Глава 18 КРИЗИС

Глава 18

КРИЗИС

Время собирать камни

 Вероятно, памятный финал в Мюнхене, особенно его последние три секунды, с лихвой израсходовали многолетний запас везения сборной СССР и персонально целого ряда ее баскетболистов, включая баскетболиста Сергея Белова. Во всяком случае, непосредственно с начала 1973-го нас стали преследовать неудачи одна серьезнее другой.

 Все началось с катастрофического залета на таможне, о котором я уже рассказывал. Его результатом «в сухом остатке» стала потеря сборной четырех игроков олимпийского состава, трое из которых —

 Белов, А. Жармухамедов и М. Коркия — были лидерами команды. Их дисквалификация дорого обошлась нам в сезоне 73-го, особенно если учесть, что в советском баскетболе продолжалась смена поколений, кульминация которой всегда приходится на первый после- олимпийский год. Из сборной ушел только один заслуженный ветеран — Г. Вольнов, но одновременно с ним «завязали» многие другие опытные игроки, которые могли бы пополнить команду в отсутствие ее лидеров.

 В итоге на чемпионат Европы в Барселону отправились лишь шесть игроков «основы» — С. Белов, М. Паулаускас, З. Саканделидзе, И. Едешко, А. Болошев и С. Коваленко. Остальные места в составе заняли новички: Евгений Коваленко, однофамилец нашего центрового, и Николай Дьяченко из ЦСКА, спартаковец Юрий Павлов, Яак Салуметс из «Калева» и еще два молодых армейца — А. Мышкин и

 Милосердов. Стать равноценной заменой отсутствующим лидерам они не смогли.

 Впрочем, этого трудно было и ожидать, но разница в классе могла бы не быть столь разительной, если бы не гнетущая обстановка, царившая в команде. Именно она и стала главным отрицательным результатом мартовской истории на таможне. Эпицентром уныния был, как это ни прискорбно, главный человек в команде — Кондрашин. Было ощущение, что он находится в состоянии глубокой депрессии.

 Возможно, главным ударом для Петровича была дисквалификация его любимца и главной надежды — Сашки Белова. Наверное, у них и вправду была какая-то мистическая связь, и они не могли обходиться один без другого. Так или иначе, основной негатив исходил именно от тренера, хотя в той тяжелой ситуации он по определению должен был бы, наоборот, сплотить и воодушевить команду. Что ж, наверное, Богу было угодно, чтобы мы прошли и через это.

 Европейское первенство в Барселоне было 13-м по счету, в котором принимала участие сборная СССР. Это число оказалось для нас несчастливым. В полуфинале мы проиграли хозяевам турнира — испанцам — 76:80. Это был первый случай за много лет, когда нашим обидчиком оказалась команда второго эшелона европейского и мирового баскетбола. До эпохи доминирования испанцев на уровне национальных сборных было еще довольно далеко. Несмотря на то что у испанцев на домашнем чемпионате впервые была по-настоящему мощная команда, это поражение было для нас исключительно болезненным.

 «Красная Машина» уступила титул чемпионов Европы впервые с 1955 года, когда она также довольствовалась лишь бронзой. В остальных 11 чемпионатах Старого Света русские неизменно побеждали! Это усугубляло разочарование от нашего поражения, тем более унизительного, что потерпели мы его в ранге олимпийских чемпионов.

 Наверное, у любой другой команды, кроме югославов, мы на том чемпионате должны были выигрывать в полуфинале даже в ослабленном составе. Впрочем, если бы это и произошло, серебряные медали все равно стали бы нашим потолком. Обыграть «югов» в том году было абсолютной утопией. Они заслуженно стали чемпионами.

 В матче за бронзу мы легко победили Чехословакию, но медали этого достоинства расценивались тогда в СССР как несмываемый позор, что-то вроде ефрейторских лычек на армейских погонах.

 В августе того года сборная СССР не смогла выиграть даже на домашней Универсиаде в Москве, довольствовавшись серебром. Меня в той команде не было, я был уже возрастным игроком.

 Роковой рубеж

 Проблемы команды не могли не отражаться на мне, но и в личной судьбе я вступил в самую черную полосу. Становление и рост в «Лес- техе» и «Уралмаше», мытарства первых трех лет в сборной Гомельского, трения в ЦСКА казались детским лепетом в сравнении с тем, что началось сразу после олимпийского триумфа. Все это было очень похоже на кризис 30-летнего возраста.

 Как я уже говорил, в Советском Союзе господствовало представление о том, что спорт — это дело молодых. Наверное, это было логически взаимосвязано с аксиомой о «любительском статусе» советских спортсменов-олимпийцев. Убеждать общественное мнение, а тем более иностранцев в том, что 35-летний дядя совмещает членство в сборной СССР с учебой в институте или службой на младших командных должностях, а еще умудряется при этом содержать детей и семью, было, видимо, непросто.

 Так лицемерная идеология породила жестокую практику отправления на «заслуженный отдых» — тренерскую или административную работу — десятков молодых здоровых мужиков, которые только-только набрали опыт, подлинную психологическую устойчивость и, при минимальной корректировке программ функциональной подготовки, восстановления и питания могли бы еще минимум лет по 5-6 приносить пользу национальным сборным. Пожалуй, главная «сложность», которую при этом нужно было бы преодолеть, — это отойти от типового подхода к тренировкам, не стричь опытных и матерых профессионалов под одну гребенку с молодыми атлетами, да еще разрешить им побольше времени проводить не в затворе на спортивных базах, а дома, с семьями.

 Ситуация осложнялась тем, что 30-летние «ветераны» ничего другого в своей жизни больше не умели, как тренироваться, есть, спать, а когда придет время — костьми ложиться в решающих стартах, добывая спортивную славу для себя и своей страны. Они привыкли быть в центре внимания, расходовать колоссальные порции адреналина, ощущать на себе ответственность за результат. Они привыкли считать себя нужными своей стране и своему народу.

 И вот все это в одночасье должно закончиться, причем даже без выяснения твоего мнения! Сначала с тобой пару раз доброжелательно поговорят о том, что «пора заканчивать», спортивные функционеры, предложат — если ты на неплохом счету — хорошее место. Если откажешься — тренер отцепит от сборной, потом от стартового состава клуба. В лучшем случае тебя будет ждать растянутая на несколько сезонов деградация до уровня второразрядных команд мастеров, а потом и до коллективов физкультуры.

Остановка

 Тогда, в 1973-м, 30-летний рубеж стал надвигаться и на меня. Продолжение карьеры действующего спортсмена за этой чертой было для советского спорта редчайшим случаем. Нужно было очень сильно постараться, чтобы обеспечить себе это право. В первую очередь — нужно было морально решиться пойти наперекор существующей системе, которая безжалостно давила на человека.

 Должен признаться, что такой решимости у меня не было. После феерического выигрыша главного соревнования в жизни любого спортсмена — Олимпийских игр — я не избежал судьбы всех моих товарищей по мюнхенскому триумфу. Я вошел в полосу, с одной стороны, удовлетворения достигнутым (хотя, возможно, у меня лучше, чем у других, получалось сдерживать его в силу возраста и угрюмого характера), с другой — потери мотивации и стимулов для дальнейшего роста.

 Конечно, выиграть еще одну Олимпиаду ты был бы не против, но при этом ты понимаешь, насколько это будет трудно, каких колоссальных затрат это потребует. Такие мысли удручают, особенно когда на площадке и в жизни у твоей команды и у тебя самого все начинает идти наперекосяк.

 Но самое главное — в сезоне 1973-го меня стали преследовать травмы коленей. Безусловно, это было результатом постоянных перегрузок при той манере игры, которую я для себя выбрал, платой за те самые движение вверх и знаменитый бросок в прыжке. Впрочем, опять-таки, если бы мне предоставили выбор — сохранить здоровье и играть «как все», не выпендриваясь, или потерять его, но быть лучшим из лучших, — я, не раздумывая, выбрал бы второе. В то же время я с удовольствием выбрал бы третье — быть лучшим, но при этом сохранять свое здоровье в приемлемом состоянии за счет нормально организованной системы спортивной медицины.

Спортивная медицина в СССР

 То, как эта система была организована в СССР, заслуживает особого разговора. Безусловно, у нас встречались уникальные специалисты, которые собирали по кусочкам кости и суставы после тяжелейших переломов, восстанавливали связки, ставили травмированных спортсменов на ноги. Однако, во-первых, при наличии мощной хирургической школы в СССР ничтожное внимание они уделяли послеоперационной реабилитации, которая, как все узнали лишь недавно, по значению сопоставима с самой операцией. Во-вторых, одному Богу известно, сколько спортивных судеб искалечили при этом «специалисты» вроде З. С. Мироновой — неправильными диагнозами, неоправданными оперативными вмешательствами, бездарно проведенным лечением, жестоким обращением со спортсменами!

 Мой старый товарищ Игорь Завьялов собственными глазами видел, как к Мироновой за советом обратилась молодая волейболистка, недавно ею же (!) прооперированная на мениске, — что делать, если после операции нога сгибается в колене не больше, чем до 90 градусов? Свирепо посмотрев на спортсменку и ее тренера, медицинская легенда бросила: «Вы что, меня за дуру принимаете? Думаете, я не знаю, что вы в волейболе только в полуприседе работаете? Так чего же вам еще надо?.. »

 Ответственность врачей за ошибочные действия была на нуле. В полуфинале олимпийского турнира в Мехико кто-то из югославов сильно ударил Вольнова по бедру. Чтобы минимизировать последствия травмы, врач команды что-то быстро вколол Генке, и. тому стало еще хуже. Во втором тайме он отдал ошибочный пас, который, возможно, с учетом минимального разрыва в итоговом счете, стоил нам победы и финала Олимпиады. После игры так получилось, что я первым зашел в раздевалку, чтобы. застать там доктора, судорожно спускающего в унитаз использованные ампулы и шприцы, лишь бы на него не повесили ответственность за поражение.

 Наконец, в-третьих, и это, к сожалению, самое главное, — в повседневном спортивном обиходе культура заботы о своем организме, профилактики травм была крайне низка. Хотя врачи по должности входили в состав команд мастеров и, разумеется, сборных, их роль в коллективе, авторитет были, за редкими исключениями, невелики. Спортивный врач в советском варианте — это не тот, кто, наряду с тренером, ставит задачу на тренировку и игру, ведет досье на каждого вверенного ему спортсмена, тщательно контролируя его физическое состояние. Это человек, применяющий свои специальные навыки уже по факту произошедших травм или перетренированности, а в ординарной ситуации — бегающий куда-то за водой или, в особых случаях, за водкой.

 К сожалению, культура внимательного отношения к организму спортсмена при постоянном квалифицированном медицинском сопровождении в должной мере отсутствует и сейчас. А тогда, в 1973-м, передо мной также замаячила перспектива оказаться в чутких руках Зои Сергеевны. Мне настоятельно рекомендовали делать операцию на связках.

 Для меня это было категорически неприемлемо — мало того, что я насмотрелся на поломанные Мироновой спортивные судьбы (одного примера Вовки Андреева мне было вполне достаточно), я интуитивно чувствовал, что лезть в суставы не надо, что далеко не все возможности консервативного лечения коленей были мной не то что использованы, а даже обнаружены. Картизон, гидрокартизон — вот все, чем потчевали меня отечественные медики. Эти препараты прочно вошли в мою жизнь, но положение дел не улучшали.

 Черная полоса

 Тем временем боли становились все ощутимее. 1974 год стал для меня настоящим испытанием. Боль — ноющая, порой плохо переносимая, напоминающая зубную, — преследовала меня повсюду и постоянно. Подготовка к играм в составе ЦСКА и в особенности в сборной — к чемпионату мира в Сан-Хуане была исключительно мучительной. Но даже это было не самым худшим. Я как-нибудь вытерпел бы, стиснув зубы и намотав кишки на кулак, эту боль, если бы мог, преодолевая ее, играть как прежде. Но неготовые, постоянно больные колени нанесли самый страшный для меня удар — по моему стилю игры. Я объективно был не тот, что всегда, играл совсем иначе. И это было для меня неприемлемо.

 Я был душевно и физически измотан. Годы не прекращающихся тренировок и выступлений взяли свое. Отсутствие адекватной релаксации, нормального восстановления после нагрузок усугубило ситуацию, и она проявила себя, как только самомобилизация чуть-чуть ослабла после покоренной главной вершины.

 За пределами баскетбольной площадки дела и вовсе шли насмарку. В 74-м мы рано начали подготовку к чемпионату мира, и, пока я был на сборах, обокрали мою московскую квартиру. Однако это было полной ерундой по сравнению с другим — в том же году окончательно развалилась моя семья. К сожалению, мы с Натальей не смогли избежать удела многих спортивных браков, отягощенных постоянным отсутствием дома одного из супругов.

 Вероятно, доля ответственности лежала и на мне, но в целом я не считал себя виноватым в том, что избрал единственно приемлемый для меня образ жизни. Только он давал мне возможность реализовать свою мечту — покорить олимпийскую вершину. Кроме того, я брал на себя ответственность за содержание семьи, нашей маленькой дочери, и обеспечивал семью, прямо скажем, неплохо. Время показало мою правоту, я добился своего в спорте, но цена оказалась слишком высокой.

 Проблемы в общении у нас с женой возникали и раньше, но в 74-м мое пребывание дома стало настоящим адом. Стало абсолютно ясно, что ничего не вернуть, что наше семейное счастье безвозвратно утрачено. Однако от окончательного разрыва меня удерживала ответственность за маленького человека, которого мы произвели на свет.

И возненавидел я жизнь...

 Что я пережил в это время — врагу не пожелаешь. Депрессия всерьез прошлась по моей психике — я практически потерял сон. Каждую ночь я просыпался около 3 часов и уже не мог заснуть. Выходил на балкон и сидел, глядя на ночной город, часами. В голове при этом проносились вихри мрачнейших мыслей. Никакого будущего — ни в спорте, ни в частной жизни я для себя больше не видел. То, что я морально был готов закончить карьеру игрока, было еще не самым плохим. Не хочу сгущать краски, но неоднократно во время этих ночных бдений у меня появлялась и мысль пострашнее: «А не прыгнуть ли мне на ... р с этого балкончика?.. »

 Конечно, эти — самые радикальные — мысли я отвергал, интуитивно понимая, что это явно бесовские подсказки. Но по поводу моего профессионального будущего у меня сформировался общий устойчивый настрой — завязка. У меня пропала вера в свои силы, пропала мотивация двигаться вперед.

 Наилучшим образом мое душевное состояние того периода передавали горькие слова пророка из библейской книги Екклезиаста, которую я тогда часто перечитывал. «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем. Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя».

Время искать...

 Выйти из этого тяжелейшего психологического кризиса мне помог, как и во многих других случаях, сам баскетбол, моя игра. И, пожалуй, человек, которому я должен быть особо благодарен в той ситуации, — это Владимир Петрович Кондрашин. Выйдя из своего собственного душевного кризиса, он сумел помочь мне пережить мой. В процессе подготовки к чемпионату мира, видя явное ухудшение моих игровых кондиций, он не отчислил меня из сборной, а предложил щадящий вариант тренировок и включил в заветный состав 12, хотя это был первый за мою спортивную карьеру случай, когда места в составе я был, по большому счету, действительно недостоин.

 Кондрашин сумел преодолеть коллапс 73-го и сбалансировать состав команды, заполучив в свое распоряжение реабилитированного Александра Белова. Возвращение не могло не воодушевить как тренера, так и самого Александра, признанного по итогам чемпионата его лучшим игроком. Кондрашин сохранил в команде лучших из ее прошлогодних новобранцев (Ю. Павлова и В. Милосердова) и добавил нескольких новичков (А. Харченкова, А. Большакова, А. Сальникова, В. Жигилия). Основу сборной составляли ее ветераны — Паулаускас, Едешко, Болошев, Томсон.

 В квалификации СССР сожрал Центрально-Африканскую Республику 140:48, с несколько большим трудом прошел Бразилию и Мексику. В финальном турнире мы обыграли испанцев, кубинцев, пуэрториканцев и канадцев. В нашу пользу, опять-таки как в 67-м, сложилась «закрутка» в финальной стадии: мы проиграли югославам 79:82, но обыграли США 105:94, которые, в свою очередь, победили наших обидчиков 91:88.

 В итоге судьба мирового первенства решилась разницей набранных очков в играх трех лидеров между собой, и эта разница позволила нам стать первыми. Видимо, Бог опять был на стороне русских и в особенности Кондрашина. В следующем году феноменальной победой его «Спартака» в чемпионате СССР было суждено завершить определенный для него судьбой замечательный комплект — по одной победе в стране, Европе, мире и на Олимпиаде.

 В том чемпионате, снова триумфальном для СССР, я, как и в

 1967- м, играл мало и не на должном уровне. Если я чем-то и помог команде, то только своим присутствием в составе. Противники не были осведомлены о моих проблемах, по-прежнему знали меня как многолетнего лидера сборной, знали, чего от меня можно ожидать, и по- прежнему боялись. Если бы меня не было в команде, это дало бы игрокам других команд-участниц дополнительную мотивацию. Во всяком случае, в решающей игре против США, в которой нам нужно было побеждать с разницей «+4», я вышел в стартовом составе, и мы перевыполнили план, выиграв «+11».

 Вновь, как и на моем первом из двух победных чемпионатов мира, я был в известной степени «не причастен» к результату команды. Однако лично для меня и для моей последующей карьеры поездка в Сан- Хуан сыграла ключевую роль. Находясь в расположении сборной и общаясь с игроками, тренерами и врачами иностранных команд, я сумел найти выход из измучившей меня ситуации с моими коленями. Мне подсказали лекарственные препараты, которые я начал принимать прямо в ходе мирового чемпионата и которые сразу и радикально улучшили мое самочувствие!

 Пройдя курс рекомендованного лечения, я без всякой операции практически снял проблему с болью в коленях. Кроме того, после возвращения из Пуэрто-Рико я впервые за время своей профессиональной карьеры провел полноценный отпуск, неплохо отдохнул и восстановился. Главное — я привел в порядок голову, избавился от упаднических настроений и мыслей, постарался детально и «холодно» проанализировать ситуацию.

Новое начало

 В итоге я решил продолжить карьеру игрока. Мне претило навязывание мне чьего-то решения о ее завершении. Я чувствовал, что готов играть дальше, хотя для этого мне придется радикально перестроить весь свой образ жизни, собственными силами (надежды на отечественных специалистов было мало) выстроить новую систему, новую культуру тренировок, восстановления, питания. Еще больший, чем раньше, акцент предстояло сделать на индивидуальной подготовке. В какой-то степени мне предстояло переоценить и пересмотреть свою жизненную философию.

 Мало кто в мое время продолжал профессиональную карьеру на прежнем высоком уровне после 30 лет. В мои же планы входило не просто продолжить играть и сохранять за собой место в составе ЦСКА и сборной, а оставаться в них лидером и играть лучше, чем прежде. Сама по себе эта задача стала для меня новым вызовом и новой мотивацией.

 К ее реализации я решительно приступил, и уже в скором времени результаты не заставили себя ждать. Поправив здоровье, я восстановил вкус к игре, при этом существенно улучшив культуру подготовки своего организма к нагрузкам и восстановления после них. Я не ослабил, а усилил интенсивность занятий с весами, окончательно поставил во главу угла индивидуальную подготовку к играм. Я постарался убрать из своей жизни то немногое лишнее, что в ней до этого случалось. Я полностью успокоился и перестал психовать по какому-либо поводу.

 Нельзя сказать, что полоса неудач закончилась незамедлительно. Весной 1975-го ЦСКА впервые за много лет уступил первенство в национальном чемпионате ленинградскому «Спартаку». По ходу чемпионата мы проигрывали не только ленинградцам (дважды), но и в дерби с «Динамо» — три раза (!), а также «Жальгирису» и динамовцам Тбилиси. Победа сборной Москвы в турнире VI Спартакиады народов СССР лишь подсластила пилюлю.

 Особенно обидным был сбой на международном уровне. На чемпионате континента в Белграде сборную СССР в финальном матче с хозяевами чудовищным образом убили судьи, и мы опять, как и два года назад, не покорили европейскую вершину.

 Наконец, то, что неминуемо должно было произойти, в 1975-м все-таки произошло — мне пришлось уйти из семьи. На это были веские причины. Наши противоречия с женой зашли слишком далеко, а ее поведение и взгляды на жизнь стали на данном этапе для меня неприемлемыми.

 Это было тяжелое решение, особенно в отношении шестилетней дочери, но избежать его, к сожалению, было нельзя. Я ушел, оставив все «нажитое непосильным трудом» семье. Новый этап жизненного пути я начинал с нуля.

 Тем не менее первые проблески восстановления прежних позиций в спорте уже появились. Я блестяще отыграл в Межконтинентальном кубке против США, получив за океаном суперпрессу. Кстати, за американцев тогда выступал молодой Роберт Пэриш, которому суждено было впоследствии стать одним из самых великих центровых и отыграть в NBA 21 сезон, став рекордсменом по целому ряду показателей! В состав советской команды, отправившейся на первенство Европы, я попал уже не просто «по делу». На континентальном первенстве я снова был объективно сильнейшим — провел на площадке больше всех времени (164 минуты) и набрал больше всех очков (136).

 Сборная СССР наконец-то собралась на тот турнир в своем оптимальном составе и состоянии. В ней играли шестеро из числа лучших в чемпионском составе 1972-го: С. Белов, А. Белов, А. Жармухамедов, М. Коркия — побитые жизнью и возродившиеся из пепла, а также И. Едешко и А. Болошев. Их дополняли игроки, прошедшие горнило успешных и провальных игр 1973-1974 годов, — Ю. Павлов, А. Большаков, А. Сальников, В. Милосердов, В. Жигилий, А. Сидякин.

 Это была сильная команда, изголодавшаяся по хорошей игре и по хорошим победам. Со всеми соперниками на своем пути мы разбирались без проблем. Впервые за несколько лет мы были готовы дать как следует прос...ся нашим постоянным обидчикам последнего времени — югославам. Сделать это на их домашнем чемпионате Европы было вдвойне престижно.

Новые тенденции

 К сожалению, нам предстояло выяснить, что «юги», желавшие победить у себя дома как минимум не меньше нашего, помимо приобретения собственно игровых кондиций неплохо освоили «науку побеждать» в особо специфическом аспекте. Финал первенства между нашими командами, проходивший в только что отстроенном дворце спорта «Пионер», был отмечен настолько скандальным судейством, что даже те западники, которые никогда не отличались симпатиями к Советам, были искренне возмущены.

 Несмотря на чудовищно необъективное судейство канадского арбитра, с первой до последней минуты финала свистевшего исключительно в нашу сторону, счет в концовке встречи был почти равным. Точнее говоря, мы проигрывали «-1» на последней минуте матча и имели владение мячом — ситуация вполне небезнадежная. Мяч из-за боковой линии вводил я, и я отправил его Ивану Едешко, будучи уверенным, что сейчас будет разыграна результативная комбинация — команда чувствовала свою мощь и была вполне уверена, что нам это по силам.

 То, что произошло дальше, не поддается какому-либо здравому осмыслению: едва Ваня принял мяч в руки, не начиная движения (!), канадский арбитр. свистнул ему пробежку. Возмущаться было бесполезно, хотя возмущению и не было предела. В немедленно последовавшей атаке «юги» забили еще два, решив исход встречи, и в итоге победили, второй раз подряд став чемпионами Европы и оставив нас только с серебром.

 Это было обидное и незаслуженное поражение, в основе которого было не честное мужское противостояние (его мы бы, скрепя сердце, приняли), а закулисные игры. Пожалуй, впервые на таком уровне в чисто спортивное выяснение отношений стали вмешиваться грязные договоренности.

 К сожалению, в дальнейшем это стало претендовать на тенденцию, и тот белградский чемпионат стал в известной степени символичным. Именно «юги», а впоследствии сербы и хорваты, при всем уважении к их великолепной школе подготовки игроков, стали законодателями мод в этой стороне мирового баскетбола. В 1975-м мы проиграли, будучи готовы явно лучше наших соперников, но уступив им в «виде спорта», в котором себя никогда не позиционировали. По сути, это было начало новой эры в баскетболе.

 В те времена продажное судейство еще не было в порядке вещей, как сейчас, и того канадского арбитра на долгие года надежно спрятали — ни на одном более или менее крупном турнире он больше не появлялся. Удивительно, но встреча с ним у меня состоялась при совершенно неожиданных обстоятельствах.

 В 2007-м я принимал участие в церемонии в связи с включением меня в Зал славы ФИБА. По ее окончании и объявился этот дуст, естественно, постаревший, но узнанный мной, тем не менее, мгновенно. Подошел он ко мне в самом великолепном расположении духа, с поздравлениями и приветствиями. Я в ответ был, мягко говоря, сдержан. Тогда он спросил, помню ли я его. «Как же я тебя забуду? — ответил я. — Ты тогда, в 75-м, что за пробежку нам свистнул, гад?»

 Канадец стушевался и убежал. Не знаю, на что он рассчитывал. На то, что время стерло в моей памяти горечь несправедливого поражения? Впрочем, дело и вправду давнее. Одним титулом больше, одним меньше. Самое скверное ведь, в действительности, то, что в спорт с тех пор активно и бесцеремонно влезли большая политика, большие деньги и, как следствие, большая грязь. Этот канадец — лишь заржавевший винтик в большой системе, именно существование, а правильнее сказать — процветание которой меня всегда возмущало и никогда не перестанет возмущать.

 В 1975-м это шокировало не только меня и игроков советской сборной, но и большинство иностранных атлетов и специалистов в нашем виде спорта. Все подходили и выражали нам сочувствие. Все были уверены, что это поражение разъярит нас, как красная тряпка быка, и что в следующем году на Олимпиаде в Монреале мы просто порвем югославов на части. Ни у кого не вызывало сомнения и то, что судейство на олимпийском турнире будет к нам благосклонным, поскольку ФИБА, допустившая этот «праздник югославского баскетбола» в Белграде, чувствует свою вину перед нами и постарается ее искупить. Все эти ожидания создавали дополнительную интригу к ожидавшемуся с нетерпением противостоянию — реваншу с американцами.

Очищение через кризис

 Несмотря на горечь поражения в Белграде, к концу 1975-го я выкарабкался из ямы. Время показало, что я выбрал верное направление. Преодолев кризис, я по сути встал на новые рельсы, оптимизировал свой ход и сумел не просто сохранить движение, а существенно в нем прибавить. Вплоть до самого завершения карьеры игрока я сохранял потом оптимальное физическое и психологическое состояние. Несмотря на то что гладким ее течение не было, страшных срывов подобно произошедшему в 74-м у меня больше не случалось.

 Самое главное, что я окончательно понял, как нужно вести себя не только на баскетбольной площадке, но и вообще в жизни. Спокойно и достойно делать свое дело, при этом не сжигая себя дотла, а рассчитывая силы на много лет вперед. Испытывать чувство ответственности за дело, за которое ты взялся. Быть благодарным тем, кто встретился на твоем жизненном пути, и ни от кого не ждать благодарности.

 Из кризиса я вышел очищенным и мобилизованным. Если исходить из того, что один из переводов слова «кризис» с греческого — это «суд», я надеюсь, что я вышел из судебного зала оправданным. Для меня не осталось секретов в баскетболе, я проверил в тяжелой жизненной ситуации свою верность любимому делу и нашел новые цели, в чем-то более масштабные и амбициозные, чем прежние. Опыт, приобретенный мной в течение трех лет после олимпийского триумфа, был бесценным, как бы тяжело он ни дался.

 Еще одним приобретением 1975-го стали знаменитые беловские усы, ставшие для окружающих моим неотъемлемым атрибутом на все оставшееся мне время (сейчас не все даже и знают, что большую часть своей карьеры я отыграл без них), а для меня — памятью о пережитых потрясениях.