19

19

Отгремели олимпийские события, все вернулись к повседневным делам, а передо мной отчетливо встала проблема поиска лошадей. Именно лошадей, потому что недавние злоключения подсказали единственный, очевидно, путь: иметь двух-трех молодых партнеров и готовить их исподволь, без форсирования.

Нас часто спрашивают, как мы, спортсмены, выбираем себе лошадей. Некоторое время назад конноспортивные клубы непосредственно приобретали для своих членов лошадей на конных заводах. Двухлетки и трехлетки после скаковых испытаний частично остаются на заводах в качестве производителей, частью продаются за границу, частью — конноспортивным клубам.

Все конные заводы находятся в ведении Министерства сельского хозяйства. Коль речь идет об особо выдающемся экземпляре, с которым зоотехник не хочет расставаться, министерство может дать указание продать животное клубу. Порой завод отдает лошадь спортсмену, так сказать, на передержку — то есть она выступает в спорте, но числится за прежними хозяевами, и они уверены, что в дальнейшем получат ее обратно. Заводы же представляют собой не небольшие конефермы, а крупнейшие сельскохозяйственные предприятия.

Прежде большей частью было — да и сейчас во многом это так, — что конники приглядывают себе лошадей на выводке, предшествующей скаковому дерби. Это своего рода торжественные смотрины, причем надо обладать очень верным глазом, громадным опытом, чтобы угадать в двух-трехлетнем «подростке» будущего сильного и красивого партнера для себя. Признаки порой неуловимы, и для меня они во многом до сих пор загадка. Признаюсь, что у лошади моложе чем в пятилетнем возрасте я предвидеть грядущие стати не могу.

Итак, где-нибудь на ипподроме, на небольшом пятачке, на песчаной или асфальтовой площадке, за длинными столами заседает авторитетная комиссия. Торжественно объявляют «дебютанта». Он появляется на рыси, ведомый за длинные поводья конюхами, и останавливается. Существует специальный зоотехнический постав лошади: одна задняя нога на несколько копыт впереди другой. Оценивается степень упитанности, как содержат лошадь, как ее чистят и холят.

А вокруг толпится колоритный кавалерийский люд. Зорко всматриваются они в лошадей, предпочитают темнить, не показывать, какая особенно задела за душу.

Разве что уж очень хороша, и тогда все дружно восхищаются, хотя понимают: чтобы такую заполучить, надо иметь имя в спорте.

Выводка — своего рода клуб: тут звучат и дифирамбы своим лошадям, и критика чужих, и воспоминания, истории бог весть какой давности, услышанные бог весть из чьих уст.

Один, например, утверждает, что скакун Анилин потому непревзойденным был, что одну ногу имел короче других…

Другой клянется, что у него была лошадь, которая любила селедку. "Да что — селедку? Вот моя воробьев ела!"

Словом, барон Мюнхгаузен, который восседал однажды на половинке лошади, оказался бы здесь весьма кстати.

Однако речь идет только об одном варианте отбора. Есть другой, когда ведущие спортсмены по чьей-либо подсказке отыскивают лошадей на заводах. Бывает, зоотехники сами пишут конникам письма, предлагая своих воспитанников, с которыми, конечно, расставаться им очень жаль, но эти люди прежде всего влюблены в свое дело.

Так однажды меня уговорили посмотреть четырехлетнего вороного тракененского жеребца в Краснодаре, и я прилетела туда на субботу и воскресенье — в понедельник должна была уже быть в университете, у себя на кафедре.

Конь понравился. Но мне сказали, что стоит наведаться в знаменитый рисоводческий совхоз «Красноармейский»: его директор Алексей Исаевич Майстренко, истый кубанский казак, организовал у себя сначала небольшую конеферму, а за полтора десятка лет она расширилась и питомцы ее приобрели достаточную известность. Ферма же превратилась в высококлассный завод. Существовала там и спортивная секция для совхозной молодежи, где некоторое время работал тренером Сергей Филатов. Я слышала также, что Майстренко построил в совхозе манеж не хуже любого московского. Это, правда, казалось преувеличением.

Однако увиденное в «Красноармейском» попросту поразило воображение. Я имею в виду условия, в которых живут, трудятся и отдыхают работники совхоза. Причем мне объяснили, что двадцать лет назад здесь было сплошное болото: его и выбрали специально, чтобы растить рис.

Центральная усадьба совхоза буквально утопает в зелени. По обеим сторонам заасфальтированного проспекта — двухэтажные коттеджи специалистов. Две великолепные гостиницы. Шестиэтажное здание Дворца культуры. В конторе широкая лестница, устланная ковром, в комнатах паркет, дубовые панели. Тут меня встретил сам Майстренко, крепкий семидесятилетний старик (его за глаза все зовут просто Дед), твердый и требовательный в обращении, но внимательный и заботливый к людям, особенно к детям. Для них в совхозе есть и всевозможные спортивные секции, и музыкальная школа — особняк с мозаичным панно на фронтоне и бронзовыми скульптурами горнистов у входа, балетная группа.

В совхозе свои строители, свои архитекторы. Свой специалист-искусствовед в картинной галерее, обладающей коллекцией, которой могут позавидовать иные крупные города.

Искусствовед часто выезжает в Москву на вернисажи для закупки новых работ. Иные из них подарены художниками совхозному музею.

А на площади перед манежем красуется великолепная бронзовая конная группа «Буденновцы» работы известного скульптора Козловского, автора памятника Энгельсу в Москве и статуи Ломоносова возле здания университета. Эта группа предназначалась для одного из столичных парков, но Алексей Исаевич умудрился убедить Министерство культуры, что в совхозе она нужнее.

Манеж в «Красноармейском» прекрасный — 60х20 метров, с трибунами на двести человек и судейской ложей, барьер которой обит зеленым бархатом.

Доходы у совхоза немалые — около семи миллионов рублей в год. Есть молочная ферма, кумысная, пруды, в которых плавают карпы и толстолобики, озеро с островом и на нем — охотничий заповедник: там пасутся кабаны, олени (а вообще, они в этих местах не водятся).

Майстренко встает в четыре утра и первым делом отправляется на конюшню. Как-то он увидел возле манежа двоих плачущих детей. "В чем дело?" — "В секцию не записывают". Вызвал тренера, тот объяснил: "Лошадей не хватает". "Что же это такое — воскликнул Алексей Исаевич. — Для кого мы все это строим, как не для наших людей, для наших детей?" Позвал бухгалтера. Спросил ребят: "Как вас зовут? Маша и Федя? Так вот, надо срочно выделить деньги, чтобы для Маши и Феди купить лошадей".

Словом, я была просто изумлена и восхищена всем, что увидела и узнала.

Только риса самого вначале так и не приметила. Спросила, где же он. "Да вот, вокруг вас". Оказывается, перед его уборкой воду спускают: обычное на вид полегшее жнивье и было основой благосостояния совхоза.

Но чем же увенчались мои поиски? Тогда — ничем. В совхозе подходящей лошади не нашлось, а краснодарского вороного мне не отдали.

Такое случается у нас в конном спорте. И причина кроется, если можно так выразиться, в оборотной стороне массовости. Массовость, разумеется, залог побед. Хорошо, когда на местах — где-то на конном заводе или, как в данном случае, в техникуме — работает секция, люди занимаются выездкой. Плохо, если там процветает местничество и лучших лошадей просто прячут от сильнейших спортсменов, посмеиваясь в душе: пусть лучше наш доморощенный второразрядник красуется на чемпионате области. Беда при этом, что отличная лошадь, могущая достигнуть высшего международного класса, не попадает в квалифицированные руки — тренеров высокого уровня у нас вообще не хватает, а на местах их просто нет. Если же лошадь смолоду выезжена неправильно, ее никакими силами не переучишь.

Итак, поиски продолжались. И решить проблему помог Спорткомитет страны.

Лет восемь назад у нас в Москве был организован олимпийский центр подготовки лошадей. Основная задача — отбирать молодняк и готовить его с точки зрения общих физических качеств и начальных навыков в том или ином виде. Работают с ними опытные берейторы, бывшие спортсмены.

В ФРГ, я знаю, есть несколько школ, где тренируют лошадей и продают за высокую цену. Но там, мне кажется, нет таких широких возможностей, как у нас, для отбора действительно лучшего материала.

По прошествии трех-четырех лет руководство нашего центра и тренеры сборной должны коллегиально решать, кому какую лошадь предназначить. И вот в 1980 году состоялся первый выпуск: из двадцати три были отданы в выездку. Одного коня — по-моему, лучшего, шестилетнего тракененского жеребца Хевсура — продали в наш клуб «Урожай» специально для меня.

Я видела его еще за три года до того. У нас был тренировочный сбор на Планерной, и кто-то из тренеров сказал: "Пойдем, покажу твою будущую лошадь". — "А какой масти?" — «Рыжей». — "Нет, — сказала, — на рыжей не буду ездить никогда".

Я таких потому не люблю, что на фоне желтого песка манежа они, даже изящные, не кажутся столь стройными и элегантными, как вороные и темно-гнедые, силуэту которых этот фон сообщает особую графичность, четкость и выразительность. Если же учесть, что форма, в которой мы выступаем, черный фрак и белые бриджи, то это тем более красиво выглядит, когда лошадь как воровово крыло.

Но меня тогда буквально подтащили к деннику Хевсура. Я увидела двухлетка гораздо крупнее, чем мой вполне взрослый Абакан. "Это же слон. На слонах я ездить не собираюсь".

На протяжении двух зим, тренируясь в манеже ипподрома, я видела Хевсура, но не вглядывалась, хотя со всех сторон говорили: "Ляля, присмотрись". У меня был тогда Абакан, и я ни на кого другого внимания не обращала.

А сейчас выбора не было. Предложили мне его попробовать. Работал с ним, как уже известно читателю, берейтор Анатолий Антикян.

Хевсура Толя полюбил с первого взгляда — нянчил, баловал всячески, даже апельсины покупал. Только что на руках не носил своего большого младенца. Наверное, поэтому Хевсур вырос добрым и ласковым/

Я посмотрела на него впервые внимательно и увидела, что он красив, невзирая на масть. А Толя на нем продефилировал мимо меня гордо, как король, и конь под ним, точно понимая чувства всадника, выступал величественно, высоко подняв голову на крутой шее.

Да, он очень высок — в холке 1 метр 73 сантиметра. Но он — стопроцентный тракен и, несмотря на рост, не массивен, сложен пропорционально.

Я села в седло и попробовала проехать на нем рысью, слегка опустив поводья.

И Хевсур вдруг полетел.

Да, было именно ощущение полета. Один раз это испытав, я буквально влюбилась в Хевсура.

С сентября 1980 года он у меня. Не все еще знает и умеет. Но когда работаешь с душой, испытываешь к лошади род сердечного порыва, будущее все равно видится радужным.

Хевсур хотя и взрослый, но по характеру — ребенок: добрый, горячий, доверчивый. Любит поиграть, но никогда не злится, а просто веселится.

Так он стал моим, и так я обрела нового товарища и тренера — Толю Антикяна. И я опять — вот уже в третий раз — начала все сначала.