«СПАРТАК» – ДОСТОЙНЫЙ ДЕВИЗ

«СПАРТАК» – ДОСТОЙНЫЙ ДЕВИЗ

В начале двадцатых годов в футбольной жизни столицы произошло два важных события. На Красной Пресне организовался Московский клуб спорта – МКС, а через год, то есть в 1923 году, по инициативе Ф. Э. Дзержинского было создано московское пролетарское спортивное общество «Динамо» со стадионом, правильнее сказать, со спортивной площадкой, в Орлово-Давыдовском переулке.

Рождение этих спортивных коллективов совпало с бурно развивающимся в стране нэпом.

Помню собственное удивление по поводу крутого экономического поворота в нашей жизни. После скупых норм распределения во время гражданской войны и при хозяйственной послевоенной разрухе вдруг стало возможным купить без карточек французскую булку! При том купить не где-то из-под полы на Сухаревке, а в магазине.

Новая экономическая политика быстро сказалась на внутренней жизни и на внешнем облике города. Появились вывески на магазинах частных торговых фирм.

Нэпманы – как тогда называли частных предпринимателей – воспрянули духом.

Акционерные общества «Товарищества на паях», «Товарищества на вере», кооперативно-промысловые артели росли как грибы. Открывались и до утренних часов работали рестораны, кабаре, варьете, бары с эстрадными дивертисментами и цыганскими хорами.

В «Ку-ку», на углу Тверской и Садовой-Триумфальной, в хору под управлением главы знаменитого цыганского клана Егора Полякова пели широко известные исполнительницы цыганских романсов А. А. Добровольская, А. X. Христофорова, танцевала Мария Артамонова, в «Арбатском подвале» выступала совсем юная Ляля Черная.

Рядом с «Ку-ку», в бывшем помещении театра Зона, предприимчивый делец М. Разумный открыл казино, работавшее круглосуточно. Прилизанные, с пробритыми проборами в редеющих волосах, крупье, как фокусники, манипулировали палетками, сгребая со стола бумажные червонцы, золотые империалы и полуимпериалы, бесстрастно провозглашая: «Игра сделана, ставок больше нет» или «Делайте вашу игру, товарищи!» нередко при этом оговариваясь, вместо «товарищи» – «господа». Музыка костяного рулеточного шарика успешно конкурировала с семиструнной гитарой.

Держатель казино, говорили, огребал миллионы. Эстрадный куплетист не преминул высмеять со сцены посетителей казино, и по Москве покатился популярный рефрен:

…Есть на небе одно солнце,

Много облаков,

Есть в Москве один Разумный,

Много дураков!..

У подъезда казино стояли лихачи во главе с известным владельцем серой кобылы «Пули» Степаном Уткиным, залихватским тенорком зазывавшим выходящих: «Э-эх, прокачу!..»

Так или иначе, но нэп соблазнял своими развлечениями и увеселениями. В пивных «Левенбрея», «Карнеева и Горшанова» выступали эстрадники. Они скороговоркой читали рифмованные фельетоны и куплеты на тему «Ax, да, как попала в город Акулина…» Одетый в клоунские лохмотья и лаковые ботинки на двойных деревянных подошвах, исполнитель после каждого куплета лихо отбивал чечетку.

Развлечение было недорогое. Бутылка пива стоила восемнадцать копеек, а к ней бесплатное приложение на семи блюдечках – сухарики черные и белые, несколько кусочков воблы, немножко красной икры, мятные бриошки, моченый горох и три-четыре кружочка копченой колбасы.

Тогда, во времена чисто любительского футбола, не считалось смертным грехом зайти к «Левенбрею». Позднее, когда требования игры резко повысились, когда каждый грамм энергии брался на учет, стали говорить: кружка пива – ведро пота! Но это было значительно позже. А в описываемое время к кружке пива относились снисходительно. Да и тренеров никаких не было. Режим поддерживался самодисциплиной. Никакого ведра пота проливать после выпитой кружки пива на тренировке никто не требовал.

Был у Никитских ворот ресторан «Скала». Пел там цыганский хор под управлением Валентина Ивановича Лебедева, представителя не менее знаменитого, чем поляковский, цыганского клана Лебедевых. И горячительные напитки подавали, и левенбреевское пиво там было. А хозяином являлся милейший малый, приехавший откуда-то из Белоруссии, по имени Бера. Он очень любил футбол, а кроме того, обожал стихи, деля свои симпатии между Маяковским и Есениным, что тогда очень редко сочеталось у любителей поэзии.

Бера всегда восторженно приветствовал именитых мастеров футбола. Улыбка широко расплывалась по его круглому безбровому лицу. Небольшой нос, похожий на птичий клювик, придавал ему сходство с совой. Однако он был очень добродушный на вид и привычная фраза, которую он всегда говорил, встречая спортсменов, не снижала его доброты и гостеприимства.

– Не забывайте, не забывайте призыва замечательного поэта, – мягко напоминал Бера гостям, дружественно провожая и усаживая их за столик. Все уже знали, что речь идет о рекламных стихах Маяковского для Моссельпрома. Они стреляли с синих вывесок моссельпромовских магазинов, ларьков, киосков в покупателя своей лаконичностью и безапелляционностью утверждений, врезаясь в память.

В данном случае Бера напоминал: «Долой пьющих до невязания лык, а пей кульмбахское пиво, пей двойной золотой ярлык!»

Он знал, что «разговоры о тактике» тянулись долго, часами, и обычно носили характер непримиримых споров. И был обеспокоен, с одной стороны, горячим темпераментом спорщиков, а с другой, малым финансовым оборотом стола.

Чтобы высказать свое мнение «профана», как он деликатно оговаривался перед каждой репликой, по поводу прогрессивности того или иного тактического варианта, радушный хозяин мирился с явными убытками. Стол не окупался, пиво не заказывалось, а спор принимал все более эмоциональную окраску, и ему не видно было конца, потому что нет такого футболиста, будь то Селин, Бутусов, Батырев или никогда не игравший болельщик, чтобы кто-нибудь в футбольной дискуссии признал себя побежденным доводами оппонента. Бера вкрадчиво, с одесским акцентом выкладывал свою позицию по вопросам футбольной тактики, неизменно заканчивая выступление просьбой – побольше пива, дорогие мастера!

– Бера, ты в футболе глуп как пробка, – говаривал ему Федор Селин, прослушав очередное заключение дилетанта.

Позднее, вспоминая дискуссии в «Скале», Бера любил похвастаться тем, что он предсказывал большое будущее нарождавшимся спортивным, коллективам на Пресне и в Орлово-Давыдовском переулке.

– Еще бы, – говорил он, – в МКС пошли братья Канунниковы, братья Артемьевы, воспитавшиеся в Новогирееве, игравшие в КФС. Теперь все лучшие футболисты с Пресни объединились в один коллектив.

…Однажды, придя домой, мы жили все в том же небольшом деревянном домике на Пресненском валу, я был чрезвычайно и удивлен и обрадован. В столовой вместе с Николаем сидели, – нет, вы только представьте мое изумление! – Павел Канунников и Иван Артемьев.

– Вот это да-а-а! – шепотом, прикрыв рот рукой, сказал я перепуганному этим знатным посещением Петру.

Из услышанного разговора за столом стало ясно, что речь идет об открытии нового клуба на Пресне. Спортсмены РГО и те, кто проживает в районе, объединятся, построят стадион на площадке у заставы и будут участвовать в московских соревнованиях по тем видам спорта, секции которых организуются при новом клубе и, конечно, в первую очередь по футболу.

Понятно, что в организационных делах я разбирался весьма неглубоко. И потому далеко идущие обобщения и перспективы развития нового клуба меня совсем не трогали. Для меня важен был сам факт общения со светилами футбола. Я так впился в их лица, что Канунников, обратив внимание на мой завороженный взгляд, рассмеявшись, сказал: «Ну, что уставился, давно не видались?» – и дружелюбно потрепал меня по плечу. Он понимал, что творилось у пятнадцатилетнего подростка в душе, впервые так близко соприкоснувшегося с мечтой.

Канунников действительно был кумиром моего детства и юношества. Да разве только моего! Он был в ранге тех знаменитостей, которые не нуждаются даже в таких уточнениях, как фамилия. Вся футбольная Россия называла его «Павел». И если в разговорах, спорах, рассказах кто-то произносил это имя, то присутствующие никогда не переспрашивали, кто это, знали, что речь идет о Канунникове.

У Павла была своеобразная, футбольная фигура. Среднего роста, шатен, с правильными чертами лица, он имел некоторую диспропорцию в соотношении корпуса и ног. Узкий в плечах он был наделен непомерно развитыми бедрами. Может быть, отсюда его удивительная устойчивость в игре. Я просто не помню его лежащим на земле. Во всех силовых столкновениях он, ловко применив толчок, выходил победителем. Его знаменитые «подсадки» нарушителей правил в борьбе за верхние мячи всегда вызывали аплодисменты. Вот он готовится принять верхом летящий мяч, а защитник, скажем, решил вступить в борьбу и выиграть схватку: – подумаешь, мол, Канунников. Прыгает с разбегу вверх, выше Павла, не беспокоясь, что толкает форварда в спину. Вдруг незаметное движение бедром, какая-то мгновенная подсечка, и защитник с высоты своего взлета пикирует вниз головой через чуть пригнувшегося Канунникова. Всегда эффектно, всегда под аплодисменты, особенно дружные потому, что сверзившийся на землю защитник к тому же штрафовался судьей как нарушитель правил.

Но, конечно, не это было главное в футбольном таланте Канунникова. Неподражаемой была его манера игры, доставлявшая эстетическое удовольствие зрителю, потому что делал он свое дело на поле изящно и непринужденно. Он так легко срывался с места, так незаметно применял обманные движения и так быстро шел с мячом к цели, что не мог не вызывать восхищения зрителей. Прорывы заканчивались очень четкими, хлесткими и точными ударами – «канунниковскими», с быстрым и коротким замахом.

Павел раньше времени кончил играть. В какой-то схватке ему выбили руку из плечевого сустава. После проведенного курса лечения он вышел на поле – травма повторилась. Потом перешла в привычный вывих. Не раз в разгар матча он подзывал кого-нибудь из партнеров и просил тут же на поле вправить ему выпавшую из сустава руку.

Другой наш гость, Иван Тимофеевич Артемьев, мне представляется одним из самых своеобразных и уважаемых людей нашего футбола. Его энтузиазм и любовь к футболу были безграничны.

Энтузиастов, фанатиков футбола много и сейчас. Много их было и в Грузинах. Алексей Рыкунов, например, едва ли не рекордсмен среди них. Один сын у любящей матери, он так увлекся футболом, что ни о чем больше слышать не хотел. «Хочу быть и буду Соколовым!» – говорил он своей матери и нам, товарищам по школе, фанатично сверкая, черными, как уголь, глазами. Зимой он мучил свою мать, заставляя ее «бить», то есть бросать ему по воротам футбольный мяч. В тесной комнатенке он кидался за мячом как тигр. Переломал много мебели, перебил массу посуды, но, главное, совсем извел обессилевшую мать.

– Андрюша, – чуть не со слезами на глазах шепотом умоляла она меня, – ну, побейте вы Алешеньке, рук моих не хватает.

Я потихоньку бил, доламывая стулья и добивая недобитую посуду, получая в премию то конфетку, то пирожок от добрейшей Анисьи Никифоровны. А Рыкунов бросался из угла в угол комнаты, не щадя ни рук своих, ни ног.

Дебют его состоялся весной. Случайный дебют, как это бывает в автобиографиях артистов: кто-то из вратарей не явился. «Ну, Алексей, показывай класс», – сказал ему Николай. Но дебют закончился провалом. Рыкунов делал такие нелепые броски: вытягивал руки, пригибая в эта время подбородок к груди; падал, когда не нужно; стоял, когда нужно было упасть. Он представлял настолько комическую фигуру, что зрители на стадионе весело и непрерывно смеялись. Ему можно было только пособолезновать: он не имел элементарных способностей к футболу. Природа не наградила его футбольным слухом. При таких условиях нечего и думать, чтобы стать солистом Соколовым.

Он стоически перенес провал. Страдал молча, не проронив ни слова при возвращении домой. И к радости любящей матери домашние тренировки прекратил, убедившись в бесплодности мечты.

Иван Тимофеевич футбольный слух имел отличный. Он был мастер футбольного дела. В команде «Новогиреево», развенчавшей знаменитых «Морозовцев», Ваня – как звали его все футболисты – занимал место левого края. А в новом клубе его прочили на центрального хавбека. Обычно игрок, выступающий в этом амплуа, должен быть во всеоружии футбольного мастерства: уметь бегать челноком вдоль и поперек поля, обладать техникой, чтобы посылать мяч на нужное расстояние, а при случае нанести удар по воротам с дальней дистанции и, конечно, иметь здравый ум, так как весь тактический ход игры начинается в основном с этого игрока.

Всеми этими качествами Ваня располагал в достаточной степени, чтобы стать одним из лучших московских центр-хавбеков.

Своеобразие же его заключалось в том, что по влюбленности, я бы сказал, одержимости футболом он был в одном ряду с Рыкуновым.

Ваня был чистой души человек. Он болезненно морщился, когда слышал бранное слово. Ругательство «черт» вызывало у него осуждение. «Как это нехорошо, стыдно», – обычно говорил он в таких случаях. Надо ли доказывать, сколько ему пришлось терпеть, вращаясь всю жизнь не в очень-то деликатной футбольной среде.

Он был рекордсменом Москвы на дальность удара по мячу. Но это совсем не мешало ему состязаться, будучи почтенным семьянином, с каким-нибудь четырнадцатилетнем мальчишкой. «Ну, обведи, обведи меня», – говорил он пареньку, сгибаясь в корпусе и занимая исходную позицию. Отнимая у партнера мяч, он тут же предлагал: «Ну, отними, отними у меня», – и так часами, лишь, был бы партнер.

Однажды перед серьезной игрой он заболел. На пятке у него вскочил огромный фурункул. Он страдальчески щурил свои монгольского разреза глазки и причитал:

– Как же быть, как же быть!

– Пропустишь одну игру, вот и все, – успокаивал его Николай.

– Да, пропустишь, а разве ее потом вернешь: она уже убежит навсегда, – возражал больной, искренне страдая, что придется пропустить игру.

Но матч тот Ваня все же сыграл. Он вырезал у бутсы задник и с фурункулом, защищенным лишь бинтом и носком, выбежал на поле, тщательно стараясь не хромать, чтобы судья, чего доброго, не запретил играть в неисправной обуви.

…Вскоре на Пресне закипели работы. Младший брат Вани, Петр Артемьев, а попросту, как его все называли, Артем, взбудоражил весь пресненский комсомол. Народ там был горячий, жизнерадостный, боевой. Время настало такое, когда всем хотелось строить, созидать новое. Строить с энтузиазмом молодости, одним словом, как в песне «…Даешь Варшаву, крой Берлин!..»

Арвид Шмюльцберг, Владимир Кириллов, Александр Грамп, вожаки комсомола на Пресне, поддержали Артема в организации субботников. Дело закипело.

Но вскоре убедились, что одного энтузиазма недостаточно. В данном случае, не хватало денег. Нет, не на землю: площадка была передана клубу безвозмездно. Деньги нужны были на павильон, на трибуны, на постройку ворот.

Как Артем ни доказывал, что можно на первых порах обойтись без павильона и трибун, но без ворот-то уж никак не обойдешься! И касса комсомола от этих доводов ни одним рублем не пополнилась.

Вот тогда к делу приступил старший брат. Изумленные пресненские жители вдруг увидели странную повозку, которую тянула беспокойно фыркающая лошадь. В повозке с вожжами в руках сидел Иван Тимофеевич Артемьев, а рядом с ним – главный рекламный козырь – огромный медведь. На груди у медведя плакат, приглашающий посетить благотворительный концерт-бал с участием известных спортсменов.

Медведь свое дело сделал: рекреационный зал Гоголевской гимназии не мог вместить всех желающих. Особым успехом был отмечен номер с участием Ивана Тимофеевича Артемьева и Эмилии Викентьевны Леута. Известная эстрадная певица, родная сестра замечательного пресненского хавбека, впоследствии игрока сборной команды СССР, Станислава Леуты, спела дуэтом с Ваней старинный романс «Не искушай меня без нужды…»

Ваня, страдальчески напрягаясь, щуря монгольские глазки, вторил партнерше, но его было совсем не слышно. «…Немой тоски моей не мно-о-о-жь», – как мольбу несло в зал звучное контральто Леуты, и казалось, что это Ваня взывает к судьбе, заставившей его во имя любви к футболу быть поводырем медведя, а вот теперь еще и эстрадным артистом.

Денег собрали много. И, лиха беда начало, стали практиковать устройство в Гоголевке празднеств с раздачей призов. Энтузиазм спортсменов, комсомольцев, не покладая рук трудившихся с лопатами, граблями, молотками и прочим рабочим инструментом на стройке стадиона, получил финансовое подкрепление.

Однако средств от культурно-коммерческой деятельности на строительство не хватило. Ваня пошел на крайнюю жертву. Он продал собственную корову (вспомните, что это было голодное время!) и внес безвозмездно необходимые для окончания работ деньги.

Соседки, укоризненно покачивая головами, говорили: «Артемьев-то-старший совсем свихнулся, корову на мячик променял».

К сезону 1922 года стадион на Пресне был построен. Впрочем, стадион слишком громко сказано. Маленький павильон, то есть деревянный домик, перенесенный на своих плечах по бревнышку через площадь, где он бесполезно стоял до этого, окруженная деревянным забором площадка с возделанным футбольным полем, с деревянными лавочками в три ряда вдоль боковых линий – вот и весь стадион.

На этом стадионе и возник Московский клуб спорта – МКС, который в последующем переименовывался в СК «Красная Пресня», «Пищевики», «Дукат», «Мукомолы», «Промкооперация» и, наконец, в пожизненно укоренившееся название «Спартак».

Рождение нового клуба на Пресне в 1922 году стало и для меня знаменательной датой. Из дикого футбола я перешел в футбол организованный – в юношескую команду МКС.

На новом стадионе спортивная жизнь текла весело и людно. Болельщиков с «Трехгорки» хоть отбавляй. Спортивные секции множились. В те времена спортсмены, как правило, были универсалами. Подавляющее большинство футболистов играли в хоккей, баскетбол, занимались легкой атлетикой, бегали на коньках, ходили на лыжах.

Костя Квашнин являл собой такой пример разностороннего спортсмена. Он играл за сборную Москвы в футбол, в хоккей, был чемпионом России по классической борьбе, имел высший разряд в боксе, в штанге и в беге на коньках. Жадный до спорта был человек. Споры на спортивные темы любил закончить вызовом: чего, мол, там болтать, выходи, «хошь по борьбе, хошь по гирям, а хошь по боксу…»

Спорт тянул как магнитом. Мне думается, что никогда в последующем не было такого мощного роста массовости, как в то время. И что немаловажно, женский спорт, до революции пребывавший в зачаточном состоянии, пробил себе дорогу на стадионы. «Хватит с нас забот только о кухне, церкви и детях, – говорили молодые женщины, – мы тоже хотим бегать, играть, прыгать».

Правда, в МКС на первых порах рекордов из пресненских спортсменок никто не ставил. Но зато жены футболистов, в своем рвении не отстать от мужей, не меньше их проводили времени на новом стадионе. По-видимому, из нравственных соображений спортсменки выступали в широченных шароварах, ниже колена стянутых резинкой. Шаровары пузырились во время бега словно корабельные паруса. В теннис играли в белых юбках длиной до щиколоток. Сейчас бы их назвали «макси». Когда Вера Прокофьева, впоследствии заслуженный мастер спорта, прославленный капитан хоккейной команды, появилась на стадионе в коротких трусиках, то блюстители нравственности восприняли это как «пощечину общественному мнению».

Однако «дамы в пуфах», как презрительно обозвал дядя Митя Клавдию и жену Николая, Антонину, примерявших дома свой спортивный наряд, в нравственной поддержке не нуждались. Их спортивный темперамент, как и футболистов того времени, бил через край. Слезы неудач, смех до слез: эти проявления самого лучшего сплава – молодости и. увлеченности – :украшали жизнь.

Бывали и курьезы, но не отяжелявшие душу угрызениями совести, мрачными переживаниями за упущенную победу. Игра понималась как игра, не больше. И к ответу за поражение никто не привлекался.

Шура Иванова, одна из пресненских спортивных активисток, играла в баскетбол. Ее спортивное мастерство не было прямо пропорционально темпераменту. Рослая, довольно массивная, она не отличалась ловкостью и быстротой движений. Тактической зрелости она еще не достигла. Главным ее козырем был азарт, с которым она играла.

Раздосадованная и разобиженная до слез удалением с поля, она стояла за линией возле щита, стараясь не разрыдаться. Когда игра приблизилась к ней, Шура, не сдержав порыва, выбежала на поле, схватила мяч и на этот раз ловко забросила его в корзинку, торжествующе подняв руки кверху.

Зрители ответили взрывом искреннего смеха и дружными аплодисментами. Даже ее партнерши по команде залились неудержимым хохотом. Оказывается, Шура закинула мяч в корзину своей команды. Не до смеха было лишь судье. Очки были решающими, а принес их игрок, удаленный с поля.

Давно это было. Но как живо я вижу эту веселую сценку. Вижу Антонину, Машу Квашнину, Клавдию, Настю Леуту. Вон они на площадке, не в силах сдержать смеха, успокаивают свою партнершу по команде, расплакавшуюся от конфуза. Недалеко стоит Ваня и платком утирает слезящиеся от смеха глаза. В плотной толпе зрителей с благодушной шутливостью поздравляют девушек с «успехом» их подруги, развеселые Николай и Костя Квашнин. Падают косые тени зазеленевших тополей на площадку, теплый летний воздух прозрачен и чуть затуманен пылью, поднятой на площадке «дамами в пуфах», жизнь представляется праздничной и бесконечной. А день еще сулит главное празднество: впереди футбольный матч с клубом спорта «Орехово-Зуево», так теперь называются знаменитые до революции «Морозовцы». Правда, уже не будет в составе команды англичан. Но кто же не знает, что в Орехово-Зуево выросли мастера, играющие так, что никаким Чарнокам и Макдональдам не снилось: вратарь Туранов, беки – Андреев, Леваков, хавбеки – Кротов, Федяев, форварды – Шапошников, Архангельский. Все кандидаты в сборную Москвы. На фоне предстоящего матча мяч, заброшенный в свою корзину Шурой Ивановой, курьезный случай, подумаешь: одним больше, одним меньше…

В тот день мы собрались у Веры. Как всегда, спор о футболе не затихал ни на минуту. Мнения доказывались, ниспровергались, утверждались, опрокидывались. Ведь есть два футбола. Один – словесный, другой – практический, на поле. Словесный футбол – это бессодержательная, нулевая ничья. Никто же из спорящих никогда не согласится с противником. Еще бы, признать себя побежденным!

И вот раздался звонок. Тот зловещий звонок, который мы угадываем сердцем, что он недобрый. Звонила старшая дочь Николая, Женя. Мы поняли, что Николаю нужна поддержка. Сели в машину – я, Александр и Петр. За рулем Костя Ширинян, зять Николая, муж младшей дочери Елены, конечно, тоже футболист, когда-то центр-форвард команды ВВС. Наш путь лежал в больницу. Проезжая Пресненский вал, мы увидели, что наш дом снесен. Он был вырван, как старый зуб. На его месте зияла пустота. Пересекая площадь Пресненской заставы, я ощутил томление в груди, мы ехали по нашему стадиону, то есть мы ехали по асфальтовой магистрали, но она была проложена прямо по футбольному полю, которое мы когда-то возделывали своими руками. Я даже приподнялся, чтобы облегчить тяжесть несущейся по родному полю машины. Мне казалось, что мы едем по живому. Лежит поверженный стадион, а мы, его создатели и сыновья, катим прямо по груди сраженного. Грустные ощущения. Тем более, когда едешь в больницу к умирающему.

Окно палаты было освещено. Там умирала Антонина. Было поздно, и нас к Николаю не допустили. В освещенном окне мы. увидели его силуэт. Несмотря на сгустившиеся сумерки, он через стекло разглядел нас и бросил записку, в которой его прямым, твердым почерком было написано: «Тоня при последних вздохах. Подождите меня». Нелегко написать такое, не дожив с человеком всего нескольких месяцев до золотой свадьбы. Не хотелось верить: ведь мы тоже пятьдесят лет прошли рядом с ними, шаг в шаг, нога в ногу.

Дул сильный ветер, моросил дождь, низкие, темные облака, цепляясь за высокую крышу больницы, как предвестники неизбежного конца, гнались куда-то, словно косматые призраки. А мы, одноклубники Антонины, стояли и смотрели. Вот склонился и исчез силуэт Николая. Быстрее задвигалась тень сестры-сиделки, стали деловито перемещаться какие-то фигуры. Вновь вырисовался силуэт Николая. Потом свет в окне погас.

Вскоре к нам вышел Николай. «Все?» – спросили мы его, еще тая какую-то ничтожно малую долю надежды. «Все», – ответил он скорбно. Возвращались из больницы мы тем же маршрутом, но больше не сказали ни слова.

Мысли уносили далеко назад и вызывали в памяти беды и боли, обиды и радости, большие поражения и малые победы и, наоборот, малые поражения и большие победы, которые на своем пути пережил спартаковский коллектив, верным другом и неизменным членом которого в течение полувека была Антонина Андреевна Старостина…

В первый же год своего рождения новый клуб на Пресне заявил о себе во весь голос. Все четыре команды вышли в финал весеннего первенства Москвы. Правда, как я писал выше, первая команда потерпела поражение от ОЛЛС. Но такие опыты не проходили бесплодно.

Жизнь в клубе била ключом. Маленький стадион был магнитом, который к вечеру тянул и старых и малых. Тогда потребность проявиться в общественной деятельности носила, не боюсь этого сказать, какой-то эпидемический характер. В «лихорадке буден» того беспокойного времени тяга к спорту была огромная. Я убежденно верил, что только один дядя Митя не любит футбол, да и то, наверное, из упрямства.

Правда, портрет монарха он со стены уже давно снял. С «главковерхом» воевать перестал, но действительность принимал критически. Смерть единственного брата его сильно потрясла. Он очень страдал. Сидя в столовой за самоваром, нет-нет да и крикнет, как при жизни отца: «Петрункевич, где ты там запропастился? Иди чай пить!»

В душе он был добрый человек. С виду строг, на словах жесток, на деле мягкий.

В начале двадцатых годов у дяди Мити домашних забот прибавилось. Его любимый и единственный сын Иван, или, как его в доме звали, Ванюшка, не достигнув мечты стать чемпионом в беге на коньках, обыграть Струнникова и Ипполитовых, с которыми безуспешно соревновался на Патриарших прудах, стал излишне, с горя, закладывать за воротник. А тут еще на его глазах произошел трагический случай с конькобежцем Королевым, с которым ему не раз: приходилось соревноваться.

Беговая дорожка тогда отделялась от внутреннего круга невысоким деревянным барьером. Королеву, бежавшему в паре с Платоном Ипполитовым, предстояло финишировать по маленькой, то есть по внутренней, дорожке, плечом почти соприкасаясь с барьером. Любопытствующая публика изнутри круга навалилась на барьер и одна доска, не выдержав напора, сломалась и острым концом отошла от стойки навстречу приближающимся спортсменам. Выйдя из-за поворота на прямую, Королев со всей скоростью грудью налетел на острый конец доски и был пронзен ею насквозь. Он тут же замертво упал на ледяную дорожку.

Так или иначе, но Ванюша к конькам охладел.

Пугавшая своим растленным влиянием «Горючка» уже прекратила свое существование. А вот трактир Бурлова, вновь открывшийся, стал предметом беспокойства дяди Мити и его супруги Агафьи Никифоровны. Посещение этого заведения Ванюшкой становилось все более частым, а катка – все более редким.

И вот где-то тут вскорости произошел душевный переворот у дяди Мити. Иначе я не могу назвать происшедшее.

Зная, как дядюшка ненавидит футбол, мы никогда и не заикались, чтобы пригласить его на стадион. Он никакие достоинства футбола не признавал. Считал, что имперскую корону футбол оскорбил в 1912 году, проиграв один-два Финляндии и шестнадцать-ноль «немчуре». А в 1923 году, когда впервые выехавшая за рубеж сборная команда РСФСР успешно выступила в Швеции, Норвегии и Германии, он только презрительно отмахнулся рукой: да где там большевикам выиграть, обманули небось!

В одно из воскресений на Красной Пресне был большой спортивный праздник в честь открытия реконструированного стадиона. Все младшее поколение двинулось на Пресню, а дядя Митя, нафабрив усы, обрядившись в котелок и взяв в руки палку с набалдашником из перламутра торжественной походкой отправился к обедне.

Спортивный праздник был в разгаре. Трибуны переполнены. Залитый солнцем стадион сиял красочным многоцветием спортивной формы различных команд. Юные члены общества на трибунах распространяли афишки. Среди них Вера Прокофьева, нередко бывавшая у нас в доме.

Вдруг слышу знакомый голос, оборачиваюсь и глазам своим не верю: дядя Митя возбужденно громко говорит юной спортсменке:

– Верочка, да как же вам не стыдно? В общественном месте, и без юбки!.. – Однако не назидание Верочке удивило меня. Дядя Митя отстал от века: «пуфы» уже перестали быть дамской спортивной формой, на смену пришли короткие трусики. И я и Вера были ошарашены самим фактом присутствия на стадионе дяди Мити.

Кого угодно я мог ожидать встретить на стадионе, но только не дядю Митю, такого старомодного и к тому же непримиримого врага футбола. Вот когда я окончательно поверил в гипнотическую силу кожаного мяча.

Правда, как потом выяснилось, дядя Митя фабрил усы перед походом в церковь не только из гигиенических соображений. В церковном хору у него оказалась пассия, певчая. Назревавший роман был пресечен решительными действиями супруги. Дядя Митя был наказан утратой своих самых лучших брюк со штрипками, цвета, схожего с генеральскими, чем он особенно гордился. Обычно тихого нрава и очень преданная жена не смогла смириться с горечью «постыдной измены». В припадке острой ревности она приготовила ему любимое блюдо «винегрет»: изрезала штаны ножницами на мелкие, мелкие кусочки и, сложив обрезки в огромную миску, поставила ее на обеденный стол.

– Поди, Митенька, покушай, – встретила она поклонника церковного пения по возвращении домой, уже почуявшего беду, но не предполагавшего такого изощренного наказания.

В какой-то мере, может быть, этот случай послужил толчком к смене увлечений, но факт был налицо. Футбольный мяч вступил в борьбу, казалось, в безнадежной позиции и победил. Певчая ушла на дальний план, на передний вышел мяч.

После первого визита на стадион дядя Митя долго отмалчивался. Еще не желая признаться в отказе от своих консервативных взглядов, когда заводилась речь о футболе, он позевывал, вроде бы подчеркивая свое безразличие к теме, но в свою комнату уходить не торопился. Некоторое время он по привычке в праздничные дни выходил на улицу с метлой в руках и поднимал пыль на весь Пресненский вал: практически выражал отношение свое к действительности.

И все же лед тронулся. Все мы поняли, что в сердце дяди Мити зацвела новая весна, когда после удачного выступления сборной команды СССР против сборной Турции, он вдруг спросил, плохо пряча под маской безразличия острую заинтересованность:

– А почему это Павел-то не играл?..

Когда ему разъяснили, что Канунников был болен, он назидательно возразил: когда надо защищать сборную страны, болеть не полагается.

А дальше все пошло по нормам классического развития болезни. Сначала расспросы о предстоящем сопернике. Потом вопросы по составу. Через какой-то промежуток времени вопросы сменяются рекомендациями, кого ставить, а кого заменить. Затем наступает пора неукоснительных требований: «…Мишку не ставить, он, сукин сын, мышей на поле не ловит!»

И под конец уже последняя стадия заболевания, после которой болезнь переходит в хроническую неизлечимую страсть: даются указания по тактике со ссылкой на примеры из истории войн – Брусиловский прорыв… Цусима…

Вскоре футбольный прозелит прекратил пылить метлой по воскресеньям, стал посещать тренировки и не пропускал в свободное от охоты время ни одного футбольного матча нашей команды.

Районные, партийные, комсомольские организации на Красной Пресне любили свою команду. Ребята этого заслуживали. Они ценили внимание и руководителей и болельщиков. Взаимоуважительность царила во всей клубной атмосфере. Я не помню, чтобы на трибунах кого-либо освистали. Взрослые сдерживали крикливых мальчишек. Уважением к старшим прежде всего должен был быть в своем поведении отмечен любой юнец, посещающий стадион. Конечно, не все они отличались примерным поведением, но эта норма была первой заповедью в кодексе членов клуба. За ее исполнением следила общественность, организованная в секции по видам спорта при клубе. Этот в высшей степени важный институт лег в основу всей работы спартаковского коллектива на долгие годы.

Помню, с каким волнением футболисты ждали результатов заседания секции перед каждым очередным футбольным матчем. Секцию вел обычно Михаил Иванович Петухов. Еще будучи капитаном команды РГО, он во время банкета по поводу получения приза, монументально поднявшись с места, прочувственно, со слезами на глазах, приложив руку к сердцу в подтверждение своей искренности, кратко сказал: «Друзья, футбол – моя стихия!..»

Это были не напрасные слова, не пышная фраза, брошенная случайно. В течение многих лет Михаил Иванович был энтузиастом поля, неутомимым общественным деятелем, строгим и справедливым. Когда он выходил из комнаты заседаний с длинным списком составов шести команд на завтрашний день, у нас, шестнадцати-семнадцатилетних мальчишек, сосала под ложечкой. Поставили или не поставили? Этот гамлетовский вопрос терзал нас каждую субботу. Думается, он никогда не покидает футболиста до конца его футбольных дней. Это всегда волнующий вопрос. Будь ты игроком сборной команды страны, или дублером, или учеником группы подготовки. Всегда сомнения: «быть или не быть?..» Конечно, если ты следуешь девизу «Футбол – моя стихия!» Ну, а если для тебя ничего не значит этот девиз, то вешай бутсы на гвоздь и ищи другое увлечение.

Чуть заметно улыбаясь из-под пенсне прищуренными глазами, обычно строгими, хоть и дружелюбными, Михаил Иванович пришпиливал списки к стене и неторопливо отступал в сторону, наблюдая за реакцией абитуриентов. Иногда, из гордости пряча подступающие слезы, в тот момент почти ненавидя Петухова, я обнаруживал свою фамилию в самом низу списка, в рубрике «запасные».

Печаль делили с Сергеем Ламакиным. Подобно многим, мы бросались во все секции, чтобы быть действующими, а не запасными. Но любовь к футболу не подвела. Попробовав силенки в боксе, легкой атлетике, баскетболе, Сергей все же «нашел себя» на футбольном и ледяных полях. Он добился того, что стал игроком сборной команды Ленинграда в футбол и хоккей.

Немалых трудов это ему стоило. Мы учились в 18-й Трудовой девятилетней школе Краснопресненского района. Вместе организовали СКУ – спортивный кружок учащихся. Создали различные секции. Проводили лыжные походы, для солидности называя их «звездными», но в глубине души страдали футболом.

Нам помогал преподаватель истории Валентин Николаевич Покровский. Среди бесчисленных энтузиастов футбола он остался в памяти как один из самых обаятельных и чистых любителей этой игры. И как замечательный педагог, он врачевал наши душевные раны, утешая, что лавры не пожинают легко. Валентин Николаевич успевал сыграть за нашу команду и без скидок на партнерство в игре принять зачет по реформам Петра Великого.

Валентин Николаевич приходил на игру с двумя дочками-близнецами пятилетнего возраста. Сам он был грузноват и ноги имел «футбольные», толстые, едва гнущиеся в коленях. Играть любил до самозабвения. Он был близорук и играл в пенсне. Постоянный левый крайний нападающий нашей команды, он отличался агрессивностью на поле, шел только по прямой, может быть, в силу своей близорукости – не замечая ни партнеров, ни противников.

Однажды дочки-близнецы, безмятежно играя, выбежали на поле в тот момент, когда наш левый, край в неукротимом желании забить гол прорывался к воротам противника. Он бы затоптал своих детей, но, к счастью, вовремя был сшиблен защитником и растянулся на земле, подняв облако пыли, рядом с заплакавшими от испуга девочками.

Пока для нас с Сергеем это был приготовительный класс. До высшего футбольного образования было, как тогда говорили, «верст сто и все лесом».

В бесконечных битвах на Сущевской площадке с командой 2-го реального училища мы с Сергеем были лидерами СКУ, но на Красной Пресне ходили в запасных. Оставалось набираться опыта в качестве зрителей.

Преподаватели футбольного мастерства в команде Красной Пресни были хорошие и на поле и, что не менее важно, в жизни.

Из ЗКС пришло пополнение – Борис Баклашов, Петр Попов, Константин Блинков, Яков Евстигнеев, которые в содружестве с пресненцами составили очень сильную команду: помимо упомянутых выше Павла Канунникова, Ивана Артемьева была группа молодых и очень одаренных футболистов.

Дублером Баклашова стал Алексей Козлов, доморощенный пресненец, в течение двух лет он в совершенстве постиг вратарское дело. Его броски в нижние и верхние углы ворот были великолепны. Он сменил малорослого вратаря Станислава Мизгера, жизнерадостного балагура и хорошего товарища. Но эти качества не добавляли Мизгеру роста, он с трудом дотягивался в прыжке до перекладины. С уходом из первой команды Станислав, для важности куривший трубку, совсем перестал выпускать ее изо рта, дымил как паровоз, и стал самым закадычным собеседником дяди Мити на футбольные темы.

Кандидатами на крайних защитников были Павел Павлович Тикстон и Владимир Иванович Хайдин. Звезда Александра Старостина еще не успела взойти.

Павел Павлович, играя еще за КФС, привлекал мое внимание своей осанкой, с которой он держался на футбольном поле. Про таких говорят – грудь колесом. Он нес свой корпус, упрочившийся на коренастых, сильно развитых ногах, подчеркнуто уверенно. Он быстро бегал, ставя ступни носками внутрь, чуть косолапя. Был чемпионом московского «Приза открытия» в беге на 60 метров.

Будучи примером благовоспитанности в жизни, Павел Павлович не терпел неучтивости. Он возвел в правило не оставлять безнаказанным нарушение элементарных норм поведения.

На Тверской улице какой-то франт, развязно шедший навстречу, наступил ему на ногу и даже не обернулся, чтобы извиниться. Павел Павлович деловито повернул обратно, немного прибавив шагу, догнал франта и подчеркнуто умышленно наступил ему на носок ботинка, сказав: «Пока мы в расчете, но я к вашим услугам!» И так всегда. На поле он никогда не грубил. Столкнувшись с ним, ты чувствовал, будто бы налетел на каменную стену: у кого возникнет охота мериться с таким силой!

Судьба свела меня с Павлом Павловичем в заполярном Норильске. Один из пионеров развития физической культуры и спорта в трудных условиях Севера, он и там поражал меня выдержкой и самообладанием, когда в полярную ночь, в пургу и мороз, он стоически вел борьбу со стихией, часами простаивая со шлангом в руке с непреклонным желанием залить в городе каток.

Был и каток, было и футбольное поле и многие другие сооружения, в создание которых частицу труда вложил человек с несгибаемым характером, которому безнаказанно нельзя было наступить на ногу…

Помягче характером был Владимир Иванович Хайдин. В отличие от Тикстона он был сутуловат, развит больше в вышину, нежели в ширину. Еще на «Горючке» он обращал на себя внимание удлиненными рычагами ног от колена до ступни. Он играл в гетрах, подвязанных под самыми поджилками, и ноги его казались шлагбаумами. Сходство довершали черно-белые поперечные полосы на гетрах.

На его несколько асимметричном лице самое большое место принадлежало тяжелому подбородку. Может быть, поэтому его прозвали «Флюсик». Нисколько не обижаясь на прозвище, так широко применявшиеся в спортивной среде, он много радости доставил своей игрой болельщикам «Горючки».

– Не забудь ставить шлагбаум, – напутствовали его болельщики при выходе на поле. А он весело подмигивал им и потирал длинные, под стать ногам, руки. И «ставил шлагбаум» и радовал народ.

Он же был одним из лучших хоккеистов на месте левого инсайда в столице. Удар у него был страшной силы. Однажды вратарь Слудников, приготовившись к единоборству с Флюсиком, неосторожно открыл рот. Плетеный снаряд после удара нападающего угодил в эту ловушку, выбил несколько передних зубов и застрял так, что потребовался хирургический инструмент, чтобы частями извлечь плетеный мячик.

Каких только курьезов не бывает в спорте…

В средней линии, в полузащите, как шарик катался от штрафной до штрафной плотно сбитый, неутомимый Иван Мошаров. Его очень любили болельщики. Он был доморощенный и футболист и выдвиженец по административной линии – красный директор большого текстильного предприятия. Лысый, он играл в тюбетейке. В погоне за убежавшим вперед форвардом Иван срывал тюбетейку с головы и, как подхлестнутый, припускался со всех ног за противником.

Под стать ему по старательности в игре был Виктор Прокофьев. Спортсмен-аккуратист. Всегда с приглаженными волосами, в отутюженной и подкрахмаленной рубашке, в расклешенных трусах и с надушенным носовым платочком, торчавшим, как фиалка, у правого бока из-под резинки трусов. Он играл раньше в СКЗ и ЗКС, перешел в МКС и принес с собой неиссякаемый футбольный задор в игре. Широко расставив согнутые в локтях и приподнятые руки, он образовывал этакие боковые надолбы, на которые натыкались пытавшиеся атаковать его противники. Он был невысокого роста и острые локти приходились прямо под вздох атакующему. Защитник после столкновения с ним хватал воздух, словно рыба на песке, а наш правый инсайд мчался с мячом вперед как ни в чем не бывало.

Это был веселый и общительный человек. В те времена такие заводилы в командах были нужны. Городской транспорт почти не работал. Миграция футболистов из конца в конец Москвы, как тогда говорили, «по образу пешего хождения», была делом обычным, с Пресни на Благушу, из Сокольников к Калужской заставе шли страстотерпцы кожаного мяча большими группами в окружении болельщиков. Встречаясь на городских улицах, перекликались: «Вы куда?» – «Мы на ОЛЛС!» – «А мы на ЗКС». Улицы узкие, перекликнуться с одной стороны на другую труда не составляло. Тогдашнюю Тверскую Игорь Тер-Ованесян легко перепрыгнул бы с первой попытки. Махнут приветственно руками и дальше в путь, иногда с шагу переходя на рысь из-за боязни опоздать к началу матча.

Вот в этих походах Виктор Прокофьев был незаменим. Он писал частушки на футбольные темы и своим металлическим тенорком запевал на мотив популярной тогда песни «Дуня»:

…Сидит Дуня чулок вяжет,

Центровая тройка мажет!..

Залихватски затянет запевала, а дружный хор подхватит:

– Эх, эх Дуня, Дуня-я,

комсомолочка моя!..

И улыбаются прохожие. И самим певцам веселее, и путь в десяток верст короче кажется.

Неистощимой энергией был заряжен и Артем, упоминавшийся выше средний брат артемьевского клана. Он рассматривал футбол как боевой плацдарм для пропаганды большевистских идей и борьбы за них. Выехав впервые за границу в 1923 году, он обмотался красным флагом с государственной эмблемой и провез его через границу Швеции. Когда перед началом матча на стадионе организаторы встречи повесили только флаг хозяев поля, сославшись на то, что у них нет советского стяга, вот тут-то Артем и предъявил свою «красную пропаганду», как об этом писали на другой день в шведских буржуазных газетах. Так на зарубежном стадионе впервые прозвучал «Интернационал» под развевающийся флаг молодой Советской страны.

Ваня сапожничал, шил великолепные мастерские бутсы. Свободное время отдавал мячу. Петр постоянно был перегружен общественными заботами. Он организовывал встречи спортсменов с комсомольским активом, посещал с футболистами рабочие коллективы на фабриках и заводах Пресни, работал не покладая рук на субботниках, заботился об устройстве ребят на работу, будучи сотрудником биржи труда (было такое учреждение), одновременно учился на рабфаке.

Он был наш неизменный оратор на трибунах ли стадиона, при общении ли футболистов со зрителями, или на каком-либо приеме или встрече с общественностью. Переполненный мыслями, он иногда не успевал подбирать слова, сбивался, путался, употребляя то или иное сравнение или поговорку, вместо «неурядицы» скажет «неуряхи». У него был револьвер системы «смит-вессон», в запальчивости, шаря по карманам, он угрожающе воскликнул: «Где мой „смит-висит“?

Такие непроизвольные каламбуры и оговорки лишь подчеркивали темперамент нашего оратора, по-хорошему смешили аудиторию, но пользы от его выступлений не умаляли.

Великолепный игрок, техничный, совершенно бесстрашный, Петр очень быстро бегал, так стремительно мелкими шажками поглощая пространство, что болельщики звали его «велосипед». Начал он играть на левом краю, а закончил в амплуа правого инсайда.

Недавно мы хоронили Ваню Артемьева. Убитый скорбью Артем, сменивший темные волосы на белоснежные, говорил у гроба старшего брата, как всегда, немного не поспевая за мыслью, но, как всегда, о нужном – о дружбе, о традициях, о гражданской ответственности спортсменов-ветеранов за воспитание молодежи, о любви к спорту, футболу, о любви бескорыстной, такой, какой его любил всю свою жизнь Иван Артемьев.

Красная Пресня не забывает своих людей и ценит их общественный многолетний труд. Ежегодно в Краснопресненском парке культуры и отдыха разыгрывается приз имени братьев Артемьевых…

В 1924 году «Красная Пресня» выиграла первенство Москвы. А в 1926-м тот же коллектив, но уже под названием «Пищевики», вновь завоевал это звание. Только теперь футболисты с Пресни располагали самым большим стадионом в столице. Его построили на средства работников профсоюза пищевой промышленности, сейчас он называется стадионом Юных пионеров.

Немало усилий понадобилось, чтобы на месте трамвайного кладбища построить стадион с трибунами на 12 000 зрителей. Это по тем-то временам!.. От Ленинградского шоссе до Ваганьковского моста в три-четыре ряда стояли трамвайные вагоны, следы транспортной разрухи времен гражданской войны. Много лет свозили их сюда, на незастроенное пространство.