Мехико 1968 «ДЕРЕВЕНСКИЕ» БУДНИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мехико

1968

«ДЕРЕВЕНСКИЕ» БУДНИ

Когда в 1956 г. я впервые поселился в Олимпийской деревне Мельбурна, она действительно чем-то напоминала деревню. Двухэтажные домишки, лужайки, дорожки.

С тех пор я дважды каждый високосный год обживал такую деревню и с каждым разом убеждался в том, что название «деревня» уходит в прошлое. Всё меньше зелени, всё больше асфальта, всё выше дома.

Олимпийская деревня имени Мигэля Гидальго в Мехико была уже совсем высокой (кто знает, может быть, лет через двадцать она вообще будет состоять из одного небоскрёба?). Десятиэтажные дома — кирпич, бетон, стекло. Асфальтированные магистрали, бесконечные машины… Ну какая же это деревня?

Скорее новый городской квартал, видный издалека, красно-белым пятном выделяющийся на фоне зелёной равнины. Конечно, всё имеет свои удобства. Чем выше дома, тем меньше территория деревни, всё компактно.

Наша делегация, например, занимала один дом целиком. Обратной стороной он выходил на широкую улицу. За улицей размещался интернациональный клуб. А за ним голубел бассейн.

Днём здесь царят нега и лень. Разморённые солнцем возлежат на шезлонгах олимпийцы. Загорелые и прекрасные, словно античные статуи, они подобны богам на Олимпе. Всё ещё впереди. Игры начнутся через полмесяца — можно расслабиться. Это через полмесяца, после того, как запылает огонь на Университетском стадионе, всех отсюда как ветром сдует. Куда только денется олимпийское спокойствие! Опустеет бассейн, без дела будут стоять шезлонги…

Но это потом. А пока у бассейна оживлённо. Вот греческий дискобол (с отнюдь не классической фигурой, а похожий скорее на пивную бочку). Он поднимается на вышку и, подобно мешку с песком, летит в воду, обрызгивая всех кругом.

А вот изящные американские гимнастки совершают прыжки в воду. Эх, если б они так же хорошо освоили гимнастические упражнения! В тени древней пирамиды, откопанной на территории деревни, отдыхает Леонид Жаботинский. Дальновидные коллекционеры автографов уже роятся возле него, словно пчёлы на пасеке. Неторопливым движением Леонид проставляет свою подпись в протянутых альбомах и блокнотах.

Раздаётся визг — это немецкие легкоатлеты, раскачав, швыряют в воду своего коллегу.

Медленно, уже сотый раз бороздит бассейн из конца в конец одинокий нигериец.

И только пловцов здесь не бывает — они плавают в иных краях, в отведённых для тренировок водах. Вся лужайка, окружающая бассейн, в свою очередь, окружена посетителями. Они толпятся здесь целыми семьями: папа, мама, полдюжины детей, расфранчённые, счастливые, преисполненные гордости за своё привилегированное положение. Ведь подавляющее большинство тех, кто мечтает попасть в Олимпийскую деревню (а их десятки тысяч), могут, заплатив свои песо и выстояв длиннющую очередь, лишь проехаться по ней в специальном трамвайчике или машине.

Тем временем в самом просторном здании интерклуба ведутся неторопливые беседы, за столами для пинг-понга оживлённые баталии, у барьера, за которым стоят хостессы, — лёгкий флирт.

Хостессы, или, как они официально называются в Мехико, адъютанты, — очаровательные девушки. Они в полосатых платьях (за что прозваны «зебрами») и таких же накидках — серых, если обслуживают деревню, синих — спортсооружения, оранжевых — прессу, наконец, красных, если сопровождают членов Международного олимпийского комитета и почётных гостей. На груди у них, как у бравых офицеров, красуются колодки — цветные флажки обозначают языки, которыми владеет хостесса. Около них всегда собираются спортсмены поболтать, посмеяться, поухаживать.

Иногда дело оборачивается серьёзно. Так, познакомившись с одной из них, тренер итальянских пловцов влюбился, а через две недели, к концу Игр, была сыграна свадьба.

Над деревней синее небо. В нём пять цветных больших шаров, символизирующих олимпийские цвета. Впрочем, шаров почти никогда не было пять. Один обязательно куда-нибудь улетал или падал. Под ветром они сталкивались, тёрлись друг о друга и выходили из строя. Но три-четыре упрямо развевались над огромным бетонным кольцом, символизировавшим дружбу и единение. Изредка доносились свистки полицейских, заметивших машину, двигавшуюся по деревне со скоростью больше 20 км, дальние клаксоны автомобилей, порывы музыки из транзисторов.

А потом наступал вечер…

И всё преображалось. В большом зале начинались концерты. В дни Игр здесь продемонстрировали своё искусство десятки лучших танцевальных и музыкальных коллективов Мексики: народные танцевальные группы, балет, национальные оркестры, джазы, традиционные трио певцов-гитаристов — «марьячис», современные ансамбли.

Порой очередная певица вытаскивала на сцену кого-нибудь из зрительного зала и заставляла танцевать с ней. Замечу, что большинство справлялись с этим отлично и нередко превосходили профессионалов.

Все концерты сопровождались немыслимыми овациями, свистом, криками, топаньем.

А в фойе клуба царила тишина, нарушаемая лишь сосредоточенным сопением, шарканьем и тихим шёпотом большой толпы. Если прислушаться, можно было в конце концов различить одно звенящее слово: «ченьдж». Ох этот обмен. Ни на одних играх это увлечение не достигало столь чудовищных масштабов. Сначала происходил обычный обмен значками, брелоками, марками, монетами. Потом с лёгкой руки местных коллекционеров начался обмен пепельницами, статуэтками, косынками. В конце концов, начали приносить шали, накидки, не говоря уже о сомбреро.

Олимпийские дома — вся деревня — представляли собой новый городской район и давно были запроданы на корню. Дома состояли из четырёхкомнатных квартир, довольно лёгкого, с нашей точки зрения, типа, с чудовищной звукопроницаемостью, без отопления (чего в Мехико не требуется). Часть внутренних стен была из голого кирпича, потолки низкие, ванны и умывальники миниатюрные.

Проживание в такой квартире стоит около 60 долларов в месяц, и рассчитаны они на людей с определённым достатком.

Я жил на четвёртом этаже.

А на втором этаже помещался у нас клуб. Это была такая же квартира, но в большой комнате стояли пианино и телевизор.

За пианино «работала» А. Пахмутова. Здесь со своим мужем, поэтом Н. Добронравовым, она написала «Олимпийскую песенку». Здесь же выступали композитор Я. Френкель, певец Л. Барашков, наши музыкальные ансамбли. Здесь писали приветствия и поздравления победителям, делали весёлые шаржи и забавные рисунки, происходили встречи с интересными людьми.

Об одной из таких встреч мне хотелось бы рассказать. К советским спортсменам-олимпийцам приехал космонавт Герман Титов — он с супругой был одним из почётных гостей, приглашённых на Олимпиаду.

Печать подробно освещала его приезд, его времяпрепровождение в Мехико. Титова принимал президент страны Диас Ордас, в честь гостя советский посол устроил торжественный приём. На страницах газет то и дело мелькали фотографии Титова в форме полковника, с многочисленными наградами на груди.

А тут вошёл в комнату такой же простой парень, как и те, что сидели в ней, даже в тех же форменных брюках советской делегации, в рубашке с короткими рукавами, какой-то удивительно свой, близкий.

Человек, совершивший великий подвиг, которому рады были пожать руку короли и президенты, которого, затаив дыхание, слушали тысячные толпы и высокие избранные аудитории, здесь мгновенно, без всякого труда установил контакт с собравшимися, буквально с первого слова покорил всех своим обаянием, простотой, остроумием.

Начались вопросы. Я спросил Титова, как его принимал президент. «Не по-президентски, очень просто», — улыбаясь, ответил он.

Борис Лагутин, Лариса Латынина, Воронины, Анатолий Колосов, Николай Озолин, Ян Тальтс задавали вопросы.

«Что можно сказать о полёте американских космонавтов?» Титов отвечает деловито, умно, ясно и подробно. В его ответах чувствуется уважение к коллегам по профессии и в то же время уверенность в нашем космическом превосходстве.

В комнате собрались советские спортсмены — студенты технических вузов, аспиранты, инженеры, кандидаты наук. Задаются сложные специальные вопросы, на которые Титов отвечает исчерпывающе и понятно для всех.

Приходит запоздавший Жаботинский. Своё опоздание он искупает подарком — преподносит жене Титова цветок, совсем хрупкий в его могучих руках.

«Как обстоит дело с физическими упражнениями на корабле?» — интересуется Николай Озолин.

Титов подробно отвечает и, улыбаясь в сторону Жаботинского, говорит:

— Ну, гири, конечно, на корабль не возьмёшь, да и бесполезно — всё равно невесомость.

— А на Луну надо бы взять, — озабоченно замечает Жаботинский, — там рекорды легче будет ставить.

— Какое у вас было давление перед стартом? — раздаётся вопрос.

— В полёте 110–115 на 65, — отвечает Титов. — А перед стартом не измеряли.

— Повезло. А нам вот всё время здесь измеряют, — ворчит Жаботинский.

Титов рассказывает весёлый анекдот, вспоминает интересные эпизоды полёта. И сама форма рассказа Титова очень образная, с юмором.

— Начинаю тормозить над Африкой, — вспоминает он, например, — и топаю к Чёрному морю, там вхожу в плотные слои атмосферы. Когда скорость становится меньше скорости звука, чуть трясёт, как телегу на просёлке…

— Какими физическими данными должен располагать космонавт — рост, вес? — спрашивает кто-то.

— Что ж, — весело отвечает Титов, — в каждом спорте свои требования. Для главного конструктора идеальным был бы космонавт вообще без веса!

— Да, — огорчённо констатирует Жаботинский под общий смех, — я, наверное, не подошёл бы…

Титов рассказывает о себе, о том, как занимался акробатикой, гимнастикой, другими видами спорта, о том, какие высокие требования предъявляются к космонавтам в физическом и моральном отношении.

— Вы очень волновались в корабле? — раздаётся девичий голос.

— Уж куда меньше, чем когда выступал Куренцов, — отвечает Титов. — Прямо всю душу вымотал во время рывка.

Если можно было, беседа продолжалась бы до утра…

Обычными вечерами в комнате собирались смотреть телевизор.

Мексиканское телевидение раздражает поразительно бесцеремонной, однообразной рекламой. По радио, например, без конца слыша слово «президент», я дивился популярности главы государства, чьё звание произносилось буквально через каждые десять фраз. Потом выяснилось, что речь шла о… бренди «Президент».

По телевидению фильмы, передачи, олимпийские репортажи тоже прерывались каждые три-пять минут. Причём рекламировались всё то же бренди «Президент», кока-кола и ещё какие-то продукты.

Но всё же в промежутках между бренди и соусами удавалось посмотреть и Игры.

Атмосфера редкого товарищества и дружбы царила в доме № 8 Олимпийской деревни, где размещалась наша делегация. Кто бы и с какого бы трудного соревнования ни возвращался, счастливым ли победителем, огорчённым ли побеждённым, он прежде всего мчался в штаб или к доске результатов, чтоб узнать, как другие, как товарищи.

Слышались радостные восклицания, весёлые крики, горестные вздохи, а порой и в сердцах произнесённое «шляпа!». Все переживали чужие радости и огорчения как свои. Допоздна не затихал гул голосов. До тех пор, пока дежурный не загонял всех спать.

А наутро всё начиналось сначала. Первым просыпался некий таинственный тренер, национальную принадлежность которого мне так и не удалось установить и который жил дома за два от нашего. Истошным голосом в половине шестого он подгонял своих питомцев. «Гоу! Гоу!» — вопил он.

А в шесть-семь часов уже всё тренировочное поле заполнялось спортсменами. Бегали гимнасты, играли в футбол борцы, боролись волейболисты, прыгали пловцы и занимались гимнастикой боксёры. По асфальтовым аллеям деревни, словно спутники, неутомимо круг за кругом бежали стайеры, а марафонцы и ходоки отправлялись в дальний путь за ворота — деревня для них была мала. К восьми — половине девятого начинали заполняться все двенадцать огромных столовых. У входа сдавались талончики с изображением ножа, вилки и тарелки, на каждую неделю разного цвета. Потом, взяв поднос, нужно было пройти длинный путь мимо дымящихся яичниц, сверкавших во льду простокваш, мимо сыров и колбас, мимо ёмкостей с кофе, молоком, какао, мимо стеклянных баллонов, где пенились соки, и полок с горами фруктов.

В девять столовые закрывались. Начинался рабочий день. Обвешанные сумками, спортсмены устремлялись к автобусам. Ехали в залы, бассейны, к местам тренировок и грядущих сражений, провожаемые жалобными взглядами охотников за автографами и криками поклонников «ченьджа».

Будни Олимпийской деревни…

Они останутся в памяти синими мексиканскими небесами, причудливыми абстрактными скульптурами вдоль широких лент автострад, изумрудной водой бассейнов, зелёными полями стадионов, ярким калейдоскопом одежд, разноязычной речью, песнями и гитарными аккордами!

Пройдут годы, но в памяти не сотрутся воспоминания о далёкой Мексике, о красно-белых высоких домах, о живых, полных волнений и тревог, радостей и неожиданностей буднях Олимпийской деревни имени Мигэля Гидальго.