ГЛАВА III,
ГЛАВА III,
в которой Филипп с изумлением узнает, что он так же, как гиппопотам, имеет прямое отношение к лошадям
Дело было поздней осенью, можно сказать, зимой — в конце ноября. Как обычно, жеребят выпустили всей оравой на прогулку в особо огороженное место около конюшни, называемое левадой. Здесь можно и пожухлую, но еще сохранившую вкус траву пощипать, и побегать взапуски, и поваляться на спине, дрыгая ногами. Этим и занимались все, слышалось отовсюду молодое беспечное ржание, взвизги и топот.
У Анилина был один хороший приятель по имени Графолог.Они всегда держались вместе, играли в одни игры.
На этот раз, набегавшись всласть, они отошли в сторонку и молчаливо посмотрели друг другу в глаза: мол, чем бы еще заняться? Ни один ничего путного не смог предложить, и они решили просто отдохнуть: встали рядышком и положили на холку друг дружке морды.
Вдруг Анилин увидел, что на них катится что-то большое, непонятное, страшное, — это ему так показалось, потому что был он от рождения еще и близоруким. Графолог спокойно глазел, как приближается к ним перекати-поле, но Анилин высоко подбросил ноги и помчался в безумной скачи вдоль ограды. В конце дорожки оглянулся и уж совсем в ужас пришел, убедившись, что непонятное чудище гонится за ним.
— Ве-е-едьмы! Степное ведьмы!—заорали мальчишки по ту сторону загородки, но Анилин не знал, что так называют для смеха ветвистые, похожие на шар растения, которые ветер вырывает с корнем и гоняет по степи, рассеивая повсюду их семена. Он припустил что было мочи, но вскоре наскочил грудью на закладную жердь в конце левадной городьбы. Заворница мягко спружинила и зазвенела — бежать больше было некуда. А чудище настигало!..
Анилин подобрал мускулы, прижал уши, захрапел, а в глазах тускло замерцали красноватые огоньки — он был в бешенстве и приготовился драться.
— Алик, ты что? — услышал вдруг сзади себя добрый и участливый голос.
Человека, которому этот голос принадлежал, Анилин не знал, недоверчиво потянул носом, и его несколько обнадежило уже то, что от человека не разило ни вином, ни табачищем.
— Чего же ты испугался-то? — еще мягче спросил незнакомец и протянул на ладони кусочек сахару.
Анилин покосился, словно бы желая удостовериться: «Это, правда, мне?»
— Бери, не стесняйся! — понял его человек. — А вот и морковка, если не погнушаешься.
Конечно, Анилин ни сахаром, ни морковью не побрезговал. Добряк, угостив сладостями, еще и ладонью очень сильно и широко, умело огладил, а это уж самая большая радость в лошадиной жизни. Сердце у Анилина отмякло.
— А это ты знаешь что? Это никакие не «ведьмы»,это резак да полевой синеголовник, чуешь? — Человек поднял с земли сухие растения, подкинул вверх, и Анилин увидел, как смешно и беспомощно закувыркались они в воздухе. — Ну, чеши домой, а я посмотрю, как ты бегать умеешь.
Удивительно, но Анилин понимал все, что говорил этот человек, и последние слова понял. Заржал долго и заливисто, сердце его застучало весело, гулко. Он словно бы заново ощутил счастье раздолья и здоровья, а может — впервые смутно почувствовал, что впереди его ждут большие и неизведанные еще радости. Раздувая ноздри и глубоко вдыхая терпко-горьковатые запахи степных трав, он еще раз торжествующе заржал, одним скоком сиганул на мягкий, недавно паханный толок. Попружинил на зыбкой земле, словно бы к старту приноравливаясь, запнулся, но тут же капризно взлягнул и, шалея от собственной удали, помчался вдоль поскотных заборов лётом, безнатужно, словно бы на одном лишь желании — только серая метель за копытами взвихрилась.
В тот же день новый знакомый пришел в конюшню на вечернюю раздачу кормов. Остановил в коридоре Филиппа.
— Здорово, любитель лошадей!
— Мы, чать, все тут любители, — не понял конюх.
— А ты от рождения, поскольку зовут тебя Филиппом.
— Ну и чего?
— А того, что по-гречески «иппос» значит «конь», отсюда «ипподром» — место для лошадей, «гиппопотам» — речной конь, а ты — и есть самый что ни на есть заядлый любитель-лошадник.
— Эка ты!.. Когда так, с тебя пол-литра.
— Одной, значит, тебе мало?
— Как так? - сразу присутулился Филипп.
— Или у тебя день рождения нынче?
— Нет, ты чё?
— А так, что ты, видать, правда, заядлый любитель, только не лошадей, а этого дела...
— Ни росинки на язык не капнуло! — таращил глаза Филипп, изо всей мочи изображая из себя святого постника.
— А ну дыхни!
— Вот еще, делать мне нечего больше!.. И что ты за ревизор?
— Ревизор — не ревизор — верно, но чтобы ты мне вот этого жеребенка всегда в большом порядке содержал. А повторять я не люблю.
И ушел, как не было его.
— Чей-то он раскомандовался? — заметелился после времени Филипп.
Федя, работая конюхом, мечтал стать жокеем и уж видел себя знаменитым мастером, а только что ушедший из конюшни человек был для него подлинным кумиром. И он строго урезонил напарника:
— Это самый великий в нашей стране ездок из всех когда-либо вдевавших ногу в стремя!
Филипп поковырял в зубах сухим стебельком клевера, вяло согласился:
— Оно, конечно, Насибов... Он, баил кто-то, недавно в Америке шибко сильно с Гарнира сверзился...
— Не он «сверзился», а перед ним французские лошади споткнулись, Гарнир наскочил на них — тут ведь одно мгновение! Николай упал, разбил лицо, а пока вставал, все лошади ушли больше чем на двести метров. Он снова прыгнул в седло, догнал и был все же шестым.
— Эт-то да... Только чего он узырил в этом колченогом хмыренке?
Федя на этот вопрос не умел ответить с определенностью, но, чтобы не промолчать, сказал:
— У Николая Насибова чутье на лошадей.
С этого дня Анилину жить стало лучше, стало веселей. На завтрак и ужин приносил ему конюх, кроме всего прочего, овсяную кашу, в которую добавлял несколько сырых яиц, а к десерту непременно морковку или подслащенную патокой водичку. Наливал иногда молока, но Анилин брезгливо фыркал и отворачивался — помнил вкус пряного, душистого маминого, и это, коровье, казалось ненастоящим и даже, подозревал он, приванивало то ли керосином, то ли карболкой — совершенно негодное, словом, для питья.
Его неожиданный покровитель время от времени заглядывал на конюшню и каждый раз был чем-нибудь недоволен, каждый раз ругался — ну ни единого случая, чтобы он не отчитал Филиппа: то морковь крупно порезал, то мало подстилки положил, то из кормушки труху не выгреб, прежде чем сено задавать, — тысячу причин выискивал. Филипп боялся Насибова больше, чем всего заводского начальства, вместе взятого, и, когда встречал его где-нибудь на территории, начинал безо всякой подготовки клясться:
— У меня в конюшне порядок, как в церкви.
Скоро стали Анилина называть стригунком: означало это, что ему исполнился год и ему впервые постригли гриву.
Он держался в компании таких же, как сам, сорванцов, которые насмешливо и презрительно посматривали на жеребят-молочников, веселились и потешались, когда сосунки боязливо ковыляли возле своих мамаш и, чуть отстав от них, начинали панически ржать. Матери подходили к плаксам, успокаивали, а стригуны взирали с укоризной и в неподдельном изумлении, словно бы желая сказать: «Вот мы никогда такими недотепами не были, ни-ког-да!»
Наступило второе лето. Анилин и его однокашники — Графолог, Мурманск, Реферат, Эквадор — начали вести себя совсем уж степенно, совсем как большие, — не взвизгивали, не метались без толку, а очень серьезно и вдумчиво щипали траву, глубокомысленно чесали задними копытами у себя за ухом и сокрушались лишь тем, что у них вместо шикарных хвостов по-прежнему торчали сзади легкомысленные венчики.
Они очень искусно выдавали себя за матерых, искушенных и даже несколько утомленных жизнью коней, но когда мимо проходили их знаменитые соконюшенники, звезды лошадиного мира, сразу становилось очевидным, что они только играют во взрослых: они поднимали головы, заворожено впивались глазами в находившихся в отличной форме, готовых к поездке на ипподромы скакунов. О-о, кто бы знал, как страстно мечтали они стать такими, а мечтая, угадывали впереди жизнь счастливую и необыкновенную, и их молодые красивые тела вздрагивали от нетерпения и ожидания.
Осенью счастливчики вернулись из дальних странствий домой. Словно царскую корону нес на голове — так важно держался, выходя из специального автобуса, трехлетний рыжий красавец Айвори Тауэр. Это был крэк, как называют лучшую лошадь страны: он выиграл все призы в Москве, потом ездил за границу, оставил в десяти корпусах сзади себя знаменитого шведского скакуна Слябинга.
Скакал на Айвори Тауэре Николай Насибов, и он один не был полностью доволен им: в знатном иностранце Айвори Тауэре (по-английски это значит «Башня из слоновой кости»), которого ребенком купили в Ирландии, но который вырос как скакун в «Восходе», он угадывал обыкновенного фляйера — скакуна на короткие дистанции, а истинный крэк должен иметь не только резвость, но и силу. Тысячи разных лошадей прошли под ним, сотни — скакунов высокого класса, десятки — класса международного, но не было той, о которой он мечтал всю жизнь, которая снилась ему, надежда на встречу с которой жила многие годы. И он очень верил в эту встречу.
Осенью была обычная дележка молодняка: на заводе несколько тренерских отделений, и каждый жокей норовит заполучить себе наиболее способных жеребят. Каждая чистокровная — это природный алмаз, из которого надо сделать бриллиант. Работа требуется ювелирная, тут нужно высочайшее мастерство, а для непосвященных людей это просто таинство. Начинается оно уже на самом первом этапе — при отборе, так сказать, алмазного сырья...
Проводится дележка по давно заведенному порядку.
Сначала отбирают самых «перспективных» и распределяют их по жребию: кто кому достанется. Анилин, конечно, в число «перспективных» не входил, жребий на него не метали. Больше того, он не попал и в следующую группу — в группу, так сказать, середнячков, которых растасовали уже не наудачу, а в зависимости от заслуг жокея: право первого выбора давалось Насибову, и он получал себе трех приглянувшихся ему лошадок, на долю менее опытного приходилась следующая тройка и так далее.
Анилин был отнесен в компанию лошадей самых бросовых — тех, которых давали в принудительном порядке, в качестве досадной «нагрузки». И среди этих бракованных Анилин, прихрамывающий и близорукий, слыл едва ли не самым захудалым. Очень были удивлены директор завода, начкон да и другие все работники, когда Насибов захотел взять его по доброй воле.
Что же нашел опытный жокей в Анилине, или Алике, как стал он его называть?
Лошади отличаются друг от друга прежде всего по мастям.
Знающие люди уверяют, что самые пылкие и артачливые, трудно подчиняющиеся требованиям лошади — рыжие. Полная им противоположность — вороные, самые кроткие. Середка на половинке между этими двумя — гнедые и серые. Пусть так, но связана ли окраска с резвостью и силой лошади?
Увы, нет... Вообще-то, наверное, тут есть еще много чего-то не до конца ясного, неизученного и интересного, но что цвет шерсти, гривы и хвоста никак не отражается на способностях скакать или бегать рысью — это наука доказала точно. И если в прошлом веке еще пользовались особой милостью серые и вороные, а пегость приравнивалась к пороку (история с Холстомером — МужикомПервым), то нынче, заручившись учеными трудами, конники обращают на масть ноль внимания.
Не скажешь так про темперамент — не характер, не нрав — особенность внутреннего природного склада, вроде как бы лошадиная душа. Эта душа во внимание принимается, и в зависимости от того, какова она, лошади рассортировываются на четыре рода — как, впрочем, и люди...
И вот если лошадь неизменно весела и подвижна, живо отзывается на все, что возле нее совершается, а обиды или радости забывает так же скоро, как и принимает их, — это лошадь-сангвиник. Если же какая-то одна скорбь или утеха поселяется в ее душе надолго и так всерьез, что других печалей или услад она и признавать не хочет, — темперамент у нее меланхолический. Бывают лошади порывистые, как сангвиники, но вспыльчивые, неуравновешенные — это холерики. А тех, которые спят на ходу, называют флегматиками.
Ну, а если отставить в сторону латынь и задаться простым вопросом: оказывает ли себя как-нибудь «душа» практически — на скачках? Ответ на этот вопрос есть.
Лошадь не может приспосабливаться к человеку, как это могут делать кошки и собаки, а значит, надо человеку приспосабливаться к ней, сообразуясь с ее природным сложением. Только это далеко не так легко, как может показаться. Вот есть, например, в нашей стране изумительно сложенный и мощный скакун Заказник, выигравший в 1971 году главный приз сезона и неплохо выступавший за границей. Но на что он способен, какие возможности еще заключены в нем, никто так и не знает: до того сложный и трудный у него характер, что за три года не нашлось жокея, который бы выявил и рассмотрел Заказника до конца. Чтобы сделать это, надо не только большое умение, но еще много времени и сил. А стоит ли их затрачивать — это никому не известно. И можно понять тех жокеев, которые отказались от него, стали работать с другими, добронравными и щедро раскрывающими свои способности лошадьми.
Вот на осенней дележке молодняка тренеры и прикидывают: легко ли лошадь привяжется или будет всю дорогу недоверчивой, быстра в своих побуждениях или с замедленной реакцией, доброй и отзывчивой будет или упрямой до того, что не станет исполнять приказаний, как бы ты ее ни наказал?
Кроме темперамента, так же дотошно изучают тренеры экстерьер лошади: по внешнему виду многие достоинства или пороки можно угадать. Например, у жеребенка лоб выпуклый, — что это значит? Значит, можно надеяться, что конь будет иметь мягкий и кроткий нрав, будет смел, памятлив и привязчив. Лоб плоский у лошади хитрой, угрюмой, лукавой и беспамятливой. Рот хорош глубокий — лучше удерживает удила, а толстые и короткие губы бывают у лентяев. Голова лошади может быть бараньей, свиной, заячьей, щучьей. Шея — оленьей и лебединой, холка высокой и длинной. Что за глаза, ноздри, уши, какова спина, брюхо, ноги от лопаток и плеч до бабок и копыт — все решительно важно, даже и хвост не все равно какой!
У Насибова, конечно, глаз был наметанный, как ни у кого, каждая мелочь ему о чем-нибудь да сообщает, он даже повадки и привычки сразу угадывает.
Вот рыжий Луч стоит ждет участи — кто его к себе в обучение возьмет? Он то и дело знобно вздрагивает своей золотистой шерстью и вертит хвостом, как пропеллером, — нетерпеливый и вскидчивый будет конь... Вороной в белых чулочках Полет — добродушный парнишка, любит пожевать какую-нибудь несъедобную вещь, например, полотенце, которым его обтирают... Караковая кобылка Шайба — озорница, в глазах у нее так и светится шкода... Темно-серый Парадокс — жеребец очень любознательный, до всего ему есть дело... Гнедой гигант Шпигель много о себе понимает — капризничает, артачится...
Мимо всех этих жеребят, из которых каждый по-своему интересен, прошел тогда Николай Насибов, всем им предпочел Анилина. Но почему же?
Анилин был гнедым, а стало быть, мог оказаться лошадью в меру шаловливой, чтобы не прослыть пентюхом, и достаточно послушной, чтобы не досаждать людям. — Да, качество приятное, но не более того, во всяком случае, каких-то особых причин для восторгов не дает, тем более что гнедая масть — у доброй половины молодняка.
Он был ярко выраженный сангвиник. А это значит почти наверняка: хорошо развитое сердце, крепкий костяк, отличный желудок, при котором всякая еда пойдет впрок. И вдобавок к сему: при таком темпераменте лошадь подвижна и энергична не за счет болезненной раздражительности и чрезмерного напряжения нервов, а лишь благодаря избытку сил и здоровья...
Это, конечно, хорошо бесспорно, но мало ли лошадей с таким темпераментом — среди чистокровных скакунов каждая вторая!
У него были огромные глаза, трепетные и резко очерченные ноздри на маленькой сухой головке, а кожа тонкая, словно бы атласная...
И это, слов нет, отлично, но ведь далекоже не главное!
Стати изобличали в нем недюжинного жеребца — многие достоинства его телосложения можно было отметить, но главное — грудь: ребра длинные (не круглые), с низко опущенной грудной клеткой, а значит — и короб очень объемный для сердца и легких имеется, и передним ногам ничто не будет мешать при движении.
Совсем замечательно это, но что стоит породистость при врожденных физических пороках — вот в чем вопрос!
Выходит, Насибов рассмотрел что-то еще такое, что-то особенное...
В тот неласковый осенний день, когда метались по леваде «степные ведьмы», и потом при мимолетных встречах подметил Николай в Анилине скрытое до поры от всех и редкостное достоинство, называемое конниками отдатливостью, а попросту сказать — постоянной готовностью работать, не жалея и не щадя себя, не красуясь и не своевольничая, доверяясь другу-человеку. Ведь для одних лошадей главное в жизни — покушать да поспать, для других вся самая сладость — поартачиться, норов свой показать, а успеха добиваются только те, для которых радость жизни заключена в работе.
Так попал Анилин в лучшее тренерское отделение конезавода «Восход», и ему, таким образом, наконец-то в жизни повезло.
В это же отделение перешел на работу по приглашению Насибова и Федя Перегудов.