«ГРЯЗНАЯ» МЕДАЛЬ (Рассказ)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«ГРЯЗНАЯ» МЕДАЛЬ

(Рассказ)

Он лежал на массажном столе, будто покойник — вытянув руки, закрыв глаза и почти не дыша, — не хотелось вдыхать запах вонючей растирки. Запах раздражал. Он назойливо лез в нос. Запах мешал вновь и вновь наслаждаться пережитым там, за дверью массажной, всего лишь полчаса назад. Когда он понял, что победил… А понял это он в то самое мгновение, как только втроём — не разобрал даже, кто его соперники, — они вырвались на последнюю прямую. И весь бульвар, усыпанный неистовствующими зрителями, словно сошёл с ума, исходя в зверином рёве. Его всегда интересовало: что хотят сумасшедшие зеваки от гонщиков в эту последнюю минуту? Скорости? Но её уже невозможно прибавить. Финишные секунды воплощают в себе долгие часы надсадной работы на перекалённом от солнца шоссе, они решают всё… И чтобы тяжкий труд не пошёл прахом, каждый из рвущихся к финишу выкладывается до конца. Как это было с ними в этот раз…

Они, не сговариваясь, рванулись по прямой, к придуманной ничтожными людьми условной линии, означающей конец всем мучениям. Они рванулись вперёд. Но это лишь казалось зрителям. На самом деле они теряли скорость, сгорая от напряжения. И задача каждого заключалась в том, чтобы сгореть чуть-чуть позже. Продлить горение. Хотя бы ещё на полсекунды… Они не увеличивали скорость на финише. Они просто старались потерять её как можно позже.

Так втроём они и проскочили финишную линию. И, быть может, ещё никто, даже самый быстрый судья — фотофиниш, не успел определить победителя, а Стив уже знал, что победил. Для этого ему не нужен фотофиниш: вся прожитая Стивом жизнь заменяла его. Рано похоронить отца. С восьми лет работать в мясной лавке, с утра до позднего вечера развозя по адресатам тяжёлые корзины с заказами. Надо было отказывать себе во всём, чтобы купить сначала плохонькую веломашину и перебрать её до последнего винтика собственными руками. Потом скопить деньги на велотуфли. Потом — на трусы с подкладкой из настоящей замшевой кожи, такой ласковой, такой успокаивающей после сотни-другой километров, пройденных в седле… Потом надо было отказаться от семейного счастья и отложить женитьбу до лучших времён, когда будет и слава, и деньги, и дом: родительскую хибару он продал, чтобы уехать тренироваться в Швейцарию.

Он долго жил в дешёвых отелях, с комнатами на четверых, из которых один обязательно храпел так, что остальные не могли заснуть. И он принимал по две таблетки снотворного. Первую — чтобы не слышать мучительной боли в уставшем теле, от которой рождается хроническая бессонница, и вторую — чтобы не слышать храпа соседа. Он питался иногда лишь тем, что собирал в старом саду — оставшимися после уборки подгнившими фруктами. Или забирался в дальние убранные виноградники и бродил там среди зелёных кустов, освобождённых от ягод, и искал оставшиеся грозди. Он находил их, запрятанных, подобно диким грибам, в самые укромные закутки виноградных кустов. Небольшие, покрытые матовой пыльцой грозди из нескольких крупных, словно наполненных сахаром, перезревших ягод. А потом снова в седло…

И всё это ради сегодняшнего дня. Ради того мгновения, когда он, ещё не успев перевалить через заветную линию, уже поднял руки в исступлённом приветствии самому себе. А они, смешные зрители, думали, что это он благодарит их за овации, которыми они встретили гонщиков на бульваре!

Потом его стащили с машины. И долго мяли десятки жёстких, незнакомых рук. «Мисс Шоколад» поднесла ему огромную шоколадную плитку, и он поспешил, не глядя, передать её кому-то, ибо держать в руках не было сил. Всю жизнь ему дарили то, что было не нужно, всю жизнь он не мог заработать того, что хотел.

Его интересовала она, круглая бляха, с бесстыдной ленью развалившаяся на бордовом бархате. Потом она перешла из коробки в руки мэра. А потом приятной тяжестью повисла у него на шее. Кто-то что-то говорил в его честь. Он же исподволь потирал её своими заскорузлыми, скрюченными от долгого держания за руль пальцами и не чувствовал металла. Он и не обратил внимание, что сунул торжественному мэру для приветственного пожатия свою руку в мокрой от пота и грязной от дождя, липкой перчатке. Потом, как загнанный зверь, ходил кругами в толпе репортёров и, наверное, глупо улыбался. Впрочем, от него большего ничего и не требовалось. На все вопросы бойко отвечал менажер, сияя своей безотказной ослепительной улыбкой и остроумием поднаторевшего на частых выступлениях комика.

А потом сладостные струи горячего душа. И, наконец, эта спокойная массажная. И эти пальцы, колдующие над его телом…

Он лежал на массажном столе, будто покойник — вытянув руки, закрыв глаза и почти не дыша. Он боялся спугнуть видения предпоследнего получаса. Он боялся, что зыбкое здание радости вдруг рухнет, куда-то бесследно провалится, стоит ему только сделать одно неверное движение.

Перед глазами Стива проходила вереница лиц, заслонивших в минуту триумфа почти весь мир. Мир, который до победы казался таким пустым, что он сейчас не смог бы вспомнить тех, кто своим дружеским участием помогал ему в трудные минуты. И думал так Стив не оттого, что вдруг забыл всё хорошее, сделанное ему людьми. Просто было так мало хорошего, что при столкновении с огромной радостью, охватившей его, все эти крохи добра сразу померкли, растворились в торжественной суете награждения.

Стив отчётливо видел лицо Лея Максфильда, пришедшего вторым, его тихую, добрую улыбку. Стив понимал, как дорого стоила она, его добрая улыбка. Максфильду предстояло перезаключать новый контракт, и победа послужила бы ему солидным аргументом в разговоре с будущими хозяевами. Но он всегда был добрым парнем, этот Лей. Даже когда проигрывал.

Стив видел рядом с собой лицо Гривса — шотландца с бугристыми скулами и вечно сжатым то ли от боли, то ли от неудовольствия ртом. Гривс, стоявший на третьей ступеньке пьедестала чуть ниже Стива и Лея, даже не смотрел в сторону победителя. Его нос, подобно носу привыкшего упрямо идти против ветра корабля, смотрел вперёд, и казалось, что он рассекает уже волны и ветры в новой гонке, где, может быть, судьба окажется к нему благосклонней. Как всегда, Гривс сразу же после церемонии награждения исчез, даже не поздравив Стива. Но тот не обиделся на Гривса. Стив гонялся с ним уже много лет и знал, что Гривс по натуре далёк от сентиментальностей, вроде объятий и поцелуев. Сам не принимает их, когда изредка удастся победить в каком-нибудь незначительной критериуме. И раздавать не любит. Но тут ведь не критериум… Тут чемпионат мира…

В калейдоскопе физиономий промелькнуло подёрнутое какой-то странной улыбкой лицо швейцарского тренера, ещё вчера заявлявшего, что чемпионом мира несомненно станет его «мальчик». Но мальчик так и не смог выбраться из «поезда». Правда, в финишном спринте, в котором участвовало человек сорок, он умудрился выскочить на четвёртое место. Но это было плохим утешением для его тренера. Оскар Гартнер, в прошлом сам чемпион мира, хорошо знал разницу между четвёртым и первым, даже между вторым и первым местом в чемпионате. И дело здесь не только в цифрах, нарисованных на лицевой стороне пьедестала почёта. Дело в цифрах, которые можно нарисовать в графе «гонорар» будущего контракта.

Он и во времена своих выступлений был очень жадным до побед и славы, этот Оскар Гартнер. Стив помнил его по многим телевизионным передачам. Волевое лицо, устремлённость во всём облике, умение доводить себя до исступления и в то же время — доброта.

Сегодня утром Оскар отдал Стиву последнюю ампулу витаминов. А перед самым стартом дал ему антикатаральные таблетки, которые особенно рекомендовал Стиву главный врач гонки.

Витамины Стив проглотил миль за тридцать до финиша, когда казалось — вот-вот отвалится от лидирующей группы. Он уже и так пропустил несколько очередей в лидерской проводке, и соперники грозили ему кулаками и требовали работы. Впрочем, это обычное дело — скандалы в головке «поезда».

И вот тогда, отсиживаясь сзади, он проглотил содержимое ампулы. Буквально через минуту почувствовал себя бодрее. Ему показалось, что витамины произвели скорее психологическое воздействие. Наверное, глотни он простой воды из фляги — и тоже почувствовал бы себя лучше. Но фляга была пуста…

Руки массажиста тем временем впились в опухшее, ноющее колено Стива. Резкая боль прошла по ноге и затихла где-то у сердца. Жёсткие пальцы с двух сторон проникали под коленную чашечку. Стиву казалось, что с каждым движением они уходят всё глубже. Но и боль от давления пальцев становилась всё тупее и тупее. Наконец, когда обмякшие руки опустили колено на прохладную простынь массажного стола, Стив почувствовал, что нога совершенно не ноет, в ней ощущается какая-то чистота, словно жёсткие пальцы поставили всё на свои места.

Занятый своим коленом, Стив не слышал, как к столу подошёл комиссар гонки. Невысокий, сухой человечек с визгливым голосом. Голосом, который, многократно усиленный динамиками, неизменно заставлял шарахаться в сторону «поезд» каждый раз, когда в пылу борьбы гонщики забирались за двойную белую линию, разделявшую шоссе.

— Стив, — участливо произнёс комиссар, положив руку на плечо массажиста, будто предлагая тому повременить с пока ненужной работой. — Я не мог найти вашего менажера и потому побеспокоил вас. Ещё окончательно ничего не известно, но главный врач гонки сделал представление — у вас не всё в порядке с мочой.

Стив лежал и снизу смотрел на комиссара и продолжал улыбаться своим мыслям. Он даже машинально переспросил:

— Ну и что?

Но потом быстро сел на столе.

— Это не окончательно… — повторил комиссар. — Контрольное исследование невозможно сделать в условиях передвижной лаборатории. И ваш анализ отправлен в Главный госпиталь. Через час придёт ответ…

Комиссар слегка стиснул плечо массажиста и повернул лицом к выходу, как бы прося выйти. Тот встал и направился к двери.

Стив медленно поднял глаза и уставился на Арнота. Если бы эту весть принёс кто-нибудь другой, а не комиссар, он бы счёл её дурной шуткой. И, возможно, кулаками ответил бы на оскорбление. Но комиссар был известен среди гонщиков как удивительно честный и добрый человек. Он становился лютым зверем лишь на трассе, когда, увлечённые спортивной борьбой, некоторые начинали на поворотах вырываться за двойную осевую белую линию, разграничивавшую две стороны уличного движения. Собственно, своей злостью он пытался сохранить лихачам жизнь: в попытке оторваться от соперников любой ценой они проносились под самым носом у тяжёлых встречных грузовиков.

— Вы шутите? — спросил Стив, так до конца и не поняв смысла сказанных комиссаром слов.

Тот покачал головой и присел на край массажного стола. Он взял пузырёк растирки и вылил несколько капель на свою маленькую ладонь. Потом задумчиво растёр их другой старческой ладошкой. Смрадный запах растирки ударил ему в нос. Он поморщился. Но Стив не почувствовал вонючего запаха.

— Слушай, Стив. Это не моё дело — вмешиваться в компетенцию врачей. Ты знаешь, у комиссара гонки хватает своих хлопот. Но я всё же хотел бы задать тебе один вопрос. Только отвечай честно. Ты принимал стимулятор во время гонки?

Стив молчал. Он никак не мог вспомнить, как выглядели те три ампулы, содержимое которых он проглотил на дистанции. Вместо первой вставала злорадная усмешка швейцарского тренера. Вместо второй — непроницаемое лицо Гривса. Вместо третьей — плутоватая рожа бирмингамского аптекаря, к которому он обратился по рекомендации одного из своих старых друзей. Он взял тогда у аптекаря десяток ампул. И потратил на них все свои свободные деньги. Он глотал сладковатую жидкость, но никогда не возникало подозрений. Почему именно сегодня?

Лёгкая испарина выступила на лбу Стива. Он подумал, что будучи не в форме, ни разу не выигрывал гонок, и ампулы помогали ему лишь продержаться в «поезде». А следовательно, каждый раз он благополучно миновал допинговый контроль. Значит, он, с таким трудом выиграв гонку, каждый раз вот так мог оказаться лицом к лицу…

Стив вытер тыльной стороной ладони лоб и потом руку о крахмальную простынь массажного стола.

Комиссар молчал. Он смотрел на Стива своими серыми глазами, которые казались тонкими щёлками даже за толстыми стёклами слишком больших для его лица роговых очков.

— Но ведь, мистер Арнот, каждый гонщик что-нибудь пьёт… Вы же знаете… Я всегда честно… Вы же меня знаете… Я никогда не стремился победить во что бы то ни стало, как некоторые. Вы же знаете меня столько лет! Я всегда честно…

Стив медленно сполз со стола. И закачался на неверных ногах. Ноги не слушались то ли оттого, что не был закончен массаж, то ли от страха, вызванного сообщением комиссара.

— Конечно, Стив. Но надо быть осторожным. Ты слишком плохо разбираешься в фармакологии. Сейчас наделали столько бензадроловых, что не всякий химик может сказать с уверенностью, где разрешённый стимулятор, а где запрещённый допинг.

Он потрепал Стива по затылку. И от этого жеста рукав старенького твидового пиджака сполз по тонкой руке, обнажив на запястье знаменитый хронограф комиссара. По нему он часто давал справки гонщикам, от усталости утратившим контроль над временем.

— Особенно осторожно надо в наши дни выбирать советчиков, когда дело касается лекарств… Кто тебе советовал его купить?

«Его» — это плохо укладывалось в голове Стива. Почему «его»? Ведь правильнее спросить — «их». Перед мысленным взором Стива вновь всплыло три лица. Кто из троих? Кто?!

Стив отвёл взгляд и глухо сказал:

— Никто не советовал. Я сам выбрал в какой-то бирмингамской аптеке несколько таблеток глюкозы.

Мистер Арнот понимающе кивнул головой.

— Ты же знаешь, Стив, я должен был задать такой вопрос. Но раз ты это сделал сам и к тому же принимал только глюкозу… Хорошо. Будем ждать контрольного анализа. Хотя, честно говоря, шансов на благополучный исход очень мало… Почти нет… Ты сделал очень большую ошибку, Стив. Может быть, самую большую ошибку в твоей жизни. Или… или тебя очень подло предали…

Фирменный галстук с эмблемой гонки сбился на сторону — он всегда был сбитым на сторону у этого аккуратного до пунктуальности человека. И мистер Арнот, словно ему было душно, поправил галстук привычным движением.

— Все уже знают о допинге? — сглотнув слюну, спросил Стив.

— Конечно. Ты же знаешь, в гонке трудно что-либо скрыть.

— Но это значит… — Стив поднял руку, в которой была зажата золотая медаль с пурпурной лентой, безжизненно висевшей вдоль ноги, — она — не моя?!

Мистер Арнот смотрел на парня, которого горе старило на глазах, на парня, который даже лёжа на массажном столе не расставался с заветным куском металла, доставшимся ему такой дорогой ценой. Медаль даже после того, как он завоевал её, продолжала испытывать гонщика на прочность.

Тёмные полукруги под глазами Стива, казалось, проступили только сейчас. Лихорадочный румянец нервного возбуждения потух, будто на лампу дунул сухой горный ветер. Мистер Арнот помедлил с ответом.

— До того, как придёт окончательный анализ, она ещё твоя, парень.

Когда дверь массажной захлопнулась за ним, Стив вдруг с ужасом подумал, что ему предстоит самое страшное — вот так же, как комиссар, выйти из массажной в общий зал. Устроители гонки в целях экономии средств разместили команды в огромном зале общежития духовного колледжа. Кровати стояли в зале так тесно одна к другой, как будто даже этим должны были воспитывать у будущих пасторов единство мнений и общую верность господу богу. Стив попятился к столу и взобрался на него с ногами.

«Нет… Нет… Я не могу выйти в этот зал! Ведь все сразу уставятся на меня! Уставятся, как на вора, укравшего у них победу и эту… — Он поднял к лицу ладонь с жёлтым кружком, ставшим сразу же холодным и бесполезным, — вот эту медаль…»

Дверь скрипнула так громко, как никогда не скрипела дверь даже в его старом родительском домике. Стив вздрогнул и сжал ладонь, отвёл руку за спину, словно пытаясь спасти её, спрятать от вошедшего.

Вошёл массажист. Не говоря ни слова, он жестом положил Стива на стол, будто готовясь к анатомическому вскрытию. Он вновь начал колдовать над телом Стива. Но теперь каждое прикосновение его рук оборачивалось движениями палача: пассы не только не приносили облегчения измученным мышцам — они, наоборот, усиливали боль. И она, выросшая до нестерпимого внутреннего жара, охватила всё тело. Стив глухо застонал. Массажист с удивлением посмотрел на него. И, чего никогда не случалось раньше, ослабил нажим. Это было унизительно, это было уже выше всяких сил. Но Стив стерпел. Как ни мучительны казались эти минуты, неизбежность выхода в большой зал была ещё страшнее. И он молил бога, чтобы массажная пытка продолжалась как можно дольше. И массажист, будто чувствуя состояние Стива, работал медленно и долго, пока в комнату дважды не заглянули — давно уже пришло время ложиться на стол следующему гонщику.

— Оставь, — Стив отстранил руки массажиста и сел на столе. — Спасибо, Мак. Мне это уже теперь ни к чему…

— Да брось, Стив, всё обойдётся… — без всякой уверенности в голосе сказал массажист. Он был честным парнем, этот массажист, как и честным было само его неблагодарное ремесло.

До двери оставалось четыре шага, Стиву хотелось их растянуть на целую вечность. Но когда-то, даже спустя вечность, всё равно их предстояло пройти! Эта мысль неожиданно придала Стиву силы, и он, открыв дверь, шагнул в зал. И нервы сразу же сдали. Единственное, что он мог себе позволить — закрыть на мгновение глаза, как перед погружением в мутную морскую воду.

Слухом, а не зрением ощутил он впечатление, которое произвёл его выход в общий зал. Приглушённый говор разом смолк, и только два визгливых голоса на незнакомом языке что-то продолжали кричать в абсолютной тишине.

Когда Стив открыл глаза, он увидел двух молодых бельгийцев, стоявших голыми на соседних кроватях и колотивших друг друга большими белыми подушками.

Все смотрели на него. Кто открыто… Кто из-за спинки кровати… Кто полуотвернувшись…

«Господи, как хорошо, что я спрятал в кулак и ленту от медали!» — подумал Стив, словно сквозь строй проходя под этими взглядами. Он добрался до своей постели и лёг, сунув кулак с медалью под подушку, чтобы никто не увидел, что в нём зажато.

«А может, всё обойдётся?! — эта мысль заставила его замереть. Но только на мгновение. — Чудес не бывает! Не могли же они взять с потолка результаты первой проверки! Хотя, впрочем, случалось, что и перепутывали анализы…» Но Стив тут же отогнал от себя эту мысль, потому что такое случалось — и он знал это лучше, чем кто-либо, — на заре введения допингового контроля. Теперь, когда медицинская машина была чётко отлажена, ему не приходилось слышать об ошибках. Даже в пустой болтовне, сопровождающей каждую гонку.

Стив не мог сказать, сколько он пролежал, уткнувшись лицом в подушку, прислушиваясь к гулу огромного зала и по звукам пытаясь определить происходящее вокруг.

Он даже не шевельнулся, почувствовав, что кто-то сел рядом на его кровати. И лишь когда стало уже невозможно больше делать вид, что он не слышит подошедшего, Стив открыл глаза и повернулся. Или повернулся, а потом открыл глаза. На кровати сидел Гривс. Лицо его выглядело бесстрастным и серым, как обычно. Только зрачки лихорадочно светились.

— Стив, ты хочешь, чтобы я пошёл и потребовал сделать себе дополнительный допинговый анализ?

Гривс спросил тихо. Но Стиву показалось, что он прокричал на весь зал.

Стив покачал головой.

— Нет. Я верю тебе…

Гривс, словно это был пустяковый, ничего не значащий ни для кого из них разговор, встал и пошёл к своей кровати. Он шёл твёрдой походкой убеждённого в своей правоте человека, и Стив, проводивший его долгим взглядом, всё никак не мог понять, зачем Гривсу понадобилась эта комедия. Неужели он думал, что Стив может его подозревать?.. А почему бы нет? Ведь кто-то его обманул, кто-то предал? Если не Гривс, то тренер швейцарцев; если не он, то бирмингамский аптекарь! Кто-то ведь его предал!

Он вдруг с особой силой ощутил всю значимость этого слова — «предал». Предал, когда он вёл честную борьбу, когда спазмы раздирали мышцы на отдельные волокна, когда пустой желудок прилип к позвоночному столбу и не давал телу раскачиваться в такт движению ног…

Да, но ведь вся гонка думает, что предал он, Стив, человек, захотевший прокатиться в рай по лёгкой дорожке, в то время как остальные честно боролись за победу!

Он должен, наконец, понять, кто кого предал — они его или он всех. Он должен это понять, понять ради самого себя.

Стив встал, накинул на плечи тренировочную куртку и вышел из зала. Никто не окликнул, никто не обратил внимание на его уход, словно он вообще перестал существовать.

Стив заглянул в гаражи, расположенные за домом в длинном, мрачном бараке.

— Где ваш босс? — спросил Стив у маленького смеющегося швейцарца, который смеялся даже когда из-за судороги не мог продолжать гонку и, вывалившись из «поезда», кричал всем: «Доброго пути!».

Швейцарец ответил на плохом английском языке:

— В баре… Как всегда…

Стив вышел на улицу. Лёгкий ветер с моря дохнул такой свежестью, что воздух в зале показался ему концентратом всех миазмов выгребной ямы.

Стив перешёл дорогу и направился к ярко освещённому подъезду отеля «Бристоль», в котором разместился штаб гонки. Навстречу ему шли люди, шутили, говорили о погоде, о деньгах, о любви. Стив был благодарен, что никто из них не произнёс слова «допинг». И только когда он вошёл в фойе отеля, чей-то голос за спиной Стива произнёс его фамилию и слово «допинг» рядом.

Стив втянул голову в плечи, как бы пытаясь уклониться от запущенного в него кома грязи. Наверное, именно в эту минуту его лицо вспыхнуло от стыда. В баре отражение Стива разбежалось в десятках настенных зеркал, и даже в полумраке бара было заметно, как он покраснел.

Оскар сидел в одиночестве, хотя перед ним стояли два бокала пива. Стив направился к нему и молча стал рядом со столом. Оскар продолжал сидеть.

— Я знал, что ты придёшь, Стив. Садись. Это твоё пиво.

Стив опустился в кресло и огляделся. Зал был полон теми, кто всегда сопровождает любую гонку подобно рыбкам-спутницам: механики, судьи на финише и старте, официальные представители, ответственные за размещение гонщиков, разметку трассы, водители машин обслуживания и просто ротозеи. Не было только главного врача гонки. И Стив прекрасно знал почему.

Оскар молча тянул пиво.

— Вы знаете, зачем я пришёл, Оскар, — грубо, гораздо грубее, чем он этого хотел, сказал Стив.

— Знаю, — очень спокойно ответил Оскар. — Ты пришёл спросить меня, что было в той ампуле, которую я тебе дал.

Оскар вопросительно посмотрел на Стива и усмехнулся. То ли усмешка Оскара, то ли предложенное Оскаром пиво, которое выпил одним залпом, окончательно вывели Стива из себя. Он громко стукнул бокалом по столу.

— Должен тебя огорчить, — сказал Оскар. — В ампуле было лишь то, что я тебе давал: добротный сердечный стимулятор.

— А чем докажете? — ещё грубее спросил Стив.

— Я ждал и этого вопроса. Мне нечем тебе это доказать, поскольку у меня была лишь одна ампула. И я отдал её тебе. Если бы их было две, доказать ничего не стоило… Ты принимал ещё что-нибудь?

— Лжёте, Оскар. — Стив стиснул зубы. Он никогда бы в жизни не подумал, что может сказать такие слова своему кумиру, чей портрет долгие годы заменял ему распятие…

Оскар вздохнул.

— Я знал, что ты скажешь это. Я знаю всё, что ты скажешь и потом. Просто я думал, что ты сильный парень и тебе надо помочь. А ты тряпка, обыкновенная честная тряпка, которая, столкнувшись с первой же трудностью, распустила нюни. Впрочем, мне плевать, что ты собираешься сделать. Ты можешь поднять шум. Но никто не поверит ни одному твоему слову. Это выглядит слишком неправдоподобным — Оскар Гартнер, двукратный чемпион миря, один из лучших и честнейших гонщиков планеты, дал ампулу конкуренту своих мальчиков! Мало кто поверит, что я вообще тебе дал ампулу. А тем более дал со злым умыслом. Но я понимаю тебя. Я знаю сам, что такое первая золотая медаль чемпиона мира…

— Вы лжёте, вы всё лжёте, — зло повторил Стив, словно в признании Оскара заключалось его спасение и признание Оскара что-либо могло теперь изменить…

— Перестань орать или катись к чёртовой матери, — тихо, с налитыми кровью глазами, свистящим шёпотом произнёс Оскар. Но потом взял себя в руки.

— Я видел больше тебя. И видел не такое. При мне вводили этот проклятый допинговый контроль. Ты ещё бегал пешком под стол, когда я, чемпион мира, выступал один против оголтелой своры дельцов от медицины, заставлявших нас, будто скотов, мочиться у всех на виду в тесной комнатёнке. Меня никто не поддержал. Газеты подняли вой, что Оскар Гартнер боится честной борьбы, и тогда я им ответил, что они могут проверять меня днём и ночью, даже на ходу, во время гонки. Когда весь «поезд» будет висеть, подобно баранам, в пяти минутах сзади, они ничего не найдут у Гартнера…

Оскар поднял к потолку два пальца, и через мгновение бармен поставил перед ними два свежих, пышущих пеной бокала со светлым пивом.

Стив отодвинул свой бокал. И руки, не занятые делом, оказались такими лишними, такими чужими, что он поспешил упрятать их под стол. Стив сидел, навалившись грудью на жёсткое ребро стола, и смотрел на Оскара. Он не видел Оскара. Он только слышал его голос, будто звучавший издалека. А видел он маленькую грязную комнату, заставленную большими стеклянными банками, и себя, явившегося на контрольный допинговый пункт…

— Я не из тех околоспортивных жучков, которые любыми средствами хотят пробраться к большим деньгам. Я шёл к ним сквозь собственные кровь и пот. Я никогда не закладывал своё имя за пять франков, за один франк, лишь бы сорвать куш. Весь мир знает, какой ценой я заплатил за своё имя. Оскар Гартнер — это не продаётся. Понял, ты, щенок?! Если ты не понял сейчас и тебе удастся выпутаться из этой грязной истории и стать большим гонщиком, во что я теперь верю гораздо меньше, и у тебя будет хоть вполовину столь же славное имя, как Оскар Гартнер, ты меня поймёшь. Так вот, слушай — я даю тебе слово Оскара Гартнера, что это была добрая ампула. Всё. А теперь проваливай отсюда и ищи подонка где-нибудь в другом месте…

Стив поднялся. Не то чтобы он поверил Гартнеру — он слышал и не такие истории, когда дело касалось денег! А что дело касается больших денег, он ощутил это в первые полчаса после победного финиша.

Сейчас Стив просто понял, что не добьётся от Гартнера признания. По сути дела, оно ему не могло помочь. Стиву вдруг стало мучительно стыдно, словно его уличали не только в допинговом обмане, но ещё и в большей подлости — в подлости подозревать другого человека…

Стив уже сделал первый шаг от стола, когда за спиной вновь раздался спокойный голос Гартнера.

— Постой…

Стив обернулся и увидел за столом другого Гартнера. Он словно не пил. И словно не он говорил с ним минуту назад так зло и, в конечном счёте, справедливо. Гартнер кивнул головой на стул.

— Садись… Будем вместе ждать результата контрольной проверки…

Стив покорно сел.

— Это бессмысленно. Я принимал ещё две ампулы…

— Где ты их взял?

— Одну дал Гривс…

Лёгкая тень недовольства пробежала по лицу Гартнера.

— Исключено. Кто дал третью?

— Третью я купил несколько недель назад у одного бирмингамского аптекаря. Он клялся, что это первоклассное итальянское средство…

— Можешь отнести свою золотую медаль комиссару гонки. Она липовая, — чеканя каждое слово, металлическим голосом произнёс Гартнер.

Стив молча полез в задний карман тренировочного костюма и достал медаль со смятой лентой. Он постарался как можно аккуратнее положить её перед Оскаром, но она громко, слишком громко ударилась о твёрдое дерево. Стиву почудилось, что весь бар обернулся на этот стук. Но странное дело — мнение других людей его уже не волновало. На душе стало не только пусто, но и легко. Он посмотрел на Оскара извиняющимся взглядом и попытался улыбнуться. Оскар улыбнулся в ответ.

— Вот так-то лучше, Стив. Не унывай. Твоя настоящая медаль ещё впереди. А теперь слушай меня внимательно. Ты не принимал никаких допингов. Понял? Ты не знаешь, откуда взялись бензадроловые. Понял? Ты выступал честно. Конечно, отрицая всё, ты не вернёшь себе титул чемпиона мира и золотой кружок. Но тебя не дисквалифицируют пожизненно. Понял?

По мере того как говорил Оскар, Стив всё более решительно кивал головой.

— Ты не избежишь наказания. На первый случай это обойдётся тебе в три месяца тюрьмы или пятьсот фунтов стерлингов штрафа. В тюрьму ты не пойдёшь, поскольку поломаешь себе целый сезон. Ты заплатишь пятьсот фунтов… Да, я знаю, что их у тебя нет… Ты возьмёшь их у меня… Отдашь, когда получишь деньги по первому контракту или когда вообще захочешь отдать. Понял?

— Да, Оскар, — тихо сказал Стив. — И простите меня… И спасибо. Но прошу вас, отнесите сами мою медаль комиссару. Мне трудно это сделать. По крайней мере, сегодня…

— Хорошо, я отнесу. Но «поезд» ещё не ушёл. И до финиша есть время…

Оскар допил своё пиво и принялся за бокал Стива, который впервые открыто огляделся вокруг.

Комиссар сидел у стойки на высоком табурете и смотрел то на свои часы, то на бесконечный ряд цветных бутылок, выстроенных вдоль задней стенки бара. Стив взглянул на сидевших за соседним столиком. Незнакомый парень ободряюще подмигнул. Второй махнул рукой, — дескать, чёрт с ним, всё ещё исправится. Третий, старик, показал большой палец, и губы его прошептали — Стив будто слышал слова: «Отлично, парень!».

«Наверно, он ещё ничего не знает о допинге. Иначе бы показывал большой палец, перевёрнутый книзу. И поделом!»

Стив совсем успокоился, однако вздрогнул, когда в дверях бара, словно на ходулях, появилась высокая и худая фигура главного врача. Он подошёл к комиссару и, наклонившись, начал что-то говорить на ухо. Комиссар обернулся в сторону их стола и улыбнулся.

Прежде чем Стив смог понять смысл этой улыбки, он вновь услышал спокойный голос Оскара.

— Возьми свою кругляшку. Она чистая. Эти медицинские олухи опять что-то напутали. А жаль, мне так хотелось дать тебе в долг!..

Оскар поднял одни палец. И прежде чем к их столику пробрался комиссар, бармен поставил перед Гартнером новый бокал с пивом…