Загадка Таля

Загадка Таля

^{Документальная повесть}

Трудно назвать имя в истории шахмат (а она щедра на таланты), которое вызывало бы столько яростных споров, сколько вызывало в конце пятидесятых годов имя Михаила Таля. Если не считать легендарного Пауля Морфи, который в прошлом веке яркой, но быстро погасшей кометой промелькнул на шахматном небосклоне, да Роберта Фишера, отказавшегося защищать чемпионский титул, ни один шахматист не будоражил так воображение современников, как Таль.

Его стремительный, неправдоподобно быстрый взлет, почти без разгона; фейерверк головокружительных побед, которых другому гроссмейстеру хватило бы на всю жизнь (Талю на них потребовалось три с небольшим года); наконец, – и это, конечно, самое главное, – стиль его игры, предельно агрессивный, предельно рискованный, с каким-то бесшабашным пренебрежением к опасностям – все это ошеломило не только шахматных болельщиков, которые, вообще говоря, легко приходят в возбуждение, но и некоторых гроссмейстеров и мастеров, отнюдь не склонных легко раздавать комплименты. Добавьте к этому интригующий внешний облик – пронзительный взгляд чуть косящих карих глаз, нос с горбинкой, придававший Талю, когда он склонялся над доской, хищный вид, наконец, алехинскую привычку коршуном кружить вокруг столика, когда партнер обдумывает ход…

Пресса, особенно зарубежная, мгновенно подметила загадочность как фантастических успехов Таля, так и его облика. Таля начали называть «демоном», «черной пантерой», «Паганини», намекая на сходство во внешности и на «дьявольское» умение Таля играть «на одной струне», то есть создавать позиции, где все висит на тончайшем волоске.

Кое-кто стал даже всерьез поговаривать, будто Таль обладает способностью гипнотизировать своих противников, заставляя их силою каких-то неведомых магнетических чар избирать неверные планы. Бронштейн, например, прямо называл Таля «чтецом чужих мыслей», таким же как Мессинг и Куни.

Так возникла «загадка Таля», разгадать которую пытались – поначалу без особого успеха – многие знатоки. Так вспыхнули споры о том, объясняются ли победы Таля появлением нового стиля, нового подхода к разрешению извечных шахматных проблем или просто его могучей природной силой, неповторимым своеобразием его таланта.

Так шахматный мир разделился на тех, кто с восторгом, без колебаний принял триумфы Таля, и на тех, кто, смущенный и даже встревоженный его беспокойным творческим духом и, главное, его «неправильной» игрой, отнесся к этим триумфам скептически, а иногда даже и с сарказмом.

Сейчас, десятки лет спустя после того, как Таль утратил титул чемпиона мира, вся эта окружавшая его атмосфера необычности кажется нереальной, выдуманной. «А был ли мальчик?» Было ли все это – тысячные толпы восторженных болельщиков у Театра имени Пушкина, где Таль в матче на первенство мира одолел Ботвинника, первые места молодого шахматиста в чемпионатах СССР, в крупнейших международных турнирах, эффектные партии, где в жертву приносилось по нескольку фигур, споры до хрипоты по поводу того, а корректны, правильны ли эти жертвы?

По свойственной людям привычке в своих рассуждениях о прошлом отталкиваться во многом от конечного результата, кое-кому, наверное, теперь кажется, что ничего необычного в чемпионской карьере и творческой манере Таля не было.

Даже Александр Кобленц, долгие годы опекавший Таля в качестве тренера (и секунданта на обоих матчах с Ботвинником), и тот заявляет: «Никакой «загадки Таля» не существовало и не существует».

Мы попробуем это мнение опровергнуть. Действительно, в нестройном и шумном хоре апологетов Таля и скептиков, не принимавших его стиль, как-то затерялись голоса тех, кто утверждал, что главное в игре Таля – не демоническое, а жизнерадостное, оптимистическое начало, что, если не бояться сравнений, он в шахматах скорее не Паганини, а Моцарт. Да, в игре молодого Таля было что-то роковое, в его партиях всегда ощущалось обжигающее дыхание опасности, нависшей над обоими партнерами (заметьте – над обоими!), а комбинации Таля говорили о его дьявольской интуиции, о колдовском умении видеть «сквозь стену». Но ведь каждая комбинация, каждая атака Таля была продиктована и пронизана глубочайшим оптимизмом, неколебимой верой в неисчерпаемые возможности шахматного искусства, в силу творческого духа!

Долго не утихавшие споры вокруг Таля отражали то ироническое, недоверчивое отношение, которое всегда вызывают у некоторой части современников новые идеи, новый стиль. Таль, несомненно, давал поводы для скепсиса. Множество его комбинаций, успешно завершившихся за доской, находили потом опровержение. И хотя партия, представляющая собой ограниченное во времени и насыщенное психологическими мотивами столкновение двух интеллектов, двух характеров, – не этюд, где опровержение авторского замысла сводит ценность этого произведения на нет, партии Таля – на том основании, что комбинации его некорректны, – признавались авантюрными, не отвечавшими строгим нормам шахматного искусства.

Скептицизм, неверие в правомерность творческой манеры Михаила Таля упрямо следовали за ним даже в его самых победных походах.

В 1954 году Миша Таль, выиграв матч у Владимира Сайгина, стал в восемнадцать лет мастером. У многих, кто не видел партий матча, столь раннее (по тем временам) посвящение в рыцари вызвало сомнение. А ведь Сайгин относился отнюдь не к слабейшим нашим мастерам, и победа над ним могла считаться вполне достаточным основанием для присуждения такого звания. Правда, еще несколько лет до того поговаривали, что, дескать, живет в Риге талантливый мальчик, который подает большие надежды, но все равно первый успех Таля был взят под сомнение. Запомните эту ситуацию: она повторится не раз. Таль станет одерживать одну победу за другой, а знатоки будут только недоверчиво пожимать плечами.

Спустя два года Миша Таль выступил в XXIII чемпионате страны и набрал всего на очко меньше, чем победители турнира – Тайманов, Авербах и Спасский. Для дебютанта – великолепный результат, не правда ли? Еще важнее другое – уже тогда Таль обнаружил силу и своеобразие своего стиля, который быстро завербовал ему многочисленных поклонников.

Вот, например, что писали о нем после турнира:

«Отличительной чертой творчества Таля является его безграничный оптимизм. Он играет быстро, порывисто, отдается полностью своему вдохновению, которое у него полноценно, и снабжает его великолепной тактической зоркостью.

Даже в совершенно безнадежных положениях Таль не перестает верить в свою удачу, утомляет противников изворотливостью в защите».

Казалось бы, оценка более чем лестная, не так ли? Но погодите, дальше следует оговорка:

«Бросается в глаза ограниченность творческого кругозора Таля. Это – смелые атаки, остроумные выдумки, ловушки. В игре Таля много риска, но часто необоснованного, атаки порой не вытекают из требований позиции».

Необоснованный риск… Требования позиции… Запомним и это: с подобными упреками Таль столкнется не раз. Тем более что требования позиции он действительно часто игнорирует. Но подождем осуждать его за это.

Прошел еще год, и молодой мастер стал чемпионом СССР. Поразительный успех! Но опять-таки значение победы не ограничивалось только спортивными итогами. Таль в этом турнире встретился за доской с восемью гроссмейстерами. И вот пятеро из них – Бронштейн, Керес, Петросян, Тайманов, Толуш (какое великолепное созвездие имен!) – потерпели поражение и тем самым, по выражению одного из обозревателей, проголосовали за допуск Таля в семью гроссмейстеров, двое, сыграв вничью, воздержались, и только один проголосовал против. Шесть очков из восьми – вот какой был результат встреч Таля с прославленными гроссмейстерами.

Новый чемпион Советского Союза вновь удивил своей необычайно рискованной и красивой игрой, сделавшей его теперь кумиром болельщиков. Некоторые партии Таля из этого турнира обошли мировую шахматную печать.

И все-таки кое-кто из знатоков был по-прежнему настроен скептически. Зрители в зале восторженным гулом встречали каждую победу Таля, а скептики только иронически усмехались. Лед не растаял даже тогда, когда Михаил Таль заставил капитулировать Пауля Кереса, причем произошло это в эндшпиле, где комбинационные мотивы безропотно уступили место глубокому стратегическому расчету.

В следующем чемпионате СССР, в 1958 году, Таль выступал уже не мальчиком, но мужем. Медовый месяц дебютантства прошел безвозвратно, с чемпионом страны играли особенно осторожно и старательно. И все же он опять оказывается первым!

Дважды подряд стать чемпионом страны – это удавалось до того только Ботвиннику, Кересу и Бронштейну. Но молва живуча – снова пополз шепот: Талю везет! Разве закономерно, что он выиграл безнадежную партию против Спасского? Разве во встрече с ним не сделал грубейшей ошибки Геллер? Разве, разве… Много еще приводилось этих «разве». Словом, для многих Таль по-прежнему оставался всего лишь любимцем фортуны, браконьером, который дерзко нарушает законы шахматной борьбы, но непостижимым образом ускользает от заслуженного возмездия.

Но вот в августе 1958 года в югославском городе Портороже начинается межзональный турнир – один из этапов отборочных соревнований к матчу на первенство мира. Таль и там умудряется стать первым! В том же году он добивается абсолютно лучшего результата на XIII Олимпиаде в Мюнхене – набирает тринадцать с половиной очков из пятнадцати. Затем Таль делит второе-третье места на очередном чемпионате страны (первая «неудача»!), а после этого берет первый приз на международном шахматном турнире в Цюрихе.

Ну уж теперь-то, кажется, сомнений быть не может – слишком значительны и, что не менее важно, стабильны его успехи. Но вот познакомьтесь с анкетой, которую в 1959 году предложила участникам и их секундантам перед началом турнира претендентов одна югославская газета. В анкете предлагалось высказать свое мнение по злободневному вопросу – как будут окончательно распределены места.

В данном случае нас интересует, как были расценены шансы Таля. Так вот, Петросян отвел ему второе место, Глигорич – четвертое, Бенко – четвертое, Олафссон – третье, Авербах (секундант Таля) – первое-второе (в чистое первое место не верил и он!), Матанович (секундант Глигорича) – второе-четвертое, Бондаревский (секундант Смыслова), Болеславский (секундант Петросяна), Ларсен (секундант Бенко) и Дарга (секундант Олафссона), назвав двух первых призеров, Таля не упомянули вовсе…

Конечно, каждый может ошибиться в своих предположениях, в оценке сил участников, но ведь кроме Авербаха, которому по «долгу службы» нельзя было не верить в Таля, никто не видел в нем главного претендента на шахматный престол! И это несмотря на его непрерывные победы. Вот насколько сильной была уверенность в том, что острая и гибкая шпага Таля окажется все же слишком тонкой, чтобы пробить массивную кольчугу гроссмейстеров.

Но, кажется, самое удивительное происходило во время матча Таля с Ботвинником весной 1960 года. Словно забыв, что идет поединок двух сильнейших шахматистов мира, некоторые комментаторы упрекали Таля чуть ли не во всех шахматных грехах. Один всерьез доказывал, что Таль плохо играет в простых позициях. Другой утверждал, что претендент не умеет делать ничьи. Третий укорял Таля ни больше ни меньше, как в легкомыслии и упрямстве. Все эти и другие настроенные на тот же лад голоса умолкли лишь к концу матча, когда уже стало ясно, что упреки относятся к новому чемпиону мира.

Итак, Таль стал чемпионом и, казалось, самым убедительным способом доказал если не правоту, то, по крайней мере, правомерность своих шахматных принципов. Можно было играть не «по Талю», можно было по-прежнему находить в глубинах его комбинаций скрытые изъяны, можно было отвергать его подход к решению той или иной позиции, но не признавать того, что стиль Таля правомерен, было уже нельзя.

Прошел, однако, всего год, и молодой гроссмейстер вынужден был расстаться со своим титулом, не успев к нему как следует привыкнуть. И разговоры о том, что Таль позволяет себе недопустимые вольности в обращении с шахматными фигурами, вспыхнули с новой силой.

Те, кто и прежде не верил в творческую правоту идей Таля, потом, имея в виду явное снижение его спортивного потенциала, еще более укрепились во мнении, что былые успехи Таля – всего лишь каприз, прихоть шахматной фортуны.

Но, признавая бесспорную недолговечность триумфа Таля-шахматиста, точнее, Таля-спортсмена, мы в то же время не можем не признавать того огромного влияния, которое оказал Таль на шахматную жизнь, влив в шахматы, по выражению одного из комментаторов, «дикарскую кровь». Даже Тигран Петросян, находящийся на другом полюсе шахматного искусства, и тот, по его собственному признанию, должен был сделать «поправку на ветер», каким была для него, исповедующего совсем другую веру, игра Таля.

Чтобы понять, насколько интенсивно (хотя, конечно, и в разной степени) стиль Таля, его подход к шахматам повлиял на многих, если не на большинство современных гроссмейстеров, и чтобы понять, почему известная часть шахматистов упорно выражала ему вотум недоверия, надо прежде всего понять самый стиль Таля. А для этого надо понять, в первую очередь, характер Таля. И не только Таля-шахматиста, ибо смелое некогда утверждение, что стиль – это человек, давно уже стало трюизмом, и каждому ныне хорошо известно, что творческую манеру любого индивидуума нельзя исследовать изолированно от его человеческого характера.

«Я – молодое дарование…»

Миша Таль был «обыкновенным вундеркиндом». Когда произносится это слово – «вундеркинд», люди обычно настораживаются. Мыльный пузырь. Такой красивый, блещущий радужными красками. А потом… потом иногда остаются только клочья мыльной пены.

С Мишей этого не случилось. И пусть в семье он был предметом всеобщего обожания, ему удалось пройти этап «вундеркиндства» более или менее благополучно, хотя какой-то след, несомненно, остался.

В три года он уже умел читать. У него была не память, а магнитофонная лента: он запоминал все, что при нем произносили. Его любимое развлечение состояло в том, чтобы прочесть страницу, а потом пересказать ее наизусть слово в слово.

Удивлять других своими способностями, заслуживать похвалу и выслушивать ее – вундеркинды это очень любят. Став старше, Миша долго сохранял прежнюю привычку. Как-то еще школьником он принес домой подшивку шахматных бюллетеней с партиями трех полуфиналов чемпионата страны. За несколько часов он переиграл на доске все партии и после этого мог любую продемонстрировать по памяти.

Как преданный друг, память в молодые годы не изменяла ему никогда. После турнира в Цюрихе Таль снова имел случай проверить себя в этом смысле. Он дал два сеанса, причем в каждом играло против него по тридцать восемь шахматистов. Оба сеанса закончились с очень внушительным счетом в пользу Таля.

После второго выступления к Талю подошел один из участников сеанса – некто Майер, местный шахматный меценат. Он выиграл у Таля в сеансе и был в отличном расположении духа.

– А знаете, – сказал ему Таль, – ведь я в одном месте мог сыграть сильнее.

Майер удивился:

– Вы помните партию со мной?

Настала очередь удивляться Талю:

– Помню партию с вами? Я помню все партии!

– Предлагаю пари! – воскликнул Майер, оглянувшись на обступившую их толпу.

– Идет!

И Таль, взяв бумагу, записал, не глядя на доску, все тридцать восемь партий до одной…

Отец Таля был незаурядным человеком. Получив медицинское образование в Петербурге, Таль-старший много путешествовал по Европе, знал несколько языков. В Риге долгие годы работал в больнице, и врача, не делавшего разницы между больными, будь то директор банка или дворник (а ведь это было в буржуазной Латвии), знал и любил весь город. У него было трудное имя – Нехемия Мозусович, и, может быть, поэтому все его звали «доктор Таль». Стройный, красивый, с седой шевелюрой, он создавал у больных хорошее настроение одним своим видом.

Доктора Таля любой мог вызвать ночью по телефону, и он, не жалуясь, не ворча, поднимался с постели. Иногда, когда он слишком уставал и телефонный звонок не сразу будил его, трубку снимала женская рука. Ида Григорьевна за многие годы супружеской жизни тоже научилась говорить с больными.

– Что? Не спится? Тяжело на сердце? Знаете что, давайте не будем будить доктора Таля: он сегодня очень устал. Примите валидол, да, да, несколько капель на кусочек сахару. Это никогда не вредит, а утром приходите на прием. Седьмой кабинет, с девяти до двух…

Ида Григорьевна в молодости увлекалась живописью, музыкой. И если добротой, покладистостью характера, общительностью Миша был обязан отцу, то «художественная линия», которая так заметна в его игре, в манерах, в страсти к музыке, даже в рассеянности, ведет начало от матери.

Когда началась война, Мише шел пятый год. За сутки до вступления немцев в Ригу они сидели всей семьей ночью в подвале дома, вздрагивая при разрывах бомб. Прозвучал отбой, но никто не тронулся с места. Какая-то пассивная покорность судьбе парализовала волю.

И вдруг мать встала и неожиданно спокойным голосом сказала:

– Ну что ж, дорогие мои, надо идти на вокзал. Может быть, еще успеем выбраться.

Доктор Таль не удивился и не стал возражать: в трудные моменты он всегда уступал жене инициативу и никогда не жалел об этом. Он только на минутку забежал домой, сунул в чемодан врачебные принадлежности.

Им повезло: они успели сесть в последний эшелон. В вагоне, можно было только стоять – такая была давка. Мишу доктор держал над головой, мальчику было и страшно, и весело. Он только жалел, что ушла Мими – дочь соседей-учителей. Это была «первая любовь» Миши, они всегда играли вместе. Родители Мими тоже пришли на вокзал, таща за собой тачку с вещами. Когда они попытались погрузить скарб в вагон, их чуть не побили.

– Боже мой, какие тут могут быть вещи? – сказала Ида Григорьевна. – Бросайте все!

Нет, они не могли расстаться с добром. И, снова нагрузив тачку, соседи пошли домой. Навстречу смерти.

– Простись с Мими, Миша, – тихо сказал отец. – Ты ее больше никогда не увидишь.

Миша Таль запомнил бы эту сцену и эти слова на всю жизнь, даже если бы у него и не было такой исключительной памяти.

В дороге эшелон несколько раз бомбили. Ида Григорьевна бежала с Мишей в поле и прикрывала его своим телом. Доктор Таль занимался привычным делом – оказывал помощь раненым и больным. После многих дней тяжелого пути они прибыли в Юрлу – небольшой районный центр на Урале.

В Юрле доктор Таль стал работать главным врачом больницы. Их поселили в большой просторной избе. Ида Григорьевна очень скоро научилась сажать картошку, прочищать стекло керосиновой лампы, ходить в валенках и тулупе. Мише в Юрле нравилось. Летом он любил ходить с соседом-дедушкой за грибами, зимой его нельзя было оторвать от салазок.

Когда Миша пошел в школу, он уже умел умножать в уме трехзначное число на трехзначное. Через два дня его пересадили в третий класс и запросили облоно, можно ли перевести в четвертый. Но ответа почему-то не последовало, и Миша остался в третьем.

Проказливому сыну доктора Таля все прощалось. Тем более что шалости его никогда не были злыми. Нехемия Мозусович несколько раз в неделю читал лекции сестрам юрлинской больницы. Миша часто сидел на этих занятиях и с интересом слушал отца. Однажды доктор, прочитав утром лекцию для медсестер, работавших в ночной смене, уехал к больным. Днем у него было назначено такое же занятие, но уже с другой группой. Доктор, однако, задерживался, и занятие хотели было отменить. Но тут к столу подошел маленький Таль с листками бумаги в руках.

– Вот, – сказал он, – папа переписал мне лекцию и просил, чтобы я ее прочел.

И он, почти слово в слово, повторил лекцию, глядя на чистые листки, вырванные из тетради старшего брата Яши. Занятие уже подходило к концу, когда дверь отворилась и на пороге застыл доктор.

– Сейчас, папочка, я уже кончаю, – сказал Миша как ни в чем не бывало, но, взглянув на изумленное лицо отца, не выдержал и залился звонким смехом…

Маленький Таль любил выступать. Впоследствии, уже студентом, он на вечерах будет с огромным удовольствием выполнять обязанности конферансье и даже всерьез задумается, не стать ли ему эстрадным актером.

Все это очень мило, скажете вы, но чрезмерные похвалы, атмосфера обожания никому еще не приносили пользы.

Да, конечно, Миша рано осознал выгоды своего положения. Еще в шесть лет, когда его пытались за что-нибудь журить, он, прыгая на одной ножке, восклицал:

– Меня нельзя ругать: я – молодое дарование!

Но факт остается фактом: Миша Таль всегда был любим и в школе, и в институте за исключительную доброту и бескорыстие, за необычайно развитое чувство товарищества, за безропотную готовность всегда подчинить свои интересы общему делу.

В самом конце 1944 года семья Талей вернулась в Ригу: как только город был освобожден, доктора немедленно вызвали налаживать дела в больнице. В их квартире разместился военный штаб, и Талей временно поселили этажом ниже, где жил и генерал. Однажды, проходя к себе в комнату, генерал увидел мальчика, который, надев военную пилотку и держа в руках газету, рассматривал географическую карту.

– Смирно! – скомандовал вдруг генерал и сам удивился эффекту своих слов: мальчик, словно только того и ожидая, бросил газету и вытянул руки по швам:

– Здрасте, товарищ генерал!

– Вольно! Доложи обстановку.

Миша слово в слово повторил сводку информбюро. Генерал внимательно, без тени улыбки выслушал донесение, потом поднял Мишу и крепко расцеловал.

– А ведь ты, братец, молодчина!

– Я и вчерашнюю сводку наизусть помню, – хитро улыбнулся мальчик. – Рассказать?

Джинн выпущен из бутылки

Живой, эмоциональный, впечатлительный, Таль всякому увлечению отдавался целиком, без остатка. Все у него было «очень». Очень любил музыку. Очень любил математику. Очень любил футбол: с пятого класса школы до третьего курса института играл в командах вратарем.

Отец с матерью не возражали против этих увлечений своего беспокойного отпрыска. Их только тревожила одержимость, с которой он брался за любое дело. Но музыка – это прекрасно. В доме доктора Таля царил культ музыки. Сам доктор играл на скрипке, Ида Григорьевна – на рояле, дядя Роберт умел извлекать довольно приятные звуки из виолончели.

Поэтому, когда Миша увлекся игрой на рояле, все как-то само собой решили, что он будет музыкантом. Тем более что он делал большие успехи. И кто знает, может быть, в мире стало бы одним средним музыкантом больше и одним выдающимся шахматистом меньше, если бы доктор Таль, большой любитель, хотя и не очень большой знаток шахматной игры, не познакомил бы с ней младшего сына.

Добрый доктор и не подозревал, какого страшного джинна выпустил он из бутылки.

Впрочем, мать главной виновницей считала себя. Она виновата, она допустила оплошность, которую долго не могла себе простить. Как это она с ее опытом, с ее безошибочной интуицией не поняла, чем непременно станут шахматы для Миши с клокотавшей в нем жаждой биться, мериться силами и обязательно побеждать, побеждать.

Вскоре мать почуяла опасность и предприняла ответные меры. Теперь она уже не только не противилась, как прежде, игре в футбол, а сама посылала мальчика на улицу. Пусть он возвращался домой грязный, в порванных брюках, с пораненными локтями – зато футбол не мешал музыке: умывшись, Миша тут же набрасывался на инструмент.

Но вот шахматы, эта медленно, но верно действующая отрава, захватывают его целиком, и ни музыка, ни любая другая сила уже не могут соперничать с ними. Могла ли подозревать Ида Григорьевна, что наступит день, когда шахматные успехи и невзгоды сына будут занимать ее куда больше, чем похвалы или укоры учительницы музыки?

У шахмат, однако, была еще одна соперница – математика. В школе незаурядные математические способности Таля быстро обратили на себя внимание. Мальчик не просто решал задачи быстрее всех – он почти всегда находил какой-то необычный и своеобразный путь решения. На конкурсах решения задач и математических викторинах Таль был непобедим. Математика давала ему возможность утолять жажду борьбы, она ставила перед ним трудные проблемы, и из поединков с шеренгами цифр он выходил победителем. Это ему всегда нравилось, но в первую очередь, конечно, сам процесс решения доставлял ему наслаждение. Словом, Таль очень любил математику, очень.

Кто знает, может быть, в мире стало бы одним незаурядным или средним математиком больше и одним выдающимся шахматистом меньше, если бы… если бы не педантичный характер учительницы, которую нисколько не радовало, что Таль в уме может извлекать корни: он, оказывается, небрежно вычерчивал треугольники. Кляксы в тетради, неряшливость в записи решения, отсутствие должного прилежания – грехов у Таля было много. Посыпались тройки, потом двойки.

Миша заупрямился. Клякс в тетради стало заметно больше. Он чувствовал, что учительница во многом права, и это его еще больше злило. Потом произошел инцидент, который навсегда покончил с альтернативой – шахматы или математика. Таль решил какую-то задачу в уме и написал ответ. Так как ход решения приведен не был, учительница заподозрила, что он попросту списал ответ из задачника. Миша обиделся, перестал ходить на уроки математики. В конце концов его перевели в другую школу, но роман с математикой был закончен.

Итак, путь шахматам был расчищен. (В старших классах, правда, Таль неожиданно увлекся гуманитарными науками, в первую очередь литературой. Очень увлекся. Но литература и история шахматам почему-то не мешали).

Забавный был вид у этого кареглазого мальчишки со свисавшим на глаза чубом, когда он сидел, низко склонив голову над доской. Обдумывая ходы, Таль забывал обо всем на свете, даже, наверное, о том, что играет в шахматы. Его руки машинально следовали за мыслью: словно слепой, он ощупывал фигуры на доске, которыми собирался пойти или на которые намеревался напасть.

Эта привычка очень мешала партнерам, и однажды один из старшеклассников, сев с ним играть, заставил мальчика держать руки на сиденье стула – под собой. Таль выдержал ходов шесть. Потом вскочил, смешал фигуры на доске и выбежал из комнаты.

Играть. Выигрывать у своих сверстников, еще лучше – у взрослых, у знакомых, у незнакомых. Играть в турнирах класса, школы, Дворца пионеров, дома, во дворе, на уроках, на перемене. Играть, играть, играть.

Талю повезло: во Дворце пионеров руководил занятиями незаурядный человек. Янис Крузкоп, по профессии преподаватель английского языка, был влюблен в шахматы. Больше, чем шахматы, он любил только детей. Крузкоп был романтик. Он ценил в шахматах лишь красоту и, может быть, поэтому мастером так и не стал.

Крузкоп нашел в мальчике на редкость верного и благодарного ученика. Вскоре Миша Таль понял, что ему хочется не просто выигрывать, но выигрывать красиво. Очень хочется.

Теперь он часто наведывается в подвальчик на улице Вейденбаума – там тогда помещался Рижский шахматный клуб. Здесь он был согласен на все – следить за игрой перворазрядников, играть сам, слушать «охотничьи рассказы» бывалых шахматистов. Когда он засиживался очень поздно, в клуб приходила мать или дядя Роберт и тащили упиравшегося мальчишку домой.

Постепенно становилось ясным, что у младшего сына доктора Таля характер, при всей доброте и покладистости мальчика, не из легких. Миша привык, что ему все удается, все получается. Дома и в школе – для каботажного плавания – такая уверенность годилась. В большом плавании она оказывалась вредна. Но он этого еще не понимал и бывал наказан.

Однажды, гуляя в Межа-парке, он захотел искупаться. У озера в Межа-парке дурная репутация. Миша знал об этом, но… Таль не боится ничего! Мать, почувствовав каким-то шестым чувством надвигающуюся беду, торопливо пошла следом. И когда Миша, попав в яму с ледяной водой, камнем пошел ко дну, она кинулась за ним и в последний миг успела схватить за руку. Его откачивали, он долго проболел.

Думаете, урок пошел на пользу? Спустя несколько лет доктор Таль, почти никогда не отдыхавший, сумел выкроить время для отпуска и решил с женой и младшим сыном съездить на Черное море. Миша был уже студентом, успел сыграть в четвертьфинале первенства СССР, стал мастером. Серьезный молодой человек, гордость мамы и папы.

Два дня они блаженствовали в курортном местечке под Сочи. После хмурой Балтики Черное море было особенно теплым и ласковым. На третий день разбушевался шторм. Трое рижан расположились на пляже метрах в двадцати от моря. Доктор Таль с супругой любовались волнами, которые, одна выше другой, с грохотом обрушивались на берег. Миша лежал рядом и, лениво бросая камешки, переговаривался с двумя местными мальчишками.

– Во дает! – сказал восхищенно один, когда до них долетели брызги волны. – У вас там, верно, не бывает таких штормов?

– Что? – презрительно поднял бровь бледнотелый рижанин. – Вы хотите сказать, мальчики, что это шторм? Ну так глядите.

Таль вскочил и вприпрыжку побежал к воде. Все произошло так быстро, что мать успела только закричать от страха. Волна подхватила его, играючи перевернула несколько раз и, к счастью, вышвырнула на берег. Его с трудом привели в чувство и отнесли в гостиницу. Температура подскочила до сорока. Доктор моментально поставил диагноз – сотрясение мозга. Через несколько дней, как только позволило здоровье Миши, они улетели в Ригу.

– Слово вратаря, Яшка, это был великолепный бросок, – рассказывал Миша брату, сидевшему у его постели.

Ида Григорьевна, встряхивая градусник, только качала головой.

Прошло еще несколько лет. В Портороже происходил межзональный турнир. Один из участников, лидер турнира, пришел днем на пляж и влез на пятиметровую вышку: он никогда не прыгал с такой высоты, и ему интересно было постоять наверху. Но тут подошел один из журналистов:

– Что же это, друже Таль? За доской вы так смело бросаетесь в атаку, а здесь оробели?

Он еще не успел закончить фразу, как Таль прыгнул, больно ударившись о воду животом. Его потом целый день поташнивало и мутило, но он был доволен: выдержал марку!

Каким же вырисовывается характер юноши? Несомненно, огромная самоуверенность; убежденность в том, что он все сумеет, что у него все получится; ненасытный азарт в игре, жажда побед, позволяющая предугадать будущее честолюбие.

В то же время ни малейшего намека на зазнайство. Необычайно развитое чувство товарищества (уже став чемпионом СССР, он Ни разу не пропустит возможности сыграть за команду своего факультета в университетских соревнованиях). Добавьте к этому неистребимый оптимизм, брызжущий юмор, тайную мечту о профессии конферансье. И, наконец, потребность в ласке, внимании со стороны родных. Ни на одном турнире, будь то в Москве, в Швейцарии или в Югославии, Таль не ложился спать, не поговорив предварительно по телефону с домашними. И в присутствии целой ватаги ребят Миша никогда не стеснялся обнять и поцеловать маму – качество, которым могут похвалиться немногие мальчики.

«Никого-то я не боюсь!»

Вряд ли есть смысл перечислять все соревнования, в которых участвовал школьник Таль. Их было множество.

Сколько-нибудь серьезные успехи пришли только в девятом классе, когда Таль выполнил норму первого разряда и попал в финал чемпионата Риги для взрослых, где выиграл, кстати, партию у мастера Кобленца.

В том же году он участвовал в чемпионате Латвии, разделив одиннадцатое-четырнадцатое места.

Казалось, Таль вышел на большую дорогу. Но не забудем, что ему было еще только четырнадцать лет и что избытком серьезности он никогда не страдал, а уж в ту пору особенно. К турнирам этот непоседа готовиться еще не умел, анализировать партии у него попросту не хватало терпения. В лучшем случае он галопом переигрывал два-три десятка партий, интересуясь главным образом тем, кто выиграл.

Стратегические идеи противников его не волновали – он просто их не замечал. У него загорались глаза только тогда, когда на доске возникал комбинационный каскад.

Методичности, выдержки у него в ту пору не было вовсе. Таль хорошо вел борьбу только до момента, пока не добивался подавляющего перевеса. После этого у него пропадал к игре всякий интерес и он готов был выпустить пойманную рыбу обратно в реку, чтобы снова начать ловлю. Но второй раз рыбка попадала на крючок далеко не всегда, и в каждом турнире количество легкомысленно потерянных Талем очков было очень велико.

Словом, это был актер, который годился только на одно амплуа – дуэлянта и бретёра. Меркуцио из «Ромео и Джульетты». Но зато эту роль он выполнял как никто. Если ему удавалось захватить инициативу, а позиция требовала выдумки и изобретательности, Таль попадал в родную стихию и тут уже становился страшен.

Да, как боец он был еще очень уязвим. Натура впечатлительная и экспансивная, Таль после срывов, допущенных по своей вине, испытывал угнетенность и представлял в таких случаях удобную мишень. В одном квалификационном турнире он шел на первом месте, но в лучшей позиции проглядел так называемый спертый мат. Оплошность так подействовала, что все остальные партии – все до одной – Таль проиграл без борьбы.

Не подумайте, однако, что любое поражение действовало на Таля деморализующе. Этот мальчик умел уважать противников: когда его побеждали во честно?м бою, он на другой день играл особенно зло.

Любимым занятием молодого (да и взрослого!) Таля была молниеносная игра – здесь развязки ждать долго не приходилось да и держалось все, в основном, на тактике. Отличаясь необычайной быстротой шахматного мышления, блиц-партии Таль играл превосходно.

Был, правда, один вид соревнований, участвуя в которых этот специалист молниеносной игры часто попадал в цейтнот. Речь идет о командных соревнованиях. И отнюдь не случайно. Таль с его чувством товарищества готов был в командном матче отказаться от милого его душе риска, играть в архипозиционной манере и даже – что было для него труднее всего – долго думать, лишь бы только не подвести друзей. Конечно, бывали срывы – у Таля ничто не проходило гладко.

Летом 1951 года команда Латвии выступала в финале юношеских соревнований на первенство страны. В матче с Литвой Таль встретился с Расимавичусом. Настроенный очень серьезно, он за доской увлекся, пожертвовал пешку и получил трудную позицию. Тут он очнулся, вспомнил, что играет за команду, и… попал в цейтнот. Пришлось сдаться.

После партии капитан команды категорически запретил Талю жертвовать что-либо. Миша страшно переживал. Он дал слово играть строго позиционно. Слово он сдержал, но дорогой ценой: в девяти партиях Таль набрал лишь три с половиной очка, причем любопытно, что три партии проиграл из-за жестокого цейтнота.

Был еще случай, когда он, совершенно того не желая, огорчил друзей. Это произошло летом следующего года в Ростове, где разыгрывался полуфинал всесоюзных юношеских соревнований. В завершающем туре лидеры – шахматисты Украины и Латвии – играли между собой, а третий конкурент – коллектив РСФСР – встречался с Туркменией. Случилось так, что от Таля зависел выход команды в финал: при счете 2:3 в пользу Украины ему достаточно было закончить свою партию вничью, и шахматисты РСФСР, даже выиграв с сухим счетом, не могли догнать соперников.

Позиция была равной, и Талю легко было добиться мирного исхода. Но на беду она была и интересной, и Талю стало жаль расставаться с доской, на которой завязывалась многообещающая интрига. Не вняв голосу благоразумия, он выбежал в коридор и спросил, как идут дела у шахматистов РСФСР – они играли в другом зале. Кто-то сказал ему, что туркменам удалось отвоевать полочка. То ли отвечавший ошибся, то ли сделал это со злым умыслом, но он сказал неправду: команда РСФСР выиграла все шесть партий. Таль вернулся к столику, дрожа от радостного возбуждения: можно поиграть и даже проиграть – выход в финал обеспечен. Вы уже догадываетесь, что он проиграл. И едва он успел написать на бланке «сдаюсь», как тут же узнал горькую правду и понял, что нанес команде тяжкий удар.

Это был серьезный урок, который не прошел впустую. С тех пор Таль много раз выступал в командных состязаниях – на первенство страны, на первенство мира среди студентов, на шахматных олимпиадах, и всегда был одним из главных забойщиков команды.

Летом 1952 года Таль закончил 16-ю рижскую школу и подал заявление в Латвийский университет. Неожиданно он получил отказ: ему еще не исполнилось шестнадцати лет. Потребовалось специальное разрешение Министерства просвещения. Выяснилось, что Таль, успевший весной занять седьмое место во «взрослом» чемпионате Латвии, все еще мальчик.

Да, он так и не стал серьезным, даже закончив школу. На вступительном экзамене, цитируя известное место из «Евгения Онегина»: «Слегка за шалости бранил И в Летний сад гулять водил», Таль осовременил текст, заменив слово «Летний» на «детский». Проказа стоила балла: он получил четверку. Остальные экзамены он сдал на пятерки и был принят.

В 1953 году к Талю пришел первый по-настоящему крупный успех – он стал чемпионом Латвии. К тому же неплохо выступил в командном первенстве страны. В финале соревнований, играя на второй доске, он набрал столько же очков, сколько и мастер Каспарян, причем выиграл несколько красивых партий. Чувствовалось, что Таль вправе претендовать на звание мастера, и ему разрешили держать экзамен. На роль экзаменатора был приглашен мастер Владимир Сайгин.

До сих пор речь шла не столько о достоинствах, сколько о слабых сторонах Таля-шахматиста. И может показаться странным, как это он в шестнадцать лет стал чемпионом республики и заявил о своих претензиях на эполеты шахматного мастера.

Противоречие тут только кажущееся. Дело в том, что уязвимые места в игре Таля бросались в глаза – недостаточно глубокое понимание позиции, антипатия к положениям, в которых приходится вести пассивную оборону, поверхностное знание дебютов, наконец, отсутствие выдержки (загнав противника в цейтнот, Таль в горячке тоже начинал быстро шлепать фигурами). Что же касается достоинств, то их определить значительно труднее, потому что все они умещались в одном коротком, но безгранично емком слове – «талант». Да, очень многое в игре даже юного Таля объяснялось – или, если хотите, запутывалось – его природной одаренностью.

Мы уже знаем, что у него с самых юных лет обнаружилась феноменальная память, в шахматах она пригодилась как нельзя кстати. Быть может, уже в тот период у Таля мало было равных в искусстве расчета вариантов. Проникая мысленным взором в позицию, он нырял на такую глубину, какая для других была недосягаема. Не всегда на этой глубине он видел предметы в их истинном цвете, иначе говоря, не всегда верно оценивал возникавшие в результате далекого расчета ситуации, но рассчитывал варианты Таль все-таки лучше, чем большинство его противников.

Другая привлекательная сторона его шахматного дарования заключалась в богатстве фантазии, в неистощимой изобретательности, находчивости. Многие шахматисты, даже весьма средней силы, могут припомнить несколько своих эффектных комбинаций. Талю, чтобы показать какую-либо комбинацию, какой-нибудь неожиданный тактический трюк, достаточно взять едва ли не любую партию из любого турнира. Он, казалось, дышал воздухом комбинаций, они для него были естественны и необходимы. Неожиданные ходы, коварные западни, всевозможные ловушки яркими блестками были рассыпаны в его партиях то тут, то там.

Добавим к этому пристрастие к риску, даже бравирование отвагой, а также удивительную легкость и быстроту его игры, и вы поймете, почему этот юнец, еще не очень опытный и стойкий, но уже коварный и изворотливый, хотя и мог проиграть более терпеливому и зрелому бойцу, был уже в состоянии свалить и самого доблестного рыцаря.

Еще рано говорить о стиле Таля, еще рано отмечать те черты, которые придадут самобытность его игре и станут причиной дискуссий в шахматном мире. И все же при внимательном взгляде на партии юного Таля можно заметить пусть пока тоненькие, но уже упругие ростки его будущей манеры.

В командном первенстве страны 1953 года Таль в партии с Грушевским осуществил комбинацию, которую стоит отметить, хотя в том же турнире у него были комбинации и поярче. Но на ней уж как-то очень явственно видна печать сугубо талевской манеры.

В середине партии Таль вдруг заметил, что противник может – а возможно, и намеревается – поставить ему ловушку. Он считает ловушки своей привилегией, и эта попытка побить Таля его же собственным оружием кажется этому самоуверенному мальчишке дерзкой. «Хорошо, – рассуждает он, – а если я все же полезу в петлю, что будет потом?» Он начинает терпеливо брести по лабиринту вариантов и – о, радость! – находит выход, выход, до которого его противник в своих замыслах добраться не смог.

Проще говоря, Таль нашел в ходе ожидаемой комбинации скрытый ответный удар. На ловушку – контрловушка. Здорово! Но нет еще уверенности, что противник заметил ловушку, надо его на всякий случай подтолкнуть.

И хитрец делает ход, «намекающий» противнику на возможность комбинации. Грушевский не очень долго размышляет: комбинация так неотразимо заманчива, так ясна! Дальше действие разворачивается в точном соответствии со сценарием. Таль принимает жертву. Таль отступает. Таль бежит! И вдруг, когда противник уже готовился торжествовать победу, преследуемый обернулся и нанес преследователю смертельный удар.

Спустя год произошел аналогичный случай в партии с Высоцкисом, сыгранной в юношеских командных соревнованиях. Таль увидел, что Высоцкис явно провоцирует его на комбинацию с жертвой фигуры. Он быстро анализирует позицию и находит мину, заложенную противником. Ну ладно, допустим, мина взорвется, что будет дальше? Как выясняется, Высоцкис, убежденный, что на этом партия кончается, дальше не смотрел. А между тем Таль находит очень интересный ход, перечеркивающий весь замысел партнера. И снова он покорно идет на поводу у Высоцкиса, и снова клин выбивает клином – комбинацию опровергает комбинацией. Этот прием – падая, увлечь за собой противника, чтобы потом перевернуться и оказаться на нем, – станет у Таля излюбленным…

Вы, может быть, думаете, что этот безусый юнец, узнав, что ему разрешили играть матч с довольно известным мастером, стал серьезно готовиться? Просмотрел, скажем, партии Сайгина? Или разучил новые дебютные системы? Либо, допустим, потрудился над эндшпилем, где он не был силен? Ни то, ни другое и ни третье. Он настолько верил в себя и был настолько легкомыслен, что к матчу готовился очень мало. Как выяснилось, он мог себе это позволить.

И здесь мы сталкиваемся еще с одной чертой в характере Таля: он готов трудиться до изнеможения, готов поглощать шахматную премудрость и днем, и ночью, но с одним непременным условием – чтобы партии, которые он разбирает, ему нравились, были интересными. «Когда труд – удовольствие, жизнь – хороша!» Эти слова горьковского Сатина были ему очень по душе.

Словом, юный Таль не умел заставлять себя делать то, что необходимо, чего требовал здравый смысл. Бившая фонтаном одаренность позволяла ему до поры до времени игнорировать требования рассудка, но наступит период, когда одному таланту станет уже не под силу тянуть упряжку. Но этот период еще придет, а пока Талю кажется, что понятия «успех» и «работа» разделимы, что для успеха вполне хватает вдохновения.

Матч с Сайгиным проходил в Рижском шахматном клубе и вызывал, особенно, конечно, среди сверстников Таля, огромное возбуждение. Миша то и дело вскакивал со стула, чтобы переброситься шуткой, подмигнуть кому-нибудь. Словом, атмосфера была идеальной – веселой и непринужденной.

Правда, на первых порах радоваться особенно было нечему: первая партия закончилась вничью, во второй Таль азартно пожертвовал качество и был жестоко разгромлен. Но зато на следующий же день Таль насладился мщением: разнес позицию Сайгина прямой атакой на короля и добился капитуляции уже на семнадцатом ходу. Затем серия из четырех ничьих и в восьмой партии – победа.

Итак, после восьми партий Таль впереди. Но после одиннадцатой партии равновесие восстановлено: Таль получил подавляющую позицию, однако, вместо того чтобы терпеливо дожидаться, пока плод созреет, соблазнился сложной и очень красивой комбинацией – явно хотел доставить удовольствие ребятам. Увы, в комбинации оказалась «дырка».

Только теперь, когда осталось всего три партии, а счет был равным, Таль наконец-то заволновался и даже стал жалеть, что так легкомысленно отнесся к подготовке. Но в следующих двух партиях он заставил соперника сдаться и, сделав в последний день ничью, закончил матч вполне благополучно – 8:6.

Такое событие нельзя было не отметить. В доме Талей и так каждый день обедало пять-шесть Мишиных друзей (родители давно смирились с тем, что младший сын превратил квартиру в табор), но в этот вечер были побиты все рекорды.

Юный мастер был счастлив и веселился вовсю: пел пародийные и шуточные песенки с несколько рискованным текстом (доктор Таль только растерянно переглядывался с женой), демонстрировал свою память, играл на рояле – словом, всячески доказывал, что его истинное призвание не шахматы, а эстрада.

Степенный Сайгин только диву давался: он никогда не видел такого веселого шахматиста. Доктор Таль, улучив момент, отвел Сайгина в сторону и повел с ним задушевный разговор.

– Вы помните рассказ Куприна «Марабу»? Чудный рассказ, хотя шахматистам, конечно, обидно, что их сравнивают с такой унылой птицей. Ну и как вам нравится этот марабу, а? Вот уж, право, никогда не подумаешь, что этакий неугомонный волчок может проводить часы за доской. Знаете, он меня иногда пугает своим легкомыслием. Поговорите с ним, прошу вас, внушите ему, что надо быть хоть немного серьезным.

Сайгин постарался добросовестно выполнить деликатное поручение и отвел юношу в сторонку.