда они заходили и в игровые комнаты, где все толпились вокруг обтянутых фетром столов, но Джо держал кошелек у себя в кармане. Деньги доставались ему слишком тяжело, чтобы рисковать ими ради карточной игры, даже в том редком случае, если игра была честной. Когда Чак Дэй садился за стол, оба, Джо и Джонни, стояли рядом и внимательно за ним следили, готовые вытащить друга из любых передряг. Перебранки здесь, как они уже заметили, обычно заканчивались кулачными драками, которые выливались на улицу, да и не такой уж большой неожиданностью было напороться на нож или пистолет, иногда припрятанные за пазухой.

Кинотеатр Гранд-Кули показывал премьеры кинофильмов каждые выходные. Джо, Джонни и Чак решили, что это было хорошее место для субботних дней – они прятались от солнца и пыли, ели попкорн, пили холодный рутбир, общались с другими зрителями, многие из которых были платными танцовщицами и девочками-припевочками, одетыми в повседневную одежду. Болтая с ними перед сеансом и во время антрактов, мальчики обнаружили, что многие из них были дружелюбными, простыми и честными молодыми девушками, не слишком отличающимися на самом деле от тех, с которыми они выросли в своих родных городах, за исключением того, что тяжелые времена привели этих леди к отчаянным мерам.

На Би-стрит они иногда приходили, чтобы перекусить: китайское рагу в ресторане «Ву Дип Китчен»; домашние тамали в «Хот Тамали Мэнс Шак»; огромные порции мороженого с орехами и фруктами на стойке с прохладительными напитками в аптекарском магазине Атуотера; свежеиспеченный вишневый пирог в кафе «Догхаус». И магазинчик Бэст Литл был отличным местом, чтобы купить пару угощений и немного побаловать себя. Здесь продавалась всякая всячина – от дешевых сигар до шоколадных батончиков «О, Генри!».

Когда они хотели убежать от шума и пыли Би-стрит и самого Гранд-Кули, ребята иногда уезжали в Спокан и останавливались в старом доме Джо или исследовали местность вдоль каньона. Они часто плавали в озере Соап – уникальном водоеме, на поверхности которого теплые ветра взбивали минеральный мыльный раствор, который и дал озеру его название, в кремово-белые шапки, растягивающиеся на полметра-метр от берега вдоль всего пляжа.

Однако большую часть свободного времени они проводили в Гранд-Кули, где играли в футбол в зарослях полыни, бросали валуны с вершин скал, грелись на каменных выступах в теплом утреннем солнце, собирались ночью вокруг дымного костра, где рассказывали истории про призраков, вздрагивая от воя койотов вдали, и просто вели себя как обычные подростки, коими они и являлись – как свободные и простые парни, гулявшие по широким просторам западной пустыни.