Специалист, учитель, психолог, режиссер…
Специалист, учитель, психолог, режиссер…
Тренер… Учитель… Психолог… Специалист… Режиссер…
УЧИТЕЛЬ. Нас часто сравнивают с учителями.
Не совсем точное, как мне кажется, сравнение. Работа у нас много сложнее, чем у учителя, по той простой причине, что деятельность школьного или институтского педагога в отличие от нас может быть… беспроигрышной.
Не так уж просто, конечно, добиться, что все твои ученики будут переводиться из класса в класс, успешно сдавать экзамены, курсовые, дипломные, контрольные. Но никто учителям не препятствует, не старается помешать его воспитанникам. У них нет соперников.
А у нас? Если выигрывают питомцы тренеров А и Б, то это значит, что непременно проигрывают воспитанники тренеров К и Л. Иначе быть не может. Если ты побеждаешь, набирая очки, то кто-то, проигрывая, отдает их твоей команде. Кто-то из тренеров работает менее результативно, чем этого хотелось бы руководителям спортивного общества, коллектива, болельщикам. Победы не приходят ко всем тренерам. В спортивных играх они и не могут прийти ко всем; В этом, и, пожалуй, только в этом, отличие тренера от педагога. А по духу своему он прежде всего воспитатель.
Вопросы, которые приходится решать тренеру, порой бывают невообразимо трудны.
В январе 1967 года, когда мы готовились к венскому чемпионату мира, в сборной было немало трудностей. И одна из них была обусловлена тем, что многие хоккеисты устали от бесконечных игр чемпионата – календарь составлен сейчас так, что играть порой приходится через день-два, а то и два вечера подряд. Особенно устали ведущие хоккеисты сильнейших двух клубов – «Спартака» и ЦСКА. На их плечи пала двойная, если не тройная, нагрузка. Им пришлось выступать на два фронта – в клубе и в национальной сборной, причем в своей команде они зачастую проводили времени на площадке вдвое больше, чем положено.
Но устали спортсмены не только физически. Произошел нервный спад. Та нервотрепка, которая коснулась сборной команды, весьма отрицательно отозвалась на состоянии ряда хоккеистов.
Теперь вам будет понятно, почему однажды ко мне подошел Александр Альметов и сказал, чтобы в сборную его не включали.
Я, естественно, попросил Сашу объяснить мне все подробно.
Александр честно признался, что в чемпионате страны большинство матчей он провел слабо, да вот и в печати появились высказывания, что Альметов уже не годится в национальную команду.
– Я, – сказал Саша, – старался эти годы быть на уровне требований сборной. Сейчас в меня больше не верят, видимо, я действительно уже не гожусь… А позориться сам и позорить хоккей наш не хочу… Не имею права…
Это был джентльменский поступок. Не часто спортсмен находит в себе мужество отказаться от сборной, отказаться от всеобщего внимания и восхищения.
Хоккеист редко хочет покинуть команду сам – поэтому нужно было особенно внимательно вслушаться в его аргументы.
Как должен был отнестись я к этой просьбе? Как следовало вести этот тягостный разговор? Хотя Александр еще довольно молод, он давно играет в ЦСКА, и я за это время очень привык, привязался к нему.
Легче всего, конечно, было бы согласиться с Альметовым и включить в сборную вместо него какого-то молодого парня, мечтающего о сборной, о большом хоккее, о славе. Такие кандидаты в сборную, кстати, у нас были.
Но разве это было бы справедливо? Разве было бы справедливо вот так, просто, поставить крест на одном из наиболее замечательных мастеров отечественного хоккея? Нет, это было бы большой ошибкой. Ведь это хорошо знаю Альметова – человека очень честолюбивого и честного, хоккеиста, двенадцать лет отдавшего спорту, не раз поднимавшегося на высшую ступеньку пьедестала почета, гроссмейстера хоккея, который немало сделал, чтобы мы назывались пятикратными. Альметов – умница, не только умный тактик – умный человек.
Почему же он пришел к такому решению? Почему появилось неверие в собственные силы? Может, и вправду слаб и в свои 27 лет он, как спортсмен, уже «кончился» и ни на что не способен? А может, просто слишком болезненно воспринимает критику, даже и справедливую, заслуженную (а Саша в этом году заслужил критику)? Одним словом, трудно было сразу ответить на эти вопросы, понять для себя, что происходит с моим подопечным, и я предложил Альметову перенести нашу беседу на следующий день, чтобы мы оба могли подумать, взвесить все «за» и «против», поспорить с самими собой.
На следующий день Альметов снова зашел ко мне. Настроение его было прежним.
Однако мне хотелось переубедить Сашу. Подумав, я пришел к твердому убеждению, что он как хоккеист не сказал пока своего последнего слова. Я постарался убедить Александра, что мы с Аркадием Ивановичем верим в него, в него верят ребята, что он должен доказать всем скептикам, и себе в том числе, что силы еще есть. И первое, что следует, на мой взгляд, ему сделать, – засучить рукава и работать, работать, честно работать.
Я напомнил Альметову, что он не заурядный хоккеист, каких сейчас много, а спортсмен с большим именем и имя это надо беречь. Можно, конечно, уйти с большой сцены и сейчас, чемпионом мира, но вряд ли имеет моральное право так поступать спортсмен коммунист, который при желании мог бы еще играть и играть. Нужно только взять себя в руки. Больше того, я прямо сказал Альметову, что мы – и команда ЦСКА, и сборная, и весь наш хоккей – в нем нуждаемся и верим в него, ждем многого. Я подходил к этому разговору с точки зрения профессиональной: Альметов и сейчас еще сильнее молодых хоккеистов.
Александр колебался. Желания его и мысли раздваивались. Сомнения терзали его.
Все-таки тогда мне удалось переубедить Альметова. Он решил пока не уходить из хоккея.
Мы договорились с Сашей о дополнительных тренировках, я высказал ему критические и конструктивные соображения по поводу выполнения им своих функций центрального нападающего. Он согласился со мной и обещал поработать над усилением своей игры.
Я совершенно счастлив, что этот трудный вечер принес свои плоды. Альметов прекрасно провел весь венский чемпионат мира, был там запевалой наших атак.
Но, разумеется, все обстояло не так просто, как я здесь излагаю. Скажу откровенно, что на каком-то этапе нашей подготовки к Вене и у меня появились сомнения в возможности возрождения былого Альметова. Я не сомневался в его таланте, но беспокоился, что Саша не сумеет перебороть самого себя, не заставит себя работать так, как нужно, а от него в этих условиях требовалась работа вдвойне напряженная – слишком много было упущено.
Альметов в марте стал чемпионом мира в пятый раз, вошел в символическую сборную мира, составляемую журналистами многих стран. Но тут же снова решил уходить из хоккея. Но теперь уже не только из сборной. И из своего родного клуба. Из ЦСКА, где прошла вся его спортивная жизнь. Александр решил посвятить себя целиком учебным занятиям в Военно-бронетанковой академии.
Говорят, что время – лучший врач. Я тоже стал в это недавно верить. Когда Саша подал рапорт, я сказал ему, чтобы он не торопился, но поскольку он уже не был уверен, что останется в хоккее (сомневался в этом и я), то мы пришли к выводу, что надо ставить в состав тех, кому придется бороться за восстановление утраченных позиций в следующем сезоне. Вот почему мы играли последние матчи сезона без Альметова. И финал Кубка, как ни тяжело было играть без гроссмейстера, мы выиграли.
Но, встречаясь с Альметовым, я чувствовал, что у него самого есть большие сомнения в верности своего решения. И вот однажды вместе с супругой он попросил встречи для серьезного разговора и спросил, как бы поступил я, будучи на его месте.
Я сказал, что учиться в академии заманчиво – кто же откажется от возможности приобрести высокую квалификацию военного специалиста.
Но ведь при этом Саша практически должен будет уйти из хоккея, которому он посвятил лучшие годы. Но стоит ли игнорировать тот опыт, какой в нашем хоккее имеют лишь единицы. Мне кажется, что будущее Альметова скорее всего должно быть связано со спортом, он может стать хорошим тренером, специалистом, спортивным руководителем. В этой области ему и нужно совершенствовать свое искусство. Вот почему я сказал Альметову, что его учеба должна быть логическим продолжением всей предыдущей жизни и потому есть определенный смысл поступить в институт физкультуры, а с хоккеем пока не расставаться.
– Но, – оговорился я, – ты стал хуже играть, и тебе немало сил нужно положить, чтобы восстановить свою прежнюю игру.
Не дав мне договорить, Александр сказал, что согласен со мной, что ой решил поступать в институт физкультуры, что он согласен не отдыхать летом ни одного дня и работать столько, сколько нужно, чтобы вернуть былой уровень мастерства.
Мы договорились, что он пересмотрит некоторые свои взгляды на спортивный режим, на отношение к тренировкам.
Я в тот день был рад, что Альметов еще будет служить нашему хоккею.
Но не изменит ли он снова своего решения? Хватит ли у него силы духа, выдержки и терпения?
Оказалось, что нет. Не хватило. Уговаривать его я не стал. Не имел права. Тренеры совсем не всесильны…
Тренер… Специалист». Психолог… Учитель… Режиссер…
ПСИХОЛОГ. Вспоминаю время начала нашей совместной с Аркадием Ивановичем работы в сборной. Нам тогда советовали сразу взять третьего человека для руководства командой – психолога.
То были годы, когда вся спортивная общественность находилась под впечатлением замечательных побед бразильцев, когда все говорили, что у тренера южноамериканских футболистов Феолы есть психолог – доктор Гослинг (потом, правда, выяснилось, что он врач-психиатр).
Однако и тогда, во время «бразильского» бума, и сейчас я остаюсь верен своему убеждению, что команде не нужен иной человек, кроме тренеров. Не нужен специалист-психолог.
(Кстати, не могу понять тех футбольных тренеров, которые приглашают во время подготовки к сезону легкоатлетов или гимнаста для проведения специальных тренировок по этим дисциплинам. Не думаю, что это верно: разве могут хорошо знать они, что именно из гимнастики или легкой атлетики нужно моим подопечным.)
Вернемся к хоккею. Как и любой другой вид спорта, он имеет свою неповторимую специфику. И если я, хоккейный тренер, не очень хорошо знаю гимнастику или баскетбол, те подсобные виды спорта, которые нужны для совершенствования атлетизма у хоккеиста, то мне нужно просто прийти к специалисту, посоветоваться с ним, прочесть кучу литературы, но работать все-таки с хоккеистами должен я сам. Только я отлично знаю своих ребят, только я могу тренировать их так, как это нужно тому или иному спортсмену, только я, наконец, могу решить, нужно ли вообще это упражнение, задание хоккеисту в принципе.
Теперь, полагаю, вам понятен мой взгляд на роль врача-психолога. Как бы хорошо ни знал он команду, я все-таки знаю ее лучше, лучше знаю хоккей, и незачем кому-то постороннему заниматься какими-то душеспасительными, «психологическими» беседами с моей командой. Как можно укрепить дисциплину, привить хоккеисту порядочность, трудолюбие или, предположим, заставить его преодолевать страх, как приучить его умно, творчески тренироваться, уметь жертвовать собой в интересах команды, как, наконец, можно с ним говорить, если ты не провел сегодня вместе с ним тренировку, не разделил тяжесть работы?!
Впрочем, хочу оговориться. Наверное, я воюю с вымышленным персонажем. Наверное, психолог команды представляет собой что-то иное, чем думаю я. Но что поделаешь: у нас в командах психологов нет, а о зарубежных я читал лишь, что они подолгу якобы умело беседуют со своими спортсменами.
Но я в такие беседы, в таких психологов не верю. Именно потому и считаю, что посторонний человек команде не нужен.
Я думаю, что тренировка, где существуют отличный контакт и великолепная словесная или, может быть, чисто зрительная связь, взаимопонимание, при котором игрок с одного взгляда понимает, что хочет от него тренер, а тренер – в чем игрок просит ему помочь: вот этот контакт, это взаимопонимание, умение найти общий язык с игроком, подсказать ему правильное решение (на тренировке, в игре ли) – вот это и есть психология.
Мы с Аркадием Ивановичем отвергли идею приглашения психолога.
Психология – это знание тех людей, которые вместе с нами работают. Это труд объемный, интересный. Это коллектив, где есть партийная и комсомольская организации. Это крепкое ядро. Это общественность, которая поддерживает нас в трудные минуты.
Вот вам задача для психолога. Решит ли он ее? Что нужно сделать, какие меры принять, чтобы команда, каждый буквально игрок ни в коем случае не испугались соперника, и одновременно задача, сопряженная с первой, – чтобы никто не недооценил его? Как найти эту середину, где каждый серьезно, тщательно готовится к игре и твердо верит в победу?
Психолог, даже талантливый, будет, видимо, вести продолжительную, но весьма абстрактную беседу со спортсменом или целой командой. Он, не будучи специалистом хоккея, вынужден говорить общие слова, а ведь ребятам нужно доказать, почему мы имеем основания не бояться соперника, почему у нас есть причины верить в победу. Надо с карандашом в руках выписывать, чертить, сравнивать компоненты игры двух команд. Нужно знать соперника и точно подсказать хоккеисту, в первую очередь молодому, на что надо рассчитывать, как действовать, чтобы завоевать победу.
А это не так просто. Знаю по собственному опыту.
Как-то наш армейский хоккеист, спортсмен, уважаемый в команде мастер, которого я очень люблю и уважаю, сказал:
– Анатолий Владимирович, а ведь вы сегодня говорили нам неправду… Вы слишком хвалили нашего соперника. Неужели вы забыли, что год назад вы говорили о нем совсем по-другому…
Не знаю, может быть, я был не прав, давая несколько неверную оценку сопернику, но за несколько часов до матча мне хотелось приподнять его, потому что я боялся пренебрежительного отношения к команде, которую мы недавно обыграли с крупным счетом. Вот почему, чтобы мобилизовать ребят, я и решил в этот день именно так расценить силы соперника. Мало того, я сказал даже несколько неприятных слов некоторым своим ведущим мастерам: нужно было, чтобы они острее, тщательнее готовились к матчу.
Но получилось так, что по крайней мере для одного хоккеиста моя «педагогика» оказалась слишком «очевидной».
А давайте вспомним матч с канадцами на чемпионате мира в Вене. Матч, где решалось многое. Мы, тренеры, знали, что канадцы – хоккеисты отчаянные, мужественные, даже драчливые, и потому, может быть, победу стоит искать именно… в жестком хоккее.
Я и сейчас убежден, что этот матч не мог быть выигран только за счет превосходства в технике или верно избранной тактики. Все решало мужество людей, и потому нам заранее казалось важным внушить ребятам както незаметно, ненавязчиво – так, чтобы получилось, будто они сами пришли к этой мысли, что мы не только физически подготовлены лучше, лучше катаемся, овладели техническим мастерством, что наша тактика рациональна и сулит нам победу, но самое главное – нужно было сказать, что мы и более мужественны, хоть там есть Бревер и Боуэнс, экс-профессионалы. Нам нужно было сказать ребятам, что они и сильнее и спокойнее, что они и подраться могут умело, и выдержки вместе с тем им не занимать. Но сказать все это надо было так, чтобы ребята поверили в наши слова, чтобы наши мысли стали их мыслями, убеждениями, чтобы ни у кого не осталось и толики сомнения. Так мог ли это говорить человек со стороны? Человек, знающий хоккей хуже, чем мы, тренеры? Разве поверили бы ему спортсмены? Нет, это могли сказать только те, кто трудится с ними на льду изо дня в день, кто переносит с ними радости и горести, кого вместе со спортсменом и хвалят и ругают.
Бесценность тренерского совета в том и состоит, что хоккеист имеет основание верить каждому слову тренера.
Вот почему я сомневаюсь в необходимости и целесообразности иметь в команде какую-то дополнительную фигуру психолога.
Однако если бы нам, тренерам практикам, кто давнымдавно расстался с учебной аудиторией, читали бы ежегодно, курс психологии, рассказывали о ее новейших достижениях, это было бы, скажем прямо, совсем нелишне.
Тренер… Специалист… Психолог… Учитель… Режиссер…
РЕЖИССЕР, каждый спектакль которого должен, быть по-своему новым. Театральные критики утверждают, что не может быть двух совершенно одинаковых спектаклей. Образ, созданный актером, живет только вместе с ним. Сегодня артист играет так, а завтра уже несколько иначе. Появляются или, напротив, исчезают какие-то черточки или детали образа. Он, этот образ, рождается вновь? в присутствии зрителей – на каждом спектакле.
И игра хоккейной команды в каждом новом матче не может быть повторением той игры, что была показана в предыдущей встрече. Каждый хоккеист, как и актер, что-то прибавляет к своему мастерству, какие-то игровые черточки, детали, навыки.
Но в отличие от театрального режиссера, работа которого над спектаклем к премьере в целом уже заканчивается, хоккейный режиссер – тренер обязан к каждому спектаклю (а наши спектакли – это матчи) готовить какую-то новинку. Иначе просто нельзя. Иначе соперники смогут приладиться к нам, к нашей игре, найти для нее какое-то противоядие…
Тренер… Учитель… Психолог… Режиссер… Специалист…
СПЕЦИАЛИСТ, который обязан постоянно, ежегодно, ежедневно опережать в собственном совершенствовании самых талантливых своих воспитанников. Тех, кому отдаешь себя до конца.
Противоречие, которое невозможно устранить. Чем более успешно вкладываешь ты свои знания и опыт в руки своих младших товарищей, тем сильнее, взрослее, умудреннее становятся они и… тем большего ждут они от тебя. Они верят в тренера, верят, что он знает все. Что он может каждому объяснить, в чем его сила и его слабость. Может каждому помочь отыскать пути к совершенствованию мастерства.
Не просто это и не легко быть все время впереди. В поиске, в раздумьях. Тем более сейчас – в пору совершеннолетия нашего хоккея, когда известно, казалось бы, уже почти все.
И все-таки работа тренера – это счастье.
Потому что ты всегда молод. Всегда в поиске. Всегда в движении.
Потому что радость и счастье, пришедшие к твоему воспитаннику, – это и твоя радость, твое счастье: значит, не зря прошли годы напряженного труда.
Потому что вот сейчас, сию минуту к тебе подъезжает семнадцатилетний паренек, дебютант команды, и, немного смущаясь (он, чудак, стесняется, что чего-то не знает!), с огромной верой в тебя и с великой надеждой спрашивает.
– А почему у меня не получается?..