«МАЛЬЧИШКА — И НЕ ПРОИГРАЛ НИ ОДНОЙ ПАРТИИ?»

«МАЛЬЧИШКА —

И НЕ ПРОИГРАЛ НИ ОДНОЙ ПАРТИИ?»

«Этот турнир является переломным моментом в моей шахматной карьере, — записал Петросян в своем дневнике о чемпионате Грузии. — Турнир укрепил уверенность в моих силах. Мастера и кандидаты у меня выигрывали чем угодно, как угодно, но не переигрывали меня!»

Он действительно был уже сильным шахматистом, еще неопытным, еще робевшим перед авторитетами, преждевременно признававшим свое поражение, но все равно сильным, мужавшим с каждой партией. В 1945 году шестнадцатилетний Петросян занимает второе место в чемпионате Тбилиси — позади Каспаряна, но впереди Эбралидзе, причем выигрывает у двух этих мастеров, которые, каждый в своем роде, были его наставниками, затем выигрывает все до одной встречи в республиканском турнире юношей, а в отборочных соревнованиях завоевывает право играть в ереванском полуфинале всесоюзного турнира кандидатов в мастера. Полуфинал совпадал по времени со всесоюзным юношеским турниром, который начинался первого августа в Ленинграде. Петросян решил поехать в Ленинград.

Петросян разделил первые три места. Пожалуй, он был единственным, кто удивился этому, считая, что ему отчаянно повезло. Даже когда в том же году Петросян стал чемпионом Грузии, он все еще не хотел поверить в «законность» своего успеха. Его талант креп, его понимание позиции становилось все глубже, а он по-прежнему считал себя провинциалом, счастливчиком.

Как же так? С одной стороны, Петросян трезво взвешивает итоги турниров, в которых участвует, и приходит к выводу, что по классу своей игры мог бы занять и более высокое место. С другой стороны, ему все время кажется, что он не вправе рассчитывать на успех. Нам еще не раз придется сталкиваться с противоречиями в характере, в шахматном стиле Петросяна, в оценках, которые он дает себе, своим противникам. Стеснительный юноша, боящийся поверить в свою одаренность, млеющий перед авторитетами, — вот каков был Петросян в ту пору. Любопытно, что в следующем чемпионате Грузии он, победитель прошлогоднего первенства, выступал едва ли не как застенчивый дебютант. Правда, на этот раз у него было оправдание: в турнире вне конкурса участвовали не только известные мастера Владас Микенас, Александр Загорянский, но и, главное, знаменитый гроссмейстер Пауль Керес.

Петросян неплохо сыграл в этом очень сильном турнире и занял пятое место — после Кереса, Микенаса, Загорянского и Эбралидзе. Хотя от Кереса его отделяла огромная дистанция — в шесть очков, но от Эбралидзе, ставшего чемпионом Грузии, он отстал всего на пол-очка.

Сам по себе этот спортивный результат был очень неплох, но куда больше всех очков, вместе взятых, стоила для Тиграна половинка очка в партии с Кересом (который, кстати, при двадцати участниках только две встречи закончил вничью — еще с Эбралидзе — и не проиграл ни одной партии). Белыми Тигран разыграл в защите Грюнфельда вариант с жертвой пешки, встретившийся в матче Алехин — Боголюбов. Как выяснилось, вариант успел давно устареть, Керес применил новый (для Петросяна!) план развития и удержал пешку при хорошей позиции. Но Петросян очень уж старался не ударить лицом в грязь. Он пожертвовал ладью за легкую фигуру, добился равной позиции и осмелился предложить ничью. Керес, не подозревая, что перед ним сидит будущий «железный Тигран», великий мастер защиты, отклонил мирную инициативу (впоследствии они не раз с улыбкой вспоминали этот эпизод), но затем вынужден был признать свою неправоту. Это был огромный моральный успех Петросяна. Он так трясся над бланком с записью этой партии, так часто перепрятывал его, что в конце концов потерял. В 1964 году Керес подарил чемпиону мира эту историческую партию. Маститый гроссмейстер сохранял записи всех своих партий, в том числе даже и «с каким-то Петросяном».

В том же, 1946 году Тигран вторично участвовал во всесоюзном юношеском турнире, который опять проходил в Ленинграде. Он не потерпел ни одного поражения, хотя там играли такие одаренные шахматисты, как Корчной, Крогиус, Ней, Васильчук, Зурахов, Котков. Этот результат вызвал у ветерана Дуз-Хотимирского изумление, граничащее с негодованием:

— Как, мальчишка — и не проиграл ни одной партии?!

Дуз-Хотимирского можно было понять. Но нужно было понять и другое: очень, наверное, крупным и самобытным талантом надо было обладать, чтобы так не походить на своих сверстников.

Впрочем, у Петросяна было очень авторитетное свидетельство такого строгого ценителя, как гроссмейстер Левенфиш. «Успех Петросяна, — писал он, — является закономерным результатом постепенного роста его молодого дарования. Петросян хорошо чувствует позицию и в большинстве партий стратегически переигрывал своих молодых конкурентов, а затем добивал их короткими тактическими ударами. У него неплохое комбинационное зрение, и в расчетах он редко ошибается. Уязвимым местом игры Петросяна является эндшпиль и защита трудных позиций».

Необычайно любопытная характеристика! Вы только подумайте: у юного Петросяна отмечается комбинационное зрение и тактическая сила, а защита и разыгрывание окончаний, то есть именно то, что в дальнейшем станет его главным оружием, признается слабым местом.

В оценке тогдашнего Петросяна Левенфиш был, наверное, прав. Великий защитник в Петросяне только пробуждался, а в семнадцать лет никто, наверное, не умеет глубоко проникать в тайны эндшпиля. Прав был он и в том, что касалось тактической зоркости Петросяна. С умением Тиграна быстро находить комбинационные возможности, молниеносно и безошибочно считать варианты он, безусловно, производил впечатление шахматиста энергичной, агрессивной манеры. А хорошее понимание позиции, стратегическая подкованность делали его стиль разносторонним.

И все же в высшей степени характерно, что Петросян, находясь уже на пороге мастерства, давал повод к таким оценкам своей игры, которые спустя несколько лет должны были показаться неверными или, по крайней мере, весьма спорными. Уже в пору становления Петросяна как шахматиста его стиль отличался сложностью и противоречивостью. Левенфиш не разглядел в тогдашнем Петросяне зачатков его редкой способности загодя чуять опасность. А между тем эта способность у Петросяна уже крепла и временами себя обнаруживала. Также крепла в нем вера в то, что если в дебюте удается получить позиционное преимущество, то оно неминуемо должно привести к победе. Неминуемо. А раз так, то зачем же идти на риск?

Шахматные законы незаметно начали становиться для Петросяна догмами. Из многих партий юного Петросяна уходила живая душа, они были чересчур, по-школярски, правильны. Если правда, что вся мудрость шахмат укладывается в три измерения — науку, своеобразное искусство и спорт, то у Тиграна наука и спорт в тесном содружестве подавляли эстетическое начало. Осторожный и рассудительный, он не хотел рисковать там, где, казалось, можно было добиться тех же целей более спокойными и надежными средствами.

Так постепенно начал формироваться тот стиль, за который его потом будут называть «железным Тиграном», «непотопляемым дредноутом». Стиль, который прежде всего обеспечивал безопасность.

Осенью 1946 года в Тбилиси состоялся полуфинал чемпионата страны, первый такой турнир в жизни Петросяна. Он находился в Тбилиси уже как гость — за несколько месяцев до начала турнира он переехал жить в Ереван. С Ереваном Тигран познакомился в мае, когда его пригласили туда сыграть вне конкурса в чемпионате Армении. Тигран учился в Тбилиси в армянской школе, на армянском языке. Дома у Петросяна часто собирались армяне. Тигран всегда интересовался историей своего народа, его древними традициями и обычаями. Не удивительно, что встреча с Ереваном произвела на него ошеломляющее впечатление. Впоследствии он припоминал, что, когда шел пешком с вокзала, его неожиданно взволновала даже такая, никем из ереванцев не замечаемая, деталь, что все вывески написаны на армянском языке.

Что говорить, Тиграну было жаль расставаться с Тбилиси. Это был город его детства и отрочества. Он был воспитанником Тбилисского Дворца пионеров, здесь он начал заниматься шахматами, здесь добился первых успехов. Играя в тбилисских турнирах, Тигран в поединках с Эбралидзе, Сорокиным, Шишовым, Пирцхалавой, Благидзе, Середой, Цинцадзе и другими тбилисскими шахматистами мужал, воспитывал в себе бойцовские качества.

Да, он любил Тбилиси. Но и нельзя было остаться равнодушным к сердечности, теплоте, преданности его новых ереванских друзей. Особенно подружился Тигран с тремя юношами — Кареном Калантаром, Эмилем Татевосяном и Володей Асатуряном. Все они были способными шахматистами, боготворили Тиграна, помогали ему обосноваться на новом месте. Первое время он и жил в семье Калантаров, где очень любили шахматы. Брат Карена — Александр Калантар был чемпионом Армении.

С большой симпатией отнесся к Петросяну и Каспарян. Он никогда не видел в Тигране соперника, конкурента, хотя было ясно, что с приездом Петросяна ветерану, скорее всего, придется уступить звание чемпиона республики. Может быть, это отчасти объяснялось и тем, что Каспарян находил наибольшее творческое удовлетворение не в практической игре, а в сочинении этюдов. Так или иначе, но маститый мастер очень дружелюбно встретил Тиграна, часто зазывал его к себе домой, показывал свои этюды, заготовки, делился планами, советовался.

Большую заботу о Тигране проявлял и Андро Акопян, один из зачинателей шахмат в Армении, тогдашний директор шахматного клуба. Акопян устроил его на работу инструктором, старался ускорить получение комнаты, беспокоился о том, чтобы Тигран вовремя поел, вовремя лег спать.

Преданным другом на всю жизнь стал для Тиграна Лорис Калашян — в ту пору студент, изучавший философию. Однажды в чемпионате республики Калашяну удалось победить Тиграна. Едва сдерживая радость, Калашян стал расставлять фигуры, собираясь вместе с партнером проанализировать партию, как вдруг Тигран вскочил и быстрыми шагами ушел к себе (он жил в небольшой комнате в том же здании, где шел турнир). Калашян пошел вслед за ним и застал своего друга в слезах.

Растерявшись, он не знал, как утешить Тиграна. И вдруг воскликнул:

— Неужели тебе не приятно, что твой товарищ стал кандидатом в мастера?

Это был самый сильный довод. Тигран улыбнулся, и друзья отправились побродить по вечернему Еревану.

Переехав в Ереван, Петросян вскоре сыграл матч с Каспаряном за звание чемпиона Армении и одержал победу со счетом 8:6. Армянская федерация шахмат ходатайствовала на основании этого о присвоении ему звания мастера, но Всесоюзная квалификационная комиссия (которую возглавил потом сам Петросян!) проявила осмотрительность и воздержалась от удовлетворения этой просьбы.

Итог выступления Петросяна в тбилисском полуфинале чемпионата СССР, кажется, подтвердил правоту этого решения: он оказался в числе последних. Петросяну уже приходилось слышать упреки в некоторой сухости игры, в излишнем практицизме. У него на это были веские возражения — спортивные успехи. Теперь его основной козырь был бит.

Внимательно проанализировав после окончания полуфинала свою игру, Петросян пришел к бесспорному выводу: оказывается, он слишком верил в «законы».

«Этот турнир дал мне очень многое, — записал Тигран в своем дневнике. — Я понял, что для достижения успеха нужна кроме таланта упорная повседневная работа, особенно над ведением сложного, с обоюдоострыми шансами миттельшпиля. Нужно научиться вести партии не только позиционно, но и играть на атаку, хотя бы и связанную с риском, ибо смелым принадлежит мир».

Очень, очень интересное, полное глубокого смысла признание! Петросян признается самому себе, что сбился где-то с правильного пути, переоценил роль чисто позиционных способов борьбы, пренебрег тактикой. Признается, что действовал несмело, боялся риска. Вспомним, что эти признания принадлежат юноше. В семнадцать лет шахматисты обычно отличаются удалью, благоразумие приходит потом. Петросян стыдит, подстегивает себя: «смелым принадлежит мир».

Все это были не просто слова. Тигран обнаружил в своем шахматном образовании серьезные пробелы. Разочаровался ли он в Нимцовиче и Капабланке? Нет и нет! Тигран ни на йоту не усомнился в правоте своих учителей. Но он понял нечто важное, чего не понимал прежде: что шахматы глубже, мудрее любых самых тщательно выверенных систем; что они своенравны, не любят подчиняться догмам; что Нимцович и Капабланка открыли для него своим творчеством лишь некоторые грани шахмат, а без познания других граней он не сможет идти вперед.

Петросян прощался с детством, со школярством, с упрощенным пониманием шахмат. Надо было снова браться за учение. Вслед за эрой Нимцовича и Капабланки наступила эра Чигорина и Алехина. Петросян пустился в романтическое плавание по бескрайнему океану сложнейших комбинаций и с радостью открывал для себя неизведанные земли.

Неизведанные? О нет! Он еще и еще раз убеждался в том, что муза комбинационной игры вовсе не чужда ему. Больше того, он в душе чувствовал себя тактиком.

Петросян быстро и безошибочно рассчитывал варианты, в молниеносной игре он уже был очень силен. Главное же, он тянулся душой к запутанным лабиринтам тактических осложнений, где логика и разум часто уступают ведущую роль фантазии, тем дерзновенным вспышкам вдохновения, которые удивительным образом очеловечивают деревянные фигурки, придают их действиям подлинный драматизм.

Петросян втайне готов был несколько цельных в позиционном смысле партий променять на одну, расцвеченную узорами комбинаций. Но, оттачивая свой тактический меч, любуясь блеском его дамасской стали, он затем со вздохом ставил его на прежнее место, в запыленный угол. Нет, это счастье не для него. В том сплаве рассудка, темперамента, шахматных познаний, природных способностей, вкусов, привычек, в невообразимо сложном сочетании, которое обозначается коротким словом «стиль», Петросян-человек вступал в разлад с Петросяном-шахматистом. Петросян-реалист не верил Петросяну-романтику. А в этом разладе, который часто переходил в ожесточенный внутренний конфликт, право вето принадлежало Петросяну-реалисту, Петросяну-практику.

Тигран любил и понимал острокомбинационную игру, он видел, что Чигорин и Алехин тоже близки ему по духу, он попробовал себя и убедился, что может играть как заправский тактик. Но, осторожный и благоразумный, он не мог пересилить себя, не мог сдружиться с опасностью, с риском, если были более спокойные пути, оставляющие возможность в случае чего «свернуть на ничью». Этот непримиримый, никогда не прекращающийся спор двух «я» будет неизменно придавать игре Петросяна причудливый оттенок.

Что же, он напрасно брался за партии Чигорина и Алехина? Конечно, нет (он, кстати, и не ставил себе цели решительно менять свой стиль, тем более что, как мы увидим потом, Петросян вообще не охотник что-либо менять в своей игре). У него обострилось комбинационное зрение, он теперь намного увереннее чувствовал себя в неясных, запутанных ситуациях. Нет, Петросян и сейчас не старался вовлекать противника в тактическую борьбу, но зато, если тот завязывал осложнения, Петросян охотно принимал вызов.

Парадоксально, но, стараясь восполнить пробелы своего шахматного образования, Петросян фактически действовал «по Нимцовичу»: найдя в своей игре слабый пункт — тактику, он стал укреплять его в предвидении атак соперников! И укрепил настолько, что тактика не подводила его никогда. С одной, правда, но очень существенной оговоркой — Петросян редко первым пускал в ход тактическое оружие. Но зато когда его, так сказать, вынуждали к этому, он действовал решительно и безошибочно.

Петросян сам раскрыл эту свою интересную черту в уже упоминавшемся интервью после матча со Спасским. На вопрос: «Объясните, пожалуйста, кто же вы сами? Вас всегда считали сторонником сугубо позиционной игры, крупнейшим мастером защиты. Теперь, кажется, многие „открыли“ в чемпионе мира комбинационный талант», — Петросян ответил:

— Все это очень и очень непросто. Если верно, что стиль — это человек, то каждый играет так, как ему положено природой. Мне по натуре свойственна осмотрительность, я вообще не люблю ситуаций, связанных с риском. Воспитывался я на партиях Капабланки и Нимцовича, они вошли в мою шахматную плоть и кровь. Таким меня воспитал в Тбилисском Дворце пионеров Арчил Эбралидзе, таким я буду всегда.

Но — и в этом-то и заключается парадокс — я никогда не жаловался на комбинационное зрение! Я вообще считаю, хотя многим это покажется странным, что в шахматах все держится на тактике. Если стратегия — это глыба мрамора, то тактика — это резец, которым действует мастер, создавая произведение шахматного искусства.

Может быть, именно тактическое мастерство удерживает меня от многих комбинаций, так как я нахожу за своих противников возражения. Поэтому некоторые мои комбинации и жертвы остаются часто за кулисами, не известными широкой публике.

Лучше всего по этому поводу сказал Михаил Таль, заметивший как-то, что Петросян сам драку не начинает, но всегда дает сдачу.

Да, может быть, защищаться я люблю больше, чем атаковать, но кто доказал, что защита — менее опасное и рискованное занятие, чем атака? Защищающийся, как сапер, ошибается только один раз. Разве, когда шахматист защищает свои укрепления от штурма, он не ходит по краю пропасти? Разве для такой игры не требуется мужество? И разве мало партий вошло в сокровищницу шахматного искусства именно благодаря виртуозной защите?

Вот какой страстный монолог произнес тогда Петросян в честь своей манеры «давать сдачи», а не начинать драку самому. В этом монологе можно найти уязвимые места. Можно, к примеру, заметить, что если оба соперника стремятся к атаке, то чаще всего получается интереснейшая схватка, а если оба заботятся только о безопасности, то это чаще всего приводит к бескровной ничьей. Стало быть, атакующему уже по одному тому, что он начинает, завязывает борьбу, должно быть отдано предпочтение. Но… «каждый играет так, как ему положено природой». Петросян, потенциально опасный тактик, применял это оружие чаще всего в обороне либо тогда, когда его «заставляла» позиция. Таким он был уже и тогда, в свои юные годы…

Итак, Петросян сделал серьезные выводы из своей первой настоящей неудачи, он углубил свои шахматные познания, заострил, вытренировал свое комбинационное дарование. Все это не могло не сказаться на выступлениях талантливого юноши, хотя, конечно, не сразу.

В 1947 году Петросян выступил в тбилисской группе всесоюзного турнира кандидатов в мастера (просто удивительно, как много нитей связывало Петросяна с Тбилиси!).

В этом соревновании Петросян играл чуть по-новому. В это скромное «чуть» вошло все то, что юный кандидат в мастера нашел, понял и запомнил (а память у него была замечательная) в огромном количестве разыгранных партий мастеров острого стиля. Количество перешло в качество, вдобавок накапливался какой-то опыт, наконец, Тигран просто взрослел. Так или иначе, но Петросян, не проиграв ни одной встречи, занял первое место, обеспечив себе право участвовать в полуфинале чемпионата СССР.

Московский полуфинал XVI чемпионата страны проходил поздней осенью 1947 года в клубе фабрики Гознак — поблизости от дома на Пятницкой улице, где впоследствии будет жить чемпион мира.

В последнем туре Петросян встречался с Симагиным. От этой партии зависело очень многое: ничья давала долгожданное звание мастера, выигрыш позволял участвовать в финале чемпионата. Петросян добился почти выигранной позиции и… предложил ничью. Симагин, как видно, не очень верил в силу соперника и отклонил предложение. Любого другого такой отказ только раззадорил бы, но упрямый, терпеливый и благоразумный Петросян не поддался эмоциям — синицу в руках он всегда предпочитал журавлю в небе. Молодой шахматист, понимая, что при очень небольшом риске может сыграть на победу, вновь предлагает ничью и… вновь получает отказ! Тут-то уж, конечно, он рассердился, не так ли? Нет, спустя несколько ходов Петросян опять обращается к противнику с тем же, но уже, правда, предупреждает, что это в последний раз. И только тогда Симагин соглашается…

В этом любопытном эпизоде Петросян предстает перед нами таким, каким он был прежде и каким будет всегда. Но в партиях турнира, в шахматном творчестве он оказался несколько иным, новым, менее скованным и более свободным в своих решениях.

Весной будущего года (опять в Тбилиси!) Тигран выступил в полуфинале XVII чемпионата страны. Наконец-то он дорвался до сильного турнира, где мог проверить себя и практически испытать все то, что было накоплено за минувший год! Обозреватели подчеркивали прочность и надежность его стиля. Но в высшей степени любопытно (и характерно!), что нашлись и такие комментаторы, которые заметили в игре Петросяна иные свойства. Ратмир Холмов, занявший третье место, заявил в интервью: «Второй финалист — молодой мастер Петросян играет исключительно легко. В его игре, возможно, нет еще необходимой глубины, но он искусно разбирается в тактических осложнениях».

Правы были, как мы уже знаем, и те, и другие. Игра Петросяна постепенно приобретала ту сложную многогранность, которая позволяла давать ей разные, а порой и противоречивые оценки. Словом, нарождался тот Петросян, который «сам драку не начинает, но всегда дает сдачи»…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.