Глава XXII. У банки Хардинес

Глава XXII. У банки Хардинес

В общей сложности в Мировом океане, не считая внутриевропейских морей и морей, омывающих побережье Китая, скрываются затонувшие богатства примерно на сумму в 250 миллионов долларов.

Журнал «Вокруг света»

Звонок, продолжительный и тревожный, раздался у двери моей квартиры, когда я уже укладывался спать.

За окнами завывал пронзительный ветер, разыгрывалась непогода. Очевидно, надвигался первый в этом году циклон. Море к вечеру уже разбушевалось так, что проезд автомашин по гаванской набережной — Малекону — стал невозможен. Через железобетонный парапет на набережную обрушивались многотонные валы морской воды.

За дверью оказался Альберто. Я весьма удивился. Он вообще редко бывал у меня. Чаще мы встречались у него в студии. А тут еще в столь поздний час. «Что могло стрястись?» — подумал я.

— Юрий, извини. Был тремя этажами выше, решил без звонка зайти поговорить.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, но есть дело.

— Хочешь кофе? Рюмку рома?

Альберто отказался, взяв меня под руку так, что было ясно — он готов прямо с ходу начать разговор.

— Выкладывай. Что ты там придумал?

— Я ничего не придумал. Придумала жизнь… Нам надо снарядить экспедицию.

— На Северный или Южный?

— Что?

— Говорю, на какой из полюсов? Но не забывай, что там уже до нас были.

— Хорошенько подготовимся и сделаем такое… Я больше не перебивал.

— Понимаешь, это верное дело… Золотые дублоны, драгоценные камни, старинные украшения…

«Для начала неплохо. Ничего. Подойдет», — подумал я и спросил:

— Где и кто их для нас приготовил?

У Сан-Фелипе — раз, и напротив пляжа Хирон — два.

— Погоди минутку.

Я встал, подошел к полке, взял книгу в синем переплете, быстро нашел нужную страницу и прочел:

— «Сайта Мария де Бегонья» потерпела кораблекрушение в 1564 году вблизи островов Сан-Фелипе. На борту сокровище в 200 тысяч долларов. Могу добавить от себя: глубина от 3 до 15 метров, кораллы, гроты, осьминоги и песок. Но послушай дальше. Еще интереснее. «Пять испанских кораблей во время шторма 1563 года затонули у банки Хардинес. Большая часть того, что находилось на борту, была сразу поднята, однако среди обломков на месте кораблекрушения покоится ценностей на сумму в один миллион долларов». Что ты теперь скажешь, чико?

Мое чтение ничуть не смутило Альберто, и я продолжал:

— До того как у тебя появилась эта блестящая идея, она посещала умы многих сотен тысяч людей, куда более предприимчивых, чем мы с тобой. Составлена обширная и подробная карта, на которую занесены координаты 832 затонувших в прошлом кораблей.

— Но не все данные точны.

— Зато все драгоценности, что оказались под водой, подсчитаны и оценены, как деньги в банке: пять кораблей — миллион долларов.

— Вот именно МИЛЛИОН! Ты понимаешь сам, что такое миллион?

— В Северной Атлантике от экватора и выше подводных сокровищ на 140 миллионов. Но в самой морской воде, между прочим, куда больше золота… Давай лучше изобретем аппарат…

— Погоди, viejo! Я ведь не все еще рассказал. У меня есть знакомая. В ее руки попал документ… Словом, я точно узнаю место, где затонула «Санта Мария». Нам только надо решить самим, будем искать или нет. Скажи…

— А почему, собственно, «Санта Мария»? Там же в пять раз меньше, чем у банки Хардинес? — принялся я подтрунивать над другом.

— Зато здесь вернее.

Я взял с полки книгу «Золотая лихорадка» американца Жозефа Конрада и прочел:

— «Есть нечто особое в слове „сокровище“, что властно и безраздельно овладевает человеческим разумом. Он, человек, в равной степени взывает к богу и проклинает его, испытывая тяжкое желание обнаружить это сокровище. Он постоянен в упорстве найти сундук, полный золотых дублонов, однако в конце концов оказывается, что он все же, хотя и сквозь зубы, чаще проклинает тот день, когда впервые подумал о кладе и поверил в легкость его обнаружения. Но поделать с собой он уже ничего не может. Он не покидает своего сумасшедшего стремления, думая только о том, что еще одно, последнее усилие, и он окажется у порога славы и богатства. И так это необузданное желание вместе с видением, стоящим перед его глазами, будут владеть им до самой его смерти. И нет на земле силы, которая была бы в состоянии вырвать эту болезнь, навсегда поселившуюся в душе человека».

— Ну, я не маньяк.

— Пока. Пока, Альберто. Пока мы с тобой не начали поиск, не вложили первые усилия, средства… — И я раскрыл книгу Кусто «В мире безмолвия».

— «Легенды о кладах на дне моря — на девяносто процентов мистификация и обман; единственное золото, о котором можно тут говорить, — то, которое перекочевывает из карманов романтиков-легковеров в руки ловких дельцов».

— От тебя нужно согласие, а не деньги, — решительно произнес Альберто. — И потом, разве ценность нашей находки будет измеряться золотом? Важно само открытие, факт того, что ты вырвал тайну, которую случай упрятал на дно океана… Так ты отказываешься?

Вопрос был поставлен прямо и честно, и я, который минуту назад смеялся над затеей друга, доказывал ему ее бесплодность, еще через минуту, не отдавая себе отчета, вдруг взял и поспешно согласился.

Соленые брызги, срываемые порывами ветра с валов, разбивающихся о железобетонные основания здания, долетали до окон шестого этажа. Стекла подрагивали под уханье моря, а я долго не мог заснуть в ту ночь.

Через неделю Альберто позвонил в редакцию и сообщил, что нас уже четверо «отважных ребят» и что на первое время — период поисков — этого вполне достаточно. На четверых три акваланга. Точное место удалось установить в отношении кораблей, затонувших у банки Хардинес. Там и плавсредствами нас лучше обеспечит знакомый Альберто из мореходного училища на Плайя Хирон. Оставалось только ждать, чтобы к Ноябрьским праздникам в том районе установилась хорошая погода.

Нам повезло, и к четвертому ноября у нас не было причин не начать нашу экспедицию.

Отличный моторный катер с командой, провизией и компрессором на борту ждал нас у причалов. Задача состояла в том, чтобы погрузить, не вызывая излишних вопросов, ломы, лопаты, кирки и шланг, при помощи которого мы намеревались в случае удачи разбрасывать песок, используя сжатый воздух компрессора. Ее блестяще решил Альберто: мы, обвешанные фотоаппаратами, представляли собой настоящую съемочную группу Академии наук. Нам пожелали счастливого пути, и к середине дня мы уже были у островов Дьос. По пути капитан катера убеждал нас, что у островка Пьедрас-дель-Сур, который в четыре раза ближе от Плайя Хирон, подводные виды ничуть не хуже, но и здесь Альберто нашелся:

— Нам нужны снимки поселений губок.

Капитан сдался, и вот мы, дрожа, как лошади перед началом скачки, ушли в воду.

По утверждению Альберто, который сам видел документы в архиве, испанские галеоны шли в Сантьяго, чтобы затем проследовать в Кадис, а шторм подхватил их и выбросил на рифы банки Хардинес между островами Дьос и Кайо-Ларго. По карте это «между» составляло около сорока километров!

— Ты сказал капитану, где он должен встать на якорь? — спросил я Альберто.

— Сразу за коралловой грядой острова Дьос и строго на запад.

— Если взять расстояние с юга на север в пять километров, и то получается двести квадратных. Ты что, не знаешь точное место?

— Знаю. Мы к нему выйдем. Но ты не забывай, что кораблей было пять.

— Зачем нам все. Идем точно к месту и будем тщательно искать один.

— Ты что, сомневаться в такой момент?

Действительно, это сейчас я со спокойствием старого римлянина вспоминаю детали нашей эпопеи, а тогда я первым спрыгнул за борт.

Мы представляли себе, что испанские галеоны не ждут нас в таком виде, в каком они затонули. Прошло ведь ровно четыреста лет! Морская вода, штормы, черви, микроорганизмы давно сделали свое дело, уничтожив их корпуса. Но отдельные, особенно металлические части, засыпанные песком во время того же шторма или покрытые в ближайшие после гибели годы кораллами, должны были обязательно сохраниться до наших дней.

Кораллы растут от двух до пяти сантиметров в год. Теоретически сундук с драгоценностями, упавший отдельно от корабля на дно, мог оказаться покрытым твердым известковым слоем в 12 метров! Однако на практике кораллы, часто покрывая те или иные предметы, растут, сохраняя их форму. Поэтому любая прямая, неестественная для донного ландшафта, линия должна была привлекать к себе наше внимание.

Особую надежду мы возлагали на находку пушки. Обрастая кораллами, она, как правило, сохраняет форму ствола с жерлом.

Мы не исключали возможность обнаружить на дне ровную, не засыпанную песком и не затянутую илом вереницу камней, которые в прошлые времена укладывались на дне галеонов для их остойчивости, одновременно служа и балластом.

В этих целях моряками отбирались обычно гладкие камни, напоминающие по форме куриное яйцо с диаметром в 30–40 см. В период освоения завоеванной испанцами Америки корабли иногда в тех же целях загружались и особым, голубого цвета обожженным кирпичом, которым затем выкладывались улицы городов Нового Света. Тот, кто бывал в старой части города Сан-Хуана, в Пуэрто-Рико, вспомнит эти кирпичи, покрывающие до сих пор некоторые из мостовых.

Помимо фотоаппарата, повешенного на шею и игравшего чисто бутафорскую роль, у каждого из нас было ружье и ломик. У меня к поясу был приторочен еще острый топорик для крошения кораллов и пинг-понговая ракетка, которую я предполагал использовать в качестве веера, сдувающего песок и ил с мелких предметов на дне.

Мы дружно принялись за работу, используя акваланги только для проверки какой-нибудь возвышенности или коралловой постройки, показавшейся нам подозрительной.

По расчетам Альберто — главы нашей экспедиции, — останки галеонов могли лежать на глубине от пяти до десяти метров, а искать их мы должны были, двигаясь по спирали от катера, стоявшего на якоре.

Я не помню другого дня в моей жизни, когда мне столько раз что-либо казалось. Воображение во всем, что попадало в поле зрения, дорисовывало предметы корабельного обихода.

Мы добросовестно крушили, копали и сдували, и первый металлический предмет, показавшийся мне комком из нескольких серебряных монет, нашел я. Из книг мне было известно, что чаще всего местонахождения крупных кладов подводными искателями обнаруживались по мелким вещицам, представлявшимся на первый взгляд незначительными, — они при гибели корабля заваливались в углубления между коралловыми нагромождениями.

Я выбрал наугад одно такое углубление и, выкинув из него полутораметровый слой песка, обнаружил густо покрытый ржавчиной кусок металла.

Золотые монеты в морской воде не подвержены коррозии, но серебряные со временем окисляются, благодаря чему сваливаются в комки. Интересно, однако, что если те же самые монеты лежат на дне рядом с предметами из стали — саблей, клип-ком шпаги, — они не окисляются. Причина тому — электрический ток, образующийся за счет химической реакции металлов в морской воде.

Альберто, которого я позвал для консультации, как «большой» знаток своего дела тут же определил, что моя находка — это ржавый кусок железа.

Так первый день не принес нам успеха. Мы натаскали на катер раковин, звезд, губок, свежей рыбы и за обедом громко рассказывали о том, как, кто и сколько сделал фотографий. А когда команда улеглась отдыхать, мы, расстелив наши матрацы на корме, неожиданно для себя принялись «делить шкуру неубитого медведя».

Кто-то в темноте тихо спросил:

— А куда мы денем клад и как будем его делить?

— Зачем делить? — тут же отозвался Альберто. — Каждый возьмет себе на память по сувениру, а остальное сдадим в академию.

Я почувствовал разочарование, но тут же меня стал душить смех, и я захохотал на весь катер. Товарищи мои заулыбались.

— Можно подумать, что он уже что-то нашел, — заметил один из них.

— Еще нет, но обязательно найдет, и о нас напишут в газетах, — ответил Альберто.

Второй день оказался похожим на первый: куски старого железа, бутылки (без записок), чей-то башмак и прочая дребедень. Но мы не теряли надежды.

Утром третьего дня я заметил, что мое воображение уже не работает столь же энергично. Попав в лес актиний, я несколько минут любовался этими неподвижными животными. Отдельные из них похожи на пышные цветы страстоцвета или кувшинки. Наиболее распространенная — лошадиная актиния — живет в низких красноватых корзиночках, распуская по краям коротенькие щупальца. Актиния церпантария — высокая, стройная, на фиолетовой ножке. Из ее корзиночек свисают тонкие синие и бурые нити, напоминающие листья пальмы ярей, из которой кубинские крестьяне плетут сомбреро. Метридиум украшает себя, как истая модница, волнообразными шалями, которые так ценились на рубеже прошлого и настоящего веков.

Кто-то из моих друзей обнаружил под слоем песка железный обруч. Мы заволновались, совершенно забыв о том, что во времена наших галеонов бочки стягивались еще деревянными обручами.

Третий день по результатам не отличился от предыдущих, хотя мы и просидели в воде целых семь часов!

— Сколько же вам надо пленки? — спросил по этому поводу капитан.

— А мы выискиваем наиболее редкие объекты — губки, кораллы, раковины, рыбу, и только тогда делаем несколько снимков, — быстро ответил Альберто.

У остальных членов «тайной экспедиции» не было никакого желания вступать в разговор. Хотелось спать, да и губы, державшие до того полный рабочий день загубник, плохо слушались — слова получались смешными.

С рассветом следующего дня катер сменил в десятый раз место своей стоянки. Мы приблизились к безымянному островку, в километре от которого вдоль линии острова Дьос — Кайо-Ларго («нашей» линии!) начиналась мощная коралловая гряда.

— Вот именно здесь все и произошло, — сказал Альберто и добавил: — Сегодня работаем не более четырех часов.

А я подумал: «Сегодня 7 ноября. Мой день. Он обязательно должен принести удачу».

Мы обследовали риф «кинжальным» методом: пересекли гряду под прямым углом, удалялись на полкилометра, затем возвращались, чуть сместившись к западу, и снова — полкилометра от гряды, но теперь уже на юг.

Риф был полон всякой живности. Он «цвел» и сверкал полной жизнью. Такое скопление разной рыбы мне доводилось видеть только у Кайо-Авалос в дни мирового чемпионата.

Проискав четыре часа кряду слитки золота бывшей ацтекской империи, дублоны и драгоценности, вывозимые конкистадорами в Испанию, но волею природы четыре века назад осевшие на дно морское, мы подкрепились, передохнули и снова, уже совершая над собой некоторое усилие, ушли в воду. Риф по-прежнему был великолепен, но мы всё реже и реже опускались на дно, чтобы проверить какой-нибудь таинственный предмет. Заканчивался четвертый изнурительный день. Никто вслух об этом не говорил, но каждый чувствовал радость: завтра — день последний.

У кораллового нагромождения, стоявшего несколько особняком и поодаль от рифа, я повстречал крупную «черну», и во мне неожиданно проснулся охотник. Но только я завел ружье в сторону рыбы, как она стремительно ушла. Я последовал за ней и оказался, впервые в жизни используя в этих целях воздух акваланга, глубоко под коралловым козырьком. Стрела пронзила рыбу, я потянул шнур на себя, но не тут-то было. Гарпун, очевидно, пробил тонкую коралловую стенку и в оказавшейся за ней пустоте раскрыл лопасти. Пренеприятный случай! Надо колоть основание коралла. Я позвал друзей на помощь.

Когда через полчаса работы до стрелы оставался сущий пустяк, друзья оставили меня одного. А через минуту я ощутил приступ галлюцинации — так мне во всяком случае тогда показалось. Последний удар ломом, и острие его, войдя в известняк, врезалось во что-то мягкое. В теле коралла оказалась доска. Я отбросил лом и стал аккуратно скалывать коралл топориком. Доска чуть трухлявая, но в ней… гвоздь! Да не простой, а из тех, которыми пришивали доски бортов и палуб старинных каравелл.

Мне захотелось ущипнуть себя, но я не стал этого делать, ибо прекрасно понимал, что не сплю.

Забегая вперед, скажу: через полгода пребывания на воздухе — я не сообразил сразу же покрыть ее лаком — доска превратилась в труху. А гвоздь — бронзовый, кованый, 13-сантиметровый, квадратный, с сечением в один сантиметр, округлый у шляпки, но без нее и заостренный на конце в виде крылатой стрелы — как реликвия занесен в список предметов моего домашнего музея.

В тот вечер оставлявшие уже нас силы с волшебной быстротой возвратились к нам. Об отдыхе и об ужине никто не думал — все мы носились как одержимые. И потрудились мы на совесть: если до начала работы у основания коралла глубина была шесть метров, то на следующий день, чтобы опустить на дно груз, потребовалось девять метров линя!

Нужно было возвращаться, и мы были вынуждены оставить поиски. Альберто решил пометить место «Находки гвоздя» подводными буйками, чтобы в ближайшее же время продолжить работы.

Скрыть наши труды последнего дня от команды катера было невозможно, и мы, показав доску и гвоздь, но не раскрыв нашей тайны, сказали, что, по всей вероятности, на затонувшем корабле были пушки, которые украсили бы музей академии.

На обратном пути мы, совершенно выбившиеся из сил, лежали на матрацах мертвецки уставшие и, как впоследствии выяснилось, думали все об одном и том же: «Не повезло сегодня, но завтра, завтра обязательно повезет!»

Мы договорились в ближайшее время продолжить поиски, но жизнь вмешалась в наши планы, и мы больше не выходили к Кайо-Ларго.

Однако, когда я уже заканчивал работать над рукописью этой книги, мне стало известно от кубинских друзей, что экспедиция Академии наук Кубы, в которой участвовал Алъберто, обнаружила затонувший испанский галеон со значительными сокровищами.

Я написал письмо Альберто и ожидаю подробного рассказа о том, как, где и что ему и его товарищам удалось найти.