МИЛОЕ МЕСТО

МИЛОЕ МЕСТО

Не помню, чтобы в предвоенную пору стадион «Динамо» у нас, юнцов, вызывал какие-либо чувства. Мы торопились к урочному часу, опаздывая, врыва­лись в калитки, теснились и жались на скамьях, а напереживавшись, мчались к метро, когда ждали дела, или не спеша выбирались на прямые аллеи Ленинградского шоссе, где затевали на ходу пылкое обсуждение, и, если до Белорусского вокзала времени нам не хватало, шли дальше, по улице Горького. На стадионе мы проводи­ли час и сорок пять минут, он был для нас местом, где показывают футбол, только и всего.

А после пятилетней разлуки (меня демобилизовали в конце сорок пятого) стадион «Динамо» сделался милым местом, где хотелось бывать, и каждое посеще­ние было приятно проведенным вечером.

Компания наша сохранилась: позврослела, и поре­дела, и пополнилась. Мы рассчитывали время, чтобы избежать гонки и свалок, билетами запасались загодя, находили удовольствие в том, чтобы посидеть пол­часика до начала на еще не заполненной трибуне и ми­нут пятнадцать после окончания, чтобы спокойно вой­ти в метро. Мы по-прежнему ходили на Восточную трибуну, это стало больше чем привычкой. В школь­ные и студенческие времена рублишки были наперечет, разница между пятеркой за билет на «восток» и семью рублями на «запад», не говоря уж о десятке на «юг», кусалась. Теперь можно было не жаться, у всех не стипендии, а зарплата. Однако «востоку» не изменяли, хотя до него от метро огибали весь стадион, хотя в солнечные дни там слепило, а на «западе» была тень, хотя и обзор не тот, что с «юга» или «севера». Случа­лось нам попадать и на другие трибуны, но возвраща­лись на «восток», пренебрежительно морщась: «Нет, там не то».

Мы были убеждены, что на дешевой Восточной трибуне собирается избранная публика, знатоки, кото­рых на мякине не проведешь, сами поигрывающие, свистуны, голубятники (с «востока» после гола взлета­ли белые стаи!), нутром, кожей безобманно чувству­ющие, когда сыграно классно и когда коряво, «закон­но» или «фальшиво». «Восток» задавал тон своими взрывами. Если он торжествовал или негодовал, то не попусту, его невозможно было купить ни дешевкой, ни притворством. Другие трибуны, как нам казалось, ждали приговора «востока» и подстраивались к нему. И побаивались. На «востоке» не церемонились в выра­жениях, мгновенно изобличали пижонов, не знаю­щих игру, и издевались над ними. Там могли схватить­ся врукопашную, но не злобно и не надолго, потому что драчунам не терпелось досмотреть футбол. Там можно было узнать об игроках такое, чего не сыщешь в газетах. И болели по игре: московским командам поблажек не делали, чуть только выяснится, что ленин­градцы или киевляне получше, их подбадривали хо­ром, а своих освистывали.

В общем, собиралось на «востоке» коренное фут­больное население, а на остальных, дорогих, трибу­нах— публика пришлая, залетная, заехавшая отме­титься, покрасоваться ради тогдашней моды на фут­бол и, как мы гордо говорили друг другу, ни уха ни  рыла в игре не смыслившая. Не могли же мы дать себя в обиду из-за того, что платили пятерку, а не десятку...

Только на «востоке» можно было ощутить, что ты в самом деле побывал на футболе и тебя покачало на его волнах. Нередко «восток» был полон, а на других трибунах пустоты. И тогда назревал прорыв. Мысль о нем носилась в воздухе, головы поворачивались к пограничным рядам, ждали, кто начнет. Начинала ребятня, кучей кидавшаяся на барьеры, разделявшие трибуны: перемахивали, кто ловко, лисицей, кто груз­но, на животе, так что ноги мелькали вверху. Туда мчались контролеры, милиция, кого-то, пострадавше­го за общее дело, хватали. Но прорыв вскипал по широкому фронту, сил обороны не хватало, и люд­ское половодье затопляло соседнюю трибуну. Под­мывало и взрослых, и они мчались в прорыв, а конт­ролеры и милиция, махнув рукой, стояли и ждали, когда поток ослабеет, и уж тогда принимались засло­нять пробоины. Прорвавшиеся, довольные собой, рас­текались по полупустому «югу». Гудел, похохатывал весь стадион, болевший за прорыв: с какой стати пустовать хорошим местам?

Был на «Динамо» ресторан, славившийся в городе, под Южной трибуной. Пообедать там за час до мат­ча это полный комфорт. Иногда и мы ездили на стадион с таким расчетом: обслуживали моментально, счет минутам вели и мы, и официанты.

Хаживали с нами жены и подружки, начать ухажи­вание с поездки на «Динамо» выглядело в ту пору по-светски. Правда, ради таких оказий приобретались билеты на «север» или «юг», и в этом был привкус отступничества, измены. Когда же мы оказывались в «основном составе» снова на «востоке», кому-нибудь полагалось произнести: «Ну, сегодня — без дам!». Это означало: «Поболеем как полагается».

Был со мной случай. Только-только познакомился с девушкой и поехал с ней на «Динамо». Играли «Спа­ртак» и «Торпедо». На поле все вдруг осложнилось — я выключился как кавалер и вошел в игру. И тут вдруг подметил, что моя спутница симпатизирует «Торпе­до». Это было нестерпимо. Я смолчал, проводил, но условиться о новом свидании и не подумал. Глупо? И не «Торпедо» виновато? Скорее всего. Но так полу­чилось. Все-таки на трибуне хорошо иметь рядом род­ную душу, тогда не так горько, если проиграют «на­ши»: расстроены оба, стараешься утешить, отвлечь другого и за этим занятием утешаешься сам.

Многие москвичи до сих пор признаются в своем неравнодушии к «Динамо». Живое, приметное место в городе. Стадион бочком, удобно пришвартован к ве­стибюлям метро, и на трибуны мчишься как по тра­пам. И сосиски в буфетах были горячи, и морожен­щицы ходили по рядам.

Для москвичей стадион «Динамо» такой же род­ной, как Пушкинская площадь, Тверской бульвар, Куз­нецкий мост, Арбат, улица Кирова, возле которой жила вся наша компания и которую мы исходили, прогуливаясь, если бы не асфальт, то, наверное, до дыр, как Малый и МХАТ, как букинисты, кинотеатр «Метрополь», трамвай «Аннушка».

Ну, а уж какие матчи были пересмотрены с дина­мовского «востока», и не пересказать! Большой, удав­шийся матч не уходит, он оседает в памяти, и ждешь, веришь, что и еще такой будет, и, боясь пропустить, снова мчишь на стадион. Если же пропустишь, а другие видели и при тебе обсуждают, сидишь дурак дураком и диву даешься, как мог оплошать и не поехать, и то, что казалось уважительной причиной, выглядит сущей безделицей, клянешь себя на чем свет стоит. Тянуло на «Динамо»: и в футбол верилось, и москвичами там себя чувствовали. Все-таки очень долго — и до войны, и после войны, до 1961 года,— все чемпионские дела вершились в столице, все решающие матчи — здесь, на «Динамо», дома, а уж какая из команд «Динамо», ЦДКА, «Спартак», «Торпедо» — пробивалась наверх, хоть и важно чрезвычайно, но внутренняя, московская забота. Все решалось в своем кругу, и стадион «Дина­мо» считался главным и в Москве, и в стране.

Наша компания, само собой, осталась спартаковс­кой. В сорок шестом и сорок седьмом «Спартак» был командой-воспоминанием, доигрывали В. Жмельков, К. Малинин, Г. Глазков, А. Соколов, В. Семенов, блиставшие в предвоенные сезоны, симпатия к ним перемежалась с сочувствием, иногда и с жалостью, всем им было за тридцать, чувствовалось, что они не то чтобы продолжают карьеру, а выручают свой клуб по необходимости, потому что нет никого лучше из тех, кто помоложе. Команда была разномастная, запу­щенная, казалось, никому до нее нет дела, сохранили ей место в высшей лиге за старые заслуги, и она держится на честном слове. Что-то было в ней от Барона из горьковского «На дне». Новым болельщи­кам, послевоенного призыва, наверное, трудно было поверить в чемпионское прошлое «Спартака». В сорок шестом он в чемпионате проиграл ЦДКА 2:5 и 1:3, московскому «Динамо» — 1:4 и 0:5, «Торпедо» —1:3 и 1:4, тбилисскому «Динамо» —1:3 и 0:1. Вся вер­хушка, в которой он состоял до войны на равных, а то и как более знатный, расправлялась с ним запросто и, может быть, с особым прилежанием, чтобы вел себя смирно, не высовывался, как пристало «бывшему».

Правда, в следующем, сорок седьмом году «Спар­так» в тех же восьми встречах выцарапал три ничьи и с крупным счетом проиграл только раз, «Торпедо» — 2:6. Для чуткого историка эти изменения имели бы значение, а для очевидцев утешиться тем, что твоя команда проигрывает «более прилично», чем раньше, едва ли возможно.

Но и в эти сезоны выпадали дни, когда мы чув­ствовали себя на стадионе «Динамо» хозяевами, дни — для нас, а не для цээсковцев и динамовцев, которые в ту пору ходили в героях. То были дни двух финалов Кубка, 20 октября 1946 года и 21 июля 1947-го. В первом случае «Спартак» играл против тбилисцев, во втором — против торпедовцев.

Те два финала не вписываются в логику футбола конца сороковых годов, стоят особняком. Разразились как гром среди ясного дня, одних оставили с вытяну­тыми лицами, других привели в восторг тем более буйный, что и надежд-то не было никаких.

Сейчас есть право сказать, что финалы нашего Кубка редко дают победителя, которого никто не ждал. Думаю, такими были «Зенит» — ЦДКА (1944), «Шахтер» — «Торпедо» (1961) и СКА (Ростов) — «Спа­ртак» (1981). Остальные финалы либо подтверждали притязания фаворита, либо давали перевес одной из примерно равных команд. Тем более необычны те, спартаковские, финалы, да еще два подряд.

Как же они выглядели с «востока»?

Итак, «Спартаку» удалось превзойти Голиафов. Сейчас, во всеоружии развившихся знаний, наверняка отыскали бы тактические уловки, сослались на тщате­льность предматчевой подготовки, отчаянную психо­логическую настроенность победителей и шапкозакидательские настроения у побежденных.

Должен заявить, что, хотя мне на протяжении репортерской практики приходилось постоянно составлять «заключения» о разных матчах, самое большое впечатление производили те из них, после которых оставалось развести руками и признаться самому себе, что удобных версий не видно, просто так вышло, вопреки и назло всем тем точным знаниям, которыми ты, обозреватель, нашпигован. Тогда настает черед самому интересному — догадкам о том, насколько матч зависел от человеческих проявлений, которые похитрее футбольной алгебры.

«Спартак» в те годы нес на себе отметины времени: не было Старостиных, его вожаков и попечителей, которые, можно верить, не допустили бы разорения; потрепала команду война; некоторые игроки ушли (Кочетков, Тучков, Морозов, Акимов, Демин) в другие московские клубы, покрепче, остались самые верные, с именами громкими, но уже не атланты. Удачно, конечно, что, сохраненные особым попечением, луч­шие мастера образовали сразу после войны две вели­колепные команды — ЦДКА и «Динамо», и настрадав­шиеся наши люди получили в подарок захватывающие представления. Но не забудем и того, как трудно жи­лось тогда киевскому и минскому «Динамо», сталинг­радскому «Трактору». И «Спартак» оказался среди тех, кому предстояло подниматься из руин.

Те два кубковых финала (полагаю, что финал 1944 года был таким же, но я его не видел), кроме клубных болельщицких чувств, пробуждали в зрителях чувства посложнее: в «Спартаке» видели пострадавшего, чуть ли не увечного, за него даже не болели, а страдали. Во всяком случае, тем жил «восток», уставившись с зами­ранием сердца на поле. Не знаю, передавалось ли это настроение футболистам «Спартака», но они вели игру точно так, как того хотели и ждали трибуны. Было ощущение, что мяч слушается нас, что он с нами в сговоре. Но не в таком сговоре, когда творятся чудеса и дико везет. Это было бы неправдоподобно, не того ждали. Испытание было мученическое.

В финале сорок шестого против тбилисского «Ди­намо» спартаковец Конов открыл счет. Тут же «Спар­так» одернут голами Гогоберидзе и Антадзе. Я уже упомянул, что в том сезоне тбилисцы дважды били «Спартак». Они в себе уверены, да и по всем игровым статьям лучше, никаких сомнений. Понимает это и не­ошибающийся «восток», он затих, замер. И своего мига дождался. Глазков, поставленный на место лево­го края, хотя всю жизнь играл справа, тот самый Глазков, который в 1939 году, в кубковой переигровке с тем же тбилисским «Динамо», забил три мяча, Глаз­ков, которому, как мы знали, уже тридцать четыре, и прыти никакой, сверхъестественным усилием убегает от защитников и точно бьет.

Весь второй тайм играется в одни спартаковские ворота. Тбилисцы, получив свободу на захваченном полуполе, комбинируют, не спеша ищут слабые места, для них еще один гол—дело времени и техники, «Спа­ртак» приперт к своим штангам. По всем разумным представлениям класс должен взять ему причитающе­еся. И не было бы в таком исходе ничего особенного, обычное дело. И опять «восток» затих и ждет. Чего ждет — сам не знает. Только и оставалось, что востор­гаться прыжками вратаря Леонтьева — бесстрашного, неимоверно упрямого, когда на него находило. И тут на него нашло. Да и товарищи стояли стеной: не до хорошей игры им было, лишь бы поспеть, изловчить­ся, отбить мяч подальше, перевести дух. Тяжко дыша­лось «Спартаку». Как и нам на трибунах.

Пришлось играть еще полчаса. Какие уж тут виды, когда и на второй тайм силенок еле хватило? Но что это: «Спартак» атакует? Авантюра? При последнем издыхании? Странное дело, особенно усердствуют те, кому за тридцать — Глазков, Дементьев, А. Соколов, Рязанцев. Их двинуло вперед понимание игры. Не мог пройти безнаказанным для тбилисцев целый тайм на­прасных атак, напрасного преимущества, должен заве­стись в их душах червячок сомнения, должны смешать­ся их стройные ряды хоть ненадолго. Тут самое время ошеломить неожиданностью. И надо же—удалось! Полузащитник Тимаков — он-то молод, в расцвете сил, ему еще предстоит поиграть в сильном «Спарта­ке» в паре с Нетто, стать чемпионом — прыгнул на летящий вдоль ворот мяч и «боднул» его, крутанув золотоволосой головой. Случилось это в «восточных» воротах к полному восторгу «востока» — он все пре­красно разглядел. Так явилась невероятная, немысли­мая победа.

В финале сорок седьмого тоже трудно было по­верить, что «Спартак» способен победить команду Пономарева: опять силы неравны. Да и не исчерпал ли год назад «Спартак» отпущенную свыше квоту счастья, не хватит ли с него? Здесь ведь Пономарь, который запросто забивает и ЦДКА и «Динамо», не то что «Спартаку». По трибуне ходили россказни, что автозавод заготовил колонну машин, на которых торпедовцы поедут с кубком домой, и никто не уди­вился: хозяйственная предусмотрительность.

В «Спартаке» тогда центральным защитником иг­рал Сеглин, более известный как хоккейный защитник. Был он под стать Пономареву: тоже невысокий, кря­жистый, тоже человек прямых, откровенных действий, тоже заводной и азартный. В футболе против ловкачей и хитрецов он не смотрелся: его стихией был хоккей, где он брал силой, напором, стеной вставая перед разбежавшимися форвардами.

В финале, оказавшись один на один с Пономарем, он по-хоккейному поставил своей целью не переиграть его, а заслонить ворота. Они были в том матче как две шахматные ладьи: белая — Пономарев — норовила шаховать короля красных, а красная ладья — Сег­лин — вставала на пути. Спартаковскому защитнику удалась игра в заслон, он неотлучно ходил перед По­номаревым, остальные играли без них. Идея не хитрая: Пономарева, пробивного и упорного, все так сторожи­ли, да только не всех хватало до конца. Умел он дождаться, когда сторожу надоест тупое преследова­ние,— ему и требовалось то одно мгновение, чтобы вырваться. Но тут, в финале, когда на счету каждая минута, Пономарев был заметно в нетерпении, нер­вничал, а от этого всегда хуже. Он словно бы забыл о матче и своей команде, лишь бы переиграть во что бы то ни стало «этого» привязавшегося Сеглина. Раз­мен был в пользу «Спартака»: торпедовцы остались без вожака, на которого привыкли оглядываться, а спартаковцы атаки вели полным составом.

Сначала издали, после откидки мяча назад А. Со­коловым, забил Дементьев характерным для него длинным рапирным выпадом. Потом, после углового, Тимаков ворвался в штрафную, прыгнул и головой забил второй мяч в ворота «Торпедо», которые защи­щал сам Акимов, тогда лучший вратарь. Это была победа. Такая же непредусмотренная, как и год назад. Но попроще. Если тогда за спартаковцами осталась концовка, то теперь они дерзнули с места в карьер.

Тимаков спустя три года еще в одном финале Куб­ка, с московским «Динамо», забил гол в прыжке голо­вой, и все эти его похожие голы дарили «Спартаку»

победу. А Алексей Соколов в сорок седьмом сыграл . свой пятый победный финал (в 1936 году — за «Локо­мотив», остальные —за «Спартак»). Это то, что при­нято называть личными рекордами, которые тем хоро­ши, что украшают команду, иллюминируют ее успех. Тимаков мог бы забить голы в трех финалах, но, если бы «Спартак» при этом проигрывал, рекорд впечатле­ния не произвел бы, оставшись в самом деле — лич­ным. А так он—и Тимакова и «Спартака», и занесен в хроники Кубка. Как и удачливость Алексея Соколо­ва. Футболу к лицу такие счастливые совпадения, бо­лельщики их любят, на них держится радуга над ста­дионами.

О «Спартаке» издавна говорят — «самая популяр­ная команда». Референдумы не проводились, настаива­ют по впечатлению. Для Москвы это, пожалуй, вне сомнений, а в масштабе страны — судить не берусь.

Откуда берется популярность? Футбол как зрелище не изучен. Когда сходятся сборные команды стран, тут, можно считать, все ясно. Хотя оттенки суще­ствуют.

Думаю, что сборная собирала дополнительные си­мпатии, когда в ней состояли, скажем, X. Оганесян, представлявший Ереван; М. Месхи, С. Метревели, М. Хурцилава, А. Чивадзе — Тбилиси; А. Банишевский — Баку; С. Андреев — Ростов; О. Протасов и Г. Литовченко—Днепропетровск; С. Алейников и С. Гоцманов — Минск; В. Хидиятуллин, Ю. Гаврилов, Ф. Черенков — «Спартак» и, разумеется, О. Блохин со своими многими товарищами — Киев. Это в по­рядке вещей: желая удачи сборной, присматривать за «своим» — как он там,— испытывать гордость, что обедни не испортил, помог, выручил, показал класс, а если еще и гол забил, то и вовсе прекрасно, словом, знай наших!

Все ясно и в городе, имеющем одну команду. Прав­да, я не решился бы настаивать, что за нее болеют поголовно. Люди меняют место жительства, уезжают учиться, служат в армии, наконец, смотрят футбол у телевизоров и могут возле них обзавестись симпати­ей. Встречал болельщиков, которые добросовестно стоят за свою команду, но, зная, что чемпионом ей не стать, держат в уме другую, из числа лидеров, которой горячо сопереживают: хочется же быть причастным к вершинным страстям!

Бывало, в некоторых городах квартировали по две команды высшей лиги, и каждая имела своих сторон­ников. В Ленинграде, кроме «Зенита», «Динамо», в Тбилиси, кроме «Динамо», «Спартак», в Одессе кро­ме «Черноморца», СКА. И завязывалось ревнивое со­перничество. В наши дни есть один такой случай: СКА и «Ростсельмаш»—в Ростове, в первой лиге. Любопы­тно: зрителей на матчах «Ростсельмаша» побольше, чем на матчах СКА, хотя СКА на протяжении многих лет и в первой и в высшей лиге, когда был один, собирал полные трибуны. Но это редкость.

Тем более интересна футбольная Москва, имеющая пять известных команд. Можно услышать от иного­родних доброхотов: «У москвичей силы разрозненны, им бы слить лучших игроков и одну команду, и стала бы она непобедимой». Чепуха на постном масле!

Вся прелесть московского футбола в том, что он— чемпионат в чемпионате. Когда высшую лигу покидал «Спартак», а потом — ЦСКА, Москве их недоставало. Не было в календаре матчей «Динамо» и «Торпедо» со «Спартаком» и «Динамо» и «Спартака» с ЦСКА. Были нарушены привычки, сложившиеся с незапамятных времен. Если когда-то в этих матчах определялся чем­пион, то и позже они мало что потеряли в глазах коренных московских болельщиков. Кажется, не так уж и много матчей чемпионата проводят они между собой, но как задевают сердца болельщиков! И выиг­рыш и проигрыш дороже, чем во встречах с иногород­ними командами. Московская публика, поделенная на лагери, ведет собственные подсчеты, и проигрыш «Ди­намо» или «Спартака» противоположными лагерями воспринимается когда с тайным, а когда и с нескрыва­емым удовольствием. В Москве, с ее обширным репер­туаром, люди могут специально пойти на матч «Тор­педо» или ЦСКА с иногородней командой, чтобы по­болеть не «за», а «против», если того требуют ин­тересы «Динамо» или «Спартака». Так прямо и выражаются: «Вчера ходил болеть против «Динамо». И никто не удивляется «антиболению» — оно в Москве заведено исстари.

Московские стадионы нередко выглядят страннова­то, особенно в тех случаях, когда публики собирается не слишком много. Трибуны тогда оказываются засе­лены болельщиками приезжей команды: «Арарата», тбилисского «Динамо», «Нефтчи», «Пахтакора», кото­рые скандируют на своем родном языке, освистывают судью, если он, по их мнению, милостив к москвичам. Столица, здесь каждый день гостей столько, что им нетрудно занять трибуны стадиона!

Москву болельщицкую не понять, единообразие ей не свойственно, она поделена, изменчива и капризна. Не угадаешь, как поведет себя стадион. Некоторые москвичи вздыхают по единству и даже объясняют неудачи столичных клубов отсутствием громоподоб­ной поддержки трибун, той, которой обеспечены ко­манды Киева, Тбилиси, Минска.

А мне нравится, что Москва рассредоточена, что на ее стадионах любая команда может заручиться под­держкой, встретить своих болельщиков. Неспроста и тренеры, и футболисты, и судьи, кого ни спроси, говорят, что свободнее всего они себя чувствуют на московских стадионах. Свободнее себя чувствовать — значит быть ближе к игре, к ее правилам.

На этом рассеянном, размытом фоне выделяются матчи московских клубов между собой. Тут все четко поделено, никаких конъюнктурных расчетов. Можно не оказаться чемпионом, но быть в таблице выше остальных московских клубов — уже кое-что, уже уте­шение. «Торпедо» и «Локомотив» в Москве на положе­нии младших, болельщиков у них поменьше. Тем за­манчивее им справить победу над «Динамо» или «Спа­ртаком». От матчей москвичей между собой легко ждать если не выдающейся игры, то уж во всяком случае столкновения самолюбий.

Как же образуются лагери? Мы плохо это знаем, принимаем как свершившийся факт, что одни — спа­ртаковцы, другие — динамовцы или цээсковцы. Бы­вали, правда, события, которые пополняли тот или иной лагерь. Поездка «Динамо» в Англию зимой 1945 года и радиорепортажи Вадима Синявского от­туда обратили в динамовскую веру огромное число людей. Думаю, что прибавку дал и Лев Яшин. По­слевоенный ЦДКА с Григорием Федотовым и Все­володом Бобровым, олицетворявший Армию-победи­тельницу, покорил множество сердец. Возможно, не­справедливые карательные меры, обрушившиеся на команду в 1952 году, еще более укрепили ее болель­щиков. «Торпедо» должно быть обязано тренеру Маслову, создавшему в 1960 году красивейшую команду, которой невозможно было не любоваться. От тех времен тянется представление о торпедовском легком игровом стиле, и, хотя от него остались рожки да ножки, прежняя слава теплится в золе, как уголек. Для «Торпедо» вербовали сторонников сначала Але­ксандр Пономарев, потом Эдуард Стрельцов, Валерий Воронин, Валентин Иванов — игроки, которых всем хотелось увидеть лишний раз.

Затрудняюсь назвать период массового призыва у «Спартака», хотя были у него и чемпионские годы, и годы яркой игры. Привлекательность «Спартака», как мне представляется, состоит в том, что на про­тяжении всей истории его сопровождают драмати­ческие события. Я рассказывал о переигровке куб­кового полуфинала в 1939 году, о кубковых финалах 1946 и 1947 годов. А были еще кубковые финалы с минским «Динамо» в 1965 году и ростовским СКА в 1971-м, продолжавшиеся по два дня, где победа добывалась в тяжких муках; переигровка матча с ки­евским «Динамо» в 1958 году.

А матч в Киеве в 1969 году, выигранный «Спарта­ком» 1:0, несмотря на исступленный натиск динамов­цев, трижды подряд чемпионов, привыкших всех одо­левать на своем стадионе! А история «вылета» из высшей лиги в первую в 1976 году и возвращение, да еще прямо в чемпионы. А то, что «Спартак» на про­тяжении многих сезонов не склонял головы перед об­щепризнанным лидером, киевским «Динамо», и хоть уступал ему в призовых итогах, но по трактовке игры, по влиянию на другие команды, спорил с ним на равных.

И неудачами своими, сколько помню, он брал за душу. Еще осенью 1937 года мы остались в грустном недоумении, как мог «Спартак» не выиграть последний матч у слабого ЦДКА. Армейцы забили два мяча, спартаковцы еле сквитали, после чего отстали от чем­пиона, «Динамо», на очко. А как его жалели, бедст­вовавшего после войны!

Вечно что-то случалось со «Спартаком», не оста­влял он своих болельщиков в безразличии, серединки на половинку не предлагал.

И пошла гулять молва о спартаковском духе. Не помню, когда она родилась, но очень давно. Вообще говоря, дух — не мистика, не выдумка, он свойствен любой на что-то замахнувшейся команде, да и вообще без него футбол — немыслим. Наивно предполагать, что старые успехи ЦДКА и московского «Динамо» и новые — киевского «Динамо» бездуховны, зависят только от чертежа движений. В любом значительном свершении затаен дух.

И все же быть отмеченным характеристикой «спар­таковский дух» что-то значит. А значит это, что «Спар­так» особенно часто давал повод говорить о его духе, неспроста выражение это из стадионного просторечия перекочевало на печатные страницы, стало привычным оборотом, как и несменяемая форма команды — «фут­болки красные с белой поперечной полосой».

Борису Андреевичу Аркадьеву, точно мыслившему, не было свойственно повторять за другими общеиз­вестное. Осенью 1969 года, после того как «Спартак» стал чемпионом, он, зайдя в редакцию «Футбола — Хоккея», произнес слова, которые я записал на на­стольном календаре.

— Послушайте, «Спартак» оставил прямо-таки освежающее впечатление. Спартаковцы же играют, они эмоционально выражают себя! Что ни говорите, спартаковский дух существует. Сколько лет клубу, а что-то постоянное всегда у него есть. Просто какая- то спартаковская секта! На чем она держится? Думаю, что тут влияние братьев Старостиных. Да и вообще, они умеют игроков перевоспитывать в своих...

Аркадьев работал в разных командах. «Спартак» для него вечно вырастал как противник, так что не сбоку, не издали он судил.

Широкую популярность свою «Спартак» приобре­тал год за годом, он ее выслужил, сотворил себе сам.

Год, когда «Спартак» восстал из пепла, — сорок девятый. Тогда был зафиксирован не просто скачок в таблице. Случилось нечто неожиданное: «Спартак» оказался совсем другим, чем был в довоенные годы. И мы, старые болельщики, не знали, радоваться или огорчаться. Случай, мне кажется, единственный в ис­тории нашего футбола.

За полвека наблюдений могу смело сказать, что все клубы в общих чертах сохраняют своеобразие. Это не удивительно: команды не начинают с нуля, они всегда продолжают, пополнение новыми игроками происхо­дит в то время, когда в строю прежние и что-то обязательно передается по наследству. И тренеры обя­заны считаться с тем, что было до их прихода, какими бы они ни были реформаторами.

Московское «Динамо», пусть через него прошло несколько поколений футболистов, пусть оно из без­оговорочного лидера надолго превратилось в команду среднюю, тем не менее оставалось похожим на самого себя. Это не выверишь ни таблицами, ни фамилиями, ни тактическими построениями. Стремление к ясным линиям, подчеркнутая простота, класс невидимый, для пользы дела, хладнокровие, когда внешним эмоциям ходу не дают, а выражают их проведенным маневром, забитым голом, — все это динамовское со времен Ми­хаила Якушина — игрока и Михаила Иосифовича Яку­шина — тренера. И сейчас все это узнается, хотя и в ви­де наброска. Стоит «Динамо» сильно провести матч, как родство так и выпирает.

И киевское «Динамо», высоко взмывшее от своих сезонов тридцатых и сороковых годов, все же в манере, в повадках хранит прошлое. Шегодский, Шиловский, Кузьменко, Гребер, Виньковатов, Коман, Сабо, Турянчик, Трояновский, Биба, Каневский, Серебренников, Базилевич, Веремеев, Мунтян, Буряк, Онищенко, Рац, Бессонов, Блохин — называю фамилии игроков, кото­рых соединить сумеет только фантастическая машина времени, но в воображении все они—из одной когор­ты, легко бы могли — деды и внуки — сыграть вместе. У них классность щеголеватая, темперамент сдержива­емый, но то и дело прорывающийся, все они хотят сыграть и на команду, и чуточку на себя, воспламеня­ются, когда это необходимо, а могут и, как ни в чем не бывало, с некоторым даже безразличием, сыграть на­показ.

И ЦСКА, как никакая другая из знаменитых ко­манд, изведавшая годы выставочные и пропащие, сбе­регает свою напористую быстроту, прозрачность на­мерений. Одной линией можно прочертить через мно­жество сезонов облик тбилисского «Динамо», «Тор­педо», «Шахтера», «Зенита», «Арарата»... Это хорошо. Собственное лицо, узнаваемость выделяют команду, сближают ее со зрителями.

«Спартак» в довоенные годы отличался игрой му­жественной, волевой, в нем были подобраны люди крепкого сложения, надежные, он мог переиграть про­тивника, а мог и взять его измором, силой, натиском. Я допускаю, что московское «Динамо», основной его конкурент, игрою было тоньше, ловчее, хитрее, но это не давало превосходства: «Спартак» имел чем отве­тить, чем уравновесить. Его стихией была самоуверен­ность сильных людей, знающих, что они свое возьмут, когда захотят.

А после войны на спартаковское пепелище стали стекаться игроки совсем другого внешнего вида и дру­гих манер. Рязанцев, Дементьев, Сальников, Тимаков, Парамонов, Симонян, Нетто, попозже Ильин, Татушин, Исаев... В гвардейские полки их бы не отобрали: ни ростом, ни разворотом плеч они не вышли. Но все — технари. И спартаковский футбол круто переме­нился. Тогда и было положено начало той игре «Спар­така», которую мы знаем сегодня.

Возможно, это произошло само собой, без какой- либо программы. Но все-таки думаю, что к превраще­нию приложил руку Абрам Христофорович Дангулов, тренировавший «Спартак» пять лет, с 1949 по 1953 год. Перед ним открылась редкая возможность создать команду заново, ибо к приходу Дангулова не осталось никого из старых, стянулся народ молодой, новый, вот и затеялась совсем другая игра. И дело пошло: «Спар­так» при Дангулове выдвинулся в чемпионы, брал Кубок. Какие еще нужны аргументы?!

И мы, довоенные болельщики, какое-то время по­вздыхав о команде, где капитаном был Андрей Старо­стин, приняли этот «Спартак». Я имею в виду образ игры. Ну а то, что было нам особенно дорого — от­крытость характера, обязанность быть среди пер­вых,— осталось в целости и сохранности, передалось.

Так что спартаковская игра — легкая, рисованная, в которой полезная очевидность переплетена с необя­зательными затейливыми петлями,— появилась на свет в самом конце сороковых. И лишь немногие, из моего поколения, имеют право при случае обронить: «А помните, когда-то «Спартак» был совсем другой».

Дангулов-тренер обойден вниманием историогра­фов, фигура полузабытая. Наверное, и я ограничился бы предположением, что он повлиял на стилевое изме­нение «Спартака», и только. Но меня однажды свела с ним репортерская тропа.

Осенью 1953 года «Спартак» съездил в Польшу и Болгарию, сыграл удачно (из семи матчей выиграл шесть) — такие турне тогда ценились высоко, да к тому же «Спартак» был чемпионом. О матчах никто ничего не знал. Получил я в «Советском спорте» задание записать впечатления Дангулова. На мой телефонный звонок Дангулов ответил приглашением к нему домой. Я являюсь в назначенный час, вижу сервированный стол, хлопочущую возле него хозяйку, в голове мель­кает, что, должно быть, ждут гостей и я некстати. Но выясняется, что ждали меня, малоизвестного, начина­ющего репортера. Мы садимся втроем, я окружен доброжелательностью, мне улыбаются, меня потчуют, а я не могу решить, удобно ли вытащить из кармана блокнот. Абрам Христофорович, догадавшись о моем затруднении, предлагает:

— Если не возражаете, мы будем потихонечку раз­говаривать, и вы делайте свое дело.

Было ему тогда за пятьдесят, в моих глазах человек пожилой, кавказец, полуседой брюнет, глаза горячие. Футбольная тема его возбуждала, однако он, помня о цели моего визита, старался сам, без подсказок, выбирать то, что интересно для газеты, словом, рабо­тал со мной заодно, шел навстречу, чем и выражал свое гостеприимство и расположение. Задание оказа­лось легким и приятным.

Рассказ Дангулова был опубликован в двух номе­рах. Прошло много времени. И вдруг звонок Дан­гулова.

— Тут какое-то недоразумение, прошу вас завтра быть в редакции, я заеду.

Мы встретились.

— Послушайте, меня пригласили получить гоно­рар. За что? За удовольствие посидеть с вами и прият­но побеседовать? Если вы не хотите меня обидеть, прошу принять, что я получил. Некрасиво поступила редакция. Мы с вами исправим ее ошибку. Я превос­ходно провел тот вечер. Да и жена мне не простит...

Всего одна встреча. Не знаю, скажет ли она что- нибудь читателю об этом человеке.

Выходец с Северного Кавказа, Дангулов как фут­болист и потом как тренер был воспитан на футболе южном, техничном, щеголеватом и свой вкус не мог не проявить, став тренером возрождающегося «Спарта­ка». Так мне, во всяком случае, кажется.

Для нашей компании послевоенный футбол ниско­лько не потускнел из-за того, что «Спартак» поколачи­вали. Никто из нас не подумал осесть дома до лучших времен, ходили на все мало-мальски стоящие матчи. Противостояние ЦДКА и «Динамо» было богатырс­ким, им нельзя было не увлечься, оно захватывало.

Семь лет оно длилось, и его ареной был стадион «Динамо». За кого болели мы? Не знаю. Мне кажется, что этим двум командам я обязан не столько пережи­ваниями, сколько размышлениями. ЦДКА и «Дина­мо» стоили друг друга: сколько ни разбирай и ни сравнивай их игроков, сколько ни вникай в таблицы, невозможно было найти простенькое решение и объ­явить, что одна из них «похуже», а другая «получше». В том и состояла загвоздка, оттого и тянуло их видеть в деле. Нас не убеждало, что ЦДКА чаще становился чемпионом. Если одним этим все было бы исчерпано, тогда нечего было бы таскаться на стадион. Интерес был неиссякаемый, неудовлетворенный.

В тe годы о зарубежном футболе мы знали понас­лышке. Смешно сказать, но в Москве до 1952 года московское «Динамо» провело всего три международ­ных матча: с «Партизаном» (Белград), «Локомоти­вом» (София), «Вашашем» (Будапешт); ЦДКА —один с тем же «Партизаном». «Спартак» — ни одного. Были турне: у «Динамо», кроме Великобритании,— в Шве­цию, Норвегию и ГДР, у ЦДКА — в Югославию и Чехословакию, у «Спартака» — в Албанию и Норвегию. Телевидения не существовало, и нам оставалось изумленнo судить да рядить, что означает победа «Дина­мо» над шведским «Норчепингом» — 5:1, «Спартака» над норвежским «Квиком» — 7:0 или проигрыш ЦДКА командам «Острава» и «Братислава». О том, что в 1950 году в Бразилии был разыгран чемпионат мира, узнавали из сухих заметочек либо из разоблачи­тельных статей о профессионалах, которые были в хо­ду. Одна из таких статей в «Советском спорте» имела заголовок «Кубок какого мира разыгрывается в Брази­лии?».

Нам полностью хватало своего футбола, и я не помню, чтобы мы страдали из-за отсутствия междуна­родных встреч: весь строй жизни не позволял ощущать такого отсутствия. Наверное, сегодня нас полагается назвать «невеждами», «профанами», но в ту пору мы, болельщики, обвинения не приняли бы. К нашим услу­гам были ЦДКА и «Динамо», и мы были непоколеби­мо убеждены, что в их исполнении видим самый что ни на есть распрекрасный футбол.

Минуло несколько десятилетий, и какого только футбола не довелось увидеть за это время! Легче всего было бы с высоты мексиканской «Ацтеки» или аргентинского «Ривер-плейта» скептически и добро­душно улыбнуться в сторону тех полузабытых ЦДКА и «Динамо». А я не вижу ни повода, ни надобности для того, чтобы отступить от старых верований, и по- прежнему убежден, что два первых наших клуба по­слевоенных лет были — по игре —выдающимися.

Прежде всего—это важно во все времена — ЦДКА и «Динамо» вели игру самобытную, оригинальную. В советском футболе еще не завелся вирус глупой, мелкой, неразборчивой подражательности иностран­ным чемпионам, до этого гибельного поветрия еще оставалось несколько сезонов. В нашем футбольном отечестве правили свои пророки, их еще не унижали и не отвергали. Я имею в виду тренеров: армейского — Бориса Аркадьева и динамовского — Михаила Якуши­на. Именно тогда оба они сделали целую череду так­тических открытий (в «Динамо» — четыре защитника, в ЦДКА — сдвоенный центр нападения), и их клубы играли с опережением времени лет на десять. Несколь­кими изданиями вышел учебник Б. Аркадьева, в кото­ром провозглашены принципы энергетического фут­бола, «игры изо всех сил», принципы, главенствующие поныне.

Моя уверенность основывается и на том, что ЦДКА и «Динамо» в те семь послевоенных сезонов достигли совершенства ансамбля, где что ни игрок, то фигура. Потом оба эти клуба, как ни старались, так и не сумели себя повторить. Разумеется, обе команды, согласно требованиям времени, видоизме­няли игру, ЦСКА еще раз сумел пробиться в че­мпионы, а «Динамо» — еще шесть раз. И все же ни­когда больше они по подбору мастеров не становились вровень с командами тех семи сезонов — те остались классическими. Когда это чудодейственное совпадение одиннадцати свершается, команда делается величиной, сегодня ли это случилось или сорок лет назад. Такие совпадения редкостны, у ЦДКА и «Динамо» они тогда состоялись, поэтому я и верю в абсолютную ценность обеих команд.

ЦДКА тех лет прочерчивал по полю стадиона «Ди­намо» линии ясные, твердые, постоянные. Двоим — Григорию Федотову и Всеволоду Боброву — дозволя­лось вносить в схему свое, благодаря чему угадать до конца игру ЦДКА было невозможно. Безупречный порядок плюс два импровизатора.

У «Динамо» чертеж был со многими пунктирами, тайные замыслы рождались сообща, игра динамовская была, на мой взгляд, сложнее, сюрпризнее, неожидан­нее, тоньше.

От ЦДКА ждали заранее известной игры и атаки, и оставалось восхищаться тем, как ему удается гнуть свое, настаивать на своей простой правоте от начала до конца. От «Динамо» ждали нестандартного, небы­валого, и можно было только поражаться, как дина­мовцы застают противника врасплох; на ходу, с ши­ком сочиняют комбинационные росчерки.

Быть может, полная ясность игры армейцев и да­вала им конечное преимущество в турнирных достиже­ниях, тогда как динамовцы в своих поисках чего-то недобирали.

Стадион «Динамо» был в наших глазах главным на Земле, а ЦДКА и «Динамо»—самыми лучшими кома­ндами. Мы знали: живем в столице, к нашим услу­гам—столичный, первостатейный футбол. В голову не приходило, что нужны бы еще матчи с сильными зарубежными противниками. Надолго осели в наших душах игры «Динамо» в Великобритании. Если до сих поп справляют юбилеи того турне (сорокалетний — в 1985 году), то нетрудно представить, что по горячим следам оно казалось абсолютно достоверным свиде­тельством мощи нашего футбола.

Вспоминая те годы, я думаю, что обязан им мно­гим, как будущий репортер. Они приучили интересо­ваться футболом независимо от боления.

И после войны я продолжал вести дневник матчей. Уже не в тоненьких тетрадочках, где на задней облож­ке таблица умножения, а в толстой, в картонном пере­плете. Последняя запись — от 29 июня сорок восьмого года о матче «Спартак» — «Динамо». «Спартак» в тот день впервые за послевоенные годы одолел «Дина­мо»— 3:0.

Несколько фраз из того домашнего, для себя, отчета:

«Три года динамовцы без промаха избивали спар­таковцев. И сейчас они на шесть очков впереди. Жар­кий день, на трибунах теснотища, стадион волнуется еще до начала. Игра — в середине поля, мяч часто в ауте — знак нервного напряжения. Обоюдные атаки. Но динамовцы близко к воротам «Спартака» не до­ходят, один Карцев иногда бьет издали. Трофимов и Архангельский прикрыты, Бесков без партнеров не знает что делать, а Соловьева своей силой обезвреживает Сеглин. Спартаковцы, напротив, то и дело выбегают к самым воротам «Динамо». Мяч у Рязанцева, он оглядывается, кому отдать, и так правдоподобно, что на него не нападают. Доходит до штрафной и резко бьет. Хомич не успевает. 1:0. Хотя и видно, что на спартаковцев снизошло вдохновение, а динамовцы играют без души, все еще может перевернуться, объективно-то «Динамо» сильнее. После перерыва сразу же решительная атака «Спартака». Корнер подает Конов. Мяч пущен поодаль от ворот, к нему кинулись и защитники и Хомич, но мяч их обманывает, перелетает на левый край, а там Смыслов, падая на спину, бьет по воротам. Мяч хитро, потихоньку катится, но остановить некому, все выбежали вперед. Еще одна атака, Рязанцев выкатывает мяч ушедшему направо Дементьеву, длинный удар в дальний нижний угол. Третий гол, это победа, тем более что вратарь Леонтьев чувствует мяч безошибочно. Что же произошло? Неизве­стно почему оказавшиеся не в духе динамовцы рассыпа­лись, разорвались, а спартаковцев сблизила воля, одна на всех, поровну. Это уже на что-то похоже».

В том сезоне дела у «Спартака» стали налаживать­ся. Казалось бы, мне полагалось усердствовать с днев­ником. А я его забросил. В то время я работал в «Ком­сомольской правде» корреспондентом отдела учащей­ся молодежи, у меня начало кое-что получаться, ездил в командировки, писал «подвалы». И любительский футбольный дневничок стал мне казаться блажью, ба­ловством. С какой стати журналисту, обязанному от­вечать за свои слова на газетной странице, кропать на досуге никому не нужные заметки о футбольных мат­чах, позволяя себе безнаказанные вольности?! Уж если писать, так всерьез, для печати. А футбол состоял в разряде удовольствий, рабочей темой я его не пред­ставлял.

Я не излагаю историю послевоенного футбола, рассказываю то, что помнится, что производило впе­чатление.

Стадион не так уж часто смеется. На стадионах комедий не ставят, там в чести драмы, а то и трагедии. Но были случаи, когда стадион «Динамо» содрогался от смеха. Если не весь амфитеатр похохатывал, то значительная его часть, а другая, в силу болелыцицкой уязвленности, била себя по коленям в досаде и посы­лала к небу проклятия. Это происходило на матчах ЦСКА и «Динамо» с куйбышевскими «Крылышками». В 1947 году «Динамо» сыграло с «Крылышками» 1:1 и 0:1, в 1948 — 2:2 и 0:1. В 1949 году ЦДКА, у которо­го за сезон всего было пять поражений, два из них, по 0:1, потерпел от «Крылышек». Кстати говоря, именно тогда, по-моему, эту команду и стали называть не­жно — «Крылышками». А она была десятой, не выше.

Сейчас уже не скажу, какие матчи из названных видел. Но зрелище было потешное: шла комедия под названием «Напрасные хлопоты». Защитники еще не были так хорошо воспитаны, как сейчас, когда им вменяется в обязанность аккуратно отдать мяч вперед или самим двинуться вместе с форвардами. Защит­ников ценили за «непроходимость», за умение выбить мяч из-под носа атакующих, выбить посильнее, по­дальше, хоть свечой, хоть на трибуны. «Крылышки» и выходили на матчи с ЦДКА и «Динамо», подрядив­шись не позволить себе забить, как на тяжелую работу. И мало-помалу, разогревшись, входили в артельный раж. Мяч отлетал от их ворот в разные стороны, казалось, он и сам удивлялся своим невероятным кривым полетам. Его возвращали, но короткой передыш­ки хватало, чтобы защитники «Крылышек» хватанули воздуху и ретиво продолжали работу. Игрой это на­звать едва ли было возможно. Играть пытались их знаменитые противники: комбинировали, подавали уг­ловые, били штрафные и оказывались обманутыми всякий раз, когда мяч улетал то в поднебесье, то на беговую дорожку. Да и заметно сникали они, падали духом, оказавшись перед несуразной задачей — биться лбом об стенку.

Тех, кто без конца нападал и тем не менее проиг­рывал, мы чтим до сей поры — Бескова, Карцева, Тро­фимова, Соловьева, Блинкова, Николаева, Демина, Гринина, Г. Федотова, Боброва. Что ни имя — звезда. А тех, кто стоял стеной и выигрывал, вспоминают сейчас разве что куйбышевские старожилы. Вратари Виноградов и Головкин, Мурзин, Скорохов, Петухов, Поздняков, Ржевцев, Ширяев, Карпов, Зайцев, Бурми­стров, Проворное, Новиков, Гулевский. Тогда их име­на знали все московские болельщики, отдававшие должное их необоримой, былинноновгородской стойкости. Разница в классе была по меньшей мере двойная. Скажем, динамовцы в чемпионатах 1947 и 1948 годов забили 85 и 57 мячей, тогда как их обидчики «Крылышки» — 32 и 22, армейцы в 1949-м — 86, «Крылышки» — 40.

Как бы мы ни относились к варианту игры куйбышевцев, названному «волжской защепкой», он суще­ствовал, творил сенсации, позволял не слитком силь­ной команде состоять в высшей лиге. Тренировал тог­да «Крылышки» А. Абрамов. Почему-то его имени нет в толстом справочнике «Всё о футболе». А ведь «за­щепки» известны ныне на берегах многих рек. Другое дело, что грубый след от «защепок» отзывается на игре, но ведь никуда не денешься: право слабого!