4

4

Если читатель обратился к этим страницам прочтя повесть, то он уже так или иначе произнес внутренне свой суд над ней, и я пишу об уроках прошлого вовсе не для того, чтобы переменить этот суд.

Четверть века для труда литератора – огромный срок. Роман «Русский флаг», повести «Пропали без вести» и «Тревожные облака» – начало моей работы в прозе, двадцать пять лет прошло после первой публикации «Тревожных облаков». За эти годы больших успехов добилась наша военная проза, в том числе и авторы книг о сопротивлении народа на землях, захваченных фашистами, в концлагерях или в небывалых условиях ленинградской блокады. Достаточно назвать только несколько книг, таких, как «Каратели» А. Адамовича, «Нагрудный знак – ОСТ». В. Семина, «Блокадная книга» Д. Гранина и А. Адамовича, чтобы ощутить, насколько мы стали богаче.

Но сохраняют свою поэтическую, убеждающую силу и книги, созданные в годы войны или вскоре после нее, несущие на себе печать своего времени. Нам и сегодня интересна «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «Март – апрель» В. Кожевникова, «Звезда» Э. Казакевича, «Непокоренные» Б. Горбатова, не говоря уже о таком шедевре, как «Спутники» В. Пановой. Хотя в последующие годы литература достигла более впечатляющих результатов, глубина и сила ее реализма достигли большего, искренняя романтика тех старых книг действительна.

Возможно, что и я сегодня написал бы своих футболистов суровее, глубже ушел бы в быт, в оккупационную жизнь, драматичнее воплотил бы характеры людей. Можно тешить себя этой мыслью, но как отменить уже выраженную жизнь, людей, персонажей, которые сделались частицей тебя самого?

Вот почему, перечитывая эту давнюю свою книгу, я позволил себе тронуть сегодняшним пером. только стилистику, слова, мелкие подробности.

Среди многих вопросов есть такие, которые возникали едва ли не каждой читательской конференции по «Тревожным облакам». Почему автор избрал форму свободной, беллетризованной, скажем мы, а не строго документальной повести? Зачем изменены имена: вместо Николая Трусевича – Николай Дугин и т. д.? Почему не воздать должное подлинным героям, мертвым и еще живущим, чтобы и художественная литература сохранила их настоящие имена? Ведь в повести «Пропали без вести», написанной за год до «Тревожных облаков», я назвал персонажей – шестерку героев с китокомбината «Подгорный» на о. Парамушире – их собственными именами; зачем же имена футболистов заменены вымышленными?

Здесь есть две стороны, два направления мысли, и одним из них трудно, если не невозможно, командовать. Прежде всего это интуитивный, почти непроизвольный выбор художника. Ведь и «Мексиканец» Джека Лондона основан на подлинном жизненном эпизоде, у героя рассказа было свое имя, но писателя это нисколько не связало, он стремился создать нечто значительное, поднимающее случай до высоты типического, в конечном итоге – всечеловеческого.

Одно дело сказать: тогда-то, в такой-то день и в названном месте случилось нечто заслуживающее почтительного внимания. Вот как это было, говорит очеркист, строго придерживаясь действительных фактов и подробностей, создавая свою поучительную, нужную книгу. Автор же повести или рассказа не всегда держится строгой хронологии и не остается рабом действительных событий. Да и как в художественной прозе обойтись без вымысла: ведь вымышлены диалоги, ход и характер размышлений действующих лиц – вся эта плоть прозы, главный ее пласт, попросту не могут быть документально установлены.

В «Пропали без вести» задача решалась относительно просто: я отыскал своих героев на Камчатке, на Парамушире, во Владивостоке и Темрюке, подолгу говорил с ними, скрупулезно восстановил 82-дневную эпопею зимнего дрейфа катера «Ж-257» на севере Тихого океана, более того – имел возможность показать некоторым из них рукопись повести, так сказать, сверить хронометры – ведь неизбежно возникают недоразумения и несогласия даже у очевидцев, у самих участников событий.

А как быть с теми, кого нет?

Как установить, почему изо всей команды были казнены только Трусевич, Кузьменко, и Клименко?

Спросить у живых, уцелевших?

Я не стал этого делать, узнав от друзей и от того же Григория Липшица, как болезненны для живых такие вопросы: не странно ли – одни заслужили у гитлеровцев кару, другие, выходит, не заслужили? Почему? Отчего смягчилась их участь?

Повесть – как и фильм – сознательно игнорирует этот вопрос, ненужный, некорректный, – ведь этого вопроса не существует для самой истории о футболистах, которым пригрозили казнью, а они, презирая смерть, выиграли.

Какое-то время была надежда, что отыщутся документы, распоряжения гитлеровской комендатуры и они прольют свет на трагические события. Но и сегодня мы не знаем многого из важных, существенных подробностей, без которых не создать строго документальную вещь. Не случайно все писавшие прозу На эту тему использовали жанр свободной повести или рассказа, а если и гримировали их под документальность, то только слегка, поверхностно.

Уход в строгую документальность привел бы к исчезновению из «Тревожных облаков» инженера и тренера Рязанцева, его жены Вали; Седого с его важнейшей психологической темой; Павлика с его взлетом и драмой; Грачева, предателя Савчука и многого другого, неподходящего для строгой документальности. Все эти пласты и ответвления, в которых и урок, и поэзия судеб, и правда характеров оказались бы под запретом, остались бы только факты, сколько их можно было бы отыскать, остался бы очерк о случившемся, конечно же имеющий смысл и значение, но ушли бы тот эмоциональный и образный мир, та образная целостность, к которой неизменно стремишься.

Я был очень обрадован, встретив понимание у того человека, которому бы в пору настаивать на сохранении подлинных имен героев. «Я понимаю, что в киноповести могут и должны быть отступления от документальных событий, – сказала корреспонденту пермской «Звезды» дочь вратаря Николая Трусевича Светлана Трусевич после просмотра фильма «Третий тайм». – И тем не менее я совершенно забыла, что передо мной – актеры. Казалось, в воротах, отбив труднейший мяч, стоит, счастливо улыбаясь, отец, а в атаку, смертельно опасную (за выигрыш фашисты грозили расстрелом), идут его друзья Иван Кузьменко и Алексей Клименко, тоже игроки киевского «Динамо».

Немцы осуществили свою угрозу. После долгих издевательств и пыток они в феврале 1943 года расстреляли всех троих футболистов. Перед расстрелом немецкий офицер не преминул еще раз поглумиться над отцом. Истерзанного, обессилевшего, он заставил его играть с собой в бильярд. Но и в этой короткой схватке на маленьком зеленом поле отец был мужествен. Он выиграл».

Так истина, несомненное событие обрастает легендами, проверка которых едва ли возможна. Казнь отодвигается во времени так далеко, что как бы теряется ее связь с самим матчем, возникает, словно заимствованная из мелодрамы, партия на бильярде – эффектная подробность, но как трудно ее понять, объяснить, а тем более подтвердить документально! Чем дальше уходишь в сторону от главного и несомненного события, реального, но и обладающего гипнотической силой легенды, тем больше рискуешь заплутать в недоказуемом, в «легендах» вторичных и доморощенных. Хочешь оставаться стопроцентным документалистом – и незаметно теряешь ту истину и высокую правду, которая заключена в полутора часах знаменитого матча.

Для меня нет загадки в том, что и Юрий Яновский, художник безошибочного чутья и такта, и многоопытный Михаил Слонимский, и все другие писатели, обращавшиеся к этой теме, предпочли форму свободного повествования.