Глава 17 СЕКУНДЫ СЛАВЫ

Глава 17

СЕКУНДЫ СЛАВЫ

Мистика

 Много раз на протяжении всей своей последующей жизни я пытался осмыслить, что же произошло тогда со мной и моими товарищами в те последние 55 секунд последнего матча мюнхенской Олимпиады. И ничего логически обоснованного в мою голову не приходило. Кроме одного: концовка матча и его исход были абсолютно иррациональными, нелогичными, но. абсолютно справедливыми.

 Невероятные ошибки советских игроков, до этого на протяжении всего этого сложнейшего матча действовавших как автоматы — жестко, рационально, практически безошибочно. Невероятное везение американцев, впервые вышедших вперед в этом матче за 3 секунды (!) до его окончания. Фактический провал сборной СССР — звучащая сирена об окончании игрового времени, зафиксировавшая этот чудовищный для нас итог — «-1», и ликующая заокеанская толпа, вывалившаяся на поле. Внезапное появление шанса на спасение — настолько слабого и призрачного, что его и в расчет не стоило принимать.

 И наконец — само это фантастическое спасение! Выросший из этого крохотного, слабого лучика надежды мощный столб света, раскидавший наших хваленых соперников по углам площадки, неумолимо и безоговорочно поставивший все на свои места. Победа! Воистину Богу было угодно сначала низвести нас до самой крайней глубины отчаяния и ничтожества, а потом снова возвысить до сияющих высот. Впрочем, обо всем по порядку.

Борьба

 Тайм-аут американцев тянется бесконечно долго. Наконец, команды снова на поле — в своих боевых составах, которым тренеры доверили решать судьбу этого тяжелейшего матча. У США это Коллинз, Хендерсон, Джойс, Форбс и Макмиллен. У нас — стартовый состав с заменой Коркия на Паулаускаса. Наконец-то мы рядом на площадке с моим старым напарником и другом. Эх, старина, сколько передряг мы прошли с тобой вместе перед тем, как оказаться в этом пекле! Ну что, дадим им прос...ся, как в былые времена? Только вот не поздно ли?..

 Все вокруг меня сливается в какой-то невообразимый фон и словно исчезает. Передо мной — только кольцо, которое я должен поразить.

 Если это произойдет, у нас будет «+4» и неплохие шансы в концовке. Я абсолютно уверен в том, что забью два из двух.

 Трудно сказать, что со мной происходит, но я мажу первый бросок. Это не было неуверенностью в своих силах, небрежностью, слабостью. Просто так случилось. Просто это была последняя минута матча за золотые медали Олимпиады.

 Модестас Паулаускас, подойдя сзади, дает мне дружеский подбадривающий подзатыльник. Его лицо абсолютно спокойно, как будто ничего страшного не произошло. Это при том, что он-то знает, что значит не забить решающие штрафные в концовке, когда ты — лидер и снайпер, когда все ждут от тебя только одного. Уверен, что Любляна до сих пор сидит у него в печенках.

 Я забиваю второй бросок, и наше преимущество теперь выражается тремя очками. В этом матче, по логике баскетбола, времени остается на две атаки — соперника и нашу. Простая арифметика предоставляет лучшие шансы нам. Эх, если бы баскетбол поддавался правилам арифметики!..

 Атака США исключительно мощна. Они заряжены на победу, они почувствовали вкус крови. Отставая на протяжении всей игры на 5-6, а порой и на 10 очков, ценой неимоверных усилий, используя наши ошибки и свои преимущества, эти парни совершили невозможное — затащили в концовку, казалось, безнадежно проигранный матч. Это невероятно сильная команда, равной которой я еще не видел. Противостоять ей чрезвычайно трудно, особенно сейчас, в эти последние секунды. Чем они обернутся для нас? Станут секундами славы или секундами трагедии и разочарования?

 Пока все развивается наихудшим для нас образом — быстрый розыгрыш, и дальний бросок Форбса убийственно точен. Наша защита в этот момент действовала не лучшим образом. Жар должен был играть ближе к атакующему игроку, но пошел вниз брать Макмиллена, Сашка в последний момент решил выйти наверх, но было слишком поздно. Такое ощущение, что наши просто не разобрались, кто кого закрывает. Но все равно — у нас осталось одно очко преимущества. Самое дорогое, выстраданное. Способное стать решающим в этой нечеловеческой борьбе.

 Для этого нужно просто убить как можно больше времени в нашей атаке, по возможности результативно атаковать чужое кольцо, но даже если это не получится — намертво встать в защите, не давая сопернику бросить или подставиться под фолы. Задача — решаемая абсолютно гарантированно против любого другого соперника. Против США — непростая, но осуществимая. Если не допустить грубых ошибок.

 Мы вводим мяч в игру. Сборная СССР прекрасно сыграна, нас не зря называют «Красной Машиной». Мы умеем сохранять владение мячом, умеем убивать время. Именно за это мы и принимаемся сейчас. Сергей Белов — Паулаускас — Саканделидзе. Несколько передач, перемежаемых ведением мяча, в районе центрального круга, сожгли порядка 10 секунд. Советские игроки уверенно контролируют мяч, при этом готовые в любой момент воспользоваться оплошностью соперника и вывести партнера на бросок. Сашка Белов бросает в бой последние силы — он, как лев, бьется возле трехсекундной зоны, не давая оттеснить себя с угрожающей кольцу соперника позиции. Модестас Паулаускас уводит мяч в правый угол площадки. Короткая передача А. Белову, возврат мяча Паулаускасу.

 Можете мне не поверить, но до того как приступить к этой главе, я на протяжении 38 лет никогда не смотрел полностью видеозапись этого матча. Может быть, пережитое тогда потрясение не позволяло мне это делать, может быть, я боялся разочароваться видеокартинкой, которая, как я уже говорил, не способна передать и малой доли колоссальной энергетики того противостояния. Так или иначе, я никогда всерьез не анализировал возможных игровых вариантов сборной СССР в те последние секунды игры и только сейчас готов это сделать. Сразу же оговорюсь: прекрасно знаю, что история не терпит сослагательного наклонения, и более всего я далек от мысли упрекать кого-то в неправильности принятых решений. Это была такая игра, в которой любое решение, сохранявшее шанс на победу, было подвигом.

 Итак: Модестас Паулаускас увел мяч в правый угол площадки. В этот момент перед ним открылись сразу несколько вариантов развития событий. Первый: отдать пас Сашке Белову под прорезание с последующим броском из-под щита, поскольку Форбс, опекающий Сашку, стал выдвигаться навстречу Моде, и трехсекундная зона практически свободна. Второй: сделать пас Сашке, пройдя немного вниз, дополнительно убив пару секунд. Третий: бросить с прыжка самому, потому что Сашка держит Форбса насмерть, в то же время занимает выгодную позицию для борьбы за подбор. Четвертый: пройти под щит, убивая время. Именно так и поступил Модестас — видимо, решил не рисковать.

Катастрофа

 Игра перемещается на левый край. Модя отдает Саканделидзе, тот мне, я возвращаю Паулаускасу. Еще несколько секунд сгорели. Мы можем пытаться и дальше тянуть время, но в этот момент Модестас видит, как прекрасно открывается под щитом Сашка, и немедленно дает ему точный пас.

 Наш центровой находится в выгодной позиции для атаки кольца, но ему мешает американец. Бросок из-под щита неточен, мы уже готовы вернуться в оборону, но Сашка каким-то невероятным образом подбирает этот отскок! Мяч снова наш! Это — победа!

 Я успеваю взглянуть на табло. До окончания матча — шесть секунд. Нет никаких шансов, что мы выпустим мяч из рук и дадим американцам хотя бы пересечь центральную линию. В непосредственной близости от Сашки находятся по меньшей мере три наших игрока — матерые, опытные волки, с вновь загоревшимися глазами, знающие, что сделать с мячом в эти шесть секунд. Наконец, Сашка может сам обхватить мяч и стоять, не отдавая его сопернику, пока арбитр не свистнет, — на розыгрыш спорного уйдет еще пара секунд, и победа наша!

 Идеальным вариантом в этой игровой ситуации было отдать в пол пас Жару, который совершенно один стоит под кольцом американцев. Вариантом похуже — дать пас в борьбу Паулаускасу: это, как минимум, еще несколько секунд и, скорее всего, фолы на Моде. Наконец, самый «рабочий» вариант. Буквально в двух метрах вверх от А. Белова у боковой линии, совершенно свободный, стоит его однофамилец, способный сделать с мячом все, что угодно, но убить эти злосчастные шесть секунд.

 Сколько же раз я потом мысленно проигрывал эту ситуацию! Всего несколько секунд отделяют нас от великой победы. Американцы проиграли, они уже ничего не успеют, как бы мощны они ни были. Получив мяч, я готов его хоть под майку засунуть, но не дать соперникам к нему прикоснуться. Я прекрасно умею подставляться под фолы и с линии уже точно больше не промахнусь.

 Наш успех зашатался несколько минут назад, когда мы не смогли вытерпеть жесточайший прессинг соперника, да и нервное напряжение сказалось. Но теперь справедливость восторжествовала. Мы были достойны победы в этом матче, и было бы нечестно, если бы мы проиграли. Все!

 Такие мысли пронеслись у меня в голове, пока я стоял, полностью собранный на борьбу, ожидая паса однофамильца. Уже сейчас, задним умом, я понимаю, что и утрата лучших игровых вариантов, и чудовищная ошибка Сашки, и все предыдущее развитие событий совершенно закономерны. Это следствие нечеловеческого напряжения, которое мы выдерживали на протяжении 49 минут 54 секунд этого матча. Сейчас понимаю. Но тогда.

 Падая за лицевую линию, глядя мне прямо в глаза, Александр Белов отдает дикий по неточности и нелогичности пас куда-то по диагонали в сторону Саканделидзе.

 Это была катастрофа. Сако абсолютно не был готов к приему того мяча, у него, думаю, и в мыслях не было, что такое игровое решение может прийти Сашке в голову. Его окружают американские игроки, немедленно рванувшие на перехват. Один отсекает нашего защитника от мяча, другой — Даг Коллинз — прерывает передачу, завладевает мячом и стремительно несется к нашему кольцу.

Глубина отчаяния

 В этой ситуации сборная СССР висела на волосок от абсолютной и уже непоправимой гибели. Если бы Сако невероятным усилием не догнал Коллинза и не столкнул его с траектории движения под самым нашим щитом, шансов у нас уже не было бы. Время после забитого мяча тогда не останавливали, и 3 оставшиеся секунды матча ушли бы как раз на то, чтобы подобрать мяч и ввести его в игру. Временем на атаку мы бы уже точно не располагали.

 Саканделидзе спас ситуацию, сохранив для нас пусть эфемерный, но шанс. Приложил он Коллинза от души, тот улетает под стойку и долго лежит на паркете, получая медицинскую помощь, а на деле, конечно, приводя в порядок дыхание перед штрафными бросками. Бросками, которые с величайшей вероятностью принесут его команде новую олимпийскую победу.

 Когда Коллинз встает, глаза у него злые и решительные. Крайне мало шансов, что он промахнется. Тем не менее Кондрашин не потерял присутствия духа в этот момент, когда в одно мгновение рухнуло дело всей его жизни. Рухнуло как никогда близко к своему счастливому и заслуженному осуществлению, по вине человека, которому он доверял больше всех. Но Петрович — профессионал, он будет биться до конца. И в паузе между бросками Коллинза звучит сирена, извещающая судей в поле о том, что советский тренер попросил тайм-аут.

 Коллинз забивает оба. США впервые в этой игре выходят вперед — 50:49. В зале происходит что-то невообразимое. Ликование американцев и их болельщиков не поддается описанию. В этой суматохе никто, включая игроков сборной СССР, не обращает внимание на то, что время после второго броска Коллинза запущено. Тайм-аут нам не дали.

 За много лет игры в баскетбол я хорошо изучил свои возможности и знал, что могу довести мяч до средней линии за 1 секунду. Еще одна — на приближение к трехсекундной зоне и выход на ударную позицию. Наконец, последняя секунда — на бросок. Я знал, что успею. В баскетболе мяч считается забитым, даже если он влетел в сетку после сирены. Главное, чтобы бросок был выполнен до нее.

 Я бросаюсь вперед и, к своему изумлению, едва приблизившись к центру площадки, слышу сирену. Она не может быть сиреной об окончании игры, три секунды явно не прошли. А, вот в чем дело. Петрович заставил судейский столик остановить игру, вырвал-таки зубами свой тайм-аут. Если бы не он, неизвестно, чем бы все завершилось.

 Американцы протестуют, но пока еще не слишком яростно. Таймаут — святое право команды, и они знают это. Кроме того, они верят в свою победу. Теперь это их игра. Мы, будучи профессионалами, это тоже понимаем. Потрясенные и опустошенные, мы подходим к своей скамейке.

 Наверное, это был самый необычный тайм-аут за всю мою спортивную карьеру. Я очень плохо помню, что происходило в течение этого минутного перерыва. Думаю, большинство советских игроков — тоже. Даже на видеозаписи видно, что команда разбрелась вокруг скамейки, Кондрашин яростно втолковывает что-то только А.Белову и Едешко. Я тоже стою чуть поодаль, поэтому не слышу знаменитые кондрашинские: «У нас вагон времени. Успеем выиграть и еще раз проиграть». Я понимаю, что если как-то и можно спасти игру, то только удачным розыгрышем через «больших». У меня в данной ситуации может быть только одна роль — оттягивать на себя игроков соперника, которые еще помнят о моей способности бросать по кольцу. Еще, может быть, страховать подбор.

 Все наши игроки находятся в состоянии шока. Победа, к которой мы шли уверенно и логично, ускользнула от нас на наших глазах. Как это могло произойти? За что нам это? Это были крушение надежд и глубина отчаяния, не выразимые словами.

 Спасти нас способен только очень быстрый и длинный пас от своего щита к щиту соперника. Даже самый быстрый и удачный розыгрыш мяча здесь не поможет — не хватит времени. Именно так и пытаемся мы действовать при возобновлении игры. Впрочем, запись не дает полного представления о том, что происходило на площадке. А случилось следующее: Ваня Едешко не делал длинного заброса, как это может показаться. Он коротко сунул мяч Модестасу, и уже тот выполнял этот заброс, который Сашка Белов не сумел принять под кольцом.

 Это решение ущербно сразу по двум основаниям. Во-первых, Модя все-таки снайпер, а не разыгрывающий. Пас в его исполнении явно не так хорош, как должен быть. Во-вторых, — и это главное: отсчет времени начинается в тот момент, когда после ввода мяча в игру он оказывается у кого-то из находящихся на площадке. В данном случае он пошел сразу, как мяча коснулся Модя. А это означает, что даже отыграй мы полностью положенные три секунды, времени на бросок Сашке, скорее всего, не хватило бы.

 Звучит финальная сирена, тонущая в реве трибун. Вся американская команда и десятки болельщиков высыпают на площадку. Их ликование и торжество неудержимы. На площадке и в зале творится какая-то вакханалия. Это конец.

Надежда

 Человеком, руками которого Бог спас сборную СССР, был англичанин доктор Уильям Джонс, генеральный комиссар ФИБА. Умнейший и интеллигентнейший человек, бесконечно преданный баскетболу, прекрасно знавший правила игры и ревностно следивший за их неукоснительным и справедливым применением. Это он заметил, что, возобновляя игру после тайм-аута, судьи не «отмотали» назад ту секунду (или секунду с небольшим), что прошла после первого ввода нами мяча в игру. Это он не побоялся прервать ликование американцев, пробился к судейскому столику и потребовал переиграть последние три секунды. Это он, не будучи апологетом или агентом влияния Советов, просто показал, как должен вести себя честный и порядочный человек. Если бы не он, никакие последующие протесты, уверен, не изменили бы результата матча.

 Американцы бурно протестуют. Тренер Айба подходит к столику выяснять отношения. Но судьи под давлением Джонса уже приняли решение: три последние секунды будут переиграны. У нас снова появляется шанс.

 Страсти понемногу успокоились. Команды возвращаются на площадку. Американцы, похоже, все равно не верят, что за оставшееся время можно что-то сделать. Они по-прежнему относятся к нам свысока, считая весь ход финального матча недоразумением, а свою победу — естественным и закономерным развитием событий. Иначе и быть не могло. Они — лучшие. Вся эта свистопляска с двукратным возобновлением игры — не более чем европейские штучки, которые не способны повлиять на результат. Нужно просто перетерпеть это и — уже по полной — отпраздновать успех.

 Это была их явная ошибка. Все дело в том, что сборная СССР не сдалась. Несмотря на неудачные предыдущие розыгрыши мяча, несмотря на отсутствие стройной организации в эти последние мгновения, мы по-прежнему хотим победить. Видимо, эта мощная энергетика и оправдывает нас. Нелогичная, сумасшедшая, непонятная нормальному человеку с Запада. Она сродни той, что была у наших отцов под Сталинградом.

Сенсация

 Мы снова расставляемся по площадке. На лицевой — Ваня Едешко, он будет вводить мяч. Перед ним Том Макмиллен, пытающийся помешать нашему разыгрывающему. Впереди, под щитом американцев, в окружении двух опекунов — Джойса и Форбса — Сашка Белов, на него пойдет передача. Я, Жар и Модя — посередине, оттягивая на себя игроков команды соперника.

 Не исключаю, что идея прямого паса через всю площадку возникла у Ивана спонтанно. Возможно, он не верил до конца, что А. Белов может настолько удачно открыться под чужим щитом, чтобы принять такую сложную передачу. Но Сашка делает это, выполняя нехитрый финт — рванув вверх, к центральной линии, а затем — назад, вниз. Все это время скамейка сборной Союза орала Ване: «Сашку! Сашку смотри!»

 И он увидел. И отдал тот уникальный по точности и силе пас, который позволил Сашке в окружении двух повалившихся навзничь американцев принять мяч под кольцом соперника и сохранить все оставшиеся три секунды лишь на то, чтобы спокойно, как на тренировке, положить мяч в кольцо. И Сашка сделал это — именно как на тренировке, причем не в сборной СССР, а в детско-юношеской спортивной школе. Осторожно, даже робко, двумя руками от щита. Одновременно с падением мяча в корзину зазвучала — теперь уже точно в последний раз — сирена об окончании матча. 51:50. Мы победили!

 В момент «золотого» броска я, страхуя Сашку, выпрыгивал на щит, чтобы при необходимости подправить мяч в кольцо. Это было моим последним действием на площадке в том матче — подбор не потребовался. Все было кончено.

 Опустившись на паркет после прыжка, я развернулся и кратчайшим путем пошел через площадку к нашей скамейке. В зале и на поле творилось что-то невообразимое. Рев трибун, объявления диктора, ликование сборной СССР, яростная полемика с судьями американцев — все слилось воедино. Я не побежал ликовать вместе с ребятами, устроившими кучу-малу, у меня просто не хватило бы на это сил. Я только обнял попавшегося мне по дороге Башкина. Запомнил, что его спортивная куртка была насквозь мокрой, как будто это он отыграл этот страшный олимпийский финал.

 Я сел на трибуну за скамейкой сборной СССР и просто сидел, ничего не замечая вокруг себя и ничего не ощущая. Все опять исчезло, вокруг меня была полная пустота. Меня сотрясали сухие рыдания. Все, к чему я стремился, к чему я шел всю жизнь годами тренировок, игр, турниров, скандалов с тренерами и партнерами, — осуществилось. Осуществилось совершенно невероятным образом, после того как мы сначала сделали все сверхпрофессионально, потом надломились и совершили несколько чудовищных ошибок, которыми перечеркнули все свои усилия. И уже когда по всей логике игры в баскетбол у нас не было ни малейшего шанса на успех, — необъяснимо, мистически, но мы выиграли. Это была иррациональная победа, дарованная нам Богом. за что? У каждого — свой ответ на этот вопрос.

 Не знаю, сколько времени я провел в этой прострации. Лишь начав выходить из нее, я заметил, что рядом со мной на трибуне стоит Генка Вольнов и отгоняет от меня болельщиков. Старый баскетбольный волк, наживший на площадке железные зубы и седую бороду, сумевший помочь команде и на своей последней Олимпиаде, — он знал, что для меня значила эта игра, и какова цена такой победы.

Неопределенность

 Успех сборной СССР был выдающимся, невероятным. Скажу еще раз — при всей мощи «Красной Машины», при всей ее нацеленности на золото практически никто не верил, что американцы действительно могут быть побеждены. Думаю, большинство наших игроков, хотя и отдали все для победы, тоже до конца не верили в успех. Впечатления от победы оказались особенно сильными после начисто проигранных последних минут игры и сумасшедшей развязки противостояния. Не удивительно, что мои товарищи, впервые в истории своей страны ставшие олимпийскими чемпионами, на этот раз забыли о сдержанности и ликовали без удержу.

 Все это время у судейского столика шло бурное выяснение отношений. К нам американцы не подходили — мы по-прежнему как будто не существовали для них. Но судей они буквально взяли в осаду.

 Понять наших соперников было можно — несколько минут назад они таким же ликованием встретили ошибочно прозвучавшую финальную сирену, но их радость оказалась преждевременной. Но нужно было знать американцев — они не намеревались ограничиваться скандалом с судьями. Свои интересы они привыкли отстаивать очень квалифицированно, жестко и зло. Особенную ярость они испытывали от того, что поражение от нас в финале Олимпиады было не просто первым поражением в их олимпийской истории. Оно нанесло тяжелейший удар по их самолюбию, амбициям, национальной идеологии.

 Одним словом, когда отшумела первая волна восторгов от нашей победы и баскетболисты СССР, все еще пребывая в эйфории, потянулись в подтрибунные помещения, было уже известно, что Штаты подали официальный протест. Теперь судьбу олимпийского золота предстояло решать спортивным администраторам и юристам.

 В раздевалке советской сборной царила необычная атмосфера. С одной стороны, продолжалось ликование по поводу одержанной победы. С другой — оно уже было омрачено возникшей опасностью отмены результата матча и переигровки. Хотя мы и были полностью уверены в своей правоте, каких-то нюансов до их подробного разбора мы могли не знать. Наконец, уже не только у меня, но и у всех участников этого невероятного матча, похоже, начался «отходняк» от него. По мере развития событий две последние составляющие этого коктейля становились все более преобладающими. Эйфория постепенно заменялась подавленностью.

 Есть знаменитая подборка фотографий Ю. Роста, сделанных им в раздевалке сборной после мюнхенского финала. В ней запечатлены игроки сборной Союза в ожидании решения по поводу результата матча. По этим фотографиям, зафиксировавшим целую палитру чувств спортсменов, можно составить отдаленное представление о том, что мы переживали в тот момент. Кстати, как Рост оказался в раздевалке, никому не ведомо, но камерой он щелкал довольно бойко, подходя по очереди к каждому из игроков. Должен признаться, что когда фотокорреспондент добрался до меня, я его довольно грубо послал.

 До 5 утра мы оставались в раздевалке под трибунами «Баскетбол-халле». Все это время сохранялась полная неопределенность с нашим будущим. Башкин постоянно убегал куда-то выяснять отношения, ничего толком нам не объясняя. Вряд ли он и сам что-либо знал наверняка. Наконец, стало известно, что комиссия ФИБА по разбору протеста США назначена на 10 утра, и мы отправились в олимпийскую деревню. Делать в «Баскетболхалле» было больше нечего. Пока?..

 Ночь была разбита, да и желания спать после таких потрясений не было. Игроки сборной без особой охоты сходили на завтрак, а потом разбрелись по комнатам. Неясность относительно судьбы медалей уже практически полностью угробила первоначальную радость. Было непонятно — что будет дальше? Уже можно выпивать или надо готовиться к переигровке? Что будет с программой Олимпиады, которая и так была скомкана и перенесена из-за перерыва в связи с терактом?

 Общего собрания, клятв верности, стиснутых во взаимной поддержке рук — всего этого не было. Все было прозаичнее. Была лишь выполненная мужская работа, все, что зависело от нас — хорошо ли, плохо ли — мы сделали. Теперь все просто ждали ответа, достаточно ли этого для победы. Каждый коротал время, как мог.

 Мы с Модей, при нашей исключительной общительности, и подавно носу не показывали из комнаты. Поэтому, скорее всего, самыми последними узнали исключительную новость, которую принес Башкин где-то вскоре после полудня: протест США отклонен, в три часа дня — награждение! Из многократно повторенных рассказов и репортажей известно, что Башкин подал эту новость не без театрального таланта: «Переигровка» — «Как переигровка?.. » — «Через четыре года, в Монреале». Мы этого не видели, узнали радостную весть уже от кого-то из ребят. Однако радость, как оказалось, была преждевременной.

 Наше награждение должно было состояться сразу после соревнований легкоатлетов. Приехав на место и порадовавшись успеху Юрия Тармака, только что выигравшего «высоту», мы встретили в зоне награждения кубинских баскетболистов, приехавших за своей завоеванной в столь же тяжелой борьбе бронзой. Американцев нигде поблизости не было, что навевало новые опасения. Так и оказалось — награждение отменено. США подали второй протест — в МОК. Опять воцарилась неопределенность.

 Только около полуночи, после многочасового ожидания, от которого и победа-то уже была не в радость, нам все-таки вручили наши многострадальные золотые медали. Награждение было проведено после финала гандболистов, что, конечно, несколько смазывало впечатление. Тем не менее теперь-то все действительно закончилось. Золото Олимпиады впервые в истории было нашим!

 На награждение вновь явились только мы и Куба. Американцы его демонстративно проигнорировали и отказались получать серебряные медали. Обида и разочарование королей баскетбола оказались настолько сильными, что они пошли на такой беспрецедентный скандал. Известно, что этот комплект остался неврученным и хранится в Лозанне — американские игроки так и не приняли их. Более того, некоторые, насколько мне известно, сделали соответствующие распоряжения в завещаниях, запрещающие получать эти медали и их наследникам.

Справедливость

 Сверхболезненное отношение к результату мюнхенского финала оставалось у американцев вплоть до 1992-го. Как известно, до этого полноценный реванш им взять не удавалось — в Монреале мы «счастливо» избежали очной встречи с разобиженным соперником, неожиданно проиграв югославам в полуфинале, затем были два олимпийских бойкота, а в Сеуле сборная СССР во главе с Гомельским и Сабонисом вновь обыграла США 82:76 и завоевала свое второе золото. Лишь в Барселоне самолюбие американцев оказалось полностью удовлетворено безоговорочной победой Dream-team[37].

 Что же касается мюнхенского финала, то суть возражений американцев сводилась к нескольким основным позициям. Во-первых, они сомневались в правильном отсчете последних трех секунд игры. Это было главным основанием для протеста, к которому впоследствии добавились еще несколько. США стали оспаривать правильность действий арбитра, отодвинувшего американца Макмиллена от Вани Едешко, что якобы и позволило сделать такой дальний и точный заброс мяча. Одновременно появилась версия о том, что Едешко, вводя мяч в игру, заступил за лицевую линию. Наконец, Сашка Белов, по их версии, нарушил правила в борьбе с американцами под их щитом в момент приема мяча.

 Комментируя эти претензии по порядку — ошибка арбитров состояла как раз в первоначальном неправильном отсчете времени. Началось все с тайм-аута, который совершенно законно запросил Кондрашин и который ему совершенно незаконно не дали. Это была первая ошибка судейского столика, которая, если бы ее не исправили, была способна существенно повлиять на исход матча — другой возможности взять тайм-аут (а каково его значение в концовке, объяснять не надо) у тренера больше не было.

 Исправив первую ошибку, судьи немедленно допустили другую — не восстановили время, потраченное на ввод мяча в игру сборной

 СССР (около двух секунд). В итоге игра после второго ввода мяча (осуществленного, как я уже говорил, совершенно бездарно), опять- таки справедливо была прервана судьями. Суждение соперника о том, что нам не следовало вводить мяч в игру, если мы были не согласны с отсчетом оставшегося времени, я считаю несостоятельным. Игрок на площадке должен подчиняться указаниям арбитра в поле; все контакты с судейским столиком — исключительная прерогатива тренеров.

 Получив команду вводить мяч в игру, мы так и поступили. Так что мы действовали абсолютно правильно даже юридически — я уже не говорю о простой человеческой оценке. Попробуй, разберись в том, правильно или неправильно отсчитано время, в концовке такой игры! Что касается язвительных заявлений американских игроков: «После третьей остановки игры мы поняли, что русским будут давать вводить мяч, пока они не забьют», — то я оставляю их на совести проигравших и огорченных этим людей.

 Что касается указания болгарского арбитра Макмиллену отступить от лицевой линии, то оно было абсолютно правильным. На видеозаписи матча хорошо видно, что американец, пытаясь прессинговать, сам почти запрыгнул за лицевую, отгоняя Едешко только что не в подтрибунное помещение, и получил обоснованное замечание. То, что после этого он отбежал практически на линию штрафных, — малообъяснимый факт, но в любом случае — его собственная проблема. Этого арбитр от него не требовал.

 Заступ за лицевую линию Едешко — очень спорный момент. На моей памяти даже при наличии такого нарушения оно никогда не оценивалось как принципиальное и из-за него никогда не останавливали игру. В данном же случае оно совершенно точно не могло иметь решающей роли.

 Наконец, прием мяча Беловым был совершенно чистым. Просто он стал возможен благодаря уникальным действиям наших игроков. То, как Сашка блистательно отыграл себе позицию, а здоровенные американцы, вдвоем схватившие его в тиски, повалились с ног, как клоуны, — для меня лишь свидетельство замечательного мастерства нашего центрового, абсолютной усталости и неготовности к борьбе соперников и Божьего промысла. Уверен, что американцы не ждали такого феноменального заброса Едешко, такого мощного прыжка за мячом Белова, и лучшее, что им оставалось в этой ситуации, — это провоцировать судью свистнуть фол в нападении. К счастью, этого не произошло.

 Я всегда был уверен, что сборная СССР победила американцев абсолютно честно. Другое дело, что после наших катастрофических ошибок в концовке американцы на последних секундах матча гарантированно должны были побеждать, их шансы были исключительно высокими. Золото они упустили не только из-за феноменального розыгрыша русских, но и по собственной вине. Завоевать победу на последней минуте матча, в котором ты уступал на всем его протяжении, и снова упустить ее на последних секундах — это могло показаться американцам несправедливым. Ну а мне в этом, наоборот, видится высшая справедливость. В любом случае, это спорт.

 На протяжении многих лет после мюнхенского финала, даже до сих пор, без малого через 40 лет после него, американские журналисты пытаются выудить из меня какие-то признания в нечестности нашей победы. Я все эти инсинуации всегда отвергал безоговорочно, но они настолько надоели мне, что я стал отвечать просто и коротко: «Недовольны результатом? Давайте прямо сейчас соберем команды и проведем переигровку». Желающих никогда не находилось.

 Я считаю, что проигрывать нужно достойно. Тем более это относится к американцам — великой баскетбольной нации, в фантастическом потенциале и силе которой никто никогда не сомневался. То, что в Штатах устроили истерику по поводу событий 10 сентября 1972-го, понаснимали фильмов о несправедливой победе злобных русских над молодыми американскими героями, меня, в принципе, не удивляет. Как говорят за океаном, «don’ttakeitpersonal.»[38] Но впечатление о великой стране, великой спортивной державе, это, конечно, портит. Так или иначе, болезненная реакция американцев нисколько не умаляет великой победы, одержанной сборной СССР. Скорее, наоборот, подчеркивает ее значение.

Победа

 Не знаю, осознавали ли мы эту значимость тогда, через сутки после той адской ночи в мюнхенском «Баскетболхалле». Наверное, нет. Было просто ощущение огромной ответственности, наконец-то свалившейся с плеч. Не знаю, почему, — возможно, из-за столь долго копившегося напряжения, — но на...рачились мы тогда все поврозь. Мы с Паулаускасом официально отпросились до утра у тренеров, уехали из олимпийской деревни и вместе с прыгуном Кястутисом Шапкой керосинили всю ночь с какими-то местными литовцами.

 Вечером 11 сентября вся команда вылетела в Москву. Таким образом мы избежали участия в церемонии закрытия Игр, которая, порассказам, проходила в жуткой атмосфере нагнетания напряженности, беспрецедентных (чуть ли не со штурмовой авиацией) мер безопасности и прочих неизбежных последствий теракта.

 Несмотря на уникальность и масштаб нашей победы, столпотворения болельщиков в аэропорту не наблюдалось. Наверное, из-за того, что в те времена слишком явно выражать ликование было не особенно и принято. Нас встретили прямо на летном поле «дежурные» пионеры с цветами, какие-то чиновники из Госкомспорта. на этом торжественный прием героев Мюнхена и закончился. Впоследствии была организована встреча у министра обороны маршала Гречко, да и то не всех баскетболистов сборной, а только армейцев. Никаких приемов в Кремле, чествований с вручением квартир, автомобилей и т. д. и быть не могло. Все было намного сдержаннее и проще.

 В течение последующего месяца меня неоднократно приглашали выступать в трудовых коллективах, перед детьми и т. д. В этом выражалось внимание страны к твоей победе. Все остальное — государственные награды, материальные поощрения — прилагалось уже в рабочем порядке и более чем скромно.

 При том, что я всегда был сдержан по части празднования успехов и по возвращении из Мюнхена не «продолжил», этот месяц я все-таки провел достаточно вольготно. Впервые за много лет достигнутый спортивный результат был столь важным и высоким, что подсознательно хотелось перевести дух и дать себе поблажку. Так или иначе, но каждый день я пропускал то бокал пива, то фужер шампанского, и к окончанию отпуска произошло невиданное: у меня. наметился живот! При моем тогдашнем телосложении это было невероятным явлением.

 Несмотря на величие мюнхенской победы, эйфории от нее у меня не было, и я немедленно сказал себе: «Стоп! Пора заканчивать вольготную жизнь. Да, была великая победа, но то, что происходит сейчас, — это не мое, это не та жизнь, к которой я привык, суровая и аскетичная. Нужно двигаться дальше».

 Мюнхенский финал и последовавшие за ним мгновения славы заняли исключительно важное место в моей жизни, но были восприняты мной как событие на марше. Останавливаться надолго, тем более оставаться навсегда в этих секундах славы я не собирался. Я хотел играть и выигрывать дальше.