Большой Барьерный риф

Большой Барьерный риф

Позади осталась уже добрая половина пути по Рифу, а плавание всерьез начиналось только сейчас. Я надеялась проскочить от Кэрнса до Куктауна за сутки, но этому помешал пассат. Ветер отражался от высоких берегов и создавал сильные помехи. Прогноз погоды заставил меня искать на ночь убежище возле островов Лоу, к которым я подходила прямо против рыжего солнца. Об этом якорном месте я располагала достаточными сведениями, подход облегчал высокий маяк. Там уже стояли два небольших траулера, потом подошли еще две яхты — «Франда II» и «Илла», обе новозеландские. Я провела с экипажами обеих яхт два чудесных вечера. Другие суда задержал в пути пассатный шторм.

Якорное место было отличное — якорь держался словно замурованный. Риф, соединяющий два острова, успешно сдерживал напор волн. Однако низкие мангровые деревья и редкие пальмы совершенно не защищали от ветра и он гулял над палубой без малейших преград. Перед Куктауном было еще одно такое же место — возле острова Хоп, к которому я и направилась, надеясь достичь его до наступления темноты. Однако в течение всего дня ветер был слабеньким и до острова я добралась лишь перед самым заходом солнца. Не рискнула искать вход в глубоком проливе между рифами — ошибка на метр могла стоить посадки на один из них. Поплыла дальше — в сторону мыса Арчер-Пойнт, но уже при усиливающемся ветре. Единственным местом, где можно было приютиться до Куктауна, оказался маленький заливчик за мысом, вход в который указывал освещаемый створ. До якорного места я добралась в полной темноте. И сразу же поняла, насколько предыдущая стоянка была спокойнее и удобнее. С высоких гор и мыса ветер обрушивался на воду с силой шторма, прибрежные водовороты кружили яхту во все стороны. Я трижды бросала якорь, пока он не зацепился прочно за грунт. На всякий случай приготовила второй якорь с канатом и цепью. Всю ночь помогала «Каурке» двигателем удерживать нос по ветру и держала наготове паруса. Меня беспокоила близость скал с подветренной стороны. Я понимала, что если якорь сорвется, то на отход от берега у меня будут считанные минуты.

На рассвете попыталась удрать с этого наветренного места в более спокойное, как я думала, — в порт Куктаун. Я уже заметила, что перед восходом солнца пассат наименее активен. Однако не успела. Пока поднимала якорь, орудуя носовой и фаловой лебедками, ветер усилился. Я не смогла вытянуть яхту при таком сильном ветре и течении, а вырывать якорь двигателем побоялась — было бы жаль потерять такой надежный элемент моего оборудования. Весь день делала жалкие попытки вырвать якорь, но безрезультатно. Настала ночь, которая ничем не отличалась от предыдущей. Только от постоянной вахты на палубе у меня стало двоиться в глазах.

Я затаилась до момента, когда чуть забрезжило. Ветер ослаб до пяти баллов, налезло полно дождевых туч, начало капать. Целый час я работала попеременно в двух местах на двух лебедках, выбирая цепь и канат. В шесть утра была свободна. Ветер опять окреп, пошел дождь, видимость уменьшилась до мили. Я знала, что перед Куктауном лежит риф Губбинс, хорошо оборудованный дневными знаками и локаторами. Высмотрела эти знаки на воде, потом увидала высокий холм, рядом с которым находилось устье реки Индерв, где был расположен Куктаун. С трудом разглядела в бурлящей воде один красный и два черных шара, громко названных фарватерными буями. Створов не было видно, но зато я увидела «Франду II» — она прошла в сторону якорного места. На этот раз я бросила якорь с облегчением — все-таки была в порту, место для которого выбрал сам капитан Кук.

Когда-то Куктаун был самым населенным местом в северном Квинсленде. Открытие золота на реке Палмер привлекло сюда множество людей — население города выросло до пятидесяти тысяч. В нем построили десятки отелей, ресторанов, банков, железную дорогу. Но кончилось золото, кончился и город. «Мазурка» стояла в деревеньке с населением в пятьсот человек.

Глубокий антициклон над Большим Австралийским заливом превратил побережье северного Квинсленда в невероятно ветреное место. Несколько дней между Кэрнсом и Торресовым проливом держался шторм. Обрушивающиеся с близлежащих гор ветры пытались сорвать яхты с якорей. Я не раз обсуждала с экипажами «Франды II» и «Спектрума» вопрос о том, правильно ли знаменитый Кук выбрал место для порта. Правда, большого выбора у него и не было: от рифа, где разбился «Индерв», ближе всего было тянуть его гребными лодками до устья реки. Рядом росло достаточно леса для ремонта судна, а пресную воду доставляла река. На ее берегу сейчас стоит небольшой памятник, увековечивший место высадки Кука в Австралии.

Порт был тихий, почти мертвый — в нем стояло несколько рыболовных катеров и яхт. Большим судам сюда нечего было заходить, да они и не смогли бы этого сделать. В эту сумасшедшую погоду уже появились первые жертвы. Об этом сообщил начальник полиции Рэй. В Квинсленде полиция становится координационным центром во время угрожающего положения. С мористой стороны Большого Барьерного рифа была обнаружена яхта, лежавшая вверх дном. Экипаж нашли только через шесть дней на одном из островков в крайне тяжелом состоянии. Затем поступило сообщение о красной яхте-призраке, дрейфующей без экипажа вдоль побережья. Все это нервировало, и я старалась как можно подробнее расспросить рыбаков о дальнейшем пути, особенно о якорных местах. Рыбаки на все смотрели проще и обычно при ветре более четырех баллов уходили с лова — якобы переставала брать рыба. Поэтому в Куктауне всегда было полно рыболовных катеров, что, впрочем, не огорчало ни экипажи, ни местных продавцов пива.

После выхода из Куктауна у меня начался новый этап плавания — под знаком якоря. Ежедневно побудка на «Мазурке» наступала до рассвета, так как в путь необходимо было отправляться с восходом солнца. Для этого имелись две существенные причины. Во-первых, до захода требовалось достичь очередного якорного места: раз проигранная гонка со временем у острова Хоп и поиск стоянки в темноте у мыса Арчер-Пойнт научили меня не пренебрегать этой проблемой. Во-вторых, на рассвете пассат был самым слабым и именно в это время операция снятия с якоря становилась реальной. На всякий случай я всегда приготавливала паруса и включала двигатель и только после этого начинала тянуть якорный канат. В зависимости от глубины приходилось вытягивать от десяти до сорока метров. Больше всего хлопот доставляла цепь, вставленная между канатом и якорем. Она образовывала на барабане лебедки замысловатые узлы, норовила покалечить руки и ноги, хотя я всегда одевалась и обувалась. Решающим был момент отрыва якоря от дна. С этой минуты надлежало действовать в молниеносном темпе: тотчас же втянуть тяжеленную штуку на барабан, заклинить цепь, уложить оставшийся кусок красивыми витками, свернуть и обезопасить десятки метров якорного каната, поставить паруса, установить подруливающее устройство и лечь на курс в сторону ближайшего навигационного знака. Обычно якорные места были маленькими, всегда вблизи берега и коралловых рифов, и затянувшийся дрейф мог бы кончиться наездом на одно из этих неприятных навигационных препятствий.

За курсом нужно было следить очень тщательно, как и за каждым рифом и островком, мимо которых я проходила. После Куктауна островков стало намного меньше, скорее, это были заросшие атоллы, окруженные намного превосходящими их по размерам подводными рифами. Зато количество самих рифов значительно увеличилось. Более благожелательные из них выставляли при малой воде кусочек себя в виде песчаной косы, менее благожелательные ждали под водой навигационного просчета. Этого я делать не хотела и, сидя на рубке с картой, наблюдала за курсом «Мазурки» и местностью. Однако с видимостью было неважно: пассат приносил короткие интенсивные дожди, которые заслоняли весь свет. Именно в таких условиях я встретилась нос к носу с судном в воротцах между двумя островками: они были, разумеется, прекрасно обозначены и разрисованы… на карте. Я же не видела ни судна, ни знаков, ни островков, хотя был полдень.

Такое занимательное, полное неожиданностей плавание продолжалось по десять часов в сутки. Ветер тоже любил побаловаться: от умеренного перескакивал к штормовому, потом исчезал, начинал капризничать, меняя направление, и снова ударял с силой. К середине дня он крепчал основательно, а перед заходом солнца начинал стихать, с тем чтобы вечером и ночью до самого рассвета закрыться на переучет. В открытом океане это было бы прекрасное плавание. В Рифе же я чувствовала себя словно в кастрюле с овощным супом, с той лишь разницей, что кораллы были намного тверже морковки.

Кульминационным моментом такого беспокойного дня являлся подход к якорному месту, что каждый раз было для меня головоломкой. Я скоро приспособилась к тому, что сильный пассат с кормы превращался в шторм противоположного направления. Главная задача заключалась в том, чтобы выбрать наиболее подходящее место для стоянки. Оно должно было быть максимально близко к берегу или рифу, чтобы служить призрачной защитой от ветра, но при этом не должна была возникать опасность наезда на них. Кроме того, такая близость должна была защищать от действия волн, заламывающихся на концах препятствия, и одновременно не мешать маневрированию и обеспечению достаточной глубины при поворотах яхты под влиянием сильных приливно-отливных течений. Найти место, удовлетворяющее всем этим требованиям, удавалось не всегда, тем более, что маневрировать приходилось в ограниченном пространстве и при сильном ветре.

Выбрав наконец подходящее место, я бросала якорь. Тотчас же готовила паруса для постановки, много раз проверяла, как держит якорь, регулировала длину якорных канатов: яхта должна была быть готова в любой момент к сиюминутному отходу. Затем разрабатывала трассу на следующий день, выбирала пункт назначения и была свободна. Обычно это был уже поздний вечер. Теперь можно было поесть, попить и отправляться спать. Якорные места давали весьма иллюзорную защиту. Если островки были низенькие, то ветер гулял по палубе, если высокие, то обрушивался на воду со скоростью, намного большей, чем на открытых пространствах.

Довольно удобно было стоять в период отлива, хотя у меня замирало сердце при мысли о том, какое сильное течение ставит яхту перпендикулярно якорному канату. А во время приливов вода вокруг корпуса начинала кипеть: встреча приливных волн с ветровыми взбалтывала море до белизны. Это плавание в миске с рифами было весьма далеким от океанического комфорта. В открытом океане все было логично, все определялось теми или иными метеоусловиями. Водная пустыня была равнодушна и великолепна. А тут — выжженный солнцем серый безлюдный берег по левому борту и желтые клочки по правому производили угнетающее впечатление. Земля — место для человека, и отсутствие на ней следов его деятельности было неестественно и пугало. Я решительно не годилась в первооткрыватели и исследователи.

После Куктауна первая стоянка была за мысом Флаттери. Отсюда Австралия вывозит песок на экспорт. Большие суда стоят здесь на рейде, а маленькие, странные на вид баржи, подвозят к ним груз и возвращаются к миниатюрной набережной. Кроме нее и песчаного карьера практически больше ничего нет. Все население — вроде бы 15 человек. В восточной части заливчика — якорное место для яхт и рыболовных катеров. Катера прячутся тут от непогоды, а экипажи отсыпаются. На ночь они уходят в море, а с восходом солнца возвращаются. Флаттери — высокий, покрытый лесом мыс. Осадка не позволила мне бросить якорь неподалеку от большого пляжа, где стояли катера и на меня дуло так, словно неподалеку работал компрессор. Но зато на этом песчаном карьере мне была передана из Польши телеграмма, которая не застала меня в Куктауне. Я тотчас же выкинула из памяти все свои претензии к почте Квинсленда.

Следующая стоянка была за островом Ховик. Путь к нему проходил мимо островка Кокет, где было также неплохое якорное место. Но останавливаться возле него я не хотела — совсем недавно здесь разыгралась трагедия. Трое яхтсменов в шторм разбили яхту на рифах, и шесть дней штормовой пассат и течение носили их на маленьком тузике, пока не прибили к этому островку. Тут они нашли речушку с пресной водой и больше ничего. Самый молодой из них был поражен ядом какого-то моллюска. Его отец, в полном отчаянии, совершил, вероятно, варварский для цивилизованного человека поступок — вывел из строя маяк. Но это был единственный способ привлечь внимание к островку. Действительно, уже первое проходившее вблизи судно передало предостережение остальным, что маяк Кокет не горит. На следующий день к островку подошло маленькое суденышко, чтобы выяснить причину аварии маяка. Оно подобрало потерпевших крушение, однако сняться с якоря ему помешал штормовой пассат. С судна передали сообщение в Канберру, и ближайшее на трассе судно направилось к Кокет. Яхтсменов перенесли на это судно, и оно с максимальной скоростью направилось в Брисбен. Но парня уже спасти не успели.

Ховик — большой остров континентального происхождения, средней высоты, обросший рифами. Я шла в полуметре от них и досыта налюбовалась их видом вблизи, который наполнил меня решимостью сделать все, чтобы моя «Каурка» здесь не пострадала. Якорное место оказалось глубоким и сверх ожидания удобным, мешала лишь близость фарватера. Хотя я зажгла огонь, тем не менее все время проверяла длину якорного каната в опасении, что какое-нибудь судно налезет на корму. На рассвете, вытянув на палубу сорок метров каната, восемь метров цепи и якорь весом в двадцать килограммов, я покинула Ховик без сожаления. Как, впрочем, миновала и Батерст-Бей, в котором когда-то, еще в конце прошлого века, мартовский ураган уничтожил целую флотилию люггеров с экипажами, а также другие островки. Я, правда, ураганов могла не опасаться — плыла в июле.

Решила остановиться между островами Флиндерс. Едва я успела бросить якорь, как услышала, что радио Таунсвилла требует сообщить, жив ли экипаж «Мазурки». По установившейся практике все малые суда были обязаны во время плавания по Рифу, особенно в его северной части, ежедневно сообщать свои координаты ближайшей береговой станции. Если от яхты или катера не было вестей три дня, то полиция начинала поиск. Я совсем забыла об этой элементарной обязанности, занятая слаломом между островами и рифами. Быстро передала о себе все сведения. А в душе был очень приятно, что кто-то заботится о таких маленьких и малозначащих судах.

Рыбаки из Куктауна советовали мне после островов Флиндерс идти в направлении острова Баркит. Этот день плавания оказался единственным, полностью соответствующим рекламным буклетам об австралийском рифе. Было тепло, светило солнце, на голубом небе сидели симпатичные белые барашки, отражаясь в голубой воде. Дул ровный умеренный пассат, к вечеру он даже несколько ослаб и до острова я доплыла уже при последних его дуновениях. От заходящего солнца, светившего мне в спину, все стало розовым. Остров, покрытый деревьями, почти целиком выступал из воды, высотой был не больше мачты «Мазурки». Словом, навигационная мечта в этой акватории. На якорном месте стояло множество катеров, нашлись знакомые из Кэрнса. Мне подарили на ужин огромную свежую рыбу. Рыбаки предсказывали на ближайшие дни хорошую погоду. Еще в Куктауне мне говорили, что после мыса Флаттери пассат должен быть более ровным.

На рассвете «Каурка» на полных парусах направилась дальше на север — мне хотелось как можно скорее пройти внутренний фарватер Большого Барьерного рифа. Очередное якорное место за островом Моррис оказалось совершенно безлюдным. У меня не возникало желания осматривать этот плоский островок, заросший одичавшим сизалем, с единственной высокой пальмой. Тем более, что на палубе, кроме Альбатроса, оставить было некого, а сильное течение и крепнущий ветер не обещали очень спокойной ночи.

Утром вместо завтрака снова нужно было вырывать якорь. Он как-то странно сопротивлялся, но явно не из-за грунта — просто я совсем обессилила. Здравый смысл подсказывал мне, что нужно остановиться и отдохнуть. Но он же одновременно и подгонял меня. Стоянки за островками с переменными ветрами и так не давали возможности отключиться полностью. Этакий крутящийся на воде дом отдыха с ежечасной проверкой его адреса гораздо больше заставлял нервничать, чем плавание вперед. Стоянка являлась фактически отступлением, а путь на север приближал к открытому океану, которого я не могла дождаться.

Якорное место за островом Найт было подробно описано в большой и малой лоциях. Большая содержала указания только для больших судов, малая предназначалась для яхтсменов, ее составил яхтсмен-австралиец, который много лет плавал по Рифу. Подробное описание этого острова прислал мне также муж в письме в Таунсвилл. Подход к нему был труден — лежал близко к берегу с его подветренной стороны и западнее фарватера. Несколько сот миль, пройденных по Рифу, сделали меня чувствительной к таким вроде бы незначительным тонкостям. К островам, расположенным как Найт, лучше всего подходить утром — тогда хорошо видны подводные образования кораллов. Если подходить после полудня, то полезно вести постоянное наблюдение с большой высоты. Бежевая окраска воды означает, что риф лежит в нескольких сантиметрах под водой. С палубы «Мазурки» бежевый цвет я видела против солнца на расстоянии нескольких метров.

Остров был большим, полностью заросшим мангровыми деревьями. Здесь обитали тысячи маленьких птичек, ужасно шумных после захода солнца. Они устраивали себе на острове спальню, а утром возвращались к своим занятиям на ближайший берег. На якорном месте находился еще один рыболовный катер, экипаж которого состоял из пожилой пары и студента из Новой Зеландии. Пообщаться удалось только с ним. Шкипер был неразговорчив, вероятно, принадлежал к тому редкому сорту людей моря, которые считали яхты и яхтсменов дармоедами и помехой на воде. Надутое соседство выехало на ночь тралить.

С восходом солнца «Мазурка», петляя между небольшими образованиями кораллов, расположенными к северу от острова, выбралась на фарватер. Слева на горизонте были видны округлые холмы мыса Дирекшен. Справа по траверзу еще светил маяк на рифе Уотервитч. Пассат перешел к восточному направлению. Под гротом и генуей я плыла в полветра к самому узкому месту фарватера возле острова Чапмен. Именно здесь «Каурку» нагнало большое судно. Вообще, суда встречались на этой трассе нечасто — в среднем одно в сутки. Среднестатистическое судно этого дня непременно должно было застать меня в узкости. На корме развивался японский флаг. Судно вежливо подождало, пока «Мазурка» миновала траверз маяка, и только после этого пошло вперед. Примерно час служило мне проводником, потом исчезло за мысом. Поскольку «Мазурка» плыла только днем, суда были приятным явлением — служили прекрасным дополнительным ориентиром фарватера. Часто они были выше стационарных знаков и их можно было увидеть намного раньше. Я не имела бы ничего против, если бы суда шли гуськом, одно за другим, только не в этом месте. Дальше начиналась большая вода. У острова Ресторейшен я спустила грот и на фордевинд поплыла прямо ко входу в залив Веймоут. Обойдя еще остров Рокки, увидела предпоследний порт на восточном побережье.

Портленд-Роудс показался мне исключительно красивым. Разумеется, ничего общего с обычным портом он не имел — единственным удобством здесь были остатки деревянного причала. Впрочем, если бы даже причал был в лучшем состоянии, то доступ к нему загораживали коралловые рифы, вдающиеся глубоко в залив. Высокий берег, поросший эвкалиптами и пальмами, был очень зеленым. В зелени пряталось несколько домиков. Микроскопическое селение было моим ровесником, а в молодости имело даже славу маленького портика. Во время второй мировой войны он служил крупной базой американской авиации. После войны в него регулярно ходило одно небольшое судно: портик снабжал своих немногочисленных жителей, а также ближайшую миссию, где жили аборигены. Сейчас от него осталось только сонное малюсенькое селение с пенсионерами. Новая миссия контактировалась с внешним миром через Айрон-Рейндж воздушным путем. Портленд служил якорным местом для яхт и рыболовных катеров.

Бросив якорь, я минуту размышляла, не приготовить ли плот, чтобы высадиться на берег. Мои размышления прервал пожилой пан, подъехавший к борту на тузике. Он назвался Россом Поуп и вручил мне письма. Росс был известной фигурой на побережье Квинсленда — в нескольких местах исполнял обязанности смотрителя маяка. В Портленде был кем-то вроде начальника. В почте оказалось письмо от экипажа польской яхты «Астериас», который был здесь зимой и через Росса передал поздравления для экипажа «Мазурки». Портленд явно был бы одним из самых приятных мест на трассе, если бы не мое все ухудшающееся самочувствие.