Долгое жаркое лето

Долгое жаркое лето

Если б мысли мои были верны, тогда

Есть на свете у всех пять причин для питья:

Иль вино хорошо, или сухо в о рту,

Или друг позовет, иль спешить ни к чему,

Иль иная причина – как я захочу.

Генри Олдрич (1647–1710)

Если в жизни человека, как в году, можно было бы выделить четыре времени, то мое лето пришлось на период игры за клуб «Тоттенхем». В эти девять незабываемых лет я уже не искал в выпивке утешения или поддержки. Теперь она, подобно футболу, просто приносила мне удовольствие.

Когда я появился в «Тоттенхеме», игроки отнеслись ко мне настороженно. Все были наслышаны о моих «подвигах» в Италии и, должно быть, думали, что от меня можно ждать только неприятностей. Выиграв накануне моего прихода в команду чемпионат лиги и Кубок, они, естественно, приняли меня как непрошеного гостя, из-за которого все в их хорошей жизни может пойти наперекосяк.

Но вскоре от подобных опасений – как на поле, так и вне его – не осталось и следа. Я был признан своим, словно всю жизнь провел на стадионе клуба «Уайт Хартлейн». Однако прежде, чем я окончательно занял свое место в «Тоттенхеме», предстояло выяснить некое важное обстоятельство, возникшее по вине футбольной лиги.

Когда я вырвался из «Милана», они под тем предлогом, что им надо изучить мое дело, задержали официальное оформление моего прихода в «Тоттенхем». Руководителям лиги явно хотелось выяснить, не подкупили ли меня тайно, чтобы я согласился уехать из Италии. До чего нелепо! Я сам готов был заплатить, лишь бы поскорей унести ноги из «Милана» и вернуться в английский футбол! По правде говоря, я вернулся на родину без гроша в кармане. Всю мою собственность составлял один-единственный «ягуар», и за него я еще должен был по прибытии в Дувр заплатить 500 фунтов пошлины. Я несколько поправил свои денежные дела, продав историю своего разрыва с «Миланом» газете «Санди». В течение нескольких месяцев после приезда у меня было так туго с деньгами, что мы с Иреной и двумя детьми вынуждены были поселиться у родителей жены в небольшом домике, где проживали еще четверо взрослых. Кто думал, что я вернулся из «Милана» миллионером, ошибся в подсчетах как раз на миллион.

Лига решила провести расследование моего перехода в «Тоттенхем» в отеле «Шеффилд». У меня сложилось такое впечатление, что наша встреча была устроена просто потому, что был повод собраться и вместе провести время. Секретарь лиги Алан Харднер был, пожалуй, единственным, кто хотя бы пытался задавать вопросы по существу дела. Через несколько минут после начала разбирательства все единогласно пришли к выводу, что переход был совершен безо всяких нарушений. На обратном пути мы с Биллом Никольсоном много смеялись над одним деятелем лиги, который не нашел лучшего способа для участия в беседе, чем проспать ее целиком.

Вот ты, наконец, и дома, Джимбо. Все по-прежнему. Некоторые из заправил футбола все так же здорово прикладываются к рюмке. Но, господи, не хотел бы я быть таким же….

За пять дней до этого я провел свой первый матч за «Тоттенхем» во встрече игроков дубля в Плимуте. В «Хоум Парке» собралось рекордное для матча второго состава число зрителей: 13 тысяч, а перед началом игры председатель «Аргайла», клуба, с командой которого нам предстояло играть, Рон Блайндем вышел с микрофоном на поле, чтобы поприветствовать меня в связи с возвращением в английский футбол. И когда игроки команды противника выстроились, чтобы поаплодировать мне, он произнес слова, которые я хорошо запомнил: «От лица „Плимут Аргайл“, жителей Девона и Корнуэлла, если не всей Англии, я говорю тебе: „С возвращением!“

Для меня это было так неожиданно: я даже смутился и в то же время почувствовал себя окрыленным. Меня столько поливали в прессе за мои выходки в «Милане», что, думал я, дома меня не станут встречать радушно. На людей обычно действует прочитанное в газетах. Перо действует сильнее, чем футбольная бутса. Но болельщики в Плимуте (спасибо им) помогли мне ощутить радость возвращения. Я забил пару голов, и после матча все мы были так счастливы, что тут же бросились праздновать это событие….

В баре вместе со мной засиделись Мел Хопкинс, Терри Дайсон и несколько других игроков. Возвращались мы всей компанией на поезде и так шумели во время пути, что один из пассажиров пожаловался в железнодорожную инспекцию. Как мы позже узнали, этот человек был членом английского Союза регби.[11] Знаю по своему опыту, что, как правило, из всех спортсменов регбисты – самые скандальные и хулиганистые пассажиры.

Мои взаимоотношения с товарищами по команде полностью наладились после того, как я впервые сыграл в основном составе с «Блэкпулом». Мне повезло, и я забил тогда три гола, так называемый «хет-трик». Один из них был, пожалуй, особенно примечательным. Дейв Маккей сделал один из своих коронных длинных пасов, Терри Медуин, приняв мяч, перекинул его мне, и я забил гол ударом, который потом газеты назвали «самым эффектным ударом, – „ножницами“. С этого момента и болельщики и игроки „Тоттенхема“ стали считать меня своим.

«Тоттенхем» был не только прекрасным футбольным клубом, но и просто клубом, где было приятно проводить время. У нас сложилась теплая компания, и мы часто собирались в баре «Уайт Харт» или «Белл энд Хэр», Но могу заверить, что никто из наших игроков перед матчем не пил ничего спиртного. В «Тоттенхеме» того времени все работали в поте лица, футбол для всех стоял на первом месте. Кружка пива была как бы наградой за хорошую работу. Наш менеджер Билл Никольсон и тренер Эдди Бейли знали, что кое-кто из нас частенько попивает пиво, но никто из них не интересовался, сколько мы пьем. Пока мы на матче и на тренировке работали на все 100 процентов, они были спокойны. Любой, кто видел игру нашей великолепной команды, мог с уверенностью сказать, что в ней не было ни одного слабого игрока или бездельника.

После работы на поле некоторые из нас обычно выпивали изрядное количество пива, полагая, что так легче расслабиться, снять нервное и физическое напряжение. Нашим лидером и на поле, и вне его был Дейв Маккей. Денни Блэнчфлауэр – само воплощение элегантности во время игры и красноречивый оратор после нее – был превосходным капитаном. Дейв же играл первую скрипку во всех наших делах. На поле он шел в бой как настоящий воин, но и вне игры он отдавался жизни с такой же неудержимостью и страстью. Денни совсем не пил, и поэтому командование на наших сборищах в задней комнате «Белл энд Хер» обычно брал на себя Дейв. Он всегда восседал за стойкой бара, как король на троне, и первый заказ неизменно принадлежал ему. Всем по кружке.

Мы обычно разбирали по косточкам весь прошедший матч. И… кружки по кругу. Затем мы прикидывали, как пойдут дела в следующем матче. И… кружки по кругу. Потом обмен свежими анекдотами и сплетнями. Кружки по кругу. Казалось, это нам не приносит никакого вреда. Даже сейчас я бы не стал удерживать молодых футболистов от пары кружек пива, чтобы прийти в себя после матча. Но я настойчиво им советую: после двух кружек – домой, и, безусловно, никогда не употребляйте крепких спиртных напитков. Уметь пить – это значит уметь вовремя остановиться. Мне казалось, что я знаю, когда нужно остановиться, но так получалось, что «красный свет» я начинал различать, когда было уже слишком поздно.

Завсегдатаями наших собраний обычно бывали Клифф Джонс, Джон Уайт, Бобби Смит и вратарь Билл Браун. Затем к ним присоединился новичок Алан Джилзин, которого мы быстро оценили и избрали вице-президентом своего клуба. Он единственный, кто мог пить наравне с Дейвом Маккеем.

Когда Клифф Джонс и Джон Уайт сходились вместе, они становились «грозой» для окружающих. Конечно, никакого злого умысла у них не было, просто озорничали.

Одно время они всегда селились вместе, но в паре делались такими несносными, что наш менеджер был вынужден их разделить. Помню случай, происшедший в Португалии после матча на Кубок европейских чемпионов. Мы жили тогда в шикарном старинном отеле в Эстерилье, стены там были украшены щитами и мечами, участвовавшими в какомто древнем сражении. Глубокой ночью Билл Никольсон был вызван из своего номера разгневанным управляющим отеля. Постояльцы пожаловались на какой-то лязгающий грохот. Билл взобрался по винтовой лестнице на верхнюю площадку и обнаружил там «малышей» Джонси и Уайти, которые бились на дуэли….

Эти двое были милейшие парни. Они постоянно искали случая посмеяться, но временами вели себя совершенно безответственно. Когда я поселился в одной комнате с Джоном Уайтом, он и меня незамедлительно впутал в историю. Как-то утром перед самым матчем с «Манчестер Юнайтед» на «Олд Траффорд» Джон свесился из окна нашей комнаты, находившейся на четвертом этаже отеля, и принялся звать на помощь. Была вызвана полиция, пришлось пуститься в объяснения, что отняло немало времени. К счастью, полицейские оказались футбольными болельщиками и отпустили нас на том условии, что мы достанем им билеты на матч.

Затем моим соседом по комнате стал Клифф Джонс; одного этого было достаточно, чтобы подтолкнуть меня к выпивке. Он обычно отправлялся в поездку, имея в багаже лишь зубную щетку. Однажды я устроил ему взбучку за то, что он разгуливал по пляжу в Израиле в моих новых дорогих ботинках. Другой раз он спустился к обеду в моем форменном костюме английской сборной. Я сказал ему, что он недостоин носить его и что только у них в Уэльсе любой, кто может шесть раз подбросить мяч в воздух, не уронив его, автоматически получает право представлять национальную команду Уэльса на международных турнирах. Но это, конечно, было далеко от правды, потому что в Уэльсе сложилась целая плеяда выдающихся игроков, таких, как братья Джон и Мел Чарльзы, Айвор Оллчерч, Рой Вернон и – как же это я забыл! – Клиффорд Джонс.

Стоит мне только вспомнить те чудесные дни, как сразу становится очень грустно – особенно при мысли о Джоне Уайте, так рано от нас ушедшем. Для всех, кто знал этого гениального футболиста и отличного парня, страшным ударом было известие, что Уайта убило молнией на поле для гольфа. О бедняге Джонни думаю почему-то чаще всего. Ведь он находился в самом расцвете своей спортивной карьеры и наверняка через год-другой стал бы одним из самых выдающихся игроков в истории футбола.

Когда ты начинаешь очередной раз впадать в уныние, Джимбо, подумай об Уайте и ощути, насколько ты счастливее.

В «Тоттенхеме» мне всегда удавалось ладить со своими соседями по комнате. Часто меня селили с Бобби Смитом, который себе на горе увлекался азартными играми, и с этой болезнью было столь же трудно справиться, как с моим пьянством. Мы с Бобби были хорошими приятелями, и у меня сохранились к нему самые добрые чувства, хотя для него наша дружба много не значила: разве что возможность одолжить денег для уплаты проигрышей.

Страсть к азартным играм может стать такой же разрушительной, как и алкоголизм, и подобно ему причиняет немало страданий окружающим. Азарт настолько сильно владел Бобби, что, даже когда он бывал за границей с «Тоттенхемом» или со сборной Англии, он все равно не мог удержаться от игры. Не раз в гостинице, ложась в постель, чтобы поспать часок перед какой-нибудь важной игрой, я слышал, как Смит громко наставляет своего букмекера[12] в Лондоне: «Это ты, Ицци? Поставь двадцать на фаворита в первом, двадцать на фаворита во втором, и у меня будет двойной выигрыш». Потом он перезванивал, чтобы узнать результаты. Он был сама щедрость, когда выигрывал, но, к сожалению, его чаще постигали неудачи. Однажды в Голландии перед матчем с «Фейеноордом» Билл Никольсон собрал нас всех в отеле и сказал, что кто-то постоянно звонит в Лондон, а счет переводит на клуб. Не успел он и слова добавить, как вскочил Смит и закричал: «Хорошо, можете не раскошеливаться! Я их сам оплачу, когда вернемся домой». Смешнее всего, что Билл Никольсон представления не имел, кто звонил, пока Бобби сам не признался.

Вокруг «Тоттенхема» группировались весьма своеобразные личности, которые вполне могли бы стать персонажами Чарльза Диккенса двадцатого века. Джонни «Шест», «Однорукий» Лу, «Толстяк» Стэн Флэшмен – всех их, конечно, следовало назвать билетными жучками, спекулянтами, но в то же время это были незаурядные люди, придающие жизни колорит и разнообразие. Тот, кто знает наш мир лишь поверхностно, обычно относится к ним с презрением, считая прихлебателями. Но на самом деле они – такая же неотъемлемая (хоть и своеобразная) часть жизни клуба, как игроки или администрация. Я прихожу в негодование, когда таких людей, как Джонни «Шест» или страстный поклонник клуба Моррис Кестон, называют прихлебателями. Они всегда очень охотно приходили на помощь любому игроку «Тоттенхема», если тот оказывался в затруднительной ситуации, и оба давали клубу больше, чем получали от него.

Джонни «Шест» особенно выделялся своим добросердечием. Сейчас его уже нет в живых (пусть земля ему будет пухом), но у меня сохранились самые теплые воспоминания о нем, как о человеке, ни разу не отказывавшем в помощи ни одному бедолаге. Единственным противозаконным действием, какое я себе когда-либо позволял, было «подкармливание» Джонни «Шеста» и ему подобных билетами на матчи Кубка футбольной ассоциации. Добряк Джонни принадлежал к самым верным моим поклонникам и даже спал в футболке клуба, которую я ему подарил. Таких, как он, больше нет.

Оценивая команду «Тоттенхем», могу смело сказать: будь она сейчас в такой же прекрасной форме, как в мое время, она бы являлась серьезным претендентом на титул чемпиона страны и обладателя Кубка европейских чемпионов. Я допускаю, что нынешняя команда «Ливерпуль» могла бы переиграть нас, но не потому, что выше по мастерству, просто они более осторожны в игре и никогда не отправляют в атаку столько игроков, сколько мы.

Им недостает воображения и чутья, которые всегда отличали игру «Тоттенхем Хотспур», делая ее одной из самых привлекательных во всем современном футболе. Если взять атакующие комбинации, то тут никакая команда не могла сравниться с «Тоттенхемом», за исключением, может быть, «Манчестер Юнайтед» середины 60-х годов, когда Бест, Лоу, Чарльтон и Креренд находились в расцвете сил. У нас были определенные недостатки в обороне, но, когда дело доходило до атаки, нам не было равных. Когда «Тоттенхем» выигрывал, игра всегда отличалась зрелищностью и вызывала интерес зрителей. Не уверен, что то же самое можно было бы сказать о команде «Ливерпуль», которая, однако, смогла вернуть хоть часть былого блеска английскому футболу, завоевав два раза подряд Кубок европейских чемпионов.

Но самым важным было то, что в «Тоттенхеме» подобралась отличная команда. Ворота защищал Билл Браун, в то время великолепный голкипер. Единственное, что ему не очень удавалось, это игра на перехвате, но тут на выручку вратарю неизменно приходил Морис Норман. Большой Мо был здоровенный как бык. В этом большом теле билось большое сердце. Он не так уж хорошо играл головой, однако обладал достаточным ростом, чтобы забирать высокие мячи прежде, чем форварды соперника успевали подпрыгнуть. Были и более искусные центральные полузащитники, чем Морис, но я ни разу не встречал столь же физически выносливых, как наш симпатичный великан из Норфолка.

Питера Бейкера, правого защитника, во многом недооценивали. Его жесткий, бескомпромиссный стиль игры прекрасно сочетался с изощренной манерой его партнера Рона Генри. Я не припомню случая, чтобы крайний нападающий обхитрил Питера, и это в те времена, когда каждая команда широко использовала на флангах форвардов, которые в основном действовали в этой зоне. Питер мог при необходимости играть очень жестко, почти жестоко, и не раз он останавливал опасные атаки противника великолепно рассчитанными перехватами.

Рона Генри я бы поставил в один ряд с шестью лучшими левыми защитниками, каких мне приходилось встречать, играя в разных командах, в том числе и за сборную Англии. Он был мыслящим игроком, которого, возможно, ценили не так высоко, как он того заслуживал, потому что свое дело он делал без лишнего шума. Рон являлся мастером позиционной игры. Жаль, что ему довелось играть за сборную Англии только один раз. Менеджером сборной тогда впервые стал Альф Рамсей. Сборная Франции, помнится, разбила нас со счетом 5:1, и невезучий Рон был одним из тех, кому больше всего досталось за проигрыш.

Наш капитан Денни Блэнчфлауэр был артистичной натурой. Он придавал игре стиль и изысканность и был капитаном в полном смысле этого слова, воодушевляя нас своей уверенной, почти надменной манерой вести бой. Он подбадривал нас, не скупясь на мудрые советы и добрые слова утешения. Я считаю просто ужасно несправедливым, что «Тоттенхем» не назначил его менеджером после ухода Билла Никольсона. Футбол нашей лиги был бы во много раз интереснее и богаче, будь Денни Блэнчфлауэр принят на эту должность. Он бы привнес свежее видение и творческие идеи, столь необходимые, чтобы хоть немного ослабить те путы, которыми сковали, как смирительной рубашкой, английский футбол наши узколобые тренеры. Я очень обрадовался, когда узнал, что у «Челси» оказалось достаточно здравого смысла, чтобы вернуть Блэнчфлауэра футболу, пусть даже на уровне клубной команды. Жаль, что этого пришлось долго ждать.

То, что делал Денни, для «Тоттенхема» имело не меньше значения, чем вклад Билла Никольсона. Его влияние на команду было глубже, чем просто участие в игре. Он был тактиком в раздевалке, теоретиком на тренировочных играх, человеком, который умел, поговорив с игроком, помочь ему найти выход из кризисного состояния. К тому же Денни мог соперничать с моим давним товарищем по сборной Англии Джонни Хейнсом в умении пробить самую плотную защиту.

Денни прекрасно видел игру, и у него было достаточно смелости и ума, чтобы принимать тактические решения в самый разгар боя, тогда как большинство предпочитает это делать в раздевалке во время разбора матча, когда уже слишком поздно. Помню, как однажды Денни фактически забрал у Билла Никольсона бразды правления и сам провел беседу с командой, в которой сумел нас настроить на победу в матче на Кубок обладателей кубков.

Если можно в чем-то упрекнуть Билла Никольсона, так это в том, что он бывал слишком обеспокоен сильным влиянием Денни на команду. Всегда существовала опасность, что напряженность в его отношении к Денни передастся и нам, как заразная болезнь, которая может «разъесть» нашу сплоченность и уверенность. Перед финальным матчем на Кубок кубков с мадридским «Атлетико» в Роттердаме в 1963 году Никольсон был как раз в таком настроении. А ведь мы уже сделали серьезную заявку на то, чтобы стать первой командой, которая завоюет Британии европейский трофей.

Незадолго до финала врачи отстранили Дейва Маккея от игры по состоянию здоровья, и это, конечно, выбило Билла из равновесия: он, как и все, верил в чудо, которым был Маккей. Во время установки на игру Билл был совершенно подавлен и растерян, и «Атлетико» из Мадрида в его рассказе предстал перед нами как самая сильная команда в мире.

У нас создалось тогда такое впечатление, будто испанские защитники громадны и неприступны, как горы, и они раздавят любого нападающего, который будет иметь глупость приблизиться к ним. Их атаки Билл описывал так, словно у них было пять нападающих, обладавших мастерством Ди Стефано и силой удара Пушкаша. Я понимал, что Билл Никольсон хотел не дать нам самоуспокоиться на фоне предыдущих успехов, но он перестарался и напугал нас до смерти.

После того как Никольсон таким образом нас «подготовил к игре», Денни устроил еще одно, тайное собрание игроков, и оно сделало доброе дело: к нам вернулась былая уверенность. Жаль, что сказанные им слова не были записаны на магнитофон: его речь могла бы послужить всем менеджерам и тренерам примером того, как поднять дух команды перед решающим матчем. Капитан предложил нам поставить себя на место игроков «Атлетико» и представить, что они могут думать о нас. Наша команда пользовалась репутацией сильнейшей в мире. Денни красноречиво убедил нас, что «Атлетико» будет побежден. Мы выиграли со счетом 5:1, и впервые я был рад, что Билл Никольсон оказался не прав в своей оценке другой команды.

Если бы мне, угрожая смертью за попытку погрешить против истины, предложили назвать самого сильного игрока тогдашнего могучего состава «Тоттенхема», я бы назвал Дейва Маккея. У него было все: и сила, и мастерство, и выносливость, и, что, пожалуй, еще важнее, энтузиазм, которым он заражал всех игроков команды.

Сила? Да меня просто дрожь пробирает, когда вспомню, как он отбирал мяч у соперника: он обычно шел на игрока, как таран, даже после того, как дважды ломал ногу.

Когда сейчас говорят о жесткой игре некоторых футболистов, я только посмеиваюсь, вспоминая таких игроков моего времени, как Тони Кей, Стэн Кроутер, Морис Сеттере, юные Норман Хантер и Нобби Стайлз, Стэн Линн… и многие другие, которые если уж применяли силовой прием, то противник не скоро приходил в себя. Маккей был таким же, и я часто возносил тихую благодарность небесам за то, что он играет со мной, а не против меня.

Когда я только начинал играть, больше всего своей свирепостью на футбольном поле славилась команда «Болтон». Их защитник Томми Бенкс, игравший и в сборной Англии, часто говорил крайнему защитнику «Челси» Питеру Брабруку: «Если ты осмелишься пройти мимо меня, то пропашешь землю носом». Их полузащитник громила Дерек любил выкрикивать своим партнерам в начале матча: «Если вдруг мой клиент прорвется, отбейте его назад ко мне, я уж…»

Могу твердо сказать, что сегодняшние так называемые грубые игроки просто тихони по сравнению с ними. Но в одном Дейв Маккей был на голову выше тогдашних жестких футболистов: он сочетал огромную силу с тонким, отточенным мастерством. Пожалуй, рядом с ним можно было бы поставить Бобби Мура, умеющего владеть мячом в самых сложных ситуациях. Он был королем точного паса, умел просачиваться сквозь оборону противника так спокойно и аккуратно, словно на тренировке, несмотря на неизменный прессинг со стороны опекуна. Дейв стал капитаном команды после Денни, и я могу с уверенностью сказать, что мне посчастливилось играть при двух самых выдающихся капитанах, каких только знал английский футбол.

Терри Дайсон и Терри Медуин рвали друг у друга из рук майку с номером семь. Оба обладали хорошими бойцовскими качествами и никогда не подводили команду. Трудно отдать кому-либо из них предпочтение. Однако, на мой взгляд, отваги и самоотверженности у Дайсона было все-таки чуть больше, чем у Медуина. Дайсон всегда выкладывался в игре до предела и не раз завершал комбинацию лихим появлением у ворот противника, забивая победный гол. Самым замечательным матчем в его спортивной карьере была финальная встреча Кубка обладателей кубков с «Атлетико» (Мадрид), в котором он забил два гола и постоянно вносил сумятицу в оборону испанской команды своими стремительными прорывами. Терри Дайсону хватало широты и смелости для признания того, что некоторые лучшие игроки команды превосходят его по мастерству, но он делал все, чтобы играть наравне с ними. Медуин был очень корректным игроком, на поле действовал точно и осмотрительно. Его быстрая смена ритма представляла большую опасность для защиты противника, к тому же он отлично играл головой. То, что Медуин не мог пробиться в основной состав команды, говорит, насколько силен был состав «Тоттенхема». А ведь Медуин до прихода в наш клуб раз тридцать выступал в составе сборной Уэльса. Он прошел замечательную школу футбола, из которой вышли игроки такого крупного калибра, как братья Оллчерч, Мел Чарльз, Мел Нерс и, конечно, мой старый приятель Клифф Джонс.

Джон Уайт был чрезвычайно талантливым игроком, и я уверен, что, не умри он так внезапно, сейчас он бы играл еще лучше. Джону дали очень подходящее прозвище Неуловимый с «Уайт Харт лейна».[13] Он обладал феноменальной техникой владения мячом. Возникал всегда как бы ниоткуда, но именно там, где был нужнее всего. Как и Денни Блэнчфлауэр, он отличался удивительной способностью наносить удар по мячу с такой силой, чтобы тот оказался именно в том месте и тогда, где и когда это требовалось партнеру. У Уайта было столько энергии, что он мог бегать, не устраивая себе передышки, всю игру и одним хитроумно направленным мячом умел обмануть сильную оборону противника. Имея в середине поля таких игроков, как Уайт, Блэнчфлауэр и Маккей, наша команда просто не могла играть плохо.

Впереди вместе со мной играл Бобби Смит, мощное телосложение которого смущало даже самых храбрых защитников. Смит всегда старался столкнуться с вратарем уже на первых минутах матча, только после этого он чувствовал себя уже в игре. В те времена форвардам разрешалось входить в непосредственный контакт с голкиперами. Сейчас же и волос не должен шелохнуться на голове вратаря по вине нападающего, иначе – штрафной, а то и желтая карточка. После такого нововведения вратарям жить стало легче, но для зрителя игра потеряла какую-то долю остроты. Думаю, что Бобби Смит чувствовал бы себя не в своей тарелке, играй он по сегодняшним правилам.

Бобби любил с первой же минуты заявить себя хозяином игры. Не раз он просто приводил меня в ужас жесткими приемами игры, особенно когда применял их против иностранных вратарей, которым такая манера игры форвардов была непривычна. Не единожды я видел, как застывал на месте голкипер, когда на него «на всех парах» несся гигант Смит.

Он пользовался и более мягкими методами давления на противника, стараясь воздействовать на него психологически: бормотал проклятия, грозил кулаком или просто вперял ледяной взор, от которого бы содрогнулся даже Мохаммед Али. Однажды, когда мы уходили с поля после матча со «Слованом» (Братислава) в Кубке обладателей кубков, проиграв 0:2, Бобби вдруг «озарило», что ответный матч в Лондоне мы обязательно выиграем. И он показал жестом центральному полузащитнику, который досаждал Бобби больше всего, что, мол, ничего, доберусь еще до тебя дома. Затем он потряс кулаком перед носом вратаря и сказал с грубым йоркширским акцентом: «Уж в Лондоне… в Лондоне уж ты заррработаешь себе». Может быть, и не совсем такими словами он пригрозил вратарю, но смысл их дошел до него прекрасно: он даже побледнел. Видно, понял, чем это пахнет, и Смит его не разочаровал. На первой же минуте ответного матча он силовым приемом отбросил вратаря в заднюю сетку ворот, после чего бедный парень потерял всякую охоту играть. Он пропустил шесть голов, потому что его больше тревожило приближение Бобби Смита, а не удары мяча по воротам.

Из-за мощного телосложения беднягу Смита часто называли неуклюжим. Но он отличался довольно тонкой техникой владения мячом: особенно мастерски Бобби отпасовывал мяч. Мы с ним составляли превосходную пару как в сборной Англии, так и в «Тоттенхеме», но мне кажется, что Бобби недооценивал свою роль в забитых мною голах. Если Джо Джордана оценили в 350 тысяч фунтов, то за Смита я бы дал – если бы он играл сейчас – в два раза больше. Центральным нападающим он был прекрасным.

Нашим левым крайним (иногда он играл и на правом крае) был удивительный футболист Клифф Джонс, который в период наивысшего расцвета своего мастерства, без сомнения, относился к сильнейшим крайним нападающим в мире. Когда он на полной скорости устремлялся вперед, на поле не было, пожалуй, более опасного форварда. Джонс бежал обычно с такой стремительностью, решимостью и отвагой, какие свойственны лишь валлийцу. Иногда меня брало сомнение, осознает ли он, куда несется, обыгрывая то одного, то другого защитника, и я нередко подшучивал над ним в раздевалке, говоря, что он не раз натыкался на меня по пути за линию поля. Среди двуногих созданий он явно был в числе быстрейших, но его пробежки нередко заканчивались падением, смешившим почти всех находящихся на поле. Для защитников это был единственный способ остановить Джонса: он был слишком быстр, чтобы пытаться отобрать у него мяч.

Малыш Джонс на штрафной площадке был отважен до безумия, и там, где другой игрок еще подумал бы, стоит ли брать мяч на ногу, Джонс, не задумываясь, выпрыгивал, чтобы ударить головой. Он стремительно взвивался вверх у дальней штанги ворот, забивая в прыжке великолепный гол, оценить который можно еще лучше, если учесть, что Джонс был небольшого роста и далеко не атлетического сложения Клифф, выходец из знаменитой спортивной семьи, к которой принадлежал бывший игрок сборной Уэльса Брайан Джонс и ведущий спортивный обозреватель Кен Джонс, страшно гордился своим валлийским происхождением, и мне доставляло большое удовольствие распевать в раздевалке «Страну отцов моих».[14] после победы над Уэльсом в нашем Международном чемпионате Великобритании[15] Это была, наверное, единственная ситуация, когда находчивый и острый на язык малыш Клифф не мог ничего ответить.

Алкоголь, должно быть, отразился на моей памяти, но я готов все же поспорить с кем угодно, что тогдашняя команда «Тоттенхема» была одной из лучших (если не лучшей) клубных футбольных команд послевоенной Британии. У меня мурашки пробегают от удовольствия, как только вспомню, в какой футбол мы тогда играли. Настоящий футбол.

Однажды холодным декабрьским вечером 1963 года Дейва Маккея унесли на носилках с поля со сломанной ногой. Вместе с ним команду покинул бойцовский дух, как будто команда умерла в одну ночь, ту декабрьскую ночь 1963 года. Конечно, за один сезон команда не могла полностью распасться, но все же после того, как из нее был выбит Дейв Маккей, она так и не смогла стать прежней. Капитан команды «Манчестер Юнайтед» должен был бы призадуматься, стоило ли в игре так рисковать судьбой пусть даже и твоего противника.

Денни Блэнчфлауэр почти совсем отошел от футбола из-за постоянных травм колена, а в конце сезона во время игры в гольф в Норт Ланден трагически погиб от удара молнии Джон Уайт. Наш отлаженный механизм разом лишился трех ведущих частей.

Билл Никольсон занялся набором новых игроков и перекупил Алана Маллери из «Фулхэма», Лори Брауна из «Арсенала», Сайрила Ноулса из «Миддлсборо», Пата Дженнингза из «Уотфорда», Джимми Робертсона из «СентМиррена» и Алана Джилзина из «Данди Юнайтед». Передохнув, он снова принялся за это занятие, на этот раз заполучив Майка Инглэнда из «Блекберна» и Терри Венейблса из «Челси».

Никольсон пытался создать новую команду «Тоттенхем». Но ему до конца так и не удалось это сделать. У нового «Тоттенхема» были свои взлеты, но мы никогда больше не играли так же виртуозно, как во времена троицы Блэнчфлауэр – Уайт – Маккей.

Я очень огорчился, когда Никольсону не удалось заполучить в «Тоттенхем» Джонни Хейнса, который мог бы заменить Джона Уайта. Между мной и Хейнсом, когда мы вместе с ним играли за сборную Англии, возникало почти телепатическое взаимопонимание. Мы как будто читали мысли друг друга и всегда точно знали, какое положение занять на поле, чтобы другому было удобнее сыграть.

Алан Маллери и Терри Венейблс прекрасно играли в середине поля, но я никогда не чувствовал себя с ними по-настоящему уверенно и спокойно. Им немало доставалось от болельщиков «Тоттенхема», которые были избалованы отличной игрой предшественников Алана и Терри, и они беспощадно сравнивали их со своими кумирами – Блэнчфлауэром и Маккеем. Меня не удивляет, что Алан и Терри перешли на тренерскую работу и весьма в ней преуспели. Они всегда проявляли научный подход к игре, и хотя никто из них никогда ничего мне не говорил, но я чувствовал, что оба предпочли бы, чтобы мой взгляд на футбол был более традиционным и общепринятым. Алан и Терри мне нравились, и я всегда считал, что в их рассуждениях есть много толкового, но я никогда не понимал смысла долгих теоретических рассуждений о футбольной тактике. Мне кажется, что нынешние тренеры в немалой степени лишили игроков индивидуального стиля и свободы самовыражения, а я всегда сопротивлялся любым попыткам заставить меня изменить своей игре. Я любил делать все по-своему.

Эдди Бейли, славный малый, отличавшийся тем великолепным чувством юмора, которое присуще простому народу, и зычным голосом, отчаянно пытался заинтересовать меня тренерскими идеями, но я успешно от них отбивался. Ему удавалось отлично вымуштровать нас в предсезонный период, заставляя неотступной ворчней бегать все более длинные кроссы. Я никак не мог взять в толк, зачем кудато бежать, если нет мяча, и постоянно тянулся на этих пробежках далеко позади всех. Я никогда не считал себя кем-то вроде Эмиля Затопека.[16] Славный старина Эдди обычно следовал за нашей группой на велосипеде, подгоняя нас окриками и руганью. Однажды мы спрятались в кустах и, напав на него из засады, отобрали велосипед и скинули его в канаву. Но дух его не был поколеблен, и Эдди принялся гонять нас на тренировках с утроенной решимостью.

Но самым кошмарным и бессмысленным занятием были для меня двадцатиминутные тренировочные игры без мяча, которые нас заставляли проводить Билл и Эдди. Я помню, как тогда сказал Клиффу Джонсу: «Или мы спятили, или они…»

Прекрасной в «Тоттенхеме» для меня оставалась лишь наша жизнь вне поля. Алан Джилзин оказался достойной заменой Бобби Смиту как на поле, так и за стойкой. Мы с ним быстро нашли общий язык в игре, подходящим партнером он стал для меня и в баре. Его любимым напитком был бакарди с кока-колой, и он так усиленно практиковался в этом деле, что я бы тогда обязательно поставил на него против любого, кто вызвался бы с ним потягаться.

Фил Бил, Джимми Робертсон, Джо Киннир, Сайрил Ноулс, а иногда и Майк Инглэнд с Терри Венейблсом были членами нашего клуба «Бел энд Хэр», королем которого оставался Дейв Маккей. Когда же он перешел в «Дерби», чтобы и там славиться, как «великий Маккей», я стал больше уделять внимания питейным заведениям Эссекса. Теперь мое время распределялось между тремя основными занятиями: футболом, бизнесом и выпивкой. Билл Никольсон по-отечески мягко предостерегал меня от пьянства, когда после одной шумной вечеринки в Югославии мое пристрастие к алкоголю стало ему особенно заметно. Накануне мы победили команду «Хайдук» в матче Кубка обладателей кубков и теперь решили расслабиться в ночном клубе при нашей гостинице.

Ребята из прессы разведали, что в ночном клубе предлагают весьма завлекательное зрелище и сообщили об этом игрокам «Тоттенхема». Даже Билл Никольсон, который очень редко ходил в подобные заведения, был настолько заинтригован, что тоже отправился посмотреть программу кабаре, где выступала некая дама с огромным бюстом, демонстрировавшая стриптиз и лазанье по канату.

Я пропустил кружек десять пива и уже собирался, закончить на этом вечер, как двое русских, которые видели днем мою игру, пригласили меня к своему столу и предложили выпить за королеву Англии, на что я ответил тостом за президента СССР. В течение примерно часа мы провозгласили множество тостов за таких деятелей, как Гарольд Вильсон, Фидель Кастро, выдающийся русский вратарь Лев Яшин и, поверите ли, сэр Альф Рамсей. Мой тост за Альфа к тому времени мог прозвучать примерно так: «Пшувыптзр…» Закончил я его с выпученными глазами и еле держась на ногах.

Прежде чем меня унесли в номер, кажется, я еще успел столкнуть кого-то в бассейн.

На следующий день в самолете Билл очень вежливо мне заметил, что я, конечно, взрослый человек и волен сам решать, как мне следует поступать, но он надеется, что в будущем я не буду устраивать представлений на публике. И еще он посоветовал мне пить поменьше.

Но я к таким советам не прислушивался. Ведь все у меня шло хорошо.