Кристобаль

Кристобаль

Через несколько минут к «Мазурке» подошла моторка с темнокожим экипажем.

— Плыви за нами, покажем тебе, где лучше всего стать на якорь.

Меня растрогала такая забота портовых властей о прибывающих яхтах. На моторке быстро поняли, что возможностей для передвижения у меня не больше, чем у черепахи, и терпеливо дожидались, пока я дошлепаю до них. Лодка описала небольшой круг, и матрос ткнул пальцем на место, где бросить якорь. Я неспешно начала приводить яхту в порядок, но почти не успела ничего сделать, как явился очередной гость.

— Привет, можно сделать замеры яхты? — и вскочил на палубу.

Я неловко пыталась оправдать царящий на яхте беспорядок, но гость не удивился.

— Я тоже яхтсмен, у меня моторка в клубе, где ты будешь стоять. Помогу тебе убрать яхту, а потом сделаю замеры.

— У меня есть мерительное свидетельство, — сказала я, обрадовавшись, что у меня хоть что-то в порядке.

— Неважно, тогда я сделаю только контрольные замеры и выдам свидетельство нашей компании. «Мазурка» будет внесена в наши постоянные списки, и тебе в следующий раз не придется замерять яхту. Свидетельство я принесу в клуб.

Он помог убрать паруса, замерил яхту, воткнул в сумку мое свидетельство и уехал. Почти сразу же появилась следующая моторка.

— Карантинная служба. На палубе нет больных?

Я не чувствовала себя больной и, как ни странно, даже сонной. Представитель карантинной службы проверил документы яхты, дал подписать декларацию, спросил о свежих продуктах.

— Растений нет, животных — тоже, ты свободна. Теперь быстро к таможенникам, а потом в клуб. Позаботься о месте — с этим всегда трудности. Через канал проходит много яхт, а в клубе всего восемь стоянок для гостей. Иногда приходится ждать несколько дней на якорном месте.

Спешить мне не хотелось. И вообще ничего не хотелось, а меньше всего раскладывать и надувать плот. В кокпите приняла душ, подставив себя под очередной тропический ливень. Потом что-то укладывала, убирала, бродила бесцельно по яхте. Вечером решила надуть плот, чтобы с утра поехать сразу на берег. Немного погребла на нем для тренировки и посередине бухты Лимон вдруг услышала радостный вопль:

— Пани Кристина! Я еду к вам на яхту!

Вопили по-польски с портового буксира, через борт которого перегнулась маленькая блондинка. Так я попала под заботливые крылышки семьи Станешевских. Плот был отбуксирован к «Мазурке», на яхту влезла Эльжбета. Она знала о моем предполагаемом прибытии из американских газет. Ее муж Роберт, капитан портового буксира, увидел утром, что «Мазурка» входит в порт, и послал моторку, которая и отвела меня на стоянку.

Эльжбета хотела немедленно забрать меня к себе домой. Но я была слишком вымотана, чтобы сразу начинать светскую жизнь. Договорились, что утром Роберт привезет мне свежий завтрак, а потом доставит на берег. Мы встретимся с Эльжбетой в таможне и вместе поедем в клуб.

Рано утром пришел большой буксир и здоровенный парень с сияющей физиономией вручил мне пакет со снедью и сказал, что вернется за мной через час. Таможню я нашла без труда.

Там записали «Мазурку» и обещали прислать таможенника прямо в клуб.

На улице меня подхватил огромный верзила:

— Я знаю, кто ты, отвезу тебя в клуб.

Я сказала, что жду встречи с Эльжбетой.

— Я сейчас позвоню пани Станешевской. Капитан Роберт тоже член клуба. Встретимся там.

Видимо, городок настолько мал, что здесь все друг друга знают.

В «Панама Канал яхт-клубе» секретарша зарегистрировала нас с «Мазуркой» и любезно сообщила, что я могу пришвартоваться сегодня же — после обеда освобождается место у причала № 3. Клуб уведомляет таможню и та дает согласие на швартовку. Предупредила, что длительная стоянка нежелательна: пять дней, в крайнем случае — десять, так как через канал проходит очень много яхт, а стоянка на якорном месте обременительна, хотя и бесплатная. Порекомендовала также сразу оформить, если мне нужно, заказ на слип — тут тоже большая очередь. Я оформила и сказала, что пришвартуюсь завтра утром. Потом вручила ей вымпел рейса для клуба, взамен получила клубный брейд-вымпел и инструкцию для прохождения через Панамский канал.

Став полноправным членом клуба, я отправилась с Эльжбетой на почту послать телеграмму в Польшу. Только после этого мы поехали к ней домой.

На следующий день я вырвала якорь и направилась в клуб. Двигатель работал нехотя — сперва не заводился, а потом не выходил на обороты, однако до причала № 3 кое-как дотянул. Стала на указанном месте, рядом с ресторанной верандой. Швартовы принял молодой блондин с пышными усами.

— Меня зовут Ян. Я тоже яхтсмен-одиночка, пришел с острова Гуам. Мне показалось, что у тебя какие-то затруднения на якорном месте, хотел уже ехать тебе на помощь.

Ян производил милое впечатление. И лицо его с льняными пышными усами показалось мне почти родным.

— Ты американец?

— Нет, норвежец, но к полякам испытываю симпатию. Вскоре я узнала причину его симпатии и почему его лицо показалось мне каким-то родным. Он был сыном норвежки и поляка, родился в концлагере. После войны много раз приезжал с матерью в Польшу, был в Гданьске и Щецине, хорошо знал Гдыню — родину отца. Искали его следы или хотя бы родственников, однако безрезультатно. В детстве знал немного польский, даже пытался говорить, но потом забыл. Любит, хотя и не понимает, слушать польскую речь, а среди поляков чувствует себя словно среди своих. Мать говорила, что он очень похож на отца.

Ян заботился обо мне очень сердечно. А меня просил только, чтобы я пригласила его на какое-нибудь польское судно, сам он стеснялся. Наверно, все еще надеялся отыскать след отца.

Подготовку к следующему этапу я начала с разгрузки ахтерпика. Еще на верфи туда положили запчасти и некоторые продукты, наглухо завинтили, а сверху прикрыли спасательным плотом. Решила проверить мой склад, так как мне казалось, что у «Мазурки» слишком тяжелая корма. Мои подозрения подтверждались поведением яхты на волне при плавании в фордевинд.

С помощью Роберта я сбросила плот на причал, отвинтила крышку. В ахтерпике творилось что-то ужасное. В наполнившей его жидкости — насыщенном растворе стирального порошка и других моющих средств — перемешались жестяные консервные банки, шланги и стеклянные банки с джемом. Поверх всего плавали, словно шкварки, кусочки поролоновой губки, служившей уплотнительным материалом. Вода, ее набралось несколько ведер, попадала через неплотно закрытую крышку, доступ к которой надежно блокировал плот. Два дня я выгребала мое богатство из вонючей мешанины, раскладывая все на солнце, отчего палуба и причал стали похожи на свалку лома. Большая часть консервных банок была рыжего цвета, некоторые проржавели полностью — все это пришлось выбросить. Но банки с джемом, правда грязные и пахучие, остались целы. А я всегда считала, что стеклянная упаковка почти не годится для морских путешествий.

Я осушила, насколько удалось, ахтерпик, снова привинтила крышку, тщательно уплотнив ее. До конца рейса туда больше не попало ни капли воды, правда, возила я там только воздух. Работать очень мешали дожди: шли ежедневно, а вечер обычно заканчивался ливнем. Дороги и улицы превращались в ручьи. Зато ночью было, как правило, ясно. Переживать бесконечные дожди прекрасно помогал клуб, который был тут же, у борта. Выход с яхт был только через огромную веранду. Она служила, прежде всего рестораном, где панамско-американское общество и гости с яхт могли есть с утра и до вечера. Тут требовался тот же минимум обязательной одежды, что и в клубе Бриджтауна. На яхте, стоявшей в метре от веранды, я могла разгуливать почти раздетой, но стоило только ступить на веранду, а тем более сесть за стол, как официантка холодно объявляла:

— Пожалуйста, наденьте блузку! Или:

— Обуйтесь!

Постоянно отчитываемые яхтсмены послушно переодевались бесчисленное число раз в день, благо было тепло и никто не носил дубленок.

Клуб был обширным, но по-спартански скромным, тем не менее превосходно радиофицирован и телефонизирован. Помимо веранды здесь размешались бар, кухня, маленькая административная комнатка, склады и санузлы. Двустороннюю связь со всей Панамой и Панамским каналом обеспечивал телефон-автомат, а с остальными странами — телефон в баре, работавший круглосуточно. Официантки и бармены добросовестно вызывали к телефону в любое время дня и ночи.

На территории клуба располагались еще мастерские, слипы, душевые и прачечная. Душевые были очень скромными и довольно грязными, хотя их убирали ежедневно. Это явно опровергало мнение о любви яхтсменов к морскому порядку — вероятно, из-за того, что они ошалели от радости, получив неограниченную возможность смывать горячей водой трудовой пот после плавания. Зато прачечная со стиральными и сушильными автоматами меня поразила и поначалу испугала. К счастью, стиральные машины работали по несложной программе: три кнопки позволяли регулировать температуру воды для стирки и еще три — для полоскания. Запускались в действие с помощью монетки, и через 25 минут сигнальная лампочка извещала, что стирка окончена. Они не были разборчивы — стирали все очень тщательно и любым порошком. Думаю, что и песком выстирали бы, может, чуть хуже. Вещи, отжатые почти досуха, перекладывались в сушилку, которая, проглотив очередную монетку, выдавала их через 10 минут обратно. И мешок сухих, пахнущих свежестью вещей отправлялся на яхту.

Но чаще я стирала у Эльжбеты — точно так же, только не фаршировала автоматы монетами. Дом Станешевских стал для меня почти родным. Каждый день, ближе к вечеру, Роберт или Эля увозили меня к себе обедать. После работы на яхте при влажной тропической жаре было приятно сидеть в прохладном помещении, болтать с хозяевами или играть с троицей их детей. Ночевать я не оставалась — считала, что «Мазурка» обидится на меня, если я стану использовать ее только в качестве ремонтной мастерской. Поэтому поздним вечером меня отвозили на яхту. Если Роберт работал в ночную смену, то Эля грузила в машину детишек, часто уже в пижамах, и мы ехали в клуб. Если дети спали, то она оставляла их одних, доверяя обеих дочек пятилетнему сыну, любимцу отца и тоже Роберту, который очень их опекал.

Рано утром приезжал большой Роберт с кофе и будил меня на работу. Позже появлялась Эля проверить, как обстоят дела с завтраком. Если Роберт был днем свободен, то оставался поработать на яхте. Вместе с ним мы подняли «Мазурку» на слип, проверили руль. Роберт сменил дейдвудный сальник, уплотнил протекавшие клапаны гальюна. Общими силами мы вставили новый выпускной шланг в зарядный агрегат. Он также сделал подвес для новой плиты, реставрировал секстант, законсервировал мое оружие. На этот раз «продать» его на хранение в таможню не удалось.

Таможенник, действительно, явился в клуб, но спустя несколько дней, Он не стал заполнять никаких бумажек, сел на причал и, размахивая ногами, мило беседовал о плавании. Я пригласила его на яхту.

— Э-э-э, чего я там буду искать? Приду как-нибудь в гости, тогда и посмотрю. Ведь у тебя же нет ничего особенного.

— Особенного нет, зато есть двустволка. Забери ее на хранение.

— Зачем? Твоя двустволка, ты и храни ее.

— Но это же оружие. А вдруг его украдут у меня?

— Разве это оружие? Вот если бы у тебя была пушка, тогда другое дело. Впрочем, в нашем клубе у тебя ничего не украдут. А в город ты ее не потащишь… — он откровенно презирал мое смертоносное оружие.

Поболтав немного, таможенник ушел. Интересно, какой он написал отчет о досмотре «Мазурки», которая уже давно прибыла в порт.

Вообще, «Мазурку» окружала атмосфера всеобщей доброжелательности. Клуб предоставил мне почти пустой склад, где я с помощью Роберта, Яна и яхтсменов с соседних яхт проверила все паруса и остальное снаряжение. Здесь же можно было приступить к ремонтному безумию с двигателями. Сотрудники из агентства, обслуживающего польские суда, заполучили в аэропорту мои посылки и доставили на яхту — тоже не пустяк, так как и тут оформление груза могло длиться до шести недель. Шеф метеорологического бюро подарил мне великолепный атлас, содержащий все доступные морским силам США сведения об ураганах на всем земном шаре. Срок моего пребывания в клубе давно перешагнул уставные десять дней, а мне все его продлевали, с согласия таможни, несмотря на то, что на якорном месте ожидали другие яхты. Аргумент для меня был очень приятным:

— Ты одна, а там есть экипажи. Наверняка им легче. Эльжбета почти отказалась от роли хозяйки собственного дома. Утром приезжала с детишками в клуб и спрашивала, что нужно делать. Вместе мы ездили за покупками, вместе много раз переупаковывали и убирали яхту. Иметь моторизованную приятельницу было очень удобно: в Колоне ясным днем можно было лишиться часов, сумочки или кошелька вместе с карманом. Эльжбета все время предупреждала:

— Идешь в город, одевайся, как панамка. Никаких туристских штучек — шорт или голой спины. Турист — это мишень для вора. Не вздумай гулять вечером одна.

Жертвами разбоя становились, как правило, яхтсмены, моряки иностранных судов. Воры были неуловимы, а панамская полиция — слепа и глуха. Так что за вечерней жизнью Колона и Кристобаля я наблюдала, сидя в машине либо Яна, либо Станешевских. Ян возил меня всюду, ездил смело и уверенно. В семье Станешевских днем машину вел Роберт, а вечером, как правило, Эля, причем осторожно и медленно, словно улитка. Я поинтересовалась, в чем причина.

— У Яна панамские номера, а у нас — американские. Здесь часто занимаются особым видом спорта — нарочно попадают под машину, причем стараются под американскую. Водителя вынуждают компенсировать ущерб, чем «жертва» обеспечивает себе пенсию до конца жизни. Однако машин, где за рулем женщина, избегают: ей труднее предъявить обвинение в алкогольном опьянении, а это невыгодно.

Оказывается, можно прилично зарабатывать на собственных костях!

«Мазурку» посетили сотрудники польского торгпредства в Панаме, куда я получила приглашение. Мы поехали с Эльжбетой на машине. Из Кристобаля дорога в Панаму шла вдоль канала в основном через джунгли. Хотя дорога была отличной, но царили на ней, действительно, законы джунглей. Водители ездили здесь, кому как вздумается. Обгон совершался, как цирковой трюк, вопреки законам физики и здравому смыслу. Мне никогда не приходилось видеть столько мчащихся развалин самой разной «масти». Очевидно, влажная жара усиливала темперамент и без того огненных водителей. Эльжбета доехала вся мокрая, причем не только от тропической температуры. До торгпредства мы добрались на такси — Эля не рискнула совершить автовояж по Панаме.

Нас встретили с восторгом, напоили, накормили и обласкали. Я воспользовалась случаем и попросила помочь решить ряд вопросов. Первый и самый главный касался ремонта вспомогательного двигателя. С секретарем торгпредства паном Грудзинским, взявшим на себя роль гида, мы направились в представительство фирмы «Вольво» в Панаме. Нас принял сам директор — не каждый день случаются клиенты из дипломатического мира. Директор-китаец внимательно выслушал моего опекуна, сияя радостной улыбкой. Не переставая сиять, он отказал нам:

— Фирма гордится оказанной честью, фирма приносит тысячу извинений, но ремонт выполнить не может. Фирма ремонтирует только те двигатели, которые есть в продаже, а этого, к сожалению, нет.

Я остолбенела. Больше нам некуда было обратиться. Местная верфь обещала многомесячные сроки, чудовищные счета и вообще не проявляла излишнего энтузиазма. Двигатель был европейский.

— Но ведь это представительство фирмы «Вольво», и у нас двигатель той же фирмы, — настаивал мой спутник.

Китаец улыбался, извинялся и повторял свое.

— Куда же нам обратиться, если «Вольво» не желает ремонтировать свои изделия? Постараемся найти более солидную фирму.

Пан Грудзинский отлично знал, что это пустая угроза. Но она подействовала.

— Я спрошу шефа ремонтных мастерских, может быть он возьмется за эту работу.

Шеф явился через минуту. Здоровенный детина, выслушав нас, что-то сказал директору, а потом пану Грудзинскому:

— Скажи, что я этот двигатель сделаю. Я швед, а она полька. Швеция расположена очень близко от Польши.

Я уже слышала нечто подобное от финнов в Лас-Пальмасе. С увеличением расстояния Европа, видимо, уплотнялась.

Легко было сказать, да трудно сделать. Ремонтируемый объект находился в 80 км от ремонтной мастерской. Каждые два-три дня на яхту являлась группа механиков. Они демонтировали поочередно все части, отвозили из Кристобаля в Панаму, проверяли и привозили обратно. Двигатель уперся. Швед, его звали Енсен, рвал на себе волосы: за двадцать лет работы ему еще не встречалось такое упрямое животное, да еще с родной фирмы. Недели уплывали, а мы были на исходной позиции.

Енсен говорил по-шведски и по-испански, я не знала ни того, ни другого языка. Снова на выручку поспешила неоценимая Эльжбета, она привела подругу. Франсис одинаково легко объяснялась на французском, английском и испанском. Французский был ее родным языком, английскому научилась у американского мужа, испанскому — у эквадорской свекрови. Будь у нее китайская тетушка, через год, я думаю, она уже щебетала бы по-китайски. Франсис переводила испанские пояснения Енсена на английский, а мои — с английского на испанский. Остальное помогал понять чертеж. Опять пригодилось мое техническое образование. Через три недели такой работы Енсен решил:

— Пора прекратить ремонтные экскурсии — это только пустая трата времени. Нужно демонтировать весь двигатель и забрать его в Панаму.

Я перепугалась до смерти. Яхта и так напоминала машинное отделение в разгар капитального ремонта: двигатель разобран на части, все заляпано маслом и смазками, к полу вообще можно было приклеиться, всюду инструменты, снятые Детали, которые я непрерывно перекладывала с места на место. В кокпите или на палубе ничего нельзя было держать, поскольку они ежедневно омывались проливными дождями, что для «здоровья» дизеля было не очень полезно. Полный демонтаж двигателя вызовет еще больший беспорядок. Мне понадобится уйма времени, чтобы привести яхту в нормальное состояние.

Я не собиралась зимовать в Кристобале. Панамец Макс, помощник Енсена, очевидно, догадался о моем испуге.

— Шеф, возьмем еще головку. Если и здесь ничего не найдем, то демонтируем двигатель.

Макс попал в яблочко. Раскрошившаяся тарелка одного клапана полностью выключала из работы цилиндр. Поэтому бедняга-двигатель не достигал даже половины своей мощности. На следующий день Макс вернулся, но не один — с четырехлетним сыном.

— Я хотел бы поработать до вечера, ты не будешь возражать?

Я подумала, что речь идет о дополнительной плате.

— Дело не в деньгах. Я могу остаться, но только с сыном, если ты согласишься, сегодня некому о нем позаботиться.

Редко какого другого ребенка я так нежила и голубила, как сына Макса в тот день.

Зарядный агрегат тоже был в отвратительном состоянии, но Енсен не горел желанием ремонтировать еще один двигатель, очевидно, полагая, что оборудование «Мазурки» отличается исключительной зловредностью. Впрочем, не было и запчастей, которые я ждала из Англии, а посылки в Панаму упорно задерживались.

Помощь пришла, как всегда, неожиданно. В Кристобале пришвартовался на сутки польский траулер, шедший на лов в Тихий океан. «Денебола» открыла все двери и сердца. Боцман и баталер пытались уговорить меня принять всевозможные сокровища по принципу «что-нибудь когда-нибудь пригодится». Механики, закончив вахту на судне, приняли вахту на яхте, несмотря на поздний вечер. Демонтировали двигатель агрегата и все, что требовало ремонта или отладки. Эльжбета отвозила части на судно, где вторая смена молниеносно выполняла необходимые работы, и возвращалась на «Мазурку». Работали всю ночь — утром «Денебола» отчаливала. Капитан огорчался, что не может найти уважительной причины, чтобы задержать судно в Кристобале хотя бы на несколько часов. Было очевидно, что агрегат отремонтировать не успеют. «Денебола» ушла, дав торжественное обещание передать заботу обо мне очередному польскому судну, которое войдет в канал.

Уже через 24 часа меня ждала в клубе записка: «Были на яхте, хотим немедленно приступить к работе. — Механики с «Краковской земли». Очередное польское судно принимало эстафету. К сожалению, стоянки судов были чрезвычайно короткими, только поэтому ремонт на «Мазурке» тянулся четыре недели. Польских моряков не пугало ни европейское оборудование, ни отсутствие запчастей и специальных инструментов, ни тип двигателя. Все было можно сделать. Они работали для «Мазурки», не считаясь ни со временем, ни с условиями труда, весьма далекими от норм техники безопасности. Очередные польские суда — «Либра» и «Цетус» — заканчивали работу, начатую товарищами.

У экипажа «Мазурки» тоже было немало дел. Поднять яхту на слип и покрасить подводную часть мне помогли Роберт и матросы его буксира. Проверить и при необходимости заменить снасти я должна была сама, как и паруса, на которых основной заботой были кошмарные карабины. Они упирались еще в Атлантике, а в Карибском море бунтовали систематически. От парусов они не отвязывались, но устраивали что-то вроде «сидячей забастовки». Чтобы снять каждый карабин, раз заложенный на штаг, нужны были кусачки, а защелкнуть их можно было только с помощью молотка. При постановке очередность действий была обратной. Спустив парус, я каждый раз обильно смазывала карабины, так что смазка стекала на парусину, однако действовали они день ото дня хуже.

Работы у меня было так много, что времени на туристские развлечения почти не оставалось. Вместе с тем через клуб проходили иногда весьма диковинные яхты. Несколько дней за кормой «Мазурки» стоял большой американский кеч из железобетона. Экипаж составляли мама, папа, дочь-семилетка и три кота. Эта семейка построила яхту в Калифорнии, продала ферму и двинулась в Европу, а конкретно на родину мамы, в Данию. Это было их первое, выношенное в мечтах плавание, и они чувствовали себя не совсем уверенно. Мою симпатию к ним несколько охлаждали котища. Вообще, за ними следила девочка, но когда она ложилась спать, коты совершали познавательные экскурсии. Особенно понравилась им «Мазурка». Пока они разгуливали по палубе, было еще полбеды, хуже, когда начинали прыгать через открытый люк на мою койку. Просыпаться от свалившегося на голову кота весом в несколько килограммов было не очень-то приятно. Супруги много расспрашивали нас с Яном об условиях плавания в Северной Атлантике и Европе, и мы искренне советовали им поспешить, чтобы не оказаться в этих водах поздней осенью.

Появился Реджи с Тони. Я обрадовалась, словно встретила старых друзей — ведь мы были знакомы уже 1500 миль! Им не повезло: у берегов Колумбии они сели на мель.

Чем больше прибывало американских яхт, тем больше росла моя популярность. Многие читали о «Мазурке» в американской прессе, но никто почему-то не интересовался моими планами на будущее, не изумлялся моему мужеству и необычности плавания («Мазуркой» восхищались независимо от этого). Зато расспрашивали о моем семейном положении — тактично, но вроде бы с некоторым осуждением. Все стало ясно, когда из польского посольства в Вашингтоне пришел толстый конверт с кучей вырезок из американских газет и журналов. В многочисленных статьях, посвященных нам с «Мазуркой», меня наградили не только дипломом капитана дальнего плавания, но и… двумя детьми. Сообщалось, что я командую траулером-рыбозаводом, однако о детях подробностей не было. Посольство запрашивало их возраст и имена.

Меня это так озадачило, что я серьезно задумалась. Понятно, что капитан дальнего плавания имеет меньше шансов потонуть, чем какой-то рядовой инженер-судостроитель. Траулер-рыбозавод — тоже солидно, неважно, что на таком судне впервые в жизни я была в Кристобале — на «Денеболе» — и наверняка не занимала там капитанского кресла. Оставались таинственные дети. Здесь моя фантазия иссякла. Но зато судей было более, чем достаточно: меня называли и несчастной женщиной, насильно отправленной в плавание за победой, и преступной матерью, бросившей детей ради славы. Эти дети были ужасной антирекламой. Тем более, что предпринять оправдательную поездку в США я, разумеется, не могла. Кроме того, кто читает опровержения! Поэтому я с радостью согласилась на визит местной журналистки: известно, что свежие новости помнятся дольше. Дивчина только начинала карьеру и подготовила для меня бомбу из пятидесяти вопросов. Однако больше всего ее обрадовал факт, что она первой преподнесет читателям сенсацию относительно действительного состава моей семьи, а также мое публичное заявление о том, что на океаны никто не гнал меня силой. Появился шанс поправить мою «подмоченную» репутацию.

Соседи за кормой «Мазурки» все время менялись. Пришвартовался еще один кеч — «Спеллбунд II». С раннего утра молодая женщина развесила на снастях и леерах что-то похожее на пеленки. Я глазела с удивлением. Она с улыбкой произнесла на чистом польском языке:

— Добрый день, пани. Как пани поживает?

Мое удивление возросло еще больше. Я забросала ее вопросами, но соседка меня не понимала. Оказалась англичанкой, знала несколько польских фраз. На вопрос о пеленках ответила:

— Моему сыночку десять недель. Приходи взглянуть на него.

Через минуту я любовалась толстеньким загорелым младенцем, спавшим в корзине под тентом на рубке. Мама с гордостью рассказывала:

— Родился на Барбадосе — я едва успела. Плаваю с мужем, сыночком и двухлетней дочкой. Я очень счастлива.

— А в чем ты купаешь малыша и стираешь?

— Воды же в океане достаточно…

— А ребенку морская вода не вредна?

Проблема пресной воды мне всегда казалась самой важной.

— Думаю, что нет: малыш растет отлично, как и его сестренка.

На яхте был еще один ребенок — семилетний сын второй мамы Кэрол. Две молодые английские семьи купили пустой корпус, превратили его в прекрасную океанскую яхту и отправились на Фиджи. Там их уже ожидал муж Кэрол. Они плыли медленно, детям прибавилось по году, а на Барбадосе появился новый товарищ для игр. Яхтой управляли мужчина и одна из мам, вторая занималась детьми. Кроме того, Кэрол следила за здоровьем всего экипажа, так как была медсестрой. Но на это почти не тратила времени: дети вообще не болели. Потом я встретила их на Фиджи. Малыш уже стоял на ногах и выглядел великолепно. Интересно, а у нас десятинедельному бутузу дали бы права яхтсмена?

В Кристобаль подтягивались последние в этом сезоне любители тихоокеанского плавания. Австралийский «Йеллоу Перил» закончил кругосветный рейс — четверо здоровенных парней заполнили весь клуб смехом и криками. Появился «Рэд Брумер» с экзотическим, красно-черным, флагом. Только по порту приписки на корме мы поняли, что яхта из Порт-Морсби и возвращалась в Новую Гвинею также после кругосветного плавания. Экипаж — недавно овдовевший владелец яхты с дочерью и сыном. Они возвращались через Красное и Средиземное моря: отец хотел показать детям колыбель цивилизации человечества, полагая также, что плавание будет для них хорошей жизненной школой.

Наступило 4 июля — День независимости США, совпавший с 200-летним юбилеем. Хотя главное торжество должно было состояться в Нью-Йорке, местные американцы тоже лопались от гордости. Я пыталась внушить им, что некоторые европейские страны, в том числе Польша, отпраздновали уже тысячу и более лет, однако без такого шума. Американцы не отрицали этого, но, кажется, не очень и верили: история Европы, как и география, не относилась к их увлечениям. Некоторые джентльмены очень удивлялись, что Польша расположена не на Черном море.

Праздновали тоже очень своеобразно. Весь праздник состоял… в еде. Все женщины приготовили что-нибудь дома и принесли в клуб. В празднике участвовали только члены клуба с семьями и гости с яхт — нас всех вежливо пригласили. Еду расставили на столах, клуб закупил бумажные тарелки и стаканчики. Украшения тоже были спартанские и экономные — лишь флаги на здании клуба и яхтах. По сигналу, без какой-либо вступительной речи, все набросились на еду, благо даром. В перерывах между едой была художественная часть: все собравшиеся независимо от возраста и положения играли в пятнашки и прятки. Все было очень пристойно, порой скучно. Вечером все общество отправилось на машинах за город посмотреть фейерверк. Сюда прибыл чуть ли не весь Кристобаль, включая младенцев.

Вскоре в клуб пришла еще одна яхта — голландская «Сайонара». У экипажа, Яна и Донны, были точно такие же, как у меня, перипетии на подходе к Кристобалю: пять суток они воевали со встречным течением. Лишь на шестой день их взяла на буксир американская яхта, шедшая в порт. Они были очень опытными яхтсменами, однако и с ними течение сыграло злую шутку. Это несколько приободрило меня. Ян два года плавал один по Средиземному морю, Донна на яхте добралась до Греции из Австралии через Индийский океан и Красное море, Вместе они приплыли через Средиземное море и Атлантику до Кристобаля. Мы сообща решили избегать на пути в Австралию течений.

Экипажи европейских яхт очень быстро знакомились и сдружались, очевидно, легче понимали друг друга. А, может, тысячелетия общих судеб связывали больше, чем сотни лет? Возможно также, что нас объединяло все большее расстояние от родных мест…

«Мазурка» была готова к прохождению через Панамский канал. Инспектор компании проверил клюзы, утки, лебедки и швартовы. Похвалил, что швартовные устройства отвечают требованиям Правил на канале. Я приняла похвалу сдержанно. Швартовные устройства были спроектированы и выполнены в соответствии с Правилами канала: «Мазурка» знала, каким путем будет плыть.

Роберт заправлял горючее и готовил большие кранцы из автомобильных шин, утверждая, что в шлюзах пригодятся. Я подыскивала экипаж. По правилам канала он определялся четко: лоцман, рулевой и по человеку у каждого швартова. Всего швартовов было четыре. Лоцмана обеспечивала компания, рулевым могла быть я, остальных требовалось найти. Профессиональные швартовщики мне не подходили — были дороги и работали на больших судах. Наиболее подходящими считались яхтсмены с других яхт. Но желающих хватало: некоторые хотели прокатиться, другие поучиться, прежде чем проходить канал на собственной яхте. Единственный расход для меня — обратные билеты для яхтсменов и кормежка экипажа. Ян сказал, чтобы я не огорчалась — в назначенный день экипаж будет на борту. Поэтому, когда секретарша клуба сообщила, что яхт-клуб в Бальбоа может принять «Мазурку», я была готова в путь.