ГЛАВА VIII,

ГЛАВА VIII,

в которой тотошники ставят на Анилина «как в банк»

Вступительный приз 16 мая Анилин выиграл, но как!

Ходил шепоток, что—случайно.

Ну конечно, нет, не случайно, но—необыкновенно, можно выразиться: он выиграл трудную скачку благодаря своей гордости. Да, да, лошади ведомо это чувство, очень она самолюбива. Вот, например, какие забавные случаи произошли в 1971 году на Пятигорском ипподроме (вспомним их для того, чтобы лучше понять поведение Анилина в скачке на открытии сезона 1965 года).

Два происшествия в один день, и оба с лошадьми, которых ехали молодые жокеи. Кстати, жокеев, которым от роду всего по четырнадцать—семнадцать лет, у нас очень много, пожалуй, можно даже сказать—большинство. Это из-за того, что не всем взрослым мужчинам удается так, как Николаю Насибову или Андрею Зекашеву, выдерживать необходимый вес, не превышающий пятидесяти трех — пятидесяти четырех килограммов, они, хочешь не хочешь, должны бросать любимое дело, идти в конюхи или тренеры—словом, на другую работу.

На жеребце Дивном ехал Саша Чугуевец. Жеребец большой, спокойный и с широкой спиной — удобно на нем сидеть. Но был он, что говорится, «неприемистый», старт взял поздно, даже попятился. Саша дал посыл, Дивный принял его, но вдруг на ровном месте споткнулся, и Саша перелетел через голову лошади. Дивный не остановился и даже на траву с круга не сошел—пом­чался за лошадьми. Сначала скромно держался сзади, потом, видно, надоело ему пыль глотать: это не только противно, но и вредно—в Америке как-то после скачек пал жеребец, и после вскрытия выяснилось, что он про­глотил за дистанцию два килограмма пыли. Дивный, понятное дело, об этом жутком случае наслышан не был, он просто отфыркивался, надеясь, что пыль, может, са­ма куда-нибудь исчезнет, а разуверившись в этом, и припустил: всех обогнал полем и первым подошел к по­лосатому финишному столбу. И опять же—не ушел с дорожки, но прежде возвернулся строевым шагом к судейской будке и трибуне, как это делают победители. Лошадь всегда прекрасно знает, на каком она месте. Проиграв, понуро торопится скрыться с глаз людских домой, победив, идет гоголем, посматривает свысока, надменно даже. И Дивный пришел лавры пожинать, не зная того, что победа одной лошади без всадника не считается.

Немного погодя другой потешный случай. Юра Владимиров уверенно финишировал на двух­летнем жеребце Рифлере, как вдруг перед самым стол­бом налетел коршуном Зекашев на Бипарте (этот жокей вообще любит скакать концом).

Поняв, что Бипарт пересечет победную линию рань­ше, Рифлер повернул набок голову и зло укусил его за шею. Тот, конечно, от неожиданности и боли сразу при­тормозил. Рифлеру этого и надо было—он без помех первым закончил скачку, весьма довольный собой. А по радио объявили:

— Гнедой жеребец Рифлер лишается платного места за нарушение правил.

Зрители шумели, негодовали, а какая-то тоненькая бледная женщина, как видно «болевшая» за Владими­рова, а может, даже поставившая кровные рублишки на Рифлера, грозно обвиняла судей:

— Жулики! Несправедливо обидели! Кто-то поддержал басом:

— Деньги назад!

Ясное дело, никаких денег им назад не вернули, потому что все было справедливо, как справедлива была и победа Анилина 16 мая.

После финиша Николай заехал в паддок, спрыгнул с седла. Отстегнул пряжки подпруги, похлопал Анили­на по крупу и огладил, ощущая сладкий запах силь­ной, здоровой и чистой лошади. Как всегда пошел на весы.

— Норма!—сказал ему судья, проверявший вес жокеев.

В этот день у Насибова больше скачек не было, и он, переодевшись, решил для разнообразия посмотреть со­ревнования из судейской ложи.

Хорошо осознавать свою значимость и, сидя верхом на лошади, чувствовать на себе сотни глаз—и восхи­щенных, и изучающих, и завистливых, и недоверчивых, но хорошо посмотреть праздничное зрелище и взглядом постороннего, незаинтересованного человека. С трибун дорожка кажется гладенькой, а скачка — приятной вер­ховой прогулкой. Жокеи важничают и видятся отсюда разодетыми в шелка, будто принцы. И мало кто знает, как пропылены, изгвазданы во второй половине дня их цветные камзолы и белые галифе.

Любопытно послушать болельщиков. Особенно тотошников—тех, кто не просто смотрит, но еще и деньги в тотализаторе ставит.

Этим все известно:

— Хваткая лошадь!

— Куда там, пыльник, подковы собирать будет.

— Да, без шансов.

— А я вам скажу: фаворит!

— Тебе, голубчик, головку солнышком напекло: у нее спида, резвости нет.

— Это ты верно говоришь: броска нет, одна сила.

— Зато тягучая, а на долгих дистанциях это—все.

— Кобыле здесь не проханже.

— Законно: без шансов.

— А я тебе говорю: как в банк, на нее можно ставить, — верное дело!

Николай диву давался, слушая: ни один жокей не решится с такой категоричностью говорить, как эти знатоки. Забавный народ. Впрочем, народ вполне симпатичный и в большинстве безобидный: так преданно «болеют» за «своих» лошадей, что надежда их не покидает до самой последней секунды,—уж все ясно, его любимец плетется в хвосте, а он все еще тянет голову, не мигая, на какое-то чудо надеется.

Чудес не бывает, но случайностей—хоть отбавляй. Взять сегодняшний день.

В одном из последних номеров журнала «Коневодство и конный спорт» была статья, в которой оценивались возможности лошадей в предстоящем скаковом сезоне. Статья была подписана инициалами «И. М.», но тот, кто читал ее, понимал, что за двумя буквами скрывается серьезный специалист и его прогнозы — не болтовня тотошника, а научно обоснованные выводы. Но...

Разыгрывается приз Открытия. В кассах игроки нарасхват берут карточные билетики на двух жеребцов— Баргузина и Элеганта: так таинственный «И. М.» пророчил.

Над судейской ложей ударили в колокол. Трибуны сразу стихли, прислушались. Конечно, фальстарты— обычная игра на нервах судей, жокеев, зрителей, а главное—лошадей. Наконец упал флаг стартера — ло­шади полетели. Зрители наваливаются на плечи друг другу, перевешиваются через барьер, иные даже на скамейки взгромоздились.

А то, что было на трибунах после финиша, правиль­нее всего назвать оцепенением—ни криков, ни апло­дисментов, в глазах тотошников недоумение и тоска. Они молча и скорбно смотрят друг на друга, на лошадей, на судейскую будку: а ну какая-нибудь случайность, все отменят, не засчитают—еще живет в их сердцах на­дежда, тоненькая, как волосок...

— Кто же у столба?

— Какой-то Торпедист...

— Что за Торпедист такой выискался?!

— Вот так торпедировал!

— Много, наверное, пятаков привез...

— Да, наварчик будет.

Когда диктор металлическим голосом подтвердил, что победил именно Торпедист и надежд нет ни на волос, пошла дружная работа: выгребаются из карманов и с остервенением выкидываются в мусорные урны некозырные билеты.

Но игроки потому и игроки, что всегда надеются на отыгрыш. В Пробном призе, всем известно, первой придет либо Фрага, либо Этна—это уж точно, и к гадалке ходить не надо, обе смотрятся фаворитками: свежи, блестящи, готовы.

И опять на трибунах оторопная тишина — по ипподрому объявили:

— Скачку выиграла Квадрилья...

Разочарования и крушения надежд—мусорные урны уж переполнены, билеты бросаются на пол или через пе­рила трибун, и тогда коричневые карточные квадратики ле­тят осенними листьями—тут очень уместна поговорка про деньги, выброшенные на ветер.

Один только Анилин не подвел «И. М.»—он при­шел первым, как и предрекалось. Но и то—вроде бы как случайно. Даже кое-кто из судейской бригады под­ходил к Насибову и расспрашивал, что же такое про­изошло на розыгрыше Вступительного приза.

Собственно, всех интересовало, что стряслось за по­следним поворотом, так как до этого впереди мчался один Анилин и все было яснее ясного.

На последнем вираже, перед выходом на финишную прямую Анилина стал захватывать всю дистанцию «си­девшей на хвосте» и сумевший сохранить запас сил днепропетровский жеребец Хорог.

— Вперед, Алик, вперед!—с тревогой в голосе по­просил Николай и отдал повод. Анилин, однако, получив свободу, скорости почти не прибавил.

«Понадеялся на легкую победу—засиделся, опоздал с посылом!»—упрекал себя Николай. А Хорог мчался с такой страстью, словно бы понимал, какие почести и слава ждут его, если он обойдет самого Анилина. Он вышел на полголовы, на голову, на полкорпуса... Уже раздражающе маячит сбоку розовый камзол жокеяКубрака—все, кажется, сейчас Хорог уйдет неудержимо!..

Николай сжимал шенкеля, посылал и посылал Ани­лина, но тот, всегда неутомимый, послушный и горячий, сейчас будто не понимал, что хочет от него жокей. Даже и хлыст не подстегивал его...

Хорог, хмелея от радости, пластался над землей, хлопья пены летели с него сначала на руки и лицо Ни­колая, а потом один белый ошметок прицепился к глянцевой скуле Анилина. Ярясь и досадуя, Анилин ско­сил один глаз и увидел рядом намыленный и исполосо­ванный черными рубцами хлыста круп соперника, победно вскинутый трубой хвост его...

И вот тут-то и взыграла у Анилина гордость высоко­породной и сознающей свой класс лошади. Он хорошо знал вкус борьбы, любил ее и сейчас рванул с такой резвостью, словно бы у него выросли крылья. То, чего не могла "добиться" даже и "палка", сделало оскорбленное самолюбие—можно проиграть, когда будешь в беспорядке или тебе помешают как следует принять старт, но чтобы вот кто-то за здорово живешь взял бы да и обошел!..

Вытянув морду и ожесточенно закусив удила, скакун бросился взапуски с опережавшим его Хорогом. В на­пористой и настильной скачи Анилина появились та сила и прочность, которые заставляют зрителей застыть оцепенело и благоговейно: трибуны в молчаливом изум­лении, боясь пропустить хоть одно движение, смот­рели, как тот безжалостно приканчивал своего сопер­ника.

В несколько махов он подравнялся с лидером и по­шел ноздря в ноздрю с ним. В глазах у Хорога сначала было удивление, потом он покосился растерянно и ви­новато—понял, что на второй бросок у него уже нет сил. Понял, но смириться с этим не мог: его агатовые без зрачков глаза вдруг зло остекленели, он неожиданно для своего жокея сделал рывок влево—попытался на-выпередки пересечь путь сопернику. Это нарушение пра­вил, называемое кроссингом, Хорог прибег к нему уже в отчаянии, но и то опоздал—Анилин, не дрогнув, прянул мимо раздутых ноздрей и оскаленных зубов Хорога и, отделившись на большой просвет, пошел легкой, веселой скачью.

Так поговорили Анилин и Хорог на своем языке,безвмешательства людей.

Василий Кубрак был очень раздосадовани так оправдался:

— Анилин, конечно, есть Анилин, но у меня вдобавок стремя у седла оборвалось, если бы... Николай рассказал в ответ на это притчу:

— Задумали оводы лошадь одолеть. Облепили ее со всех сторон и стали жалить. Повалилась лошадь на землю и давай кататься. Оводы всплеснули ручками и говорят: «Лошадь, конечно, есть лошадь, но если быбыло нас одним мужиком больше, ей бы не подняться!»—И добавил уже примирительно:—Хорог—лошадь классная, к тому же в самой поре, шесть лет, только невозможно ему тягаться с Анилином, как невозможно найти пегого коня одной масти. Но все же постарайся, Вася, чтобы восемнадцатого июля сбруя у тебя была в исправности.

- Да, я поменяю седло.

— Верно, а еще лучше лошадь поменять. Кубрак снял картуз со вспотевшей головы, сказал убежденно:

— Нет, я эту еще поднаточу.

— У сына моего, у Мишки, есть деревянная сабля — наточи ее,—продолжал подначивать Николай, но Кубрак шутки не принял, ответил в сердцах:

— Восемнадцатого потешим беса, такой шнельгалоп дадим, что Анилин твои... ножками всплеснет! — Кубрак верил в Хорога, и он правду сказал про оборвавшееся стремя.

А 18 июля разыгрывались главные призы года. Опять «иппический праздник», опять громадное стечение публи­ки, лихорадочное возбуждение, всеобщий интерес. И надо было случиться такому, что опять пошли сенсация за сен­сацией, опять полный крах специалиста «И. М.», будто бы предчувствовавшего это и из опасений пострадать от гнева болельщиков скрывшегося за инициалами.

Приз имени М. И. Калинина для двухлетних лоша­дей.

Главный судья дал звонок: «Пошел!»— а после этого увидел, что больше половины лошадей остались на старте. Многих удалось вернуть частыми звонками лишь с полу­круга, а жеребец Гермес, которым управлял неопытный ездок, промчался один всю дистанцию, думая, что лиди­рует, и из соревнования выбыл.

Этот фальстарт все спутал. Скачку выиграл Эколог, которого никто не ждал, потому что до этого он успешно подвизался лишь в посредственных компаниях, да и то не бывал первым—со вторыми или третьими призами. Гарлем, выступавший до этого беспроигрышно, пришел вторым, а выдающийся, как все считали, двухлеток Маргелан под седлом Насибова остался без платного места вообще, не вошел в четверку призеров.

Трибуны взбесились — в воздухе метель поднялась от выброшенных билетов. Но еще более сокрушительное по­ражение ждало тотошников впереди.

Выигрыш Большого Всесоюзного приза (Дерби) все в один голос предсказывали красавице Эдит: до этого из шести скачек она выиграла пять, в том числе международ­ную на приз Мира. Думали, что с ней могут побороться победитель приза Открытия Торпедист или Тариф, нахо­дившийся в «большом порядке». Были надежды на Акве­дука (на нем Насибов скакал), поговаривали про Гомогена, не сбрасывали со счетов гастролеров из Ростова Финта и Затона.

А победил Регель—жеребец весьма сомнительного класса, который до этого в пяти скачках лишь дважды подходил первым н который был до того мелким, что по­пона висела на нем, как мужской пиджак на подростке,— не ждали такого дербиста. Он и выиграл, как украл: пока все вели борьбу, срезавшись явно преждевременно, он от­сиживался сзади, а перед трибунами сделал непости­жимый рывок и, пьяно зашатавшись у столба, все же пересек линию финиша первым под стоны, вой и плач болельщиков — опять тысячи картоночек взвились в воздухе.

И только Анилин подтвердил, что на него можно ставить, «как в банк». В призе имени СССР для лошадей четырех и старше лет поле выдалось хоть и маленькое, но сильное—все прошлогодние и позапрошлогодние сопер­ники. Их и на этот раз Анилин побил решительно и без видимых усилий: пришедший вторым Гаер был сзади в четырех корпусах, а Хорог, у которого на этот раз снаря­жение было в полном порядке,—в пяти. Далеко отстал и приятель закадычный—Графолог. После этой скачки он уже совсем отчаялся когда-нибудь перегнать Анилина и перестал с ним соперничать вообще. Жаль, понятное дело, его по-дружески, но куда же денешься: каждому свое... Правда, мнение о нем у нас в стране и за рубежом соста­вилось все же высокое: его с удовольствием купили бол­гарские коннозаводчики, у которых он находится и по сей день.

Хорог тоже перестал упрямствовать, сошел со спортивной арены: согласился, что, когда на ней Анилин, ему делать нечего. И все другие однокашники вынуждены были принять, что, как и раньше, Анилин не им под стать—выше всех на целый класс.

Анилин был сильнейшем среди двухлеток, выиграл Дерби в трехлетнем возрасте и вот теперь стал абсолютным чемпионом страны и получил звание Трижды Венчанного.

Николая Насибова в том году за выдающиеся спортивные достижения Советское правительство наградило орденом Трудового Красного Знамени.

А впереди их обоих ждали новые старты.