На север в теплые края

На север в теплые края

Тасманово море встретило меня регулярной «семеркой», к счастью, с суши. «Мазурка» шла быстро — волнения не было, течение, приторможенное ветром, не мешало. Мне хотелось проскочить это море одним махом — оно имело дурную славу. Ни одному из известных мне яхтсменов не удалось миновать его без сопровождения хотя бы одного шторма. Антициклоны, проходящие над Большим Австралийским заливом либо над континентом, дули в сторону экватора штормовым и совсем не жарким ветром. Но именно этого ветра ждали в Сиднее все. Зимой в тропиках ураганов не бывает. Этим летом прошли три урагана, один снес два небольших городка и две деревни близ залива Карпентария, другой блокировал порты Квинсленда на несколько дней. На север решительно лучше плыть зимой.

Стало по-зимнему холодно, ночью температура снижалась до 5 °C. В полночь прошла траверз Ньюкасла. Западный ветер колебался от умеренного до весьма свежего, так что весь день был заполнен сменой парусов. Я убегала как можно дальше на север, не ожидая, когда ветер переменит направление на восточное и вместе с течением заставит «Мазурку» галсировать. Ловко удалось обойти мыс Крауди-Хед и достичь мыса Токинг-Пойнт. С этого места началась лавировка против ветра и течения. Место не было роковым — просто антициклон докатился до восточного побережья Нового Южного Уэльса и на несколько часов установилась солнечная погода с переменными ветерками, поддувающими с разных сторон. Некоторое время я раскачивалась на мертвой зыби и разглядывала вход в Порт-Маккуори. В хорошую погоду он был безопасен и меня охватило непозволительное отпускное настроение: не войти ли в него и не выспаться ли? Однако радио Сиднея прогнозировало сильный ветер с севера, а с ним возникала угроза длительной вынужденной стоянки. Пришлось погасить нечестолюбивые желания.

Я добавила кливер на основном штаге и медленно поплыла в сторону мыса Байрон. Себе и «Мазурке» объяснила, что наверняка немного отдохнем в Кофс-Харборе. Но на следующий день стало так хорошо дуть с кормы, что я подняла еще большую геную и решила отложить сон до Баллины. Мыс Байрон все время искушал: эта дальше всех выдвинутая на восток точка Австралии вынуждала придерживаться северо-восточных курсов, а я хотела бы на север. Мне казалось, что так ближе к цели. Сразу после выхода из Сиднея я сказала «Каурке», что теперь мы плывем домой и каждая миля в нужном направлении приближает нас к Гданьску. Только бы проскочить мыс Байрон.

Мыс появился на шестой день плавания. Я без сожаления прошла мимо входа в Баллину — мне уже виделись солнечные пляжи Квинсленда и скорая замена тяжелой двойной штормовки нарядом, который мне больше к лицу. Потерплю еще сутки до цели. Но после полудня ветер повернул к северу, стал крепчать, давление поползло вниз. Налетели черные тучи, начался северный шторм, и мечту о солнечных пляжах пришлось оставить. Сменила паруса на тяжелый кливер, а галс — в сторону от суши. Если мыс Байрон не желал пускать нас прямо, то следовало его обойти. Несколько часов уходила от берега, а потом до рассвета спокойно спала. Каботажное плавание утомило меня достаточно и я решила, что имею на это право после коротких дремок в течение недели.

Утром давление продолжало падать, к шторму присоединился проливной дождь, усилило свою деятельность течение. Море стало горбатым, видимость уменьшилась до мили. Я прослушала утренний прогноз погоды и дала обмануть себя, как ребенок. Поскольку ни Сидней, ни Брисбен не обещали для этого района скорости ветра более 25 узлов, я посчитала, что 45 узлов на моем анемометре скорее всего ошибка. Легла на правый галс, т. е. в сторону суши. Большей глупости в этих условиях в южном полушарии сделать было нельзя. Тем более, что идти на север мне было все равно каким галсом — только левый был безопаснее. Но мое «мудрое» решение привело к тому, что через два часа я на полном газе въехала в эпицентр циклона. Скорость ветра подскочила до 50 узлов, кругом выло, лило, свистело, черные тучи лезли на топ, а серые волны на палубу. Я достала с полки книжку с описанием погоды в этом районе в мае и пыталась вычислить, сколько часов может длиться такой шторм.

Мои научные изыскания прервал… спасательный плот. Какая-то особенно вредная волнища перелезла через борт, повалила «Каурку» на бок, и основное спасательное средство дало стрекача. Я выскочила в кокпит, потом на корму и даже довольно ловко и быстро водворила его на место. Пригодился приобретенный в Карибском море опыт. Я решила, что у меня все же слишком большая скорость и, очевидно, нужно сменить паруса на штормовые. Вернулась в каюту, чтобы натянуть на свой летний наряд штормовку. Но оказалось, что и внутри можно отлично согреться: все содержимое наветренного борта, т. е. правого, который служил в основном складом, перекочевало на пол и противоположный борт. Злясь на собственную глупость, я принялась все собирать и рассовывать по местам. На это ушло полдня. К вечеру ветер ослаб до 6 баллов и повернул на запад. Я снова была у мыса Байрон — за сутки не продвинулась вперед ни на милю, лишь устроила внеплановую уборку на яхте.

Дальше плыть стало очень приятно. При умеренном южном ветре я миновала Данджер-Пойнт и ночью Кулангатту на высоком обрывистом берегу. Наконец яхта шла вдоль берегов солнечного Квинсленда. Залив Моретон окружали длинные песчаные острова, выйти на которые так и манили многочисленные рекламные предложения. Австралийцы верно считают, что на знакомство с побережьем Квинсленда нужно не менее полугода.

30 мая при стихающем ветре я обошла мыс Моретон, помогая себе двигателем. Погодные пертурбации кончились. На безоблачном небе светила огромная лунная лампа, волнения в заливе не было. «Мазурка» словно на крыльях летела ко входу в Мулулаби. Спешить было необходимо: ветер опять поворачивал на север, давление падало. Я приготовила якорь, якорную цепь и канат. На рассвете перед носом у меня уже был высокий, заросший лесом мыс, загораживающий устье реки Мулулах. Примерно час дрейфовала, ожидая полной воды, и затем по узкому проходу вошла в маленький живописный порт. По всем правилам пришвартовалась у причала. Почти сразу же появился пожилой пан с огромным биноклем в руках. Размер этого навигационного прибора свидетельствовал, очевидно, о важности данной персоны в иерархии морских властей. Он вежливо спросил, откуда и куда плыву и желаю ли я получить место у швартовного пала. Узнав, что я предпочитаю клуб, очень огорчился, стал туманно объяснять, что клуб переполнен, а на палах как раз свободно. Я ответила, что устроюсь сама и попросила показать, где душевые. Я устала, была грязной и хотела все формальности уладить после горячего душа. Перепрыгивая через какие-то ужасные ямы, добралась до душевых. Мало того, что они были неблагоустроены, так вода еще оказалась ледяной. Я молниеносно привела себя в порядок и отправилась искать клуб, где рассчитывала найти не такие спартанские условия.

В «Мулулаба яхт-клубе» сказанное пожилым паном подтвердилось: мест нет, разве только возле борта другой яхты.

А пока что — клуб в моем распоряжении, разумеется, с горячим душем. Я отправилась посмотреть, чем он еще богат и возле прачечной попала в объятия Дикси. Мы оба чрезвычайно обрадовались. Дикси тотчас же предложил борт своей «Паган Ли», и через час «Мазурка» была крепко к нему привязана.

Экипаж «Паган Ли» взял меня под свою опеку. На этот раз Дикси, оставив жену и сына в Сиднее, плыл всерьез. Его и двух друзей-художников ждал двухлетний контракт на угольной шахте острова Бугенвиль. Днем мы бродили по пляжу, а вечерами сидели на «Паган Ли». Кок готовил очень изысканные и необычные, но всегда вкусные ужины, а Дикси пытался обучать свой экипаж навигации. Однако более успешно шло прослушивание музыки из фонотеки обеих яхт. На «Паган Ли» было уютно и тепло, а на «Мазурке» перед сном я догревалась плитой. Начало южной зимы было солнечным, но холодным. Днем можно было загорать, ночью же температура падала до нуля. Мы щеголяли в теплых свитерах, но босиком — нужно же было хоть чем-то подчеркнуть пребывание на солнечных берегах Квинсленда. Надеялись, что за тропиком Козерога будет лучше.

«Мулулаба яхт-клуб» был очень гостеприимным и оказывал иностранным яхтам всяческую помощь. Пребывание «Мазурки» было использовано для рекламы клуба, а заодно и меня. Прибыли телевидение и пресса из Брисбена. «Мазурку» с капитаном снимали на палубе, в камбузе, на мачте и около парусов. Репортеры повторили то же самое, но делали снимки в розницу и задали массу вопросов. Поскольку телевизионно-прессовые сеансы у меня уже состоялись в Сиднее, мне казалось, что местные средства информации морочат всем голову без нужды. Но мне разъяснили, что Сидней — это Новый Южный Уэльс, а Брисбен — это Квинсленд, т. е. нечто совершенно другое.

Благодаря телевизионно-прессовой кампании неожиданно появились местные поляки, в основном те, кто когда-то в прошлом или был сам спортсменом, или оставался до сих пор болельщиком. Один симпатичный пожилой пан подарил мне своеобразный талисман — браслет из камней, собранных им лично в многочисленных экспедициях вглубь континента. С его слов, браслет ожидал польку, но та, для которой он предназначался, очевидно, не появилась в его жизни. И талисман, символизирующий, может быть, надежду на счастье, достался капитану «Мазурки».

Меня окружало большое и симпатичное общество. Австралийский яхтсмен-одиночка Джон готовился на своей маленькой «Хери» к кругосветному плаванию и пока зарабатывал Деньги на это мероприятие. Экипаж яхты «Новая» ставил новый гребной винт взамен потерянного. На этой небольшой яхте была высокая плотность населения: на ней жила семья из пяти человек — родители и трое детей. Путешествовали уже несколько лет по южным островам Тихого океана. Детишки были невероятно сообразительны, развиты и очень дисциплинированны. Как, впрочем, все встретившиеся мне яхтенные дети.

Несмотря на приятное окружение, задерживаться здесь не имело смысла. Через неделю я покинула Мулулаби. Вышли вместе с Дикси, но наши пути расходились: я шла прямо в Маккай, Дикси собирался посетить многие порты на побережье.

Тасманово море прощалось с «Мазуркой» спокойно и культурно — все маяки появлялись вовремя и на своем месте. На третий день миновала с северной стороны риф Леди-Эллиот и достигла южного края Большого Барьерного рифа. Стало теплее, и я уже начала мечтать о яхтенном рае среди коралловых рифов, состоящем из одних удовольствий. Мечты прервал неожиданный удар ветра с суши — юго-западный еще не закончил свои счеты. Ветер заставил не только сменить паруса на меньшие, но и бодрствовать под его вой всю ночь на палубе в штормовке, натянутой по уши. К утру было только 2 °C — и всего несколько миль до тропика Козерога.

Днем я плыла без особых хлопот — от горы до горы и от острова до острова, держа карту на коленях. Постоянно проверяла курс и делала многочисленные пеленги. Шла по внутреннему фарватеру, не предназначенному для больших судов. К сожалению, он был обозначен более чем скромно: ориентирами служили только острова без названий на карте и навигационных знаков. Поэтому ночи доставляли массу впечатлений. Как правило, ветер из умеренного превращался в штормовой и завывал до самого утра. Кругом не было видно ни зги. Плыть на ощупь, когда справа рифы, а слева суша, не очень приятно, причем тщательное соблюдение курса вовсе не означало, что мне известно точное местоположение. Я чувствовала действие течения, но насколько оно сносило яхту с компасного курса, могла проверить только на рассвете. В этих условиях ночью я частично подменяла авторулевого. Несомненно, он был более трудолюбив и прилежен, но я зато могла предвидеть.

На шестой день утром по трем серым островкам — Прюдо, Дабль и Пик — определила направление на порт Маккай. Сам город лежал южнее, и путеводители для туристов горячо рекомендовали пройти по реке Пионер до самого центра. Но мне хотелось в обычный порт. В полдень я увидела первый сухопутный знак — остров Флат-Топ, в северной стороне на пляже едва различила две пары желтых створов, зато мощные волноломы были очень заметны. В гавань я вошла без труда, но мне все же показалось, что для одной пары рук и глаз навигационные знаки в ней представляют определенную проблему, хотя порт был новый и современный.

Как раз наступил отлив, швартовные палы и берега обнажились на высоту в два этажа: амплитуда прилива бывает здесь до 6,5 м. Охотно приняла приглашение пристать к борту маленького катамарана «Вума». Всегда лучше, когда кто-то другой беспокоится в такой ситуации о швартовах. Владелец «Вумы» сообщил, что основное неудобство порта — большое расстояние до города и отсутствие городского транспорта.

Вечером я отправилась в клуб. Здесь было много яхтсменов, которые знали Большой Барьерный риф и просторы Кораллового моря, как собственный карман. Каждую пятницу в клубе происходили встречи. Обычно все собирались в баре, где пили пиво, а я, как особый гость, — пепси, причем даром. Затем, уже за столами, хозяйки подавали блюда, вероятно, национальные, главными компонентами которых были мясо в огромных количествах и картофель в разных видах. У меня они вызывали грустное недоумение: как можно так портить продукты при таких безграничных возможностях? После ужина приступали к своеобразному обмену опытом. Кто-то рассказывал о своем путешествии и показывал диапозитивы. Обычно рассказ прерывали, дополняли и комментировали те, кто тоже бывал в этих местах на яхте. Я узнала, что во время рейса многие собирали материалы и передавали их в Департамент транспорта для корректировки либо создания карт территории Рифа и Кораллового моря. Делалось это с целью увеличения степени безопасности плавания в данных акваториях.

Клуб в Маккае также позаботился о росте моей популярности. Местное телевидение сделало о «Мазурке» передачу, а потом мы все вместе посмотрели ее в клубе.

Приятное пребывание здесь закончилось новой встречей с Дикси. «Паган Ли» вошел в порт и незамедлительно пришвартовался к борту «Мазурки». Я выслушала необыкновенные, как всегда, приключения Дикси, о которых он рассказывал очень забавно. Еще мы посплетничали насчет системы навигационных знаков в Квинсленде, которую Дикси оценил весьма посредственно. Впрочем, у него могли быть затруднения со входом в гавань: в тот день был на редкость сильный туман. Дикси зашел сюда в надежде отремонтировать подруливающее устройство. А я на следующий день уходила. Утром оттолкнулась ногой от «Паган Ли» и поплыла в сторону острова Кесвик. Сознательно пропускала, говорят, волшебные острова Линдеман. На этот раз предусмотрительно выбирала фарватер для крупных судов. Плавание между островами Камберленд предполагало ночные стоянки. Я знала, что с какого-то момента это потребуется соблюдать в Рифе обязательно, а пока нагоняла расстояние за счет сна. Рекламные буклеты расписывали необыкновенные красоты пятидесяти двух островов Камберленд, после посещения которых у путешественников якобы исчезает желание видеть другие острова и они возвращаются на юг. Поскольку я хотела обратного, оставила их слева по борту.

Ночью наступил полный штиль, а зимой в этой зоне штили бывают как будто крайне редко. Течение несло меня по своей воле. Это была кошмарная ночь, меня утешало то, что я не нахожусь среди хваленых островов. Утром миновала острова Линдеман, подул свежий западный ветер, повернувший затем на юг. До наступления темноты обошла остров Хук и тем самым прошла мимо всех островов Камберленд.

Движение судов на главном фарватере было умеренным. С юго-востока шли большие волны, довольно крутые и неприятные. Мористая сторона кораллового Рифа серьезного препятствия пока не представляла, но северо-западное течение становилось уже активным, вызывая повышенную нервозность моря и вынуждая меня часто корректировать курс. К утру была на широте Боуэна, но сюда входить я не собиралась.

После спокойного дня и довольно ветреной ночи я оказалась у мыса Кливленд. В глубине залива виднелся Таунсвилл. Мне стало радостно — миновала уже 20° южной широты. Фарватер к Таунсвиллу был очень длинным. Ветер почти стих, и я шла по нему около двух часов. Последнюю сотню метров и вход в узкие воротца решила одолеть на двигателе. Не очень спортивно, но быстрее. Спустила паруса, включила мотор. Через несколько минут заметила, что на шкале измерителя температуры охлаждающей воды стрелка перешла с зеленого поля на красное и замерла на краю. Руководствуясь здравым смыслом, я выключила двигатель. Поставила грот, геную и начала маневрирование в миниатюрном заливе, а затем в речке Росс шириной 50 м, разумеется, при встречном течении, достигавшем местами двух узлов. Опасаясь, что это будет продолжаться бесконечно долго, в бассейне порта снова включила двигатель — под личную ответственность.

Порт был забит яхтами и катамаранами. О том, чтобы пришвартоваться к палу, не могло быть и речи — якорное место было перенаселено сверх нормы. Вдоль всего неприглядного причала выстроились многорядные «плоты» из яхт. Таунсвилл — самый крупный после Брисбена город на северо-восточном побережье. У него имелись честолюбивые замыслы превратиться в будущем в развитый промышленный центр. Но пока гавань никак не соответствовала этим планам, особенно та ее часть, которая предназначалась для малых судов.

Мне не хотелось перетруждать двигатель — неизвестно, что с охлаждением, и я прикорнула возле новозеландской яхты «Челленджер». Иного выхода у меня и так не было: этот «плот» состоял всего из двух яхт. Экипаж моего плавучего причала вышел из Окленда в кругосветное плавание. «Челленджера» строили сами. Первую длительную стоянку устроили в Сиднее — зарабатывали на следующий этап. Непременно хотели добраться до Европы, особенно привлекала их Норвегия.

Нора охотно взяла на себя роль экскурсовода. Мы укрепили веревочную лестницу на набережной, и выход на берег по трехметровой стенке был обеспечен. Потом Нора повела меня в помещение, которое служило городской баней. Здесь мылись все, но, кажется, не убирал никто. Сверкая чистотой, мы отправились осматривать город. По австралийским меркам Таунсвилл был средневековым городом — ему уже исполнилось сто лет. Тем не менее, вторым Римом он не был, и мы начали и закончили осмотр магазинами. Я узнала, где можно пополнить запасы продовольствия.

Лишь одного я не смогла здесь сделать — отправить морскую почту с «Мазурки». На главпочтамте категорически отказались принять к отправке письма с польскими марками, хотя на них стояли все нужные печати. Почтовая дама намекнула, что я намереваюсь обмануть ее и тем самым нанести ущерб казне Ее Королевского Величества. Напрасно я объясняла, что морскую почту придумали сами англичане, дама стояла на том, что такие письма можно отправлять только с иностранного судна, подписанные капитаном и им лично представленные. Убедить ее, что в моем случае все так и есть, не удалось: смотрела на меня с подозрением и оставалась при своем мнении.

У меня было еще одно важное дело — проверка системы охлаждения двигателя. Сервисную службу искала два дня. Механик явился, сияя улыбкой, выслушал с умным видом мои жалобы, велел завести двигатель и… беспомощно развел руками. С его точки зрения двигатель был в идеальном состоянии. Я тоже так считала, но хотела бы знать, что означает такая высокая температура охлаждающей воды. К сожалению, механик также хотел бы знать, но смог лишь утешить меня заверением, что эти двигатели очень надежные, кроме того, на яхте, где главным движителем являются паруса, мотор используется редко. Поэтому, если он даже и выйдет из строя, то, очевидно, не скоро, так что я успею доплыть до Африки, а возможно, и до самой Польши. После этого выписал чек на 20 долларов и с улыбкой распрощался. Я еще должна была везти этого прохвоста на плоту к причалу.

Я решила двигаться дальше на север, коль скоро мне пророчили доплыть хотя бы до Африки. Узеньким фарватером вышла в залив Кливленд. Весь день дул переменный слабенький ветер, было мокро. А какие надежды он подавал во время стоянки — прямо голову отрывал! Ночь предстояла явно штилевая, и я без сопротивления направилась к якорному месту возле острова Магнетик. Оно было населено не густо, но для ночлега это не имело значения.

На следующий день с утра подул довольно сильный ветер, я нагоняла упущенное время и без особых угрызений совести проходила мимо красивых островов и городков. Судя по приобретенному опыту, их очарование было спорным, а вход в порты был доступен только в приливы. Так остались за кормой острова Пальмовые, Хинчинбрук, Иннисфейл…

На отрезке Таунсвилл — Кэрнс погода стала выравниваться. Я входила в южную зону пассата. Ветер почти не менял направления, но его скорость из-за близости суши сильно колебалась. Особенно пассат нервничал вблизи высоких островов и возвышений на берегу. Днем было солнечно, но уже стали появляться низкие серые тучки, шедшие в сторону суши, с мимолетными дождями, основательно снижавшими видимость. Нужно было непрерывно караулить на палубе, часто выручать авторулевого. Курсы на картах давались с трогательной точностью и так же точно требовалось их соблюдать. Ночи были ясные, звездные, а луна служила даровой лампой.

На третий день плавания я достигла к вечеру острова Фицрой, который находился почти у входа в Кэрнс. Но к порту вел фарватер через очень мелкий залив, почти полностью осыхающий при малой воде. Фарватер был прилично, для Квинсленда, обозначен, но мне не хотелось искать ночью тоненькие белые столбики с тусклыми огнями. При вхождении в порт хватало дел и без того. С якорного места у Фицроя кто-то призывно сигналил фонариком, но я при свете луны подошла к другому месту — в Миссьон-Бей и, найдя нужную глубину, бросила якорь. Стоянка вроде спокойная, дно илистое, можно безопасно спать.

Утром направилась в сторону порта. Ветер изменил направление, дул с берега, так что я тащилась по фарватеру короткими галсами против сильного речного течения. Пришвартоваться оказалось негде — все палы были заняты. Впрочем, я не считала это большим несчастьем — перспектива грести на плоту через широкую реку и, как потом выяснилось, при сильном ветре, была малозаманчивой. Я выбрала большую зеленую яхту, которая была пришвартована к борту еще более крупного судна, стоявшего возле главного причала. Получив согласие экипажа, быстро пришвартовалась к зеленому «Спектруму», яхте из Брисбена.

Стоянка оказалась для меня удобной и очень приятной. Портовые власти предоставили яхтсменам, что могли. Душевыми, построенными для портовых рабочих, мы могли пользоваться после полудня. Это был один общий зал с кабинками без дверей, расположенными вдоль стен. При вынужденном совместном купании каждый завешивал вход в кабинку тем, что имел. Кроме того, негласный этикет предписывал подтверждать сам факт купания громким пением. До позднего вечера в зале раздавались радостные вопли любителей чистоты. Вода в душах была холодной, поэтому никому не угрожало пропеть или прослушать целую оперу.

Однако я не хотела медлить с выходом, понимая, что дальше плыть будет труднее. От Кэрнса до Куктауна и далее коралловые рифы располагаются близко к берегу. С навигационными знаками уже сейчас было довольно проблематично, напрасно ожидать лучшего. При экипаже в одну персону нужно было отказаться от плавания ночью, а это означало, что меня ждало впереди несколько десятков стоянок. Я начинала тосковать по открытому океану.