«Аврора», Андромеда, Маколонгва…

«Аврора», Андромеда, Маколонгва…

Отличные условия плавания после выхода из Порт-Луи уменьшили мои претензии к пассату за последний месяц. Уже в полдень установился восточно- юго-восточный ветер — ровный и свежий. Я плыла на юго-запад параллельно далеким берегам Мадагаскара. Вечером связалась с Гдыней-Радио. Появился у меня и новый собеседник — польское судно «Варшавский университет». Утром в тумане я увидела остров Реюньон — путь в сторону Африки был открыт настежь. Если верить теории и статистике, то пассат должен сопровождать меня вплоть до 30° южной широты, но я не надеялась, что мне так сильно повезет: после 27° он на всех трех океанах превращался в переменные ветры — мерзкие, норовистые, чередующиеся со штилями с мертвой зыбью. Последнюю я особенно не любила: мотала яхтой, обременяя мачту и такелаж дополнительной динамической нагрузкой. А «Мазурке» ведь еще нужно плыть добрую пару тысяч миль.

Однако на этом этапе плавания я ожидала осложнений в виде судов и течений. Мне предстояло пересекать Мозамбикский пролив с его течением, которое обросло легендами и, к сожалению, не очень лестными фактами. Яхты похитрее шли с Маврикия прямо на Кейптаун, окружая большой дугой южный конец Африки. Правда, рисковали встретиться с циклонами, но зато их достигали только остатки течения, которое на больших широтах шуровало вдоль берегов со скоростью, не безразличной даже для судов покрупнее. Поскольку в плане моего путешествия значился Дурбан, я решила большой дугой обойти Мадагаскар: близкое соседство большой массы суши с наветренной стороны океана «нервирует» ветер и погоду. Но когда-то мне все же придется приблизиться к берегам Африки. Целевой точкой выбрала маяк на Тугеле, который находится намного севернее Дурбана, и можно было рассчитывать, что течение не отнесет «Мазурку» слишком далеко на юг. Приближение к африканскому берегу означало плавание по очень оживленной судоходной трассе. Я надеялась, что путь от Тугелы до Дурбана окажется не очень длинным, поэтому решила все это время просто нести вахту на палубе — другого способа защиты от судов еще не придумала.

До конца ноября я быстро и удобно спускалась к югу. Светило солнце, ветер в бакштаг позволял делать хорошие пробеги. Состояние моря было умеренным, и волны, шедшие с кормы, не мешали «Мазурке». Далекий Мадагаскар иногда переманивал ветер к себе, но я не особенно протестовала, поскольку одновременно он несколько разглаживал волны. Вечера посвящались самому приятному занятию — радиосвязи. Прежде всего с Гдыней, затем с «Варшавским университетом». Он стал частным метеобюро «Мазурки»: я могла принимать только в 100–150 км от берега, поэтому польское судно ловило прогнозы, передаваемые Кейптауном для территории Дурбана, и сообщало их мне. Мы говорили не только о ветрах и состоянии моря. «Варшавский университет» ежедневно информировал меня о местоположении циклона «Аврора», который вел себя очень странно, совсем не по правилам. Первые пять дней он спускался к югу вплоть до 20° южной широты, затем направился на запад — прямехонько по параллели. К тому же был зловредным: мало того, что вызывал сильное волнение, так еще передвигался в два раза быстрее «Мазурки». Если циклон выберет своей целью южную оконечность, то может состояться наша встреча, что крайне огорчало мазуркино метеобюро и меня. А я-то думала, что вопрос о циклоне уже отошел к истории рейса. Однако в итоге «Аврора» оказалась очень порядочной: «разбила себе голову» на северном берегу Мадагаскара в момент, когда «Каурка» обходила южный.

На «Варшавском университете» решалась еще одна важная проблема: относить меня к абсолютной морской язычнице или нет? Все же было признано, что при прохождении экватора в июле прошлого года мое крещение было неполным и его необходимо повторить в более широком кругу — на палубе их судна, заочно. Я не стала возражать: коллегиальное решение более правомочно и больше нравится власти, т. е. Нептуну. Экипаж сам выбрал мне новое имя, поскольку у меня на этот счет не было никаких предложений. До крещения меня звали ужасно противно — Маколонгва, затем морской владыка сменил это имя на Андромеду. Свидетельство Нептуна решили доставить мне домой после возвращения судна из рейса в феврале. Счастливцы, в феврале должны быть в Польше… Так неожиданно осложнились в океане мои анкетные данные: если моя девичья фамилия Маколонгва, то какая же морская — пилот Пиркс или Андромеда? Или Пиркс-Андромеда? А как быть с графой, касающейся изменения фамилии? Решила до окончательного выяснения этих вопросов отсылать всех заинтересованных к капитану «Варшавского университета», тем более что Альбатрос пророчил: объясняться мне все равно придется…

С новыми крестными отцами я распрощалась первого декабря — мы уже так далеко разошлись, что связь прекратилась. «Варшавский университет» забрал с собой и пассат. Два дня течение подбрасывало по 60 миль в сутки. Второго декабря я вошла в Мозамбикский пролив. На 28° южной широты слегка поддувало с севера и северо-запада. Штили чередовались с сильными ветрами, которые будоражили море в течение нескольких часов и оставляли мертвую зыбь. Бедная «Мазурка» обрывала гики и паруса и беспомощно качалась на разных курсах. Потом ветер возвращался, часок дул в одном направлении, вдруг перескакивал на другое и исчезал. И снова мертвая зыбь трясла яхту несколько часов. Во время штормов на поверхность выскакивали из воды огромные тунцы и чуть поменьше золотистые скумбрии, словно хотели проверить, что делается на белом свете.

В воскресенье, 4 декабря, с полуночи пошли одна за другой бури с громом и молниями, а на горизонте в стороне африканского берега стояли наготове следующие. Короткие ливни заслоняли весь мир, видимость упала до нуля. Ветер сделал два полных оборота вокруг розы ветров. Я плыла то в бейдевинд, то в бакштаг, иногда в полветра обоими галсами. Тем не менее — все время в нужном мне западном направлении. После бурь наступило абсолютное затишье, а мертвая зыбь заставляла меня еще спускать паруса и гик, поскольку я сомневалась, что алюминиевое литье и струнные фалы выдержат такое дерганье. С первыми дуновениями юго-западного ветра я убежала на 27° южной широты. Всего несколько десятков миль на север — и все переменилось — ровный ветер и солнечная сухая погода позволяли плыть все в том же западном направлении, но без нервотрепки. Насладиться широтами с переменными ветрами я еще успею — ведь Дурбан лежит на широте 30°.

Но через три дня плавание кончилось, и опять я была вынуждена спускаться к югу. Берег был уже близко — появились суда. И сон нужно было отложить до лучших времен: сновать между судами при слабых ветрах, с течениями или без них, можно было только неся круглосуточную вахту на палубе. До Дурбана оставалось 220 миль. 8 декабря по моей просьбе Гдыня передала указания, что мне принимать, чтобы не спать. Мне уже случалось засыпать в кокпите, что обычно заканчивалось приземлением на палубе и мгновенным пробуждением. А сейчас прекращать бодрствование нельзя было ни на минуту. Я даже позавидовала тем, кто страдает бессонницей.

Полуторасуточный солнечный штиль прервали пришедшие со стороны суши тучи с ветром. Я зарифила грот и убрала геную, однако через два часа все пришлось вернуть обратно — снова наступил обременительный штиль и появилось встречное течение. Опять я делала десятки поворотов, чтобы, по крайней мере, стать носом в нужную сторону. Меняла курс относительно ветра, меняла паруса. Пожалела, что не поплыла прямо в Кейптаун — на юге встретила, может быть, слишком сильные ветры, но с ними я хоть знала, что делать, не то что со штилями.

С наступлением темноты на траверзе загорелся маяк на Тугеле. Мир сразу стал прекраснее, тем более, что подул небольшой ветер. До Дурбана оставалось всего 60 миль, правда, против ветра. Было 9 декабря.

Оставшиеся мили оказались исключительно длинными и никак не сокращались, несмотря на оптимистические прогнозы для прибрежной зоны между Ист-Лондоном и рекой Мапуто. Статистика и прогнозы обещали преобладание переменных слабеньких ветров и встречные сильные течения. В результате действий перечисленных факторов я целый день и следующую ночь стояла на разных курсах, хорошо, если носом на юг. Разглядывала африканский берег и бесчисленные суда, которые шли близко к суше, почти по пляжу. Можно было также изучать влияние течения на яхту. Вообще-то следовало сесть за руль — авторулевой часто был беспомощен, устанавливал яхту боком к течению, а оно не давало ходу. Только мое вмешательство меняло ситуацию. О сне не могло быть и речи даже днем.

Всю ночь я увертывалась от судов. Утром пришел ветер со стороны суши. Еще раз сменила тактику: подошла туда, где плыли суда, т. е. почти к пляжу, и круто в бейдевинд начала продвигаться вдоль зеленых холмов. Плавание на прибойной волне нервировало — в любой момент заламывающиеся гребни могли подтолкнуть яхту еще ближе к берегу. Однако спокойное море не тормозило бег «Мазурки».

После захода солнца на берегу зажглись тысячи огней. В это же время с моря стали быстро приближаться низкие растрепанные тучи. В пожарном темпе спустила грот — нужно было немедленно отойти от берега, если я не хотела прогуляться вместе с юго-восточным штормом по пляжу. «Мазурка» медленно, очень медленно, повернулась с ветром, генуя заработала на другом галсе. Я стала уходить в безопасную сторону — в открытый океан. Теперь осталось еще зарифить грот и сменить передний парус, чтобы сохранить полную маневренность и достаточную скорость, если придется увертываться от судов.

Штормовой ветер с проливным дождем ударил внезапно и молниеносно поднял крутую короткую волну. Видимость резко упала. Я осталась в кокпите и галсировала между судами и берегом, стараясь не подходить к стосаженной изобате, где течение было наиболее интенсивным, и не выходить за пределы безопасной глубины возле берега. Ночь была странного цвета — рыжая. В стороне Дурбана молнии освещали все небо, казалось, что горит большая часть города. Я чувствовала себя исключительно скверно. К усталости из-за отсутствия сна в последние трое суток прибавилось напряжение от непрекращающейся игры «в кошки и мышки» с судами и берегом. К тому же течение стало встречным и мешало при поворотах, хотя я галсировала практически на месте, так как после каждого поворота видела один и тот же ряд затуманенных огней на траверзе.

Рыжую ночь сменило пасмурное утро 12 декабря. Уже двое суток я плыла эти несчастные 60 миль, а Дурбана все не было. Ветер ослаб и снова подул с суши. Скорее силой, чем по доброй воле, заставила себя сменить еще раз паруса на большие — не оставаться же мне до конца жизни между Тугелой и Дурбаном. До порта было 20 миль. Снова галсировала почти по пляжу. На расстоянии броска камня до берега волн почти не было, зато было встречное течение. В 14.00 из-за очередного мыска на горизонте показался Блюфф — высокий пригорок у основания восточного волнолома. На берегу виднелся белый прутик маяка Умхаланга-Рокс. От него до входа в порт между волноломами было пять миль. Еще в Таиохаэ Тони мне рассказывал, что в детстве доплывал от пляжа в Дурбане до судов, стоявших на рейде. Эти суда я уже тоже видела.

Ветер стих совершенно. Включила двигатель и медленно шла против течения. На подходе к Дурбану на территории Наталь-Роуд течение всегда встречное — более слабое в приливы и посильнее в отливы, поскольку больше ощущалось течение реки, на которой стоит город. Стало тепло, даже жарко. На горизонте со стороны моря опять появились знакомые мне со вчерашнего дня высокие кучевые облака, синие снизу. Началось соревнование «Мазурки» с тучами: я надеялась успеть дойти до порта, прежде чем с востока ударит шторм с дождем. Однако не успела, на траверзе маяка ветер в течение минуты усилился до 35 узлов, хлынул дождь. Выключила авторулевой и управляла яхтой вручную: от маяка до траверза Блюфф — полмили и поворот, от Блюффа до маяка — полмили и поворот. Яхта лежала в фотогеничном наклоне — несла слишком много парусов. Штормовать с генуей не следовало бы, но только так я могла противостоять течению и не разрешить шторму отпихнуть яхту от входа в порт. Мне все стало безразлично, я просто превратилась в автомат для галсирования, была уже только частью «Мазурки». Через час течение настолько усилилось, что при прохождении линии ветра я была вынуждена помогать на повороте двигателем. Яхта стояла на месте, сдерживаемая течением. Сквозь ливень я видела слабый огонь маяка на расстоянии всего двух кабельтовых, а с другой стороны — почти горизонтальную стену дождя. Сознание вроде бы подсказывало отойти в океан, но за меня думала «Мазурка» и боролась за то, чтобы не дать выдуть себя с порога порта — нашей с ней цели.

Ветер кончился так же внезапно, как и начался. Видимость стала кристальной. Маяк почти исчез в массе огней на берегу. Битва за удержание позиции продолжалась три часа. Я плыла прямо на отлично видимые портовые волноломы. Минуту благоразумно размышляла, как среди ночи найти место в этой огромной гавани. Потом беспечно решила, что позабочусь об этом, когда войду. Еще подумав, подняла кормовой флаг, желтый не захотела доставать, понадеялась, что до утра и так никто не заметит моего прихода. Однако я недооценила бдительность пограничных властей. Войдя между волноломами, я спустила паруса и стала медленно продвигаться с помощью двигателя. Вдруг мощный прожектор осветил корпус, потом корму. Счастье, что свет не попал в глаза, иначе я перекувырнулась бы за рулем в узком проходе. Спросили через рупор:

— Откуда плывешь?

— С Маврикия.

— Плыви за нами.

Небольшая моторка с надписью «Полиция» подошла к борту.

— Отведем тебя на карантинный буй. Утром придет кто-нибудь на досмотр. Какая у тебя скорость?

— Могу идти четыре узла.

— Добро, едем.

Только пройдя волноломы, я увидела, насколько оптимистичным было мое решение найти место самой. Гавань была огромной и невероятно переполненной. Моторка остановилась возле большого бетонного буя; один из полицейских вскочил на него, подал швартов и заложил на утку. Я на всякий случай подала еще свой — всегда больше верю собственному снаряжению. Полицейский спросил:

— Ты одна на яхте? Может быть, тебе что нужно, охотно поможем. Может, хочешь что-нибудь поесть?

Запасов на «Мазурке» хватило бы еще на две недели. В этот момент мне хотелось только спать, но слово «еда» напомнило, что я очень голодна. Особенно хотелось хлеба с маслом. Масло у меня было, хлеб, как всегда в море, заменяли бисквиты. Неуверенно, учитывая позднее время и мундир собеседника, я сказала:

— Съела бы кусочек хлеба — свежего, горячего.

— Порядок. Только заполни этот бланк, и мы сразу поедем за хлебом.

Бланк как бланк. Каждая власть хотела, чтобы я что-нибудь вписывала и подписывала. Переписала корявыми буквами — после трудов перед входом в порт у меня болели руки — некоторые данные из паспорта, отдала бланк на моторку. Она уехала. Я, конечно, не поверила в сказочку о хлебе: чтобы привезли свежий хлеб в полночь, да еще полицейские? Начала убирать на палубе, потом повозилась немного в каюте. Пока лениво размышляла, съесть что-нибудь или сразу лезть в спальный мешок, услышала крик снаружи:

— «Мазурка», вылезай на палубу, привезли хлеб!

Мне подали прямо в руки буханку свежего душистого хлеба.

— Приятного аппетита и спокойной ночи. Счастливой стоянки в Дурбане.

Все же я сперва поела — хлеб был великолепный.