Глава 20 ОГОНЬ ОЛИМПИАДЫ

 Глава 20

ОГОНЬ ОЛИМПИАДЫ

Соблазн Москвы слишком силен

 И все-таки я принял иное решение. По возвращении из Манилы вместо того, чтобы объявить о своем уходе, я совершил невероятный поступок. Я понимал, что бороться с Гомельским или рассчитывать на перемену его отношения ко мне бесполезно, и для прояснения ситуации записался на прием к председателю Спорткомитета (фактически министру спорта) С. П. Павлову.

 Сделать это, т. е. фактически продолжить бороться за место под баскетбольным солнцем, меня стимулировали два обстоятельства. Во-первых, концовка финального матча чемпионата мира убедила меня в том, что по игровым кондициям я не только не отстаю от более молодых игроков, на которых теперь делалась ставка главным тренером, но и превосхожу их. В такой ситуации «отцепление» меня от стартового состава и от сборной являлось не объективной реакцией на реальную ситуацию, а обыкновенным произволом тренера, к тому же идущим во вред интересам команды.

 Чтобы гарантировать эти игровые кондиции в моем возрасте, я преодолел слишком трудный период перестройки своего организма, своего жизненного распорядка, и хоронить все эти усилия исключительно в угоду субъективизму одного человека, пусть даже и выдающегося, мне не хотелось. Уникальный игровой и жизненный опыт, которым я обладал, был способен принести очевидную пользу команде. В конце концов, ни у кого из кандидатов в олимпийскую сборную за плечами не было 306 очков в 25 играх трех олимпийских турниров.

 Во-вторых, мне очень хотелось выступить на домашней Олимпиаде. Она обещала стать настоящим праздником спорта, и я был бы очень рад возможности сделать его ярче. Моя страна заслужила этот праздник, и я, как я считал, заслужил его вместе с ней. Глупо и обидно было бы исколесить весь мир, защищая честь страны на соревнованиях в самых разных его уголках, а от участия в самом главном старте у себя дома благополучно отказаться.

 Разумеется, я был бы рад выиграть еще одно золото Олимпиады. Особенно великолепно было сделать это дома, перед своими болельщиками, которые будут нас яростно поддерживать и для которых наша победа в самом зрелищном виде летней олимпийской программы будет замечательным подарком и абсолютным счастьем.

 Наконец, у нас накопился приличный счет неоплаченных долгов нашим братьям по социалистическому блоку и злейшим соперникам на баскетбольной площадке — югославам. Обиднейшие поражения в очных противостояниях в полуфиналах олимпийских турниров

 1968- го и 1976-го, в финалах первенств Европы в 1975-м и 1977-м, первенства мира в 1978-м не давали мне покоя. Опережая нас по количеству важнейших турниров, в которых они за последние 11 лет выступили лучше нас, со счетом 7:4, югославы всерьез стали претендовать на неофициальное звание сильнейшей сборной Европы и второй после США баскетбольной супердержавы.

 Соблазн московского олимпийского праздника был слишком силен. Победа на домашней Олимпиаде, расправа над двумя извечными соперниками — США и Югославией, демонстрация самой яркой игры на пике собственных возможностей — вот что казалось мне достойным аккордом в сыгранной мной в большом баскетболе симфонии. После такого аккорда не стыдно будет и уйти, дав дорогу молодым.

 Так думал я, но мое мнение могло не разделяться другими. Мне предстояло убедить в своей правоте людей, ответственных за комплектование команды к московской Олимпиаде, или, по крайней мере, быть ими выслушанным. Именно поэтому я и решился на такой беспрецедентный шаг.

 Золотая эра

 Сергей Павлович Павлов уже тогда был легендарной личностью. Выдвиженец Н. Хрущева, с 1959-го по 1968-й он возглавлял Центральный комитет ВЛКСМ. При нем был проведен Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, открылись многие молодежные журналы. В 1968-м накануне Олимпиады в Мехико он занял пост председателя Государственного комитета по физической культуре и спорту.

 Этому предшествовало расцененное как провал выступление советской сборной на зимней Олимпиаде в Гренобле, где мы впервые за время участия в белых олимпиадах, т. е. с 1956 года, уступили первое место в командном зачете норвежцам, завоевав лишь пять золотых медалей (четырьмя годами ранее в Инсбруке было 11). Предыдущая летняя Олимпиада в Токио также сложилась для СССР неудачно (30 золотых наград и второе место в командном зачете после США).

 Ситуацию в Мехико новый спортивный руководитель исправить, конечно, не успел, и результат был практически аналогичным предыдущему (29 золотых медалей и вновь второе место), однако уже в следующем олимпийском цикле произошел прорыв. На четырех последующих олимпиадах (летних и зимних) 1972-го и 1976-го СССР уверенно побеждал. Причем в медальном зачете результаты были феноменальными — в Мюнхене и Монреале 50 и 49 золотых наград, в Инсбруке в 1976-м — 13!

 Это была золотая эра советского спорта, и результаты, показанные нашими спортсменами на тех олимпиадах, вряд ли уже будут превзойдены. Главное, что эти успехи основывались на великолепной базе массового, детского, любительского спорта, а также на существенно улучшенном — насколько это было возможным в условиях совка, — менеджменте в спорте на всех уровнях его организации.

 В значительной степени этими достижениями страна была обязана именно Павлову. Не приукрашивая Сергея Павловича, который был плотью от плоти советской партийной номенклатуры, нельзя не признать и его исключительных деловых и незаурядных человеческих качеств. Достаточно сказать, что Павлов был, наверное, единственным руководителем в отечественном спорте, который знал всех спортсменов из сборных страны по имени. Более того, он действительно ценил и уважал спортсменов, берег и по-своему любил их. Не раз и не два он брал на себя чужие грехи, сохраняя для большого спорта «залетевших» или понизивших результаты атлетов, рискуя подчас своей номенклатурной репутацией.

 Московская Олимпиада была детищем Павлова. Именно ему принадлежала инициатива олимпийской заявки, именно благодаря его активности и связям в МОК эта заявка со второй попытки была удовлетворена, причем отодвинула американский Лос-Анджелес. Не приходилось сомневаться в том, что Павлов в высшей степени заинтересован в оптимальном состоянии советских сборных по всем видам спорта, а в таком престижном виде олимпийской программы, как баскетбол, — и подавно.

 Забегая вперед, скажу, что, несмотря на бойкот Москвы и провал в отдельных видах спорта, Олимпиада-80 стала кульминацией карьеры С. П. Павлова в качестве спортивного функционера. Хозяева Игр установили абсолютный рекорд — 80 золотых наград!

 Москва-80 стала одновременно и его лебединой песней. Страна отблагодарила своего героя так, как она умеет это делать: после смерти Брежнева, в 1983-м, Павлов был снят с работы и доживал свой чиновничий век на посольских должностях в Монголии и Бирме.

 Административный ресурс

 Впрочем, до этого было еще далеко, а на момент описываемых событий Павлов был фактически всемогущ. При этом у него была репутация справедливого и в целом профессионального руководителя.

 Поблагодарив за предоставленную возможность встретиться, я объявил министру о своем решении закончить выступать за ЦСКА и сборную и попросил его дать мне, по возможности, уехать за границу поиграть по контракту. Для ответственного руководителя, как мне показалось, эта новость оказалась полной неожиданностью. Он сказал, что был уверен, что я доиграю до московской Олимпиады.

 «Я могу доиграть до Олимпиады, — ответил я. — Но я не могу играть, сидя на скамейке». Моя позиция представлялась мне вполне логичной — если я соответствую уровню сборной страны и представляю для нее интерес, я должен иметь достаточно игрового времени. Если не соответствую и не представляю — отпустите меня, я найду, чем заняться. Использовать меня в роли дядьки, подбадривающего на банке игроков: «Давайте, сынки, потерпите, вот я когда-то в 69-м.», — мне казалось глупым и контрпродуктивным. Мое место в сборной мог занять молодой талантливый игрок.

 Узнав о ситуации в команде, Павлов сказал: «Я подумаю».

 Вероятно, плодом его размышлений стала беседа с Александром Яковлевичем, от которого вскоре последовало предложение стать его помощником в сборной в качестве играющего тренера. Затем ситуация постепенно стабилизировалась в докризисном состоянии. Я снова стал получать игровое время, остался лидером как в сборной СССР, так и в ЦСКА, в составе которого я в 1979-м в десятый раз стал чемпионом Союза.

 Ситуация и впрямь была беспрецедентная. В те времена партийная и советская номенклатура, при всех ее недостатках, старалась не вмешиваться в конкретные решения специалистов, которым они доверили работу. В отличие от нынешних благотворителей, содержащих профессиональные команды (хотя сам этот оборот звучит по-идиотски: профессиональная команда призвана не только сама себя содержать, но и приносить прибыль), которые не стесняются порой чуть ли не утверждать состав на игру. Но ставка на московскую Олимпиаду действительно была высока. Ради этого успеха спортивный министр был способен решиться на такое вмешательство.

 Что касается Александра Яковлевича, то он был тонким политиком и едва ли стал бы спорить с руководством. К тому же я не думаю, что решение о возвращении меня в «основу» далось тренеру так уж тяжело. Смена поколений сменой поколений, но результат Яковлевич должен был давать, и ветераны команды, как показывала жизнь, могли быть гарантией этого результата.

Последний триумф

 Так или иначе, в составе сборной для участия в чемпионате Европы в Турине квота ветеранов Мюнхена осталась прежней. Помимо меня, на Европу отправились А. Жармухамедов и И. Едешко, для которых первенство вообще стало последним выступлением на высшем уровне. По сравнению с прошлогодним составом в Маниле только Хомичюс и Тараканов заменили Йовайшу и Болошева.

 Первенство в Турине стало в какой-то степени моим бенефисом. В любимой мною и любящей меня Италии я в последний раз в своей карьере выиграл вместе с командой крупнейший международный турнир, был признан его лучшим игроком.

 Сам чемпионат сложился достаточно забавно. Свою лепту в это внесла и наша сборная: так, в последнем матче предварительного турнира мы неожиданно для всех проиграли испанцам, причем с неприличным счетом 90:101. Впрочем, обе команды к тому времени обеспечили себе выход в полуфинальный турнир, обыграв голландцев и болгар.

 Этот неожиданный результат впоследствии растворился в череде других сенсаций. Итальянцы проиграли чехам и остались в полуфинале только пятыми. Но наибольший фурор произвели победители трех последних европейских чемпионатов югославы, которые проиграли Израилю «-1» и вообще оказались за чертой финалистов!

 Нам югославы проиграли «-19». В итоге в финале первенства континента мы бились против Израиля. Поправка Джексона—Вэника не помешала нам порвать соперника в клочья — 98:76.

Ошибка резидента

 Нельзя исключать, что хитрые «юги» специально «затихарились» перед главным стартом четырехлетия, удовлетворившись скромной бронзой, в споре за которую они уверенно обыграли Чехословакию, и тем самым усыпив бдительность соперников. Можно было — а наверное и нужно было! — вспомнить, как они заняли девятое место на Европе в 1967-м, спокойно готовясь к «домашнему» чемпионату мира.

 В большом спорте случается, что из тактических соображений соперник предлагает тебе выиграть. Отказываться в этих случаях не принято, победа всегда остается победой. Однако качеством профессионала, безусловно, всегда должен оставаться трезвый и холодный анализ ситуации, абсолютно свободный от эйфории и шапкозакидательства. Увы, победа в Турине (кстати, предпоследняя аж до 2007-го, когда сборная России сенсационно — вот до чего мы докатились — и, боюсь, случайно обыграла испанцев на их «домашнем» чемпионате) сослужила нам очень плохую службу.

 Игроки не учли, что многие команды, скорее всего, «химичили» накануне Олимпиады, а в чем-то нам просто «проперло». Но даже если наша победа и была абсолютно заслуженной, она ни в коей мере не должна была послужить поводом к эйфории, успокоенности, расслабленности. И уж подавно нельзя было считать слабое выступление югославов соответствующим их подлинному уровню.

 К сожалению, неправильно отреагировал на эту победу и главный тренер. От кого-то из знакомых Гомельского я слышал о верной примете: «Если Яковлевич, вернувшись с турнира из-за границы, в аэропорту ни с кем не здоровается, значит — выиграли». В данном случае долгожданная победа в континентальном чемпионате вызвала у нашего заслуженного мэтра буквально восторг. Вот как он комментировал чемпионат.

 «Главный матч первенства — матч с югославами, советская сборная провела великолепно. Мы предполагали, что защита югославов будет максимально сконцентрирована и нацелена прежде всего на

 В.      Ткаченко и С. Белова. Поэтому мы готовили нашего центрового к игре вдали от щита, оттянув его на линию штрафного броска. Белову же было поручено прежде всего снабжать мячами наших молодых, которых соперник еще толком не знал и не боялся, — Лопатова, Мышкина, Тараканова. В том, что Белов и сам не упустит возможности для, так сказать, личных атак, мы были уверены.

 В обороне вместо ожидаемого югославами прессинга мы предложили вязкую смешанную защиту, в которой снайперам соперника — Кичановичу, Делибашичу и Далипагичу, было уделено повышенное внимание. Наши ребята превзошли чемпионов мира не только предельной отмобилизованностью, жаждой победы. Они были сильнее и в атлетизме, и в тактических командных действиях».

 Если бы подобные панегирики выполняли исключительно роль PR-сопровождения, в этом было бы полбеды. Но, как показала жизнь, в сознании Александра Яковлевича и впрямь уже могло начать формироваться учебное пособие по тактике разгрома югославской сборной. Увы, и это было еще не самым страшным для подготовки и психологического настроя команды. Начало олимпийского года нанесло нам, как предстояло выяснить, самый тяжелый удар — известие об отказе американцев от участия в московских Играх.

Большая политика

 Еще с 50-х годов спорт стал постепенно становиться заложником большой политики. Различного рода демарши политических руководителей, осуществляемые посредством недоумевающих спортсменов, время от времени потрясали спортивную общественность. Уже тогда они начали затрагивать главные соревнования планеты — Олимпийские игры (например, в 1956-м несколько стран отказались от участия в Играх в знак протеста против ввода советских войск в Венгрию). Однако до поры до времени эти потрясения были не особо масштабными.

 В 1976-м прозвучал первый звонок — Олимпиаду в Монреале бойкотировали 26 африканских стран. Они протестовали против участия в Играх Новой Зеландии, нарушившей спортивную блокаду режима апартеида в Южной Африке, сыграв там матч по регби. Отсутствие атлетов с Черного континента не повлияло всерьез на распределение медалей в большинстве видов олимпийской программы. Впрочем, эскалация напряженности в противостоянии западного и восточного блоков заставляла ожидать худшего. Что и не замедлило произойти в самом скором времени.

 24 декабря 1979 года советские войска по решению Политбюро ЦК КПСС вошли в Афганистан. Началась десятилетняя жестокая война, унесшая жизни 14,5 тысяч наших соотечественников. Война, которая была безоговорочно осуждена подавляющей частью мирового сообщества и стоила СССР колоссальных имиджевых потерь, включая обескровленный олимпийский праздник в 1980-м.

 Не мое дело анализировать решения политиков, тем более в такой ситуации. Любая война — страшное и кровавое дело, и я уверен, что облеченные властью люди должны делать все возможное, чтобы исключать ее малейшую перспективу. Однако то, что внутренняя ситуация в Афганистане способна влиять на благополучие моей страны, у меня теперь не вызывает сомнений — достаточно посмотреть на мощнейший наркотраффик, который при полном попустительстве американских оккупационных сил идет сегодня в Россию.

 О бойкоте московской Олимпиады западные политики заговорили практически сразу же. Уже в начале января нового 1980 года президент США Джимми Картер предложил, пока не очень настоятельно, перенести Игры в Грецию. Американцы не стали форсировать события до окончания собственных домашних Игр зимней Олимпиады в Лейк-Плэсиде. Сразу после них последовали ультиматум и 20 февраля заявление об отказе участвовать в Играх в Москве с призывом других стран к аналогичным действиям.

 В итоге от поездки в Москву отказались 64 страны, в том числе ряд исключительно сильных спортивных держав. Некоторые западные страны, включая Великобританию, Францию, Италию и Испанию, предоставили возможность решить этот вопрос для себя своим спортивным федерациям. Впрочем, условия, в которых делался выбор, были довольно жесткими. В Великобритании против участия в Играх проголосовал парламент, а премьер-министр Тэтчер просто скрежетала зубами при одном упоминании о Москве.

 Такая политическая позиция подорвала финансовую основу многих западных олимпийских сборных, бывших, как это ни парадоксально, гораздо «более любительскими», чем советская. Спонсоры побоялись поддержать спортивные федерации. В итоге команды этих стран приехали в сильно усеченных составах, и участие их носило как бы частный характер — на церемониях открытия и закрытия Игр, при награждении призеров спортсмены 15 стран выступали под символикой МОК, а не своих государств.

 Признаюсь, что ситуация в других видах спорта волновала нас поскольку-постольку. Главной новостью для нас, разумеется, было отсутствие в Москве нашего главного соперника — США.

Старт дает Москва

 Я считаю, что Москва очень хорошо подготовилась и провела, несмотря на бойкот, великолепные Игры. Для СССР их проведение на высочайшем уровне было вопросом международного престижа, демонстрацией преимуществ системы победившего социализма. Но каким бы ни был политический подтекст этого события, народ заслужил свою Олимпиаду, заслужил прекрасный и замечательно организованный праздник, заслужил свои 80 золотых медалей. Тысячи людей ударно потрудились непосредственно при подготовке Игр, вся страна работала не одно десятилетие, создавая национальное благосостояние, в том числе для того, чтобы эти Игры смогли пройти успешно. И внимание к Играм, позитивный резонанс от них были в Союзе на высшем уровне.

 В Москве было построено и реконструировано множество спортивных объектов. Были существенно перестроены «Лужники» — и Большая, и Малая спортивные арены, построен заново универсальный спортивный зал «Дружба». В Крылатском довели до оптимальных параметров гребной канал, возвели велотрек и стадион для стрельбы из лука. В лесопарке в Битце появился конно-спортивный комплекс, в Мытищах — современное стрельбище. «Венцом творения» стали олимпийская деревня на Мичуринском проспекте и гигантский спортивный комплекс «Олимпийский». Большинство этих объектов после Игр исправно послужили людям, оставаясь в строю и сейчас, через 30 лет после Олимпиады-80.

 Олимпийская деревня и вправду была очень хорошей — пожалуй, лучшей из всех, где мне довелось жить. Особенно в сравнении с Монреалем, где мы с Мышкиным ютились в крохотной комнатушке, совершенно не рассчитанной на габариты баскетболистов. Питание делегаций, уровень которого мог вызывать какие-то опасения, особенно после праздника живота в Монреале, тоже оказалось организованным очень достойно. О культурной программе Олимпиады и говорить не приходится.

 Монреаль в сравнении с Москвой вообще здорово проигрывал, особенно в части организации олимпийского праздника. Конечно, нужно учитывать особенности ситуации, то, что после расстрела спортсменов в Мюнхене канадцы должны были «дуть на воду» и не смогли придумать ничего лучше, как напичкать свои Игры автоматчиками. Но в Москве ощущение безопасности и добротности в организации всего происходящего было, по крайней мере, не меньшим, а ощущение праздника при этом сохранялось.

 Много разговоров в последнее время было о том, что из Москвы на время Игр выгнали половину населения, что всех диссидентов упрятали в психушки и тюрьмы, что на каждый квадратный метр приходилось по милиционеру и по два комитетчика и т. д. ... Мне как наблюдателю со стороны все это в глаза не бросалось. Действительно, на каком-то этапе попытались убрать из столицы весь частный автотранспорт. Однако в городе сразу создалась обстановка, как после взрыва нейтронной бомбы — опустевшие улицы, гробовая тишина, и власти отменили свое решение.

 Ничего не знаю о репрессиях в отношении инакомыслящих, может быть, так оно и было. Что касается «чистки» мегаполиса накануне важного общественного мероприятия от опустившихся люмпен-пролетариев, хулиганов и потенциальных преступников, находящихся на учете, то это общая практика нормально работающих спецслужб всего мира. Не будучи специалистом в этом вопросе, думаю все же, что наши спецслужбы, обеспечивая безопасность Игр, в целом сработали очень профессионально и незаметно.

 Одним словом, Игры в Москве стали, по-моему, настоящим праздником спорта, захватившим всю огромную страну.

 Бойкот, конечно, повлиял на качество спортивных состязаний, но не загубил его. Тем более, что в отдельных видах спорта законодателями мод стабильно являлись страны восточного блока. Например, в гребле почти все золото в Москве взяли спортсмены ГДР (возможно, оптимально попали в допинг). Через четыре года уже отсутствие СССР и его сателлитов на Играх в Лос-Анджелесе будет рассматриваться как невосполнимый урон для уровня соперничества.

 Впрочем, в некоторых аспектах организация домашней Олимпиады оставляла желать лучшего. Одна из таких недоработок напрямую затронула нас, баскетболистов. Мужской турнир почему-то проходил в спортивном комплексе «Олимпийский» — гигантском сооружении, умещающем в себе футбольное поле, легкоатлетический комплекс и трибуны на 14 тысяч зрителей. Чудовищных размеров зал был пополам разделен занавесом, и в одной части соревновались гимнасты, в другой — баскетболисты.

 Паркет и стойки были размещены на помосте метровой высоты, а трибуны со зрителями можно было рассмотреть только в бинокль. Не пойму, места для нас, что ли, больше не нашлось?.. В результате наши болельщики растворились в этом пространстве, сидя не пойми где, и их поддержки мы фактически не заметили. Это было серьезным упущением организаторов, лишившим нас одного из главных преимуществ домашнего поля.

Огонь Олимпиады

 Помимо собственно баскетбольного турнира мне Игры московской Олимпиады запомнились, разумеется, еще одним событием, ставшим важной оценкой и в какой-то степени итогом моей карьеры спортсмена-олимпийца. Незадолго до начала Игр я узнал, что мне доверена честь завершить торжественную церемонию их открытия зажжением в огромной чаше «Лужников» — главной спортивной арены московской Олимпиады — олимпийского огня.

 Традиция зажжения олимпийского огня на период главных соревнований спортивного четырехлетия возводит современное олимпийское движение к его прообразу — античным Играм. Тогда спортивные состязания имели культовое значение и были призваны прославлять сонм греческих богов, восседавших, по всеобщему убеждению, на вершине горы Олимп. Такая же история была с менее известными античными соревнованиями — Великими Панафинеями, во время которых атлеты своими состязаниями приносили жертву богине Афине Палладе. Всеобщее примирение, прекращение войн на период таких соревнований были обусловлены не собственно любовью древних ахейцев к спорту, а религиозным подтекстом.

 Тем не менее в наши дни идея всеобщего объединения в празднике спорта, символом которого стал служить олимпийский огонь, приносимый через полмира в столицу очередных Игр, выглядит очень красиво и благородно. Спорт и вправду остался одним из очень немногих явлений, по-настоящему объединяющих людей самых разных национальностей и убеждений.

 Несение факела с олимпийским огнем, особенно на завершающих этапах его пути к главному олимпийскому стадиону, является высокой честью, предоставляемой лучшим представителям нации, отличившимся в различных областях. Что же касается права зажечь этим факелом сам огонь очередной Олимпиады, который будет гореть день и ночь до момента закрытия Игр, то эта честь для спортсмена не сравнима ни с чем. Ее оказывают лучшим из лучших, в каком-то смысле людям, символизирующим национальный спорт, национальную культуру, имеющим бесспорный авторитет и безупречную репутацию. Это что-то сопоставимое с почетным поручением нести национальный флаг во главе делегации твоей страны на открытии Игр, но на порядок значимее.

 Обо всем этом я не мог не думать, когда буквально за неделю до 19 июля — дня торжественного открытия Игр я от Гомельского узнал, что зажигать огонь московской Олимпиады поручено мне. Разумеется, я воспринял это как огромную честь и огромное доверие, оказанные мне моей страной, — именно так, а не в качестве доверия партии и правительства. Они мне, конечно, тоже были дороги, но не в такой степени.

 Спрашивать, согласен я или нет, никому, естественно, и в голову не приходило, — согласие презюмировалось. Мне размышлять на тему «достоин ли я?» было просто некогда. До церемонии открытия оставалось совсем мало времени, а мне еще предстояло подготовиться к почетной миссии.

 Почему объявление этого решения состоялось столь поздно, мне неизвестно. Единственная версия, которая у меня есть, — это сохранявшаяся до последнего неопределенность руководства в выборе, кому доверить почетное право. Насколько я понимаю, у меня был как минимум один серьезный конкурент — прославленный легкоатлет Виктор Санеев, трехкратный Олимпийский чемпион в тройном прыжке. Ему, в конечном счете, доверили второе по значимости действие в церемонии открытия — он пронес олимпийский факел по Большой спортивной арене и передал его в руки мне.

 Почему выбор пал в конце концов на меня, а не на Санеева, у меня также есть только одно объяснение. Скорее всего, по замыслу организаторов, зажигать огонь московской Олимпиады было логично доверить спортсмену-москвичу. Уроженец Сухуми Санеев жил в Тбилиси. Так мечта моего детства о ЦСКА, превратившая меня из сибиряка в москвича, привела меня и к главной чаше олимпийского огня московского форума.

 Так или иначе, нужно было срочно репетировать процедуру зажжения. Те, кто видел церемонию открытия, представляют себе, как это было красиво задумано. Получив факел от Виктора Санеева, мне предстояло взбежать к чаше, возвышающейся над Большой спортивной ареной «Лужников», по «живой лестнице» из щитов, поднимаемых руками статистов и как бы вырастающих передо мной по мере движения.

 Задумано было, действительно, красиво, да и получилось тоже неплохо, но. не сразу. На первых репетициях статисты действовали несогласованно, между щитами возникали приличные зазоры, в один из которых я и угодил ногой. «Эге, — подумал я впервые, — не хватало еще ахилл порвать на этой церемонии».

 Хорошо запомнилась мне генеральная репетиция торжества. Лил проливной дождь, который терпеливо переносили 100 тысяч (!) зрителей, собранных для полного воссоздания обстановки 19 июля. Что касается моей миссии, то она в этих условиях становилась практически невыполнимой — свежевыкрашенные белой масляной краской мокрые от дождя щиты не просто превратились в гарантированный источник травмы. Я реально не мог бы подняться бегом по скользкой поверхности до верха — начиная с середины подъем становился достаточно крутым.

 С большим трудом и исключительно осторожно, разумеется, не бегом, а пешком я поднялся к чаше, но на саму церемонию открытия предусмотрительно облачился в легкоатлетические шиповки — привычную с детства и безопасную обувь.

 Впрочем, в день праздника они оказались излишними. Над «Лужниками» во всем своем великолепии сияло солнце (думаю, это был один из первых случаев применения технологии разгона туч в день особо значимого торжества). Все было очень красиво и трогательно — тысячи спортсменов и статистов, участвующих в церемонии, десятки тысяч зрителей на трибунах, миллионы у экранов телевизоров. Клятва спортсменов, прочитанная гимнастом Николаем Андриановым[39], привет с космической орбиты астронавтов Леонида Попова и Валерия Рюмина, обращение генсека Леонида Брежнева. Огромная стая белых голубей, взлетающих над «Лужниками».

 Конечно, как это всегда бывает у нас в России, не обошлось-таки без накладок. Главная была, конечно, в том, что в ходе «настоящей» церемонии Санееву и мне пришлось держать в руках не муляж, как на репетициях, и даже не настоящий факел с газовым баллоном, который спортсмены несли на подступах к «Лужникам», а суперразработку советской науки — факел со специальной шашкой. Ее не способен был загасить даже тропический ливень, и она гарантировала безупречное воспламенение в главной олимпийской чаше, но температура внутри нее была. 2,5 тысячи градусов! Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы мы, практически никак не проинструктированные, обошлись с этим чудом науки как-то неправильно.

 Некоторые трения имели место уже после церемонии. Среди представителей некоторых видов спорта начались разговоры — «почему доверие оказано не нам?» и т. д. Возможно, позднее объявление моей кандидатуры оказалось тем добром, без которого не бывает худа: по крайней мере, накануне стартов в олимпийской сборной не было склок.

 Кроме того, выяснилось, что на церемонии открытия все советские спортсмены, а мы с Санеевым как оказавшиеся у всех на виду — и подавно, должны были быть в одежде от фирмы «Мицуно», с которой наше руководство, оказывается, заключило контракт. Нам об этом ничего не сказали, и мы по привычке облачились в «Адидас». В результате японцы устроили скандал и требовали выплаты неустойки. О том, что даже носового платка от этой фирмы, предоставившей полный комплект спортивной формы для сборной СССР, мы не увидели, говорить, я думаю, излишне.

 То, что я сохраню за собой исторический факел, я заранее договорился с организаторами. В подтрибунном помещении, куда я попал сразу после зажжения олимпийского огня, какие-то официальные хмыри попытались его по-тихому у меня отобрать, но я не дался. Так этот факел и хранится у меня.

 В числе 100 тысяч зрителей в «Лужниках» были и моя жена с трехлетним Сашкой. После окончания церемонии они отправились домой на такси. Услышав по радио репортаж о только что состоявшемся открытии московской Олимпиады, сынок с гордостью поведал таксисту, что это его папа сейчас «зажег олимпийскую чашку».

 Не скрою, это были незабываемые впечатления. Даже сейчас, через 30 лет, я с комком в горле вспоминаю тот огромный, уникальный всемирный праздник спорта, мира и дружбы, к которому я оказался причастным. Тогда, в 80-м, оказанное доверие стало для меня приятной неожиданностью. Оказалось, что кто-то заметил мой вклад в успехи советского баскетбола, мои без малого 15 лет в сборной СССР, десятки тяжелейших матчей, в которых я помогал команде набрать решающие очки и одержать важные победы.

 Впрочем, и эйфории по этому поводу я не испытывал. Я знал, что не за горами мое расставание с баскетбольной площадкой. Почетная роль в торжественной церемонии была своеобразной кульминацией моей спортивной карьеры. Подъем к чаше «Лужников» — символическим финалом моего движения вверх в большом спорте. Но главную, яркую и смачную точку на этом пути мне только предстояло поставить. В отсутствие наиболее опасных конкурентов — американцев в соперничестве с югославами, которых мы уверенно побили годом раньше, мы обязаны были выигрывать домашнюю Олимпиаду.

Дорога в никуда

 К сожалению, мой рассказ об участии советской сборной в домашних Играх, которые вполне могли стать нашим вторым олимпийским триумфом, будет очень коротким. Я не мазохист и не могу с упоением обсасывать детали одного из самых бесславных поражений в моей спортивной карьере, да, думаю, и во всей отечественной олимпийской истории. Наша бронза — третья по счету для меня — наряду с аналогичного достоинства медалями футболистов, столь же неожиданно проигравших в полуфинале ГДР, стала, пожалуй, одним из главных разочарований Олимпиады.

 Увы, такой итог не был неожиданностью для тех, кто хоть что-то смыслил в баскетболе и кто мог наблюдать, как готовится к домашней Олимпиаде ее главный фаворит. Во всяком случае, для меня все стало ясно вскоре после того, как появилась достоверная информация, что американцы в Москву не приедут. Такой обстановки эйфории, беспечности, разгильдяйства, как та, что немедленно воцарилась в нашей команде, я не видел никогда и не мог представить себе, что такое возможно. Постоянное пьянство, халатное отношение к тренировкам, заблаговременный дележ государственных наград, квартир и автомобилей за будто уже одержанную победу сопровождали нас на протяжении всех оставшихся до старта месяцев.

 Неоднократно я по-разному пытался поговорить с товарищами по команде. Общий лейтмотив моих увещеваний был простым: «Вы чего творите-то?..» Мой многолетний опыт подсказывал мне, что конкуренция на московском турнире будет очень жесткой, и готовиться к ней надо тщательно и всерьез. Все в песок.

 Чудовищной ошибкой была недооценка югославов. Поколение великих игроков 70-х, добывших для Югославии немало славных побед, — Дражен Далипагич, Мирца Делибашич, Драган Кичанович, Зоран Славнич и другие — уходило. Московская Олимпиада была их последним шансом выиграть по-крупному. И они, узнав о бойкоте американцев, собирались этот шанс использовать по максимуму. Не понимать этого было безумием.

 Думаю, ошибки были допущены и при комплектовании сборной. Вновь возобладал принцип «базовой команды»: в олимпийском составе только Жигилий, Дерюгин и Йовайша не представляли ЦСКА. В олимпийском сезоне в составе армейцев заставили выступить даже киевлянина Белостенного и ленинградца Тараканова.

 Да, ЦСКА вновь уверенно выиграл национальный чемпионат (я в 11-й и в последний раз стал чемпионом), опять опередив ближайшего преследователя — «Жальгирис» на 5 побед. Но в течение всего сезона игроки варились в собственном соку, самоуспокаивались, утрачивали чувство опасности и конкуренции. Не исключаю, что введение в состав команды нескольких игроков из того же «Жальгириса» — хотя бы на ранней стадии подготовки — помогло бы создать в сборной более рабочую атмосферу.

 Возможно, и присутствие 1-2 ветеранов, тех же Жара с Едешко, могло улучшить ситуацию. Они, по крайней мере, не стали бы гужбанить вместо подготовки к Играм.

 В состав команды вошли центровые Дерюгин, Белостенный, Ткаченко и Жигилий, мощные форварды Мышкин и Лопатов, легкие форварды Тараканов и Сальников, защитники Белов и Йовайша, разыгрывающие Еремин и Милосердов.

 Пополнение сборной «со стороны» имело место, но довольно специфическое. Как я уже говорил, в советском спорте было гораздо больше порядка, справедливости и честности, чем в современном профессиональном, но некрасивые истории случались и тогда. Так, в конце 70-х по некоторым признакам уже можно было заметить периодически открывавшуюся торговлю 11-12 местами в сборных командах, отправляющихся на какой-либо турнир.

 Откровенно странная история произошла с заменой Николая Фесенко на Николая Дерюгина в олимпийском составе 1980 года. Она произошла за одну ночь, уже после официального объявления состава команды и направления его списка в Спорткомитет, как говорят, после визита, нанесенного руководству сборной делегацией из солнечной Грузии (Дерюгин выступал за тбилисское «Динамо»).

 В итоге мы не смогли показать на Играх даже вполне освоенного нами уровня мастерства, не говоря уже о тактических новинках. Осваивавшийся в период подготовки зонный прессинг применять не стали — команда была к этому не готова ни морально, ни функционально. Не сработали и прочие тактические построения, включая связку Белостенный — Тараканов, на которую Гомельский возлагал надежды.

Фиаско

 Олимпийский турнир проходил по новой формуле, ставшей, видимо, компромиссом между «восточной» точкой зрения, не приемлющей принцип «плей-офф», и «западной», критикующей круговые турниры. Подобная дискуссия во второй половине 80-х закончилась потерей лидирующих позиций в мире нашими хоккеистами. Мощным и сыгранным сборным СССР всегда были более выгодны круговые соревнования, а западникам — игры «плей-офф», в которых повышается значимость волевой мобилизации, концентрации усилий на одной игре, неожиданных для соперника тактических заготовок и которые давали дополнительные шансы остановить «Красную Машину». Впрочем, вскоре мы сами себя привели в такое состояние, что нас стало возможно обыгрывать по любой формуле.

 Что касается 1980-го, то тогда соискателям наград предстояло отыграть круговые предварительные турниры в трех группах, после чего по две лучшие команды от группы составляли полуфинальную пульку с зачетом игр на предварительном этапе. Две лучшие в полуфинале команды определяли чемпиона в стыковом матче, 3-я и 4-я играли за бронзу.

 В группе нам достались Бразилия, Чехословакия и Индия, которых мы сделали соответственно «+13», «+17» и «+56». Легкие победы над не самыми сильными соперниками не добавили команде волевого настроя и решительности.

 Ничего страшного не предвещали и первые полуфинальные игры. Мы обыграли с двузначным счетом Испанию 119:102 и Кубу 109:90. Оставались игры с основными конкурентами в борьбе за призы — итальянцами и югославами.

 Матч против принципиальных соперников выявил все, чем мы занимались несколько месяцев перед Олимпиадой. Играть с «югами», вновь великолепно настроившимися именно на этом матч, было невероятно тяжело. С неимоверным трудом мы свели основное время вничью 81:81.

 Овертайм стал настоящим кошмаром для советской сборной. Югославы сделали нас исключительно на тактике, одномоментно убрав с площадки всех своих «больших». Измотанные тяжелые игроки нашей сборной не справились с взвинченной соперником скоростью. Я пытался что-то сделать, но один в поле не воин. Мы потерпели сокрушительное поражение 10:20 в дополнительной пятиминутке и 91:101 в матче.

 Чтобы быть справедливым, нельзя не упомянуть о роли ставшего для югославов традиционным «дополнительного фактора». Одиозная личность Борислава Станковича во главе ФИБА уже стала привносить непередаваемый колорит в крупнейшие баскетбольные турниры. То, что в родных стенах на Олимпиаде в матче против злейшего соперника нас просто «убили» судьи, — исключительно его заслуга. Снимаю шляпу.

 Еще ничего не было потеряно. Второе место в полуфинальном турнире позволяло вновь сразиться с югославами и обыграть их, сделав выводы из произошедшего накануне. Но то, что случилось дальше, не лезло вообще ни в какие ворота. Поражение от итальянцев 85:87 было уже катастрофой.

 Как выяснилось, окончательной. «Компромиссная» формула турнира некоторое время все еще сохраняла для нас еще две возможности выйти на второе место — в случае победы либо испанцев над итальянцами, либо бразильцев над югославами. Обе перспективы были в значительной степени фантастическими. Первая из них рухнула без вариантов — 95:86 в пользу Италии. Вторая тем не менее едва не реализовалась.

 Бразилия, ведомая гениальным Оскаром Шмидтом, не имея никаких турнирных перспектив, до этого сумев обыграть с перевесом в очко только Кубу, задала будущим чемпионам чудовищную трепку.

 Не знаю, имела ли место материальная или политическая мотивация бразильцев со стороны советского спортивного руководства (не исключаю, что и была), но играли южно-американцы великолепно.

 До последних секунд в этом валидольном поединке не было ясно ничего. И до последних секунд сборная СССР, наблюдавшая за игрой, то оживала, то умирала, умоляя Бога сжалиться над бестолковыми хозяевами Олимпиады, отдавшими свою судьбу в посторонние руки. Но Бог противится гордым. В частности, тем, кто за несколько месяцев до начала сложнейшего турнира вписывает себя в первую строчку незаполненной итоговой таблицы и перестает тренироваться, как положено.

 Югославы не хотели повторной встречи с нами в финале Игр. Как бы плохо мы ни были готовы, мы для них оставались самыми опасными соперниками. И мы действительно могли преобразиться в финальной игре, лечь костьми и обыграть их. Поэтому сами «юги» бились против бразильцев насмерть. И выиграли с перевесом в одно очко. Вот теперь все точно было кончено.

 Наше фиаско было громом среди ясного неба. Было ощущение, что вся Москва, вся страна были потрясены таким невероятным, нелепым исходом нашего выступления.

 В финале югославы сделали свое дело — обыграв сильную, как никогда, итальянскую сборную, возглавляемую легендарным Дино Менегином, 86:77, они впервые в своей истории стали олимпийскими чемпионами. Итальянцы также добились феноменального результата, лучшего за всю их олимпийскую историю.

 Наша победа в матче за бронзу над Испанией 117:94 никого уже не интересовала. Ни включение меня в символическую пятерку лучших игроков вместе с Далипагичем, Кичановичем, Менегином и Шмидтом, ни безоговорочное превосходство над всеми соперницами нашей женской сборной, ни итоговые 80 золотых наград СССР не могли улучшить мое похоронное настроение ни на йоту. Мы свою Олимпиаду с треском проиграли. Прости нас, страна.