3

3

Я училась в девятом классе, когда увидела на улице объявление о том, что в Сокольниках организуется прокат лошадей. Мой опыт верховой езды ограничивался осликом в зоопарке по кругу. Но и этот друг был для меня огромным, ярким переживанием.

Объявление я прочла и ввиду некоторой пассивности характера и робости восприняла его абстрактно: ах, мол, хорошо бы… Тут же, конечно, появились сомнения: а вдруг надо мной станут смеяться, а вдруг там одни мальчишки? Конечно, только мальчишки…

Но загорелась мама: "Давай ездить вместе!" — и за маминой спиной я, естественно, почувствовала себя спокойнее.

Публика собралась разная — не только мальчишки, но и девчонки, и взрослые тоже. В нашей группе был инженер, гримерша с «Мосфильма», был слесарь — он пришел с сыном, и этот мальчуган, Гена Самоседенко, стал впоследствии членом сборной страны по преодолению препятствий.

Вышел тренер, вынес большой фанерный лист с кличками прокатных лошадей. Эти клички показались мне странными, экзотическими. Я не знала тогда, что в имени лошади должна быть первая буква имени отца и первая буква имели матери. Например, Пепел звался так (хотя был не серым, не пепельным, а вороным), потому что его отец — Пилигрим, мать — Полынь, Абакан — от Абсента и Алупки.

В тот первый раз, как я уже говорила, мне достался караковый кабардинский конь Избыток, и я неожиданно для себя поймала ритм его рыси.

Прокатные лошади — существа особого рода, опытнейшие и хитрейшие создания. За долгие годы общения с людьми они обстоятельно изучили "гомо сапиенс" и не без оснований пришли к выводу, что обвести его вокруг пальца — ну, скажем, вокруг копыта — дело довольно простое.

Как только в седло садится человек, берущий с особым шиком поводья и хлыст, лошадь уже знает, с кем имеет дело. Если его наигранная уверенность — только поза, если это новичок, то будьте спокойны: через несколько минут вид у него будет жалкий.

Он пытается заставить лошадь перейти из шага в галоп, но ей этого страшно не хочется. Он дергает повод, бьет ее пятками, хлыстом, кричит — лошадь неподвижна. Она не нервничает, она чувствует себя хозяйкой положения. Стоит себе в центре манежа, пока тренер не хлопнет бичом. Тогда все прокатные лошади бросаются в стороны, делая вид, что ужасно испуганы, и новички сыплются с них, точно спелые груши.

Интересно, что лошади чувствуют не силу всадника, а именно опыт, и скорее слушаются маленькую и слабенькую, но умеющую ездить девочку, нежели сильного, здорового, неумелого парня.

Помню, в Цахкадзоре перед Мексиканской олимпиадой мы по вечерам ездили на лошадях на прогулку в горы. Однажды нас упросил взять его с собой известный борец-полутяжеловес Борис Гуревич, могучий атлет с великолепной фигурой: он позировал Вучетичу для знаменитой скульптуры "Перекуем мечи на орала", стоящей перед зданием ООН в Нью-Йорке. Ему дали многоопытную пятиборную лошадь, он взобрался на нее, а я, сидя на Пепле, взяла повод и повела за собой. Однако, когда мы проезжали мимо столовой, где всегда было довольно людно, Борино самолюбие взыграло, и он потребовал повод. Лошадь тотчас встала как вкопанная. Я сказала: "Дави ее ногами". Боря сжал бока могучими ножищами — никакого впечатления. "Бей пятками!" Звук был как на барабане — результат тот же. Кончилось тем, что лошадь преспокойно отвезла бедного Борю к себе на конюшню.

Меня, кстати, всегда удивляет упорное стремление лошадей домой. Казалось бы, стоя двадцать два часа в сутки в тесном деннике, они должны радоваться возможности поразмяться. Но даже самые молодые и энергичные очень неохотно идут от конюшни, а назад всегда готовы нестись во весь опор. Если дать лошади одной, без всадника, побегать в манеже, то после десяти-пятнадцати минут дикой скачки, прыжков и вставания на дыбы она успокаивается и тотчас устремляется в свой денник.

Итак, я увлеклась конным спортом. Вернее, спортом это для меня не было — просто нравилось ездить верхом. Я приобрела в Военторге шпоры: только их не хватало для полного счастья. В те годы кавалерия еще существовала как род войск, и шпоры продавались свободно. Правда, в Сокольниках моя обнова вызвала реакцию не уважительную, а насмешливую: мне объяснили, что так — колесиками вверх — шпоры носил князь Юрий Долгорукий, а в двадцатом веке носят колесиками вниз…

Раздобыла книгу "Учись ездить верхом" знаменитой спортсменки А. М. Левиной. Таскала ее с собой в школу, и однажды учительница географии потребовала положить ей на стол то, что я читаю, а заодно дневник. Это ввергло меня в полную панику: даже обыкновенная четверка была для меня трагедией, а замечание в дневнике граничило с катастрофой. Но брошюра о верховой езде, отобранная у тихони, столь изумила географичку, что наказания я избежала.

В конце первого года обучения я выполнила норму третьего разряда по преодолению препятствий. Правда, такой результат зависел больше от лошади, чем от всадника — хороший, опытный прыгун сам все мог проделать, без понуканий. А мне, к счастью, достался могучий вороной Баркас, которому было уже 16 лет, но он продолжал верой и правдой служить в учебной группе. Он вихрем пронес меня через все невысокие, 90-сантиметровые препятствия. Вечером мы с мамой открылись папе, который очень боялся за меня и решительно возражал против этих моих занятий. Он был слегка рассержен, но в то же время горд за дочь.

До этого момента, как я говорила, спортсменкой я себя не ощущала. Спорт как таковой не признавала вообще, физкультура в школе была самым моим нелюбимым предметом. Физической выносливостью не обладала — разве что неплохой координацией: прилично играла в пинг-понг, плавала, гребла. Когда позже, в МГУ, сдавала норму ГТО по лыжам, преподаватель рекомендовал мне заняться гонками всерьез: "У вас очень правильная техника".

Но вот, получив третий разряд, я испытала счастье и гордость. И произошел перелом. Прежде все, что я делала, сидя в седле, было выполнением посильных заданий. Но, видно, количество перешло в качество — в меня вошел спорт. Крохотный в общем-то успех породил ни с чем не сравнимое ощущение полета души, когда грудная клетка словно расширяется и ты как воздушный шарик — ты летишь.

Второй раз я чувствовала такое, когда стала чемпионкой мира.

Во мне нет жажды победы. Она для меня не самоцель, а награда. Я просто каждый раз стремлюсь показать свой труд, "товар лицом" — все, на что способна, и еще чуть-чуть. Когда это удается, я могу быть счастливой, даже не заняв высокого места, а победы — самые крупные, разумеется, — содержат для меня всегда элемент неожиданности.

Это не только в спорте — это и в научной работе, во всех моих делах. С детства я воспитана в строжайших принципах добросовестности, тщательности, терпения, и эти качества подошли именно к моему виду спорта, к выездке, об особенностях которой я еще расскажу.

С первого по восьмой класс я занималась музыкой и, честно сказать, не очень любила это занятие. Первое время маме приходилось сидеть возле пианино, когда я играла гаммы и этюды. Только став взрослой, я оценила ее усилия. Сейчас у меня мало свободного времени: может быть, два-три раза в год удается положить руки на клавиши, но когда звучит музыка и на сердце становится легче, я с благодарностью думаю о маме.

Усидчивость, очевидно, черта не только врожденная. Усидчивость вырабатывается в детские годы путем непрерывной тренировки, и в первое время необходим контроль со стороны взрослых. Контролировали и меня. Но это был не тот контроль, когда у тебя стоят над душой, теряя самообладание и терпение от малейшей твоей неточности, видя в ошибке чуть ли не крушение семейных надежд…

Говорят об эгоизме ребенка, а разве нет родительского эгоизма? Разве поступки родителей не диктуются подчас их честолюбивыми устремлениями? Разве не этим вызываются решения "семейных советов", идущие вразрез с желаниями, способностями, характерами детей?

Да, мама сидела рядом со мной возле пианино, пока я не привыкла к занятиям музыкой. Сидела рядом во время приготовления уроков — в первые школьные годы. Но я вспоминаю это как ее соучастие в нашем общем с ней интересном деле. Это дело было для меня тем значительнее, чем серьезнее относились к нему взрослые: ведь и папа, посвящавший мне крохи свободного времени, которые у него были, считал мои маленькие школьные проблемы не менее ответственными, чем свои важные служебные дела.

Мама начала работать с четырнадцати лет и очень тяготилась тем, что вынуждена была сидеть дома. Это была ее жертва мне и папе. Домашняя работа однообразна, неблагодарна, бесконечна. Но мама твердо решила, что папа ни о чем не должен заботиться, кроме службы, я — кроме учебы. Я была избавлена от хозяйственных хлопот, хотя это не сделало меня белоручкой: своими делами я занималась с усердием и прилежанием. Но никогда, ни за что я не добилась бы того, чего добилась, если бы не мамина забота, папино доверие и тепло, та атмосфера любви и понимания, которая царила в нашем доме.

Жаль, что осознание этого приходит только с годами. Страшно, если приходит оно слишком поздно или не приходит совсем.