Глава девятнадцатая

В чем духовная ценность гребли?.. Потеря себя полностью для общего усилия команды как целого.

Джордж Йеоманс Покок

После оглашения результатов парни медленно проплыли мимо трибун, где их поприветствовали редкими вежливыми аплодисментами. Эл Албриксон и Джордж Покок спустились с балкона и стали прокладывать себе путь через толпу на лужайке перед Хаус Вест, пытаясь добраться до своих парней. Роял Броухэм побежал в пресс-службу и начал писать спортивную историю всей его карьеры, вкладывая в нее все свое сердце, отыскивая язык своей души, который смог бы отдать должное тому невероятному событию, которое он только что лицезрел. Однако он не знал, что гильдия журналистов в Сиэтле только что выстроила кордон пикетчиков вокруг офисов «Сиэтл Пост-Интеллиженсер». Этим утром не будет выпуска «Пост-Интеллиженсера», и его история никогда не будет напечатана. Но камеры Лени Рифеншталь продолжали снимать, как парни подошли к пристани перед Хаус Вест. Под наблюдением нескольких нацистских офицеров олимпийские официальные лица спустились на пристань, подали руку Бобби Моку и отдали Дону Хьюму огромный лавровый венок, такой большой, что выглядел он так, будто создан для лошади, а не для людей. Хьюм, смущенный и не уверенный, что с ним делать, опустил венок через голову, скромно улыбнулся и передал его назад, Джо, который сделал то же самое, а потом передал его Шорти Ханту, и так далее, через всю лодку до Роджера Морриса на носу. Запыхавшийся Эл Албриксон пришел на пристань, склонился над лодкой и внезапно осознал, что не может подобрать слова. Наконец, симулируя безразличие, он указал на венок и проворчал Роджеру Моррису:

– Где ты взял веник?

Роджер показал большим пальцем через плечо:

– Подобрал на воде, вниз по трассе.

Парни выбрались из лодки и встали по стойке «смирно», пока немецкий оркестр играл «Знамя, усыпанное звездами». Потом они пожали руки нескольким официальным лицам соревнований, подняли на плечи «Хаски Клиппер» и понесли его обратно в эллинг. Для всего мира, в своих грязных свитерах и неподходящих шортах, они выглядели так, будто только что вернулись с тренировки на озере Вашингтон. Репортер из «Юнайтед Пресс» задержал Эла Албриксона по пути в эллинг и спросил, что он думает о своих парнях. На этот раз Албриксон подобрал слова. Эта команда была, сказал он однозначно, «самой лучшей из всех, которых я когда-либо видел в лодке. А я видел много просто изумительных команд».

На следующее утро они очень рано вернулись в Грюнау, где команда операторов Лени Рифеншталь и международные новостные операторы попросили их поснимать. Рифеншталь уже поймала хорошие кадры на главной гонке за золотые медали как из лодок, так и с берега, но она хотела крупных планов с позиций рулевого и загребного. Парни договорились грести с оператором, который сначала сидел на месте Хьюма, потом на месте Мока. Команды Италии и Германии сделали то же самое. Результаты были потрясающие. Цикл сцен с восьмивесельными лодками стал одним из самых драматических в «Олимпии». Рифеншталь умело нарезала кадры дальнего плана гонки с крупным планом Бобби Мока и других рулевых, решительно выкрикивающих команды в камеру. А их, в свою очередь, перемешала с ближними планами загребных, которые толкали в неимоверном напряжении и ритмично раскачивались назад и вперед, пригибаясь то ближе к камере, то назад, от нее.

Когда съемки были закончены, парни приготовили «Хаски Клиппер» для отправки обратно в Сиэтл, снова надели свою олимпийскую форму и направились на олимпийский стадион еще раз, чтобы посмотреть футбольный матч за «золото» между Австрией и Италией. После матча парни сами отправились в центр стадиона, чтобы получить свои медали. Когда они выстроились рядом с немецкой и итальянской командами, олимпийские официальные лица подошли к американскому строю, повесили золотые медали на шеи парням и возложили лавровые венки на их головы. Потом Бобби Мок, самый маленький из них, поднялся на самую высокую платформу на подиуме. Один из парней в его команде отпустил остроту:

– Ты хотел выиграть только ради того, чтобы хоть раз быть выше нас, Боб?

Кто-то из судей передал Моку дубовый побег в горшке. Их имена появились на огромном, тринадцатиметровом экране, расположенном на восточном краю стадиона. Начали играть гимн США, и американский флаг медленно пополз вверх по флагштоку позади экрана. Пока Джо смотрел на флаг, положив руку на грудь, он внезапно почувствовал, как слезы наполнили уголки его глаз. На подиуме у Мока тоже сдавило горло. И у Стаба Макмиллина. К тому моменту, когда церемония закончилась, все они едва сдерживали слезы.

В ту ночь они пошли гулять в город, все, кроме Джо, и попали в неприятности, упомянутые только мельком в дневнике Чака Дэя: «Нас выгнали из пары мест… копы и т. д.» В четыре тридцать утра они бродили по улицам Берлина и пели «Склонитесь перед Вашингтоном», положив руки друг другу на плечи. В Кёпеник они вернулись только к десяти тридцати, с ужасным похмельем.

Церемония награждения. Бобби Мок на подиуме

В полицейской академии они нашли Джо, который лежал без сна всю ночь. Он провел большую часть времени, просто рассматривая свою золотую медаль, которая висела на краю его койки. Несмотря на то, как сильно он хотел ее, несмотря на то, что понимал, сколько она будет значить для его города и для остального мира, в эту ночь он пришел к пониманию, что медаль была не самой важной вещью, которую он привезет домой из Германии.

Сразу после гонки, когда он сидел в покачивающемся за финишной линией «Хаски Клиппере», глотая воздух ртом, невероятное чувство спокойствия окутало его. За последние отчаянные несколько сотен метров гонки, в иссушающей боли и обескураживающем шуме этого финального яростного спринта, наступил момент, когда Джо понял с поражающей ясностью: чтобы выиграть гонку, он не может сделать ничего больше того, что уже делал. Только одну вещь. Он мог наконец отбросить все сомнения и просто поверить беспрекословно, что он, парень перед ним и парни позади него сделают именно то, что от них требуется именно тогда, когда это будет нужно. Он понял в тот момент, что не должно быть ни малейшего колебания, ни тени нерешительности. У него не было выбора, только вкладывать всего себя в каждый гребок, броситься со скалы в бездну с бесспорной верой, что его команда спасет его, что ему не придется тащить вес лодки одному. Так он и делал. Снова и снова, сорок четыре раза в минуту, он слепо бросался вперед, к своему будущему, не просто веря, но зная, что остальные парни будут с ним заодно, все они, секунда за драгоценной секундой.

В белом пламени эмоциональной печи этих последних метров в Грюнау Джо и парни заработали приз, к которому шли весь сезон, к которому Джо шел почти всю свою жизнь.

Теперь он чувствовал себя единым целым. Он был готов ехать домой.