Глава 5. В ловушке

Глава 5. В ловушке

Матч против «Сент-Этьенна» закончен. Меня выгнали с поля за то, что я бросил мяч в арбитра. Мне все осточертело. До смерти осточертело. За этот поступок меня вызвали в штаб-квартиру Французской футбольной лиги на встречу с вами, членами дисциплинарного комитета, и я сожалел о своем раздраженном жесте в адрес рефери. Вы ответили, что несколько клубов уже жаловались на меня. Ваше правосудие уникально: вы, судья и присяжные, находите способ осудить меня не за брошенный в арбитра мяч, а за другие прегрешения, которые касаются только меня, потому что я совершил их давно и давно за них заплатил. Тогда вы дисквалифицировали меня на четыре матча — на целый месяц. Вы правы. Вы не видели меня четыре года, я понимаю вашу благодарность. И когда я назвал каждого из вас поочередно идиотом (какое оскорбление!), вы незамедлительно продлили срок дисквалификации еще на месяц.

«Я только хочу, чтобы вы относились ко мне так же, как к любому другому игроку Французской лиги», — сказал я дисциплинарной комиссии через несколько дней после того удаления.

Я не забыл ответ Жака Риоласи, председателя комиссии: «К вам нельзя относиться, как к другим. За вами тянется длинный, дурно пахнущий след. От такого индивидуалиста, как вы, можно ожидать чего угодно».

Тапи уже обещал мне больницу и смирительную рубашку, а теперь Риоласи представляет меня пироманьяком. Я понял, что пришло время покинуть Францию и попытаться вновь обрести душевное спокойствие. И поэтому я решил повесить бутсы на гвоздь.

Я пишу эти строки, находясь в Англии, где я снова могу дышать. Чуть позже я от всего сердца поблагодарю тех людей, которые подтолкнули меня к принятию такого решения.

В течение недели после моего заявления телефон не умолкал. Я не брал трубку, не желая ни с кем разговаривать. Странно: я положил конец десятилетней профессиональной карьере, десяти годам игры и удовольствия на стадионах всего мира на уровне клуба и сборной, и при этом почему-то чувствовал себя очень легко и спокойно.

Но однажды утром я понял, что большинство людей привязаны к тебе одним только личным интересом. Мне даже пришлось заверить одного из подрядчиков, который строил мой дом в окрестностях Нима, в том, что у меня достаточно денег, чтобы заплатить ему за работу. После того как я решил прекратить играть, он забеспокоился, явно опасаясь, что я не смогу покрыть расходы на строительство. Видите, как недолговечна футбольная слава? В конце концов мне удалось убедить его в своей состоятельности. После мы с Изабель часто смеялись над этим. Но с тех пор я понял, что известность игрока — вещь преходящая, и что бы ни случилось со мной в будущем, я навсегда запомню полученный урок.

Я добровольно отлучил себя от игры, и вот уже две недели моей жизни прошли без футбола. Как смогу я жить дальше без этой игры? Этот вопрос я задавал себе вновь и вновь. Мишелю Мезя и Жану Буске, директорам «Нима», я обещал, что выкуплю свой контракт у клуба. Не хочу быть ему должным ни сантима.

Я ни о чем не жалею. Уходя, я говорю себе, что мы — я, мой друг и партнер по нападению Симба и вся наша сборная — могли бы прекрасно провести время на «Парк де Пренс» в матче против Исландии месяц назад. Хватит с молодых болельщиков, во имя которых я пообещал забить три гола. Жаль, что мне пришлось покинуть мир детей.

Вот уже месяц, как я присутствую на собственных похоронах. Очень странное чувство охватывает тебя, когда ты наблюдаешь за собственной смертью. Каждый приходит и что-то говорит, кое-что из сказанного трогает меня, потому что я знаю: эти люди говорят искренне, они знают игру, и я их уважаю.

Но, как ни странно, ничто не заставило меня изменить свое решение. Чем занимался я с момента своего (временного) ухода? Слушал песни Уильяма Шеллера, прогуливался вдоль пляжа в Гро-дю-Руа, рисовал, наблюдал за тем, как растет мой сын, и строил планы.

Оглядываясь сейчас на тот период моей жизни, я бы сказал, что бродил по кругу, потому что мне чего-то не хватало, хотя я не хотел этого признавать. Мое тело и моя голова привыкли к тому физическому напряжению, которое приносят с собой тренировки и игры. Теперь я был лишен той мотивации и той жажды, которая помогает преодолевать себя. Лишен необходимости работать и той энергии, которую ты приносишь в себе на стадион. Мне не хватало всего: запахов и атмосферы раздевалки, чувства принадлежности к коллективу, радости побед. Я не мог жить без воздуха, без пространства… без мяча.

Все вокруг меня понимали это, но ни разговоры, ни просьбы, ни вспышки гнева не смогли повлиять на мое решение покончить с футболом.

А затем Мишель Платили пришел поговорить со мной. Просто. Он все понимал. Все. Он знал, что я сгораю от желания вновь начать играть, но не а той обстановке, не в тех условиях, 6 которых мне приходилось делать это раньше. Он понял, что мне нужен новый старт, новый вызов.

Мы решили обратиться к Англии и поискать возможностей для меня там.

Почему именно в этой стране?

Во-первых, был чисто практический аспект: трансферный период там еще не закончился. Во-вторых, играл существенную роль тот факт, что такой переход нес в себе крутые перемены в моей жизни: новая культура, новый футбол, новые эмоции. Короче говоря, я мог все начать заново, все переделать, все вновь открыть для себя.

И вот так мой адвокат Жан-Жак Бертран и вице-президент Союза профессиональных футболистов Франции Жан-Жак Аморфини при содействии Мишеля Платини решили от моего имени изучить ситуацию в Англии. Пройдет лишь несколько недель, и я буду готов отправиться туда.

Позже, когда я стану старым, мой сын Рафаэль, возможно, скажет, глядя на меня: «Послушай, ведь ты не терял времени даром. Ты прожил хорошую жизнь, приятную и насыщенную. Ты занимался лучшим делом в мире. Ты мог быть свободен. Ты зарабатывал кучу денег. Иногда ты использовал свое имя, чтобы говорить серьезные вещи, а иногда — легковесные. Ты много путешествовал. Ты забил много голов, сменил много клубов в разных странах. Это случилось потому, что ты жаждал все узнать, все увидеть, все полюбить. Ты вечно спешил. Нам было хорошо вместе. Но при этом мы знаем один, самый важный секрет: на стадионе и в раздевалке — будь то в Марселе или Манчестере, Ниме или Бордо, Монпелье или Лидсе — ты всегда оставался самим собой».

Зная, что все это правда, разве смогу я когда-нибудь забыть руку друга, протянутую мне Мишелем Платини?

Все произошло очень быстро. Авторитет тренера сборной Франции оказал огромное влияние на развитие событий в моей карьере.

Жерару Улье, который знает английский футбол так же хорошо, как английский язык, было доверено осуществить первые контакты. Он связался с Деннисом Рочем, агентом, имевшим хорошие связи со всеми большими клубами Великобритании, и механизм заработал.

Мишель Мези из «Нима» не мог больше мириться с происходящим. «Это сумасшествие, — говорил он. — Месяц

назад ты заявил мне, что твоя карьера завершена, а теперь сообщаешь о желании вновь начать играть в Англии. Я уже совершенно вымотался, Эрик. Совершенно».

Как мог я объяснить ему эту перемену собственного настроения? Он сделал все, что мог, пытаясь заставить меня не бросать футбол, и не преуспел. И вдруг я принял новое решение.

16 декабря 1991 года я расторг свой контракт с «Нимом». Это случилось в тот момент, когда я был доведен до изнеможения всеми интригами, разворачивавшимися за кулисами. Поставив свою подпись, я полагал, что смогу вдохнуть свежего воздуха, Но ошибся.

Разумеется, у «Нима» создалось впечатление, что клуб был обведен вокруг пальца в ходе всей этой истории. Я пришел, чтобы стать капитаном команды, а теперь ухожу. Однако я не имел ни малейшего желания оставлять свой клуб в дураках. Мне лишь хотелось уехать из Франции, и чтобы клуб при этом вернул затраченные на меня деньги. В «Ниме» я не мог выразить себя, не мог выйти на тот уровень игры, на который был способен.

Тому было много причин. Одним из самых главных мне казалось то обстоятельство, что я только что пережил очень трудный период в «Марселе», как вы поймете позже. Мы с Мишелем Мези полагали, что наша дружба и вера друг в друга, соединенные с новыми амбициями клуба, недавно вышедшего в первый дивизион, позволят нам вместе пойти вперед навстречу приключениям. Но все эти замечательные чувства — ничто, когда на поле дела складываются не так, как хочется.

Действительно, мы выиграли несколько матчей — думаю, с дюжину, — но без какого-либо блеска. Мы выцарапывали очки, и у меня сложилось впечатление, что мы прилагаем слишком много усилий и слишком мало получаем взамен. Игра не доставляла мне никакого удовольствия, а спектакль, который мы выносили на суд зрителей, не выглядел убеждающим.

И все же я очень старался быть хорошим капитаном. Я гордился тем, что мне доверили эту роль, и относился к ней серьезно. Голова у меня шла кругом, когда я пытался найти решение всех наших проблем, но ничто не помогало, и мы медленно, но верно шли ко дну. Публика была недовольна и злилась на меня, игрока сборной, который, по ее убеждению, мог и был обязан изменить положение вещей. Меня ругали за то, что за сборную я играл хорошо, а за клуб — посредственно.

Я покидал «Ним» в самый плохой момент, который только можно было представить.

Но прежде чем продолжить свое повествование, я расскажу вам, каким образом судьба привела меня в «Ним».

После победы «Монпелье» в финале Кубка Франции Тапи вызвал меня обратно в Марсель.

Я не хотел туда возвращаться. Но контакты с другими клубами не могли привести меня ни к чему новому. Я принадлежал «Марселю», и только он один мог распоряжаться моей судьбой. Я только что провел очень хороший сезон. Среди моих достижений — Кубок Франции и девять голов за национальную команду. За сборную я провел несколько отличных матчей и одержал несколько ярких побед, подобных той, которой мы добились над Германией в Монпелье в феврале 1990 года, и которая раздражала всех в Марселе. Меня хотели вернуть под знамена прежнего клуба.

Вопрос о том, чтобы одолжить или продать меня, больше не стоял. Но я не собирался попадать в плен иллюзий. Я возвращался в «Марсель», где все вдруг полюбили меня (хотя я за прошедшие 18 месяцев нисколько не изменился) — полюбили лишь потому, что были вынуждены признать за мной определенные достоинства, которыми я обладал на футбольном поле.

Сезон начался для «Марселя» хорошо: в 12 матчах я забил семь голов. Так же успешно шли дела и у сборной: 5 сентября мы обыграли в Рейкьявике Исландию — 2:1 — благодаря голам Папена и Кантоны. Наш первый барьер на пути к финалу чемпионата Европы был преодолен. Мы могли с уверенностью заглядывать в 1992 год. Я был убежден, что марсельская публика будет любить меня за мою игру, забыв обо всем остальном. Майка, брошенная мною в Седане, осталась далеко позади. И, что примечательно, Тапи больше не выражал желания упечь меня в сумасшедший дом.

Конец моим мечтаниям был положен 28 октября 1990 года, когда «Марсель» принимал «Брест». Один из защитников бретонского клуба — Кане опасно атаковал меня сзади под конец первого тайма. Мое колено было повреждено: разрыв связок вывел меня из строя на три месяца. Я работал, как сумасшедший, стараясь восстановиться после травмы. Мне приходилось страдать и физически, и морально. Порой подобная травма может привести к завершению карьеры футболиста. Так, например, через несколько недель после меня точно так же ударили на тренировке Бернара Пардо, и он уже никогда не смог выйти на поле. Так что мне еще повезло.

Но пока я лечился, меня поджидало другое испытание, гораздо более тяжелое, чем травма. Франц Беккенбауэр, наш тренер, ушел из клуба. Его сменил бельгиец Раймон Гуталс.

Я получал огромное удовлетворение от работы с талантливым немецким тренером, который перед тем, как прийти в «Марсель», привел к победе на чемпионате мира в Италии сборную Германии. Беккенбауэр пытался привить «Марселю» серьезный профессионализм и кодекс чести — те качества, которые восхищали меня в нем как в игроке. Но это нравилось далеко не всем.

Немецкая корректность столкнулась с дилетантским южным темпераментом. При нем был закрыт проход в раздевалку команды, и вся толпа закадычных друзей — журналистов, их приятелей и приятелей приятелей, которые ошивались возле команды, — должна была томиться у закрытых дверей.

Естественно, эта группа была возмущена и обижена тем, что ее отлучили от команды, и начала чинить неприятности.

На мой взгляд, Беккенбауэр должен был более тщательно выбирать для себя клуб. Тогда он не попал бы туда, где ему приходилось выслушивать советы президента насчет того, как должна играть его команда. И вот после Рождества 1990 года он решил уступить место человеку более податливому, который не стал бы никого обижать.

Вместо классного и компетентного Беккенбауэра мы получили неимоверного индивидуалиста Раймона Гуталса. Мне очень жаль, но пропасть между нами была непреодолима. В Беккенбауэра, когда он был нашим тренером, я верил, а теперь, в эпоху его наследника, я отчетливо понял, что мне придется несладко. Причина была проста: она не имела никакой связи с моей травмой, потому что к тому времени я полностью восстановился. Я просто не хотел быть каплей расплавленного металла, который заливали в форму, изготовленную Его Величеством Бернаром Тапи. Я не мог заставить себя говорить, что играю в лучшем клубе Франции, возглавляемом самым замечательным президентом, и благодарить небеса за то, что они меня сюда направили! Не собирался я и грозить забастовкой вместе с товарищами по команде, которые поддерживали президента в тот момент, когда у него возникли проблемы в связи с оскорбительными заявлениями в адрес арбитра. Его заявления — это его ответственность, а не моя.

В результате я попал в опалу за то, что отказался подыгрывать президенту, и практически не играл до конца сезона 1990/91.

Бельгийский тренер Гуталс мог сколько угодно распространяться в прессе о том, почему он решил от меня избавиться, но я-то прекрасно знал, кто стоит за всем этим и дергает за веревочки. И если бы ему дали указание оставить меня, он, конечно, столь же красноречиво восхвалял бы меня.

Так или иначе, я был далеко не единственным провинившимся перед президентом марсельского «Олимпика»: Жан Тигана, Стойкович, Веркрюисс — все они попали в одну лодку со мной, хотя, возможно, по другим причинам.

И вот так никому не нужный бунтарь Кантона после невероятного сезона оказался в «Ниме».

В Англии Тревор Фрэнсис, один из знакомых Мишеля Платини, прослышал о французском игроке, который хотел покинуть родную страну.

Жан-Жак Бертран и Жан-Жак Аморфини быстро установили связь с «Шеффилд Уэнсдэй», куда Френсис пришел тренером в июне 1991 года. Основная трудность заключалась в том, что я как раз начал предпринимать шаги к тому, чтобы выкупить свой контракт у «Нима», и пообещал клубу оплатить все расходы за мой трансфер. Если «Шеффилд Уэнсдэй» был заинтересован во мне, ему следовало заплатить десять миллионов франков — именно такую сумму внес за меня «Ним» «Марселю». «Шеффилд Уэнсдэй» не счел такие условия подходящими.

В четверг, 23 января 1992 года, мой трансфер обсуждался в Париже в кабинете мэра Нима Жана Буске. В обсуждении участвовали Грэм Маккрелл, секретарь клуба из Шеффилда, и агент Дэннис Роч. Поскольку «Уэнсдэй» купить меня не мог, у «Нима» оставалась другая возможность — одолжить меня. После нескольких часов дискуссий директора «Нима» согласились на этот вариант.

Встреча прошла в обстановке предельной ясности. Грэм Маккрелл и Деннис Роч четко объяснили мне, что, прежде чем подписать контракт с «Шеффилд Уэнсдэй», я должен буду пройти простое медицинское освидетельствование. Не было ни малейшего упоминания ни о каком испытательном сроке, ибо, если бы они даже попытались намекнуть мне на это, я бы сразу же ответил им, что нигде и никогда не проходил испытаний после 14 лет — с тех пор как меня взяли в «Осер». Решение было принято следующее: в ближайшее воскресенье я приезжаю в Шеффилд для участия в первой тренировке, а затем прохожу медицинское освидетельствование.

Все знают, что сделка между «Нимом» и «Шеффилд Уэнсдэй» не состоялась, и что я совсем недолго пробыл в Шеффилде, потому что вдруг, откуда ни возьмись, всплыла загадочная история с продлением испытательного срока. Однако существовала и дополнительная сложность с деньгами — с комиссионными, чтобы быть точнее. Деннис Роч, к которому Жерар Улье обратился за сведениями об интересовавшихся мною командах, привык иметь дело с клубами, которые платят агентам комиссионные за осуществление сделок. Понятно, что, если бы я подписал контракт с «Шеффилдом», Роч получил бы свои деньги. Но он ни словом не обмолвился мне об испытательном сроке. Л, зарекомендовавший себя выступлениями за сборную футболист, ни за что не согласился бы на это. С другой стороны, для Фрэнсиса, тренера, смотрины имели большое значение, ибо он должен был иметь время, чтобы узнать и оценить меня. С его стороны, это было вполне справедливо, особенно если учесть осложняющее обстоятельство: я же все-таки иностранец.

Короче говоря, Фрэнсис не мог понять, почему я отказывался от прохождения этой формальности, а я, со своей стороны, недоумевал, почему он говорит о каких-то смотринах, когда речь поначалу шла лишь о визите к врачу. Но это была не языковая проблема. В парижском офисе Жана Буске все мы прекрасно понимали друг друга.

Во Франции очень быстро прознали о том, что у Меня с «Шеффилд Уэнсдэй» ничего не вышло. Поскольку в точности никто ничего не знал, для прессы я вновь стал скандальным, ненадежным игроком, чокнутым.

По прошествии времени эта история заставила меня вновь вспомнить о моей кукле в телевизионном шоу. Большинство моих друзей говорят, что Пикассо хороший, потому что заставляет людей смеяться и не выглядит ужасным. Они, возможно, правы, хотя я считаю его чем-то экстраординарным, растягивающим доверчивость зрителя до предела. Странно видеть, какой извращенный образ человека способна создать кукла в реальной жизни. Пикассо может уйти со сцены, нецензурно ругаясь, может нарисовать красную карточку и показать ее самому себе или представлять себя членом команды, состоящей из птиц и зверей. Короче говоря, в этом шоу жесты или слова, изначально выдуманные, нереальные, становятся смешными, комичными и каким-то странным образом воспринимаются публикой как мои собственные. Так что некоторые видят во мне мою карикатуру вместо того, чтобы посмотреть, как я веду себя в настоящей жизни.

Деннис Роч, чтобы выкрутиться из этой неприятной ситуации, запутанной всеобщим непониманием, возник вновь, на сей раз с предложением от «Лидса» под мышкой.

В течение нескольких недель Говард Уилкинсон, тренер «Лидса», пытался связаться со мной. Но «Лидс Юнайтед» относится к тем клубам, которые не платят агентам за посредничество, и поэтому Роч умалчивал о нем. Узнав же из газет о том, что мой переход в «Шеффилд Уэнсдэй» не состоялся, Уилкинсон сразу же бросился к телефону: он хотел видеть меня.

История моей жизни принимала новый оборот…