Мыс Луин

Я совершенно потерял чувство времени. Наблюдая, как исчезает за горизонтом краешек месяца, проверяю, на месте ли Южный Крест. Он напоминает мне натянутую тетиву лука, нацеленного в Млечный Путь. Потом я засыпаю и меня несколько раз будит вой сирены, когда яхта отклоняется от курса более чем на 60°. В этих случаях чаще всего она останавливается. Тогда мне нужно быстро вылезти из спального мешка, бежать в чем есть на палубу, откорректировать это несчастное подруливающее устройство и скоренько вернуться в постель, пока она еще не остыла.

Я даже не замечаю, когда ночь переходит в рассвет. Достаточно того, что можно точно определить этот момент по навигационному альманаху. Но зачем? В море еще ночь, и ее чернота, окрашенная лиловым цветом, — самая красивая из всех красок начинающегося дня. Может, я становлюсь чудаком? На востоке небо краснеет от расписных перистых облаков, на противоположной стороне — неправдоподобная синева. Я дремлю, прислушиваясь краем уха, как резонирует на большой скорости корпус. После всех перипетий хотелось бы снова делать большие суточные пробеги. Но я знаю, что это невозможно: в любую минуту яхта может сойти с линии ветра, и, прежде чем завоет сирена, мне снова придется вскакивать и бежать к кокпиту.

Утром по низкому еще солнцу определяю свое местоположение. На траверзе, в трехстах милях по левому борту, — зловещий мыс Луин, второй, после мыса Доброй Надежды, из трех самых грозных мысов на моем пути.

Барометр ведет себя пока спокойно, погода хорошая. Я принимаюсь за выпечку хлеба, но тесто не подходит, видимо, дрожжи потеряли силу, хотя они и консервированные. Пришлось испечь закал — пригодится на гренки.

Мы идем со скоростью семь узлов. Это более чем хорошо. Я вижу, как на волны, образуемые свежим ветром, накладываются другие — мертвая зыбь. Это и есть знаменитое колебание Большого Австралийского залива. С особым чувством я достаю карту Австралии — бескрайний океан кончился даже на бумаге. Суши не будет видно еще несколько дней. Если верить определенным днем координатам, я приближаюсь к Тасмании, что весьма утешительно. Встречу с мысом Луин отмечаю бутылочкой милеевского меда — одного из лучших напитков.

Барометр слегка дрогнул, и это тотчас же отозвалось в моем сердце погода явно портится. Солнце прячется за толщей темных туч, и лишь кровавые перистые облака поверх них предвещают на завтра ветер. Между тем «Полонез» идет великолепно. Яхта сравнительно спокойно скатывается со склонов больших волн, однако стрелка лага нередко отклоняется почти до упора, показывая десять узлов. За кормой остается на черной воде фосфоресцирующий след, по палубе летят соленые брызги. Это напоминает мне Северную Атлантику. Сколько же прошло времени? И на сколько я постарел! Я лечу на встречу со старым днем и где-то за Новой Зеландией стану на день моложе. Сейчас мои страхи перед туманами Новой Шотландии и льдами Лабрадора кажутся детской забавой. Чтобы представить себе, что такое «ревущие сороковые», вообразим, что Татры вдруг превратились в водяные горы и двинулись на Закопане. Теперь они всегда будут напоминать мне водяные горы Южного океана. Пока что в силу привычки страх вызывают только те волны, что, поднявшись высоко над яхтой, грозят обрушиться на нее.

Навигационная лампочка освещает грязную карту, на которой перекрещиваются курсы прошлых дней и недель. Кое-где обозначена скорость ветра, тут и там стоит слово «шторм». Интересно, что я напишу утром рядом с определенными мной координатами? Выглянув наружу, с удовлетворением отмечаю, что слева от меня — Орион, справа — Южный Крест, оба светятся на своих местах.