ЧТО ТАКОЕ «НЕ ВЕЗЕТ»
ЧТО ТАКОЕ «НЕ ВЕЗЕТ»
Если бы Глеба Чапыжного ночью вдруг, встряхнули в постели и спросили:
— Ну, быстро, — чего ты хочешь?
Даже спросонья, не разлепив склеенные веки, он выпалил бы:
— Обойти Викулайнена!
У каждого настоящего спортсмена есть своя мечта. Один — прыгун — хочет перейти за два метра, другой — боксер — стать чемпионом города. У Чапыжного тоже был свой «пунктик»: победить знаменитого Викулайнена.
Давно и пристально наблюдал Чапыжный за прославленным финном. В толстую тетрадку с клеенчатым переплетом у Чапыжного были вклеены фотографии и вырезки из газет: сплошной Викулайнен. Вот он, длинный, сухой, в полосатом свитере, на тренировке; а вот, по пояс голый, стоит на лыжах где-то в горах, щурясь от солнца. Ничего не скажешь — симпатичный парень. Только, пожалуй, подбородок слишком массивен, а рот узкий, как щель.
«Словно ножом прорезан», — как-то подумал Чапыжный.
Он уже так хорошо заочно знал своего далекого соперника, что иногда, шагая по улице, вдруг замечал его в снующей толпе. Но, приглядевшись, видел: нет, не он. У Викулайнена нос прямее и волосы ежиком.
Глеб Чапыжный жаждал встречи с финном. Нет, конечно, не случайной встречи на улице, а поединка на лыжне. Сколько раз во время тренировок, на прогулках и, неожиданно просыпаясь, по ночам представлял себе, как он и Викулайнен бегут «полусотню». Мысленно Чапыжный до мельчайших подробностей видел, как они проходят отдельные отрезки пути, как берут трудные подъемы, стремительно скользят по отлогим спускам.
Чапыжный не скрывал зависти к штангистам, прыгунам, метателям. Хорошо им: могут состязаться заочно. Штангисты, например, вступают в поединок, находясь даже на разных полушариях. Вырвал на килограмм больше, — значит, бесспорно победил.
«Нам хуже всех», — хмурился Чапыжный.
И действительно, у лыжников даже не фиксируются рекорды. Ведь результаты гонщиков зависят от множества причин: как проложена трасса, сколько в ней холмов и буераков, какая погода, какой снег. Только в личном единоборстве могут лыжники помериться силами.
«В личном единоборстве», — Чапыжный кисло усмехался.
А как быть, если этого самого «личного единоборства» не получается? Если, хоть тресни, никак не встать на одну лыжню с Викулайненом?
Прошел год, и два, и три… Встретиться со знаменитым финном не удавалось.
«Видно, не судьба», — уже решил Чапыжный.
И вот — наконец-то!..
Это случилось в Финляндии, в маленьком чистеньком городке с аккуратными, словно игрушечными, домиками. Даже названия его еще месяц назад никто, кроме окрестных финнов, не знал. А теперь болельщики всех стран повторяли: «Манти, Манти, Манти…». Крохотный городок на несколько дней вдруг стал спортивным центром всей земли, «лыжной столицей мира», как изящно выразился один французский корреспондент.
…Лыжня, петляя по холмам и низинам, двумя тонкими ниточками стремилась вперед. Уже больше двадцати километров пробежал по ней Чапыжный. А впереди еще тридцать.
Финны-болельщики, поглядывая на Чапыжного, не вынимая трубок изо рта, неторопливо перекидывались односложными насмешливыми замечаниями. И в самом деле, Чапыжный невысок и не широк в плечах. Среди лыжников — обычно рослых, здоровенных парней — он уж никак не производил впечатления богатыря.
В свое время еще тренер, мастер спорта Барышников, впервые увидев белобрысого, скуластого пятнадцатилетнего паренька со смешной нашлепкой на носу, подумал: «Щупловат». Но Глеб Чапыжный вырос на севере, в засыпанном снегом селе возле Архангельска. Там лыжи были главным и, пожалуй, единственным средством сообщения. Без лыж — ни в школу, ни на станцию, ни в клуб. И Глеб с детства привык к ним.
…Двадцать километров за спиной. И тридцать впереди.
Чапыжный шел не щадя себя. Он знал: где-то сзади бежит Викулайнен. Знаменитый призер олимпийских игр взял старт через семь минут после Чапыжного.
Первые пять километров они прошли плечом к плечу. Так образно выразился диктор, хотя соперники, конечно, даже не видели друг друга. Потом Викулайнен вышел вперед и после десяти километров имел в запасе почти минуту.
«Нет, — решил Чапыжный. — Нет, ни за что!»
Он удлинил шаг, стал работать палками еще энергичней и сперва достал, а потом и обошел знаменитого финна. После двадцати километров вел уже Чапыжный с преимуществом в две минуты. Еще через несколько километров просвет возрос до трех минут, а потом и до четырех… После тридцати километров Глеб Чапыжный бторвался уже на шесть минут.
Против «обычных» соперников это гарантировало бы выигрыш. Но Чапыжный был опытен и знал: Викулайнен так просто не сдастся. Борьба еще впереди.
Мощным, выверенным шагом бежал Чапыжный по укатанной лыжне, взобрался на поросшее молодым ельником взгорье и скользнул вниз.
Шесть минут в запасе! С таким преимуществом и бежать приятней. Но нелегко, ох как нелегко дались эти шесть минут. Пришлось выложить всего себя, а впереди как-никак еще целых двадцать километров…
В те годы — а это происходило лет десять назад — на международных лыжных встречах борьба обычно шла между чемпионами только трех стран: Финляндии, Швеции, Норвегии.
«Лыжи — наше семейное дело!» — шутили эти три северных соседа.
Так повторялось из года в год. Ни американцы, ни французы, ни немцы даже близко не подходили к золотым медалям. А Советский Союз вообще не участвовал в подобных состязаниях.
И вот сейчас русские чуть не впервые вышли на мировую арену. Из всех советских гонщиков только у одного Чапыжного были хорошие шансы. Упустить их нельзя, никак…
«Никак, никак, никак», — мысленно твердил он, преодолевая очередной подъем.
Недаром лыжники зовут такие подъемы «тягунами», — все жилы вытягивают. Подъем был длинный, крутой, и так хотелось хоть немного сбросить скорость, расслабиться, ведь в запасе шесть минут…
«Кончай скулеж», — строго внушал себе Чапыжный.
Тренер Барышников часто говорил: «Подъемы для того и созданы, чтобы на них выигрывать секунды. Именно на подъемах проверяется лыжник». И Чапыжный привык: хоть кровь из носа, а иди…
«Дело семейное, — нет, не семейное, нет, не семейное», — настойчиво повторял он.
Подъем тянулся уже больше километра. Ноги огрузнели, тяжко ныла спина.
Чапыжный сопел, ругался, но упрямо лез к вершине. Ругаться можно было вслух: болельщики разместились не вдоль всей лыжни, а кучками, с большими интервалами. Да и все равно: финны русских ругательств не поймут.
У некоторых болельщиков были с собой портативные радиоприемники. Эти знали, как складывается борьба на всей дистанции. И хотя они болели за своего Викулайнена, все же радостно встречали скуластого, белобрысого русского с забавной нашлепкой на носу и, показывая шесть пальцев, кричали:
— Карош!
В начале гонок, еще не освоив его трудную фамилию, они называли его «этот русский». Чего так пыхтит «этот русский»!? Уж не хочет ли заработать медаль «этот русский»? Но теперь они уже отлично знали его фамилию и, когда он проносился мимо, кричали:
— Ца-пишны, карош!
Все время Чапыжный мысленно был возле Викулайнена. Где он сейчас? Взбегает на холм? Или скользит по спуску?
Борьба на лыжне идет невидимо для гонщика. Что происходит на дистанции? Только иногда, по «подсказкам» болельщиков и тренера, узнает он, кто впереди и кто отстал.
Нет, бегунам на стадионе куда лучше. Видят все. И лидер как бы тянет за собой отстающего. А на лыжне — какая нужна огромная сила воли и стойкость, чтобы вот так, не видя рядом никого, бежать с полным напряжением, не сбивая темпа.
Чапыжный миновал уже тридцать второй километр, когда почувствовал — идти стало тяжело. Лыжи больше не скользили легко, как по навощенному паркету, а словно прилипали к снегу.
— Так, — сказал Чапыжный. — Так…
Еще вчера с вечера стала меняться погода, вызывая тревогу у спортсменов. Какой мазью покрыть лыжи?
Люди, не сведущие в спорте, не знают волшебной силы лыжных мазей. С тех пор как их изобрели, лыжи словно заново родились. Мазь придает им легкость, чудесное скольжение, мазь «держит» лыжу, не давая ей «пробуксовывать» при толчке. Удачно подобранная мазь — залог успеха. Недаром лыжники, объясняя причину проигрыша, часто говорят: «не попал на мазь».
Вот и Чапыжный, утром, готовясь к состязаниям, долго раздумывал: на какой мази остановиться? Как аптекарь, по запаху и цвету, тонко «чувствовал» он каждую мазь. Наконец выбрал одну баночку и стал аккуратно, пробкой и ладонью, растирать густую массу на скользящих поверхностях.
Сперва лыжи шли легко, но вот теперь, спустившись в ложбину на тридцать третьем километре, Чапыжный почувствовал: дело плохо. Теплым ветерком потянуло, что ли? Или снег отсырел?
Несколько минут Чапыжный еще упрямо пытался идти вперед. Но комья снега липли к лыжам, тормозили ход. На каждой ноге теперь словно гиря висела.
«Нет, так далеко не уйдешь…»
Он остановился, быстро скинул лыжи, тупой стороной ножа стал торопливо соскабливать с них снег и мазь. Достал баночку с другой мазью и так же поспешно стал наносить ее, стараясь, чтобы слой получился ровным.
Вот обида: так бессмысленно терять время. Чапыжный, казалось, всем своим существом чувствовал, как уходят секунды. Будто вода из наклоненной бутылки — кап, кап, кап. Еще секунда, и еще, и еще… Добыть их было так трудно, а терялись они до глупого легко.
Почти две минуты провозился он с лыжами. Но вот уже наложен новый слой мази, застегнуты крепления.
«Ну? Как теперь?»
Он сделал несколько плавных, размашистых шагов, словно прислушиваясь к лыжам. Еще несколько накатистых шагов. И сразу почувствовал: нет, не то.
Лыжи шли лучше, чем раньше, но все-таки… Та чудесная легкость, то ощущение невесомости, «летучести», которое так радовало, так окрыляло в начале бега, исчезло и не возвращалось.
Однако Чапыжный яростно шел вперед. Каждое движение давалось ему с трудом. Но что делать?
Мимо проскочил швед Янсен, за ним норвежец с очень трудной фамилией, которую Чапыжный все время забывал. Обоих их он давно обогнал. А вот теперь они снова обошли его.
Напрягая все силы, Чапыжный продолжал упрямо идти вперед. Дышал он хрипло. Тяжелые ноги плохо слушались. Но все-таки шел и шел…
В голове вдруг мелькнуло давнее воспоминание. Вот он — тринадцатилетний парнишка — на ярмарке. Аттракцион — висящий шест. Он так отполирован, будто смазан маслом. А может, и в самом деле смазан?!
Глеб пробует залезть и раз, и два, и три… Но, едва добравшись до середины, под хохот толпы беспомощно съезжает вниз. Еще раз… Руки уже дрожат, на щеках — багровые пятна. И опять неудача. Чуть не плача, впервые в жизни так остро ощущая свою полнейшую беспомощность, убежал он тогда с ярмарочной площади.
И сейчас Глеб чувствовал примерно то же — и горечь, и бессилие, и злость. А до финиша еще километров пятнадцать…
«Нет, так не дойти. Хочешь не хочешь, а надо опять… Надо…»
От злости и обиды гулко стучало в висках. Так горько снова сходить с лыжни, снова терять драгоценные минуты. А их ведь в запасе уже совсем немного. Чапыжный не знал точно, сколько. Но, вероятно, не больше двух-трех…
Он сошел с лыжни и возле высокой медноствольной сосны стал опять лихорадочно сдирать ножом мазь и снег. Работал торопливо, даже не видел, что творится вокруг. Не видел, как к нему подошла группа болельщиков. Они окружили его, сочувственно цокая языками и покачивая головами. Один из них, корреспондент финской спортивной газеты, подступил почти вплотную и что-то сказал.
— Отодвиньтесь, — хрипло пробормотал Чапыжный, ни на секунду не прекращая растирать мазь.
Финн не понял.
— Отойдите, — Чапыжный жестом показал, чего он добивается. Финн сделал шаг назад.
— Еще! — нетерпеливо крикнул Чапыжный. И финн послушно сделал еще шаг назад.
Только сейчас он понял: этот, похожий на задиристого мальчишку, советский лыжник опасается, чтобы кто-либо не подумал, будто ему оказывают помощь. Могут найтись враги. А помогать запрещено. За это снимут с состязаний.
Чапыжный ладонью быстро растирал мазь. Только сейчас он почувствовал: его белый перкалевый костюм насквозь промок от пота. Промокли и шерстяные гетры, и перчатки. Во время бега он не ощущал этого. А сейчас, на стоянке, на легком морозце костюм сразу заледенел, топорщился, как накрахмаленный. Тоненькая корочка льда при каждом движении хрустела на спине, на рукавах, на бедрах.
Но вот Чапыжный уже опять застегнул крепления и рванулся вперед.
«Ну? А теперь как?» — тревожно подумал он.
И тотчас почувствовал: все хорошо! Лыжи снова скользили легко, невесомо. Это было так радостно, так прекрасно, что усталый, издерганный Чапыжныйдаже засмеялся, беззвучно, одними губами. Снова ощутил он прилив сил и боевой азарт. Ну, теперь держись, Викулайнен!
Ему вдруг вспомнилось, как провожали его перед отъездом в Финляндию.
В «Гастроном», где Чапыжный работал продавцом, то и дело наведывались болельщики. Возле прилавка обязательно торчали, как на дежурстве, спортивного вида пареньки. А в последние дни перед отъездом за границу к его прилавку было прямо-таки не пробиться. Завмаг даже намекнул, правда, весьма деликатно, что неплохо бы ликвидировать лишнюю сутолоку.
Но, услышав это, болельщики — народ, как известно, хитрый и изворотливый — стали дружно покупать кто консервы, кто кету. Попробуй теперь придерись! И все они пожимали руку продавцу, что, кстати, тоже за прилавком не рекомендуется, и непонятно для посторонних говорили:
— Хорошего снега!
А один скосил глаза на баночку черной икры и подмигнул:
— Зернистого! Как вот это!
Сейчас, мчась по лыжне, Чапыжный вдруг вспомнил их напутствия. Славные ребята! Но снег нынче, к сожалению, совсем не как икра!
Лыжи шли легко. Вот теперь порядок! Держись, Викулайнен!
Но уже через несколько минут Чапыжный понял: показалось. Просто передохнул немного. Или снег еще не успел налипнуть? Лыжи уже снова будто царапали, скребли наст, цеплялись за него.
«Неужели опять ошибся? — горько подумал Чапыжный. — Нет, никаких „ошибся“. Иди и все! Иди, черт!»
Он яростно работал палками, стремясь хоть как-то наверстать упущенное. Подумать только: две остановки, длительные остановки, когда на учете каждая секунда! Проклятье!
«Зато немного передохнул», — пытаясь утешить себя, придумал он. Но тут же откинул эту ложь: к чему?
Идти было тяжело. В горле пересохло. Губы запеклись. Пот заливал глаза.
Впереди, возле лыжни, показалась палатка: питательный пункт. Весь столик возле палатки был чем-то уставлен. Издалека Чапыжный не видел — чем. Но знал: фруктовые соки, глюкоза с клюквой, шоколад…
Чертовски хотелось пить. Стаканчик бы лимонного сока…
«Ну, ты! — сердито прикрикнул он на себя. — Разнюнился! И так уже столько минут ухлопал зря. Никаких остановок!» — и, стараясь не глядеть на заманчивый столик, проскочил мимо.
Он уже очень устал. От промокшего костюма шел пар.
Как назло, опять начался крутой «тягун». Каждой клеточкой своего тела он ощущал, как Викулайнен отбирает у него выигранные секунды. Отбирает не за счет своей силы, не за счет умения, а лишь потому, что вдруг переменилась погода и потянул этот хлипкий, промозглый ветерок.
«А может… И финну пришлось перемазываться?» — неожиданно мелькнула радостная мысль. Но он тут же отверг ее: «Вряд ли… Викулайнен опытен и привык к этим своим погодкам. А если и перемазался, то один раз».
Казалось, сама природа против Чапыжного.
Ведь пятьдесят километров — единственная дистанция, на которой советские лыжники собирались дать бой скандинавам. Только здесь и только Чапыжный имел шансы вырвать первое место. И вот, пожалуйста!..
«Что такое „не везет“ и как с этим бороться», — вспомнил он любимую шутливую присказку своего тренера.
И с горечью так сжал челюсти, что желваки вспухли на скулах. Да, уж когда не везет, так хоть плачь…
Он шел с таким ожесточением, с таким яростным напором, как не ходил еще ни разу. И все же чувствовал: все напрасно. Лыжи не скользили. Из тонких, послушных, чутких к малейшему его желанию, настроенных как скрипка, они превратились просто в две грубые, шершавые доски.
И тогда он сказал:
«Стоп, браток!»
Но ноги — тренированные, сухие ноги гонщика — не хотели останавливаться, сами тащили его дальше. «Стоп!» — сердито приказал он себе. Это было поистине героическое решение. Чуть не скрежеща зубами от злости и обиды, он заставил себя в третий раз сойти с лыжни и снова стал тупой стороной ножа полузамерзшими, мокрыми пальцами соскребать мазь. Глаза у него запали, лицо посерело, осунулось, как после тяжелой болезни. Он словно даже отощал. Да так оно и было: за какие-нибудь два часа гонки он потерял почти три килограмма.
Пока он торопливо накладывал новый слой, мимо проскочили четыре лыжника.
«Ничего, ничего», — успокаивал он себя. Необычайно развитое, как у всех гонщиков, чувство времени, помимо его воли, где-то внутри него, как метроном, отсчитывало секунды. Тридцать… сорок… пятьдесят… Полторы минуты… Он кончил мазать и прыжком вернулся на лыжню. «Ну? Что теперь?»
Он боялся даже представить себе: что, если и сейчас он опять «не попал» на мазь?!
Но нет! Уже через несколько секунд убедился: вот теперь хорошо! Лыжи опять скользили легко. Он просто даже не ощущал их.
— Ровно! — сложив руки рупором, по-русски крикнул кто-то из болельщиков. Вероятно, это был советский корреспондент или кто-либо из наших тренеров. — Идешь наравне с Викулайненом!
Значит, шесть минут, которые были у него в запасе, шесть минут, заработанных таким неимоверным трудом, теперь потеряны. Но Чапыжный не расстроился. Даже обрадовался. Ему казалось, три остановки отняли больше времени. Ровно? Ну что ж! Значит, борьба начинается сначала. Теперь, когда лыжи так отлично скользили, Чапыжный был готов начать все сызнова. Ярость и страстное желание победить кипели в нем. Оставалось, правда, всего одиннадцать километров, а финн славился своим мощным финишем. Но Чапыжного словно окрылило.
Километр за километром покрывал он, отбрасывая одного противника за другим.
— Ца-пиш-ны! Карош! Русс карош! — кричали болельщики.
За три километра до финиша тренер Барышников крикнул:
— Выигрываешь двадцать!
Чапыжный еще нажал. Двадцать секунд — мало, очень мало. Надо, обязательно надо увеличить просвет. Перед самым финишем был последний подъем. Чапыжный, не снижая скорости, попеременным ходом взбегал на него.
«Нажми. Ну… еще…» — твердил он сам себе.
И тут опять случилось несчастье. Они словно преследовали его нынче. Палка, правая палка вдруг на подъеме выскользнула из его руки и покатилась вниз с горы. А до финиша оставалось всего километра полтора. Но без палки лыжник уже не лыжник. Ковыляй, как подбитая птица.
Кучка финнов-болельщиков — все, как на подбор, рослые, в вязаных шапочках с помпонами, — стоя около лыжни, сочувственно переговаривались. Видно было: они всей душой переживают несчастье.
— Палку! — крикнул Чапыжный.
Но фины не поняли. Или растерялись? Или не знали, что по правилам состязаний нельзя помогать лыжнику, но разрешается заменять сломанный инвентарь?!
— Палку! — опять крикнул Чапыжный.
Финны о чем-то взволнованно совещались. Но секунды-то бежали. И тогда Чапыжный сам выхватил у ближайшего финна палку. Правда, она была длинновата и не такая, как у Чапыжного. Но все-таки палка.
Мощными толчками устремился Чапыжный вперед. Он словно летел над дорожкой. Зрители, которые здесь, у финиша, стояли двумя плотными шпалерами, что-то кричали, — Чапыжный не слышал.
«Еще… Еще… Еще…» — твердил он и последним отчаянным усилием пересек линию финиша.
Его сразу обступили. Поздравляли. Кто-то накинул ему на плечи пальто. Но он был по-прежнему весь напряжен, как пружина. Викулайнен-то еще не кончил дистанцию.
— Садись! — ему подставили табурет. Чапыжный не ответил, не обернулся. Он пристально всматривался вдаль.
Кто-то заботливо всунул ему в руки стакан горячего какао. Он машинально выпил, не поблагодарил. Он даже не видел, кто дал ему стакан. Все внимание его было приковано к лыжне. Викулайнен-то еще не кончил дистанцию.
Лицо Чапыжного казалось полосатым; это струйки пота прочертили борозды. Скулы выдавались еще больше, чем обычно. Щеки ввалились. И только нос — маленький, со смешной нашлепкой — торчал, как всегда, задорно.
«Погоди. Не радуйся. Рано», — билось в мозгу у Чапыжного.
Но вот вдали показался Викулайнен. Чапыжный сердцем узнал его: разглядеть на таком расстоянии лицо гонщика или номер было невозможно.
Викулайнен быстро приближался. Вот уже судьи приготовили секундомеры. Разом щелкнули кнопки…
— Проиграл Чапыжному тридцать шесть секунд, — спокойно сказал чей-то голос.
Чапыжный глубоко, всей грудью, вздохнул, кажется, впервые после финиша. Опустился на табурет. Ноги больше не держали его. Весь он вдруг словно обмяк.
Он и сам не замечал, что после окончания бега прошло уже больше семи минут, и все эти семь минут он, изможденный, качаясь, почти падая, не садился и не отрывал глаз от холма, из-за которого должен был выскочить Викулайнен.
«Что такое „не везет“» — снова вспомнилась Чапыжному любимая шутка тренера.
Он устало усмехнулся. Пожалуй, теперь он знал, «как с этим бороться».