ГЛАВА 22 Как не наделать политических ошибок

ГЛАВА 22 Как не наделать политических ошибок

Жизнь — сложная штука, порой она преподносит горькие сюрпризы. И как бы основательно ты себя ни готовил к встрече с неприятностями, они непременно придут в тот момент, когда ты этого меньше всего ожидаешь. Так случилось и со мной в истории с обнаружением в моей крови следов продуктов распада бромантана. Надо признать, я совершил массу ошибок. Спустя какое-то время после того, как меня дисквалифицировали, мне довелось пообщаться с очень авторитетными и грамотными людьми в вопросах допинга, и они в один голос сказали, что я все делал с точностью до наоборот.

Самый роковой промах я допустил в первый же день свалившегося на меня несчастья. Это был декабрь 2003 года, мы с четой Тихоновых нежились в солнечных лучах на отдыхе в Таиланде, и туда за двое суток до окончания тура дозвонился начальник «Спартака» Валерий Жиляев. Владимирович меня огорошил: «Тебя разыскивает Колосков, вот его номер — немедленно звони!» Президент РФС сообщил, что допинг-проба, которую взяли у меня после стыкового матча с Уэльсом, оказалась положительной. Я был уверен, что это какое-то недоразумение, да и Колосков был прекрасно осведомлен о том, что в сборной мне вынесли вердикт: «абсолютно чист». Вячеслав Иванович заверил, что все будет нормально, но для этого я под диктовку его помощника, вице-президента РФС Владимира Радионова, должен написать бумагу в УЕФА. Я тут же вышел на связь с Радионовым и дословно написал то, что он мне велел. В частности, в том тексте содержался мой отказ от пробы «В». У меня не было основания не доверять чиновникам из РФС. Они как-никак главные персоны нашего футбола, обладающие богатейшим опытом.

Затем мы бегали с Вероникой искали факс и переправляли документ в РФС. Так моя участь была предрешена. Отказавшись от пробы «В», я фактически признал себя виновным. Рано или поздно кто-то попадет в такое же положение, как и я. Хочу посоветовать взвешивать каждый свой шаг и в подобных ситуациях обязательно пользоваться услугами специализирующихся в данном вопросе юристов.

Отправив документ в Москву, я разыскал бывшего спартаковского доктора Юрия Василькова. Сергеич проживал в том же отеле, что и мы. Меня поразила его реакция: «Они тебя все же нашли!» Я понял, что Васильков был осведомлен о случившемся, так же как и руководство «Спартака». Просто люди пожалели меня: они не хотели портить мне отпуск и держали информацию в тайне. И как это ни странно, я благодарен им за такое решение. Праздник не был испорчен, и семьи Титова и Тихонова успели получить удовольствие от отдыха. А вот последние два дня в Таиланде определенная тяжесть на душе была у всех нас. Я старался не подавать виду, чтобы не расстраивать остальных. Параллельно размышлял над тем, какие последствия меня ожидают. Сейчас поражаюсь своей тогдашней наивности. Я ведь даже представить не мог, что меня дисквалифицируют. Казалось, что все обойдется: ну в крайнем случае «отсижу» месяца три, однако на чемпионат Европы все равно попаду.

…По приезде в Москву все было как всегда. С того момента, как у спартаковцев стартовала предсезонная подготовка, я уже и позабыл о допинговом призраке. Методика работы Скалы и селекционные планы нашего руководства вселяли в меня надежду, что скоро мы вернемся на чемпионские позиции.

И вот наступило 21 января — обычный в общем-то день. Мы только вернулись со сборов. Радость встречи с близкими перекрывала все остальные эмоции. Вечером мы накрыли шикарный стол, сели ужинать, и вдруг раздался телефонный звонок. Представители ведущего федерального канала поинтересовались моей реакцией на годичную дисквалификацию. Я воспринял это как злую шутку. Мне объяснили, что данное сообщение вывешено на официальном сайте УЕФА, но я все равно не придал этому серьезного значения. Только положил трубку, как последовал другой звонок, затем третий, а потом все мои телефоны трезвонили без передышки. И вот тогда я понял, что произошло нечто катастрофическое и непоправимое. Впервые возникло ощущение, что я влип по полной программе. Я, естественно, отказывался от любых комментариев, а потом и вовсе отдал все трубки Веронике. Мне необходимо было уединиться, для того чтобы хорошенько все проанализировать. Я ни в чем не был виноват. К тому же по натуре я оптимист, и эти два факта в совокупности дали мне основания рассчитывать на то, что можно будет добиться отмены приговора. И все равно мое внутреннее состояние было далеко от нормального. Лишь один Господь Бог ведает, скольких сил мне стоило, чтобы хоть как-то держать себя в руках. Поздно вечером ко мне примчалась «служба спасения» в лице Димы Парфенова, Юры Ковтуна и находящегося у Юры в гостях его тезки Калитвинцева. Ребята были в шоке не меньше моего, но всячески пытались меня поддержать. Мне в голову лезли всякие глупые мысли о том, что, быть может, я никогда больше не выйду на футбольное поле. После общения с друзьями я взялся за ум и пообещал сам себе: что бы ни случилось, вернусь в футбол и докажу всем, что Егор Титов — честный спортсмен.

Поскольку у нас было трое суток выходных, то на следующий день я с семьей уехал к своему дядьке на дачу. Телефоны по-прежнему хранились у супруги, сам же я отвечал лишь на звонки близких и клубного начальства. Отвлечься не получалось. Я постоянно видел перед своими глазами ухмыляющийся оскал злобной ведьмы по имени Дисквалификация и отчетливо представлял те ужасы, которые она должна была привнести в мою жизнь. Тем не менее удар я держал неплохо: улыбался, шутил и вообще всем своим видом показывал, что у меня все под контролем.

Вскоре «Спартаку» предстоял вояж в Испанию. С Андреем Червиченко мы договорились, что на сбор я обязательно поеду. Однако вместе с тем мы понимали, что в аэропорту журналисты устроят на меня облаву, а мне совершенно нечего им сказать.

У нас не было выработано никакой стратегии поведения, и каждым неверным словом я рисковал усугубить свою участь, поэтому пришлось совершить ход конем. Наши улетали из обычного зала, а меня провели через VIР, который располагался совсем в другом месте. Представители СМИ, как коршуны, окружили команду, выглядывая меня, но даже спартаковские игроки не ведали, где я и какие у меня планы. Когда я поднялся на борт самолета, все уже сидели на своих местах. Мне почему-то было жутко неудобно перед командой. Все наши прекрасно знали, что я стал заложником чьих-то нечистоплотных игр, но тем не менее мне все равно было стыдно: на допинге поймали именно меня, и из-за меня сейчас весь «Спартак» подвергается такому информационному прессингу. Ребята также не представляли, как себя вести со мной, что говорить, сочувствовать ли мне или, наоборот, шутить, дабы поднять настроение. Ведь это был уже не тот коллектив, в котором мы понимали друг друга без лишних слов. С некоторыми новичками я даже ни разу не общался…

Пока самолет готовился к отправке, наш новый доктор Зоткин подозвал меня для разговора: «Егор, я должен иметь полное представление о том, что здесь творится. Ты же понимаешь, что мне обязательно будут задавать вопросы о случившемся». Впервые я обстоятельно говорил на эту тему и чувствовал себя на удивление спокойно. Обида была заморожена внутри и наружу не прорывалась. Моя вера в благоприятное разрешение ситуации была запредельной.

В тот же день уже в отеле у меня состоялась беседа со Скалой. Бедный Мистер до самого последнего момента не знал о том, что в его распоряжении не окажется центрального полузащитника Титова. Скала, по его собственному признанию, изначально очень на меня рассчитывал и связывал со мной воплощение больших тактических планов. Конечно же, он заметно огорчился. При помощи переводчицы Кати я как на духу, этап за этапом, рассказал свою горькую историю. Мистер не мог сдерживать своих эмоций, он то и дело изумлялся, разводил руки в стороны и вскрикивал: «Мама миа!» Итальянец после всего услышанного был близок к нокдауну. Он всегда считал «Спартак» символом российского футбола, а тут такое… Накануне произошло еще несколько неприятных эпизодов, и мне почудилось, что Скала близок к тому, чтобы расторгнуть контракт с клубом. У Мистера не было ни времени, ни игроков, чтобы успеть построить команду. Если бы ему были созданы те условия, которые потом предоставили Старкову, полагаю, он сделал бы «Спартак» чемпионом.

Как бы то ни было, в конце января 2004 года я, хоть и тренировался, о футболе размышлял мало — куда больше думал о своем будущем.

Трудно сказать, был ли у меня тогда хотя бы малейший шанс на спасение. Мне был необходим грамотный и опытный адвокат. Как мне впоследствии сообщили, свои услуги предлагал человек, который умудрился отмазать Давидса, хотя голландец попал в переплет, пожалуй, более серьезный, чем я.

Я не в курсе, почему выбор пал на Николая Грамматикова и Александра Зотова. Это действительно толковые юристы и приятные люди, но на тот период они не обладали знанием всех нюансов по взаимодействию с УЕФА. У них элементарно не хватало опыта в подобных делах. К тому же бромантан слишком специфический препарат, и придумать какую-либо правдоподобную обеляющую меня версию было проблематично. Не могли же мы говорить, что осенью 2003 года весь «Спартак» исподтишка обкормили этой гадостью и Титов всего лишь один из тех пострадавших, над которыми провели такой изуверский эксперимент.

В итоге была выбрана какая-то совершенно нелепая линия защиты. Я с самого начала осознавал, что в ней отсутствует здравый смысл и в эту бредятину вряд ли кто-то поверит. Наша версия носила название «Амега», и в этом тоже я улавливал некий элемент фарса. Тем не менее не отчаивался. Когда мы летели на определяющее заседание в Женеву, я жутко волновался. А волнение — это показатель того, что я не собирался мириться со своим приговором. Как утопающий хватается за соломинку, так и я хватался даже за гипотетическую возможность выбраться из всей этой круговерти.

Когда мы прибыли на заседание, обстановка придавила меня своим официозом. По одну сторону баррикад располагались главные фигуры европейского футбола и лучшие специалисты антидопингового комитета, которые в лаборатории уже проверили оглашенную нами версию и пришли к выводу, что она неправдоподобна. То есть все эти высокопоставленные уважаемые персоны были уже настроены против футболиста Егора Титова и его представителя Николая Грамматикова. Стало ясно, что нас ждет полнейший провал: я говорил то, во что и сам бы никогда не поверил. Конечно, основной удар на себя принял Коля. Он блестяще все излагал на трех языках.

Когда пробил час для того, чтобы взять решающее слово, мы попросили паузу для размышления.

Вышли в коридор, где нас поджидал Андрей Червиченко, и решили, что апелляцию подавать не будем. Дров было наломано и так на целую поленницу, и больше рисковать не стоило. Грамматиков не сомневался, что если мы все-таки подадим апелляцию, то вскроются новые обстоятельства дела — и вместо года мне впаяют два.

Мы вернулись в зал, чтобы сообщить о своем согласии с ранее вынесенным вердиктом. Последняя надежда на чудо умерла, но в тот же миг я ощутил, что с моей души свалился тяжелейший камень. Я вместе с чувством облегчения испытал даже некое подобие радости: ведь не пострадали ни мой клуб, ни сборная.

* * *

Сегодня все отболело. Перемолол, перекрошил и поглубже в себя запрятал. Можно было бы, конечно, нянчиться со своими переживаниями и долгие годы тянуть их за собой. Однако мне этого не надо. Другое дело, и я это знаю точно, такие удары бесследно не проходят. Все они оседают в нас и в определенное мгновение могут вылезти наружу. Никто не даст гарантии, что через десять-двадцать лет наши организмы не станут рассыпаться, и никто точно не скажет, как это отразится на наших потомках. Несколько лет после той истории жены спартаковцев боялись рожать.

До сих пор одна вещь мне не позволяет окончательно забыть бромантановую историю. Когда что-то взрывается, как правило, какая-то группировка берет на себя ответственность за теракт. Ответственность за то, что произошло вообще и за мой потерянный год в частности на себя так никто и не взял. Если бы Щукин, Чернышев, Катулин или кто-то еще встал и признался: во всем виноват я, для меня это было бы значимо. Я бы уже никогда ту историю не вспоминал. А так живу с горьким осадком. Если человек не способен сделать официальное признание, то хоть бы втихаря извинился. Когда у меня обнаружился допинг, Чернышов мне позвонил: «Егор, думай что хочешь, но я здесь ни при чем». С Щукиным даже поговорить не удалось, он моментально исчез. С Катулиным я несколько раз пытался выяснить отношения, но Артем о своей роли в этой истории отмалчивался и все валил на Щукина. Ладно, господа, Бог вам судья.

А однажды, долгое время спустя после тех событий, я прочел интервью Андрея Червиченко, где он сказал, что никто не призывал Титова пить запрещенные таблетки. Признаться, в тот момент моя нервная система дала небольшой сбой. И потом долго перед глазами стояла картина, как спартаковские служители клятвы Гиппократа подошли ко мне и, еще раз объяснив законность и обоснованность введения новых витаминов, попросили, чтобы я как капитан показал пример. В перерыве между таймами, когда команда сидела в раздевалке и слушала тренера, доктора на корточках проползали перед ребятами и давали эти пилюли. Многие отказывались. Вот тогда-то меня и попросили собственным примером снять у команды все подозрения. Совершенно жуткая история…