Леонид Трахтенберг, спортивный обозреватель газеты «Московский комсомолец»

Леонид Трахтенберг, спортивный обозреватель газеты «Московский комсомолец»

Будущие партнеры Харламова – Михайлов и Петров до его возвращения из Чебаркуля, где он играл в одной из команд, знакомы с ним не были. Видеть, наверное, видели, но не запомнился он им как-то: не до него, вероятно, было.

Но что-то происходило внутри ЦСКА, неправдоподобное для непосвященных, если к сообщениям о шайбах, заброшенных каким-то Харламовым в Чебаркуле, тренеры армейцев прислушивались очень внимательно. Тем временем Михайлов и Петров, к удивлению многих, доказали свое право играть в тройке с Вениамином Александровым. Тройки, однако, не было.

Был великий Александров. И были два игрока, для которых Тарасов, похоже, видел предназначение в завтрашнем дне.

Именам отводилось место в истории. В составе же команды незаменимых не существовало. Тренер говорил и писал о влиянии Александрова на Михайлова и Петрова. Но видел он, что влияние это во многом – препятствие для роста молодых, обретающих уверенность. И потом тройка – это взаимовлияние. А уж на Вениамина Александрова Петров с Михайловым никак не влияли.

Александров был великим. Харламова никто еще в расчет не брал. Но Михайлову а Петрову, чтобы стать кем-то, требовался как раз не уважаемый и непререкаемый Александров Вениамин Вениаминович, а неведомый им Харламов.

Лидерство Александрова ничего им не обещало.

Лидерство же Харламова разрешало все сомнения в том, что они – тройка форвардов сильнейшего в Европе клуба.

Лидерство Харламова в тройке было столь же необычным, как и характер его игры. Он не вел за собой, как Борис Михайлов, не подавлял совершенством стати, как Владимир Петров. Он не был и солистом в привычном понимании. Он и забивал меньше, чем партнеры. А пасовал им вначале и вовсе редко. Просто ситуации, им создаваемые, сами по себе открывали товарищам отменный шанс непосредственно атаковать ворота.

В нюансах, создаваемых Валерием в игре, было нечто от химии. Происходила не видимая невооруженным глазом реакция – комбинация не разыгрывалась, а как бы синтезировалась. Неповторимость плохо сочетается с модой. А с другой стороны, неповторимость часто стараются объяснить модой…

Неповторимость Харламова объясняли элементарно – нестандартной обводкой. Но за скучным словом виделась всем поразительная картина: форвард, знающий самый короткий путь к воротам, движущийся по прямой на защитников, когда последний ход практически не предсказуем, а последствия его для соперников драматически очевидны. Говорили – и Харламов с этим не спорил – форвард сам не знает, что сделает в следующее мгновение.

Нестандартная обводка – производное от хоккейного таланта Харламова вообще. Некий фирменный знак неограниченности его возможностей на ледяной площадке. В своих решениях он исходил от щедрости, подчинял игре обстоятельства. Тренеру Тарасову хотелось сыграть этой козырной картой еще оригинальнее – подтвердить харламовским талантом свои теоретические выкладки. Он тянул Харламова в тройку с Фирсовым и Викуловым, а позже и к молодым партнерам. И Харламов играл с ними вполне удачно.

Михайлов же с Петровым неизменно играли рядом и жили в одной комнате на сборах. Становились чемпионами. Отмечались как лучшие, результативные. Однако когда действовали раздельно.

Не обижая тренеров, возглавлявших армейский клуб и сборную, можно смело сказать: тройка Петрова изначально конструировалась изнутри на отношениях, возникших в самом начале общения и сохраненных стойкостью человеческих начал, заложенных в каждом из троих.

Журналисты иногда зачисляют в друзья-соперники целые команды. Что уж тут сомневаться в обязательной дружбе между партнерами? Между тем дружба между звездами в команде – редкость. Что вовсе не противоречит корректным и доброжелательным отношениям в быту, ответственности в понимании единых задач перед товарищами и самим собой.

Словом, человеческая дружба между лидерами и самое идеальное партнерство – не одно и то же. А Михайлов, Петров и Харламов были друзьями. И жертвы, приносимые партнерству, были для них почти неотделимы от жертв, приносимых ради сохранения дружбы. Дружбы отнюдь не идеалистической, ставшей фактом, немаловажным и для спортивной истории.

Годы и годы судьба Харламова становилась невольным испытанием этой службы. Его отделяли, его выделяли, ему отводили особое место. Правда, в сравнении с другими известными мастерами и Михайлова и Петрова тоже выделяли. Но не всегда найдутся силы для самообладания, когда высшая похвала адресована не тебе, а партнеру. У Михайлова с Петровым силы для этого всегда находились, раздражение, если и возникало, всегда закрашивалось юмором, никогда не изменявшим им при всей их горячности, вспыльчивости.

Партнеры относились к Валерию с некоторой снисходительностью старших к младшему. Словно у них, а не у него возрастная фора.

Наверняка и Харламов интуитивно понимал, что рост мастерства Михайлова и Петрова еще продолжается, тогда как на достигнутой им высоте расти все труднее. Во всяком случае, он чаще других не страшился заговаривать о конце карьеры и откровенно горевал на проводах выдающихся мастеров: «Скоро и моя очередь придет…» С другой стороны, всем, вероятно, приходят такие мысли в голову, но они из суеверия их скрывают. Он же, Харламов, непостижимый на площадке, в жизни обычно был распахнут настежь.

Всеобщая любовь никогда не делала его суетливым, как нередко происходит с известными людьми. Хотя и в скромность никогда не играл.

…Был, правда, случай, когда он заметно обрадовался выраженной ему окружающими любви.

Перед собранием – встречей с новым для армейцев и сборной тренером, готовым предложить всем, невзирая на лица и прошлые заслуги, повышенные нагрузки и ответственность, Харламов, встревоженный внутренне, а внешне подчеркнуто беспечный, забежал на минуту в здание городского аэровокзала. Его узнавали, ему улыбались, оборачивались вслед. Обрадовались встрече улетавшие куда-то футболисты, среди которых были уж самые громкие имена. Пошутив с Ириной Родниной, он пошел дальше, не скрывая от спутников улучшившегося настроения: «Все меня любят».