Шесть дней в мае

Шесть дней в мае

(Из записей Е. Тамма)

К вечеру ветер стих настолько, что Эверест перестал гудеть. Сразу исчезло ощущение, будто бы над головой летают самолёты. Взлохмаченные облака то и дело проносятся перед луной, и окружающие горы то надвигаются тёмными громадами на лагерь, то отступают, и тогда их чёткие силуэты дополняются таинственным блеском ледовых склонов. Привычный аккомпанемент регулярных обвалов на ледопаде и лавин, срывающихся где-то по соседству, кажется тревожнее обычного.

Почти час как маятник слоняюсь между “Кхумбалаторией” (как в шутку называют палатку доктора) и палаткой ленинградцев. Это единственная приличная “улица” в лагере, который стоит на засыпанной камнями, сравнительно спокойной части ледника. Но и здесь, среди палаток, немало трещин — надо быть внимательным. Это хоть немного отвлекает от непрерывных, назойливых мыслей о событиях, развивающихся сейчас наверху. Маленькая рация, висящая на плече, издаёт лёгкое настораживающее шипение.

Для нас весь мир сжался теперь до размеров ледника Кхумбу и окружающих вершин. Не возникает мыслей ни о ком и ни о чём постороннем. Даже регулярные переговоры с “большой землёй” кажутся лишними, отвлекая от того, что происходит здесь.

Луна вновь скрылась в облаках. В наступившей темноте в нижнем ярусе лагеря сказочным теремом засверкал огромный шатёр “кают-компании”. Его жёлтые и синие полотнища подсвечены изнутри мощной керосиновой лампой. Из шатра доносятся приглушённые голоса. Внешне в лагере всё спокойно. Однако любой старожил заметит необычное напряжение, не покидающее сегодня ни нас, ни шерпов, ни офицеров связи. Сейчас ещё 4 мая. Утром, в 6.15, из лагеря-5, с высоты 8500 метров, на штурм вершины вышла ударная двойка — Эдик Мысловский и Володя Балыбердин. Мы узнали об этом во время утренней связи. С тех пор в базовом лагере и в группах на маршруте рации оперативной связи включены на приём. В 14.15, когда мы были в “кают-компании” на обеде, наконец-то послышался усталый и немного растерянный голос Володи. В отличие от других групп, в этой двойке на связь всегда выходит он, а не руководитель. Я не пытался докапываться до причин, но думаю, у него сохранялось больше сил и ему, как более инициативному наверху, Эдик перепоручил связь с базой. Мы уже привыкли к его спокойной и чёткой информации. На этот раз всё было необычно.

“Евгений Игоревич, идём и идём вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый. Когда же, наконец, всё кончится?!”

Я попытался сказать что-то ободряющее, выражал уверенность, что скоро уже и вершина. Просил регулярно выходить на связь. В “кают-компании” все сразу загудели. Возбуждение нарастало. Юра Кононов разъяснил обстановку офицерам связи. Минут через двадцать Володя вновь вызвал базу. Сразу воцарилась тишина.

“Впечатление такое, что дальше всё идёт вниз. Как вы думаете, это вершина?”

Такого вопроса я не ожидал. Стало ясно, что ребята первыми осуществили мечту наших альпинистов, что кусок жизни, заполненный неимоверно тяжёлой, нервной работой, кажется, будет оправдан. Точнее, всё это стало ясно чуть позже”, а тогда огромное напряжение последних лет нашло наконец лазейку и я с трудом сдерживался, чтобы не дать волю эмоциям. Проглатывая комок, застрявший в горле, поздравил Володю и спросил, где Эдик. Он ответил, что Эдик уже подошёл или подходит — точно не помню. Поздравил обоих, просил описать и отснять всё, что они видят кругом, и быть осторожными при спуске. Напомнил, что мы всё время на прослушивании и ждём регулярной информации. С трудом закончил связь и бросился из палатки — не хотелось показывать слабость. По дороге кто-то поздравлял, обнимал, похлопывал по плечу, но я уже плохо различал окружающих.

В дневнике Балыбердина описание этого момента выглядит примерно так: “Тамм бесстрастным, сухим голосом, даже не поздравив нас с победой, потребовал точно описать, что мы видим вокруг”. Я-то хорошо помню, что поздравил, и не единожды за короткую передачу, ставших мне сразу ещё дороже и ближе ребят. А что касается бесстрастного голоса, что же, даже он давался мне почему-то с трудом.

Первый сеанс связи с вершиной состоялся в 14 часов 35 минут. Перед спуском связались ещё. Конец этого сеанса успел записать Кононов (магнитофон был подключён только к той рации, которая находилась в радиопалатке). Из-за страшного холода на вершине аккумулятор в рации у ребят подсел, слышимость ухудшилась, и не всё можно было разобрать.

Балыбердин. Нет, рация работает, просто надо было подойти пять метров к треноге (имеется в виду тренога, установленная на вершине).

Далее неразборчиво.

Тамм. Приём, приём, Эдик!

Мысловский или Балыбердин (голос неразборчив). Этой треноги китайской нету, снег поднялся над гребнем метра на два с половиной, наверное... и торчит какой-то кончик.

Тамм. Года четыре назад торчала она, по описанию, на двадцать сантиметров, так что вы можете её и не найти... Действуйте по обстановке и, главное, снимите панораму. Ну, поздравляем вас. Эдя! Не задерживайтесь, спускайтесь вниз скорее. Потому что поздно будет и вы спуска, боюсь, не найдёте.

Балыбердин. Всё ясно. Сейчас немного панораму затягивает туманом. Крупа снизу. Оставляем баллон, кислородный баллон.

Двойка начала спускаться с вершины в 15.35. С этого момента в базовом лагере радость соседствовала с напряжённым ожиданием. Спуск, даже на обычных маршрутах, бывает сложнее подъёма. А ребята тратили уже последние физические и нервные силы. Прежде чем сегодня утром выйти из лагеря-5, они семь дней работали наверху. Обработка верхнего участка далась очень тяжело, особенно Эдику. Не избежали они к ЧП. Начиная с 29 апреля работали ежедневно до позднего вечера, до полной темноты. И это на трудных скалах, в холод и снег, на высоте 8000 метров и выше!

1 мая я записал: “Пока это был самый страшный день (точнее, ночь) во всей экспедиции. Мысловский и Балыбердин в 18.00 перенесли связь на 20.00, так как ещё работали на маршруте. Но до 8.30 утра на связь не вышли. Я всю ночь “пролежал” с рацией. Что тут было! Но вида, кажется, не подал. “Сукины дети” эти двое!”

Последнее замечание вызвано тем, что в предыдущие дни они неоднократно переносили последний сеанс связи и он проводился не ранее 21—22 часов. Для нас это было связано с дополнительной нервной нагрузкой, а для них это было к тому же неимоверно изнурительно. Но каждый раз такой ценой они “выжимали” дневное задание до конца, закладывая будущий успех экспедиции и свой успех.

Володя — кремень. Он должен всё выдержать. А Эдик? Почему такой вопрос? Откуда он, разве есть сомнения? Нет. А всё же? И тут выплывает, пролезает откуда-то мысль о запрете. Как же она должна мешать Эдику спокойно работать!

В Москве на последнем этапе медицинского отбора его вдруг забраковали. Сколько было споров и пересудов! Сколько раз, на всех уровнях, возвращались к этому вопросу. В результате у меня сложилось твёрдое мнение, что это ошибка. Да и сам запрет был не полный и категоричный, с ясным объяснением, а что-то половинчатое и расплывчатое. Эдик поехал с нами, но мне была дана директива (уже не медиками): не выпускать выше 6000 метров. Однако события требовали другого, они же подтверждали мнение об ошибочности запрета. И он не был отстранён от работы наверху. Это вызвало раздражение руководства в Москве. Наконец оттуда в Катманду с особыми полномочиями командировали Ильдара Азисовича Калимулина. Удивлённый его неожиданным приездом и очередным запросом о Мысловском, 23 апреля я передал ему подробную радиограмму: “Хочу, чтобы вы чётко поняли ситуацию. Мы всегда говорили, что основным препятствием может быть погода. В этом сезоне она отвратительная. До сих пор ежедневно идёт снег, холодно. Говорят, даже в районе Тьянгбоче ещё не распустились цветы. Вам, наверное, уже сказали, что в Катманду лишь несколько дней назад открылись горы — месяц их там не видали. Это внизу, а на маршруте условия сверхтяжёлые — заснеженность, ветер и очень сильный холод. Создаётся впечатление, что в этом году нет предмуссонного периода, благоприятного для восхождений. Условия, близкие к зимним.

Я говорю это для того, чтобы стало ясно: ребятам приходится работать в тяжелейших условиях. Маршрут, как мы и ожидали, технически сложный даже для нормальных высот. Много участков высшей категории сложности. Убеждён, что этот маршрут (если его не повторит кто-нибудь в следующем году, когда будут ещё целы наши верёвки) долго не пройдёт ни одна группа. И если мы его одолеем, это будет действительно новое слово в высотном альпинизме.

Все участники работают на пределе возможностей: только так можно одолеть этот маршрут. А они, возможности, не у всех одинаковые.

В условиях, когда число выходов должно быть ограниченным, чтобы люди выдержали до конца, на первых порах не все справлялись с заданиями. Группы сократились из-за заболевших, а дело должно двигаться неукоснительно — иначе невозможен успех. Должны были появиться сильные лидеры, которые показали бы всем, что можно работать с запланированными заданиями. Такими лидерами оказались сначала двое — Мысловский и Балыбердин. Они, когда это стало необходимо, выполняли работу за четверых. Но надо было, чтобы в каждой группе появился такой лидер, способный доводить дело до конца. Иначе недоработка на выходе одной группы срывала всё дело.

Итак, когда дорог был просто каждый участник, способный работать на высоте, не говоря уже о лидерах, я должен был либо слепо руководствоваться директивой и снять с работы одного из выявившихся лидеров и тем самым вывести из строя целиком одну группу (в ней оставалось в то время только двое полностью трудоспособных), либо исходить из здравого смысла, условий на месте и интересов основной задачи (опасность для здоровья Мысловского здесь такая же, как и у других). Я, естественно, выбрал второй путь, и менять решение не могу и не вижу оснований. Очень прошу до окончания работы не возвращаться к этому вопросу. Сейчас наступила ответственная фаза и надо сосредоточиться не на полемике по уже решённому делу, а на очень трудных моментах сегодняшней работы: всё даётся нам с огромным трудом. И сейчас я опять выпускаю связку Мысловский — Балыбердин.

Предвидеть заранее, что они составят основную двойку на этом этапе работы, мы, конечно, не могли. Это уже просто естественный отбор, который, как всегда, происходит в тяжелейших условиях”.

Ильдар Азисович всё понял. Больше к этому вопросу никто не возвращался. Никто, кроме, наверное, нас с Эдиком. А вот теперь, ожидая вестей сверху, я думаю, что этот пресловутый запрет висит над ним как дамоклов меч и мешает спокойно работать.

Они вышли из базового лагеря 27 апреля с заданием обработать участок от 8250 до 8500 метров и установить лагерь-5, а если после этого хватит сил — выйти на штурм вершины. Оба проделали огромную работу и с чистой совестью могли сегодня утром начать спуск, но пошли вверх. И как бы ни было им трудно все эти дни, мы с Анатолием Георгиевичем верили, что так и поступят два этих очень разных, ярких человека, которых объединяет лишь высочайшее чувство ответственности и редкое умение “выкладываться” — отдавать всего себя без остатка, когда это нужно. А это бывает очень трудно делать изо дня в день, да ещё когда тебя никто не видит! Когда почти всё время под тобой многокилометровая пропасть. Когда ветер и стужа выдувают из тебя всё живое и стремятся сбросить вниз. Когда любой неверный шаг... — но об этом не думают. Когда короткий сон — не сон, а не приносящее отдыха забытье. Когда каждое движение (высота!) требует неимоверного напряжения. И когда к тому же никто не пожурит и ничего не скажет, если ты не выдюжишь и уйдёшь вниз.

Итак, в 15.35 они начали спуск с вершины. А вскоре Володя понял, что сил у них может не хватить. У Эдика кончался кислород. Сам Балыбердин днём всегда работал без кислорода.

Около 17 часов вновь заработала рация. Балыбердин вызвал базу. Его слушала и группа Валентина Иванова, уже поднявшаяся к этому времени в лагерь 5. Володя информировал, что движение происходит чрезвычайно медленно. Если дело пойдёт так и дальше, то не исключена холодная ночёвка. Это уже был сигнал тревоги. Холодная ночёвка вконец вымотанных людей, на высоте 8500 метров, без кислорода — практически невозможное дело. Вот отрывок записи этого сеанса связи.

Балыбердин. Я думаю, что до восьми тысяч четырёхсот метров мы не спустимся. Вышли бы навстречу с кислородом, что ли. И если есть у вас возможность, то что-нибудь горячее, чай какой-нибудь. Как поняли?

Иванов. Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим.

Тамм. А где вы сейчас? На сколько вы от вершины спустились?

Балыбердин. Я оцениваю высоту восемь тысяч восемьсот метров.

За два часа они спустились только на пятьдесят метров! На равнине это эквивалентно примерно одному шагу в минуту.

Тамм. Понял, понял. Как идёт Эдик?

Балыбердин. У него кончается кислород.

Трудно не оценить деликатность ответа!

Тамм. Ясно, ясно! Имей в виду, что мы всё время на связи, но главное — с Валей связь поддерживай.

Разговор между Таммом, Балыбердиным и Ивановым продолжался ещё некоторое время, потом база вызвала Иванова.

Тамм. Валя, одной двойке надо выходить вверх. Второй, может быть, пока не двигаться. Запас кислорода взять из расчёта спуска двоих. Как понял?

Иванов. Понял.

Кислород в баллонах был основным грузом, который каждая группа, ценой больших усилий, выносила в верхний лагерь для того, чтобы идти затем на вершину. Кислород был здесь основной ценностью и дефицитом. Группе, выходящей навстречу первой двойке и спускающейся с ней, не должно было хватить кислорода (даже если останутся силы!) для того, чтобы вновь пойти потом на вершину. И это понимал, конечно, Балыбердин.

Балыбердин. Мне, видимо, кислорода не надо. Мне бы попить или поесть что-либо горячее, слегка так, восстановить силы.

Тамм. Володя, это пока, а позже нужен будет кислород. Сэкономишь — очень хорошо. А немножко подпитаться нужно. Сложно будет спускаться, а если ночь холодная — совсем трудно будет.

Молчание.

Балыбердин. Валя, решайте сами, а мы пока продолжим спуск.

Темнело. Вскоре Балыбердин вышел на связь и узнал, что двойка Бершов — Туркевич движется к ним с кислородом, питанием и медикаментами. Володя беспокоился, что они могут разминуться в темноте, из-за ветра не услышать друг друга. Удалось связать их с Бершовым, и с тех пор всё затихло.

Почти два часа от них ни звука. Я мотаюсь по лагерю и не могу отвести глаз от далёкого предвершинного гребня. Как и луна, он время от времени пропадает в жутком вихре несущихся там облаков. Кое-кто уже потянулся из “кают-компании” к своим палаткам. Очередной раз дойдя до “кхумбалатории”, собрался развернуться, когда наконец-то шипение прекратилось. Раздался голос Балыбердина. Он заметно торопился. Сразу же попросил отвечать без задержки, так как “питание сейчас сядет и связи не будет”. Сообщил, что они встретились, получили горячее и кислород. Теперь могут идти вниз сами. Потом неожиданно передал, что Бершов просит разрешить их двойке подняться на вершину: “Она здесь, рядом”.

Промелькнула мысль: “Тоже мне, придумали! До лагеря-5 уставшей двойке ещё идти да идти. Нельзя считать, что критическое положение миновало, ведь впереди ночь. А они — вверх!” Пока всё это ещё прокручивалось в сознании, ответил: “Нет!” И тут услышал голос Серёжи Бершова, прервавшего Балыбердина: “Евгений Игоревич, почему нет, сейчас луна светит и ветер стих. Мы быстро наверх — и догоним ребят”.

Действительно, почему нет? Надо подумать, но всё время мешает, просто давит мысль, что связь сейчас может прекратиться. Чувствую, что кто-то, услыхав наконец разговор, подошёл и стоит рядом. Кажется, это Кононов. Так почему же всё-таки нет? Допустим, они спускаются в пятый вчетвером, а там ещё двое. Шесть человек в маленькой палатке. Двое из них предельно уставшие и беспомощные. Это не отдых перед тем, как одним продолжить долгий спуск, а другим идти на штурм. А кислород! Хватит ли его? Если первая двойка, как они говорят, спустится сама, то можно успеть отдохнуть, пока вернутся с вершины Бершов и Туркевич. А там уже будет время выходить вверх Иванову и Ефимову. В палатке вновь останутся четверо. Так же, как и мгновением раньше, это только “варилось” в голове и окончательно не созрело, когда задавал Бершову вопрос: “А сколько у вас кислорода?” Он ответил сразу: “По триста атмосфер на каждого”.

Всё стало на свои места — имеет смысл идти к вершине. Они получили “добро”.

Итак, первое действие премьеры, которая подготавливалась всей труппой с таким трудом, ещё не закончилось, а второе — началось. Не было никаких мыслей о том, что это будет первое ночное восхождение (в чём ” до сих пор не уверен), ни тем более об ответственности за столь спорное решение. Анатолий Георгиевич, когда я рассказал ему о переговорах, как всегда в таких случаях, поддержал меня. Подобное единство взглядов было очень существенно для работы всей экспедиции.

Наши переговоры состоялись в 21.30. Примерно в 22.30 дежурные у рации и я в своей палатке слышали вызов: “База, база!” Потом ещё раз. И всё кончилось до утра, до плановой связи в 8.00. Казалось, мы начали привыкать и во сне прослушивать эфир. Правда, сном можно было назвать только те короткие периоды, когда побеждала мысль: “Всё хорошо, просто у них питание рации село”.

А в это время двойки встретились на предвершинном гребне, после того как спускавшиеся прошли фирновые участки. В скупом и обманчивом свете луны таинственным казался гребень, сложенный из плит черепичного строения. Он не очень сильно изрезан, однако оба склона, особенно обращённый в сторону Непала, круты и опасны. Эти склоны — как чёрные бездонные колодцы, из которых то выдувается со свистом снежная крупа, то слышится зловещий, с большими перерывами, стук уходящих вниз камней,— неотступно сопровождают идущих. И холодно, страшно холодно.

Предельно замученными и замёрзшими казались Эдик и Володя. Их продвижение замедлялось не только отсутствием сил. Выходя утром на штурм, они взяли лишь самое необходимое, а поскольку погода была хорошей, оставили кошки. К вечеру пошла снежная крупа, и, сухие днём, скальные плиты превратились теперь для них в ловушку,— приходилось идти только с попеременной страховкой. От этого оба ещё больше промерзали. И всё же встреча с друзьями, горячее питьё, которое под пуховками принесли Серёжа Бершов и Михаил Туркевич, и, конечно, кислород, как посчитали все четверо, достаточно восстановили силы первой двойки. Безусловно, Серёжа с Мишей казались по сравнению с ними свежими и энергичными. Разгорячённые подъёмом, воодушевлённые, они стремились вверх, при условии, что их помощь сейчас больше не нужна. Со своей стороны Балыбердин и Мысловский тоже очень хотели, чтобы ребята попытались выйти на вершину. Это снимало с них груз моральной ответственности (не существующий на самом Деле): они прекрасно понимали, что для этих двоих повторный подъём сюда, для выхода на вершину, исключён. У Бершова и Туркевича было предусмотрено всё необходимое. Покидая лагерь-5, они знали, что в этом их единственный шанс выйти на вершину, хотя не исключали ситуации, при которой и мысли такой не возникнет, — если нужна будет постоянная помощь и опека первой двойке. Поэтому и не просили раньше времени разрешения на штурм вершины.

Теперь, получив “добро” и уточнив у Володи детали дальнейшего подъёма, они устремились вверх.

Вызов “База, база!”, который мы слышали примерно в 10.30, был безуспешной попыткой сообщить радостную весть о победе. Поняв, что рация на таком морозе работать не будет, они прекратили вызывать базу и попытались сфотографировать друг друга при лунном свете. Но сколько можно простоять неподвижно в таких условиях?! (Попытки хоть что-нибудь увидеть на этих снимках, несмотря на все старания специалистов, не увенчались успехом.) Пробыв на вершине двадцать пять минут, Бершов и Туркевич, по примеру первой двойки, привязали к треноге пустой кислородный баллон, вымпелы-сувениры и начали спускаться. Неожиданно для себя они очень скоро догнали Володю и Эдика. Те практически не сдвинулись с места. Надо было организовать их спуск. В таком состоянии, да ещё без кошек, они не могли сделать этого самостоятельно. Помощь, оказанная им двумя часами ранее, не дала желаемого результата.

Началось медленное, изнурительное движение. По маршруту спуска между Мишей и Серёжей растягивалась перильная верёвка — 45 метров. Пристегнувшись к верёвке и придерживаясь за неё, вниз уходили Эдик и Володя. Потом опять работала вторая двойка, опять на очередном участке спуска натягивались перила — и всё повторялось вновь. И так много часов кряду. Временами, когда луна исчезала в облаках, приходилось двигаться в полной темноте. Ближе к утру луна скрылась совсем — работать стало ещё труднее и опаснее. Но останавливаться нельзя; это был бы конец. Истекали сутки с тех пор, как первая двойка покинула лагерь-5. Оба были уже почти в невменяемом состоянии. Спасало только однообразие движения. Серёжа Бершов отдал свой кислород и спускался теперь без маски. Около шести часов утра 5 мая они наконец добрались до палатки. Валя Иванов и Сергей Ефимов были уже готовы выходить им на помощь. Позже Балыбердин записал в своём дневнике, что так близко к концу он ещё никогда не был. Друзья помогали ему влезть в палатку, когда силы, казалось, покинули его совсем.

И вновь возникает вопрос: где же предел человеческих возможностей? Всего через несколько часов все четверо продолжили спуск и ещё два дня шли до лагеря-1, на отметке 6500 метров. Очень скоро Володя восстановился настолько, что никакая помощь ему уже не требовалась. Для Эдика же эти два длинных дня продолжали быть днями испытания духа и воли. Руки были обморожены. Кончики пальцев почернели, местами лопнула кожа. Они болели сами по себе, не говоря о мучениях, вызываемых рукавицами. А надо было спускаться по сложным и крутым скалам, пользуясь непрерывной цепочкой верёвочных перил. Четыре километра верёвок, на каждые пятьдесят метров минимум по три крюка, то есть минимум три раза надо этими руками отстегнуть и вновь пристегнуть страховочный карабин. Все четыре километра надо крепко держаться этими руками за жумар (Специальное устройство для подъёма по страховочной верёвке). Надо терпеть и терпеть. Никто не мог ему в этом помочь, никто не мог за него (этого он не хотел допустить) перестёгиваться и держаться.

Во всём же остальном ему непрерывно помогали Серёжа Бершов и Миша Туркевич. И конечно Володя Балыбердин.

Когда Эдик добрался до палатки, он не мог уже ничего делать сам. Ни разуться, ни переодеться, ни поесть, ни залезть в спальный мешок. Становился капризным, как ребёнок. Но это никого не выводило из равновесия: дневной работой он заслуживал большого снисхождения.

Бершов и Туркевич сделали всё, что было необходимо. Оба достойны высшей похвалы. Их выдающиеся способности скалолазов были хорошо известны и раньше. Здесь же, действуя все эти дни просто замечательно, они доказали, что являются и исключительно сильными альпинистами. В Серёже, спокойном, мягком и в то же время решительном человеке, никогда не теряющем чувства собственного достоинства, можно было заранее увидеть все те качества большого человека и альпиниста, которые так ярко проявились на Эвересте. А вот Миша — приятно удивил. Я не относил его к числу сильных альпинистов. Компанейский, весёлый парень — это да. Но бывает несдержан, не всегда контролирует себя. Таким он мне представлялся. И это подтверждалось вначале, когда ему тяжелее многих давалось “врабатывание”. Уставая, он готов был раздувать, и казалось с удовольствием, досадные для нас неурядицы, встречавшиеся на начальном этапе. Вместо спокойного анализа и поиска путей исправления ошибок готов был винить всех и каждого. А тут, в решительный период, когда надо было зажать себя и действовать, несмотря ни на что, он сработал отлично во всех отношениях. Молодец!

А в базовом лагере в эту ночь, после того как рация донесла неизвестно чей вызов, сон отступал под напором тревожных мыслей, вспоминались события прошедшего дня. Рано утром мы провожали на восхождение Лёшу Москальцова и Юру Голодова. Назавтра должны уйти их напарники — В. Хомутов и В. Пучков — последняя связка восходителей. Остальные двойки уже в пути. Завтра почти весь спортивный состав экспедиции образует непрерывную цепочку групп, двигающихся к вершине и подстраховывающих друг друга.

Поёживаясь не то от холода, не то от раннего подъёма (так уютно было в тёплом спальном мешке), мы небольшой группой столпились около Лёши и Юры. Без особого аппетита (утро, волнение) они позавтракали. Для уходящих на гору готовятся заказные блюда, и мы, провожающие, пытаемся угадать и выполнить мельчайшие их желания. Наша группа уже сработалась — провожаем на вершину шестую двойку. Стараемся не очень шуметь: большинство в лагере ещё спит. Кто-то из шерпов, как всегда в торжественный момент выхода наверх, зажигает ритуальный огонь. Хвойные ветки горят в молитвенном очаге, сложенном рядом с “кают-компанией”. Сквозь лёгкий благовонный дымок виден ледопад — первое препятствие на пути уходящих. Кругом всё сковано ночным морозом, только наш флаг на радиомачте бьётся на ветру.

Последние рукопожатия, ненужные, но неизбежные слова напутствия, раздражающий в таких случаях микрофон киношников — всё сразу становится показным. Ребята ушли. Наша стайка долго не расходится. Трудно оторвать взгляд от удаляющейся двойки. Но вот они скрылись за дальними сераками. Успеха вам!

Незадолго до утренней связи, во время которой проводился опрос групп, меня вызвал Голодов. Прошло менее двух часов после расставания. Такие группы обычно не включались в опрос до двухчасовой связи. Мы решили, что он хочет дать информацию о состоянии дороги через ледопад. Наверное, нужны ремонтные работы.

Вот что последовало за этим:

Голодов. Евгений Игоревич, здесь, при выхода на плато, Лёша упал с лестницы в трещину. Подвернул ногу. Я сейчас его вытащил, он наверху. В общем, всё нормально. Он не так сильно подвернул ногу. Вероятнее всего, мне сейчас надо с ним спускаться. Как поняли меня?

А ты волнуешься, Юра. Сильно волнуешься, до голосу слышно.

Тамм. Понял тебя. Навстречу выслать людей? Голодов просил прислать Трощиненко и врача Орловского, сказал, что Лёша Москальцов из трещины вылез практически сам — он “его только подтягивал”. Упал Лёша потому, что вырвались перила — перемёрз и сломался фирновый крюк. Условились о дальнейшей связи.

Наверх вышли Трощиненко и Пучков. Готовились Орловский и Хомутов.

Тревожная ночь в базовом лагере.

После того как окончился опрос и мы узнали, что Мысловский с Балыбердиным идут к вершине, состоялся второй разговор.

Голодов. Ситуация несколько хуже, чем я ожидал.

Тамм. Хорошо, сейчас к вам выходят. Как ты думаешь, нужно что-нибудь, чтобы нести его, или нет?

Договорились, что наверх поднимутся четыре человека и там, где необходимо, будут транспортировать Лёшу на спинах. Чтобы Орловский, наш врач, точнее представлял ситуацию, я попросил Юру описать состояние пострадавшего.

Голодов. Свет Петрович, общая картина такова. Я не прощупывал, мне это и не надо делать, но у него, наверное, подвёрнута лодыжка. И ещё он очень здорово ударился переносицей. Сильное кровотечение. Я сделал два тампона, но это не помогло. Сейчас сделал холод. Думаю минут десять подержать холод. Как меня понял?

Свет Петрович дал необходимые указания, велел уложить Лёшу поудобнее, укрыть, не двигаться до его прихода. И ушёл на ледопад.

Позже Орловский сообщил, что у Лёши, по-видимому, сотрясение мозга и его надо нести на носилках. На ледопад ушли все, кроме кухонных рабочих, офицеров связи и радиста. Я тоже был прикован к радиостанции: все на маршруте и на транспортировке пострадавшего, и в любой момент могла возникнуть необходимость скорректировать действия групп.

Спасательные работы на ледопаде.

В районе полудня Лёшу принесли и уложили в палатке.

Вид у него был страшный. Переносица, весь левый глаз и часть лба — сплошная фиолетово-чёрная гематома. В единственном открытом глазу неимоверная тоска. Встречаться с ним взглядом мучительно. Страдал он не от боли. Так нелепо, по собственной оплошности рухнула великая мечта. Рухнула, когда кончились изнурительные выходы на обработку маршрута и когда было столько сил и уверенности в себе. С каким воодушевлением и задором выходил он утром из лагеря! И вот — всё. И ничего уже невозможно изменить. Время от времени слёзы текли у него из правого глаза. Какими же они должны быть горькими!

Утешение, что главное — это жизнь, которую он сегодня, по счастливой случайности, сохранил, пролетев пятнадцать метров, было для него непонятным. Кто думает об этом, когда жизнь уже сохранена? А вершины, вершины-то не будет!

Неудобно, но приходится терпеть.

Начальный диагноз подтвердился — сотрясение мозга. Всё остальное пустяки. Транспортировки в Катманду не требовалось. В таком состоянии главное — длительный покой.

Хомутов получил команду утром выходить на восхождение, но уже в тройке — он, Пучков и Голодов. Цепь атакующих должна сомкнуть ряды.

С того момента, как Свет разрешил общаться с Лёшей, и до последнего дня существования базового лагеря его палатка стала самой посещаемой. Лёшу не оставляли одного. К нему сразу же приходили все, спускавшиеся сверху. К нему несли все новости. Это было естественно: Лёша, наш Лёша оказался в такой беде. Всем хотелось отдать ему часть своей вершины, своей радости, которая была бы невозможной без его труда и лишений.

Вот таким необычным и тревожным было начало первого из шести дней. А конца у него не было — он слился для нас с началом следующего.

Утром Бершов вышел на связь, но слышимость была отвратительной. Пришлось Эрику Ильинскому из лагеря-2 вести ретрансляцию.

Ильинский. База! Туркевич и Бершов вчера совершили восхождение. Балыбердин и Мысловский в тяжёлом состоянии спускаются вниз. Надо, чтобы третий лагерь был свободен.

Тамм. Спроси, пожалуйста, нужно выслать отсюда врача или достаточно того, что там будете вы?

Ильинский. Нужна консультация врача. А Мысловского и Балыбердина сопровождают Туркевич — Бершов.

Около часа длилась консультация, и всё это время переговоры велись через Эрика. Стоило ему во время длительного диалога упустить какую-нибудь деталь, тут же вклинивался кто-то из участников других групп и вносил уточнения. Все, кто был сейчас на маршруте на высотах от 5300 до 8500 метров, напряжённо слушали и готовы были в любой момент прийти на помощь.

Свет Петрович преобразился. Куда делась его внешняя беспечность! Скрупулёзно и спокойно требовал он повторять указания. Хотел убедиться, что они правильно поняты там, наверху. Указания были чёткими и конкретными.

Мы привыкли к Свету — балагуру и острослову. Он неистощим на шутки. Одного из наших шерпов, работника кухни, мучил больной зуб. Свет его удалил (для пациента это было первое в жизни знакомство с врачом) и сказал, чтобы отныне тот за столом подавал блюда сначала ему, Свет Петровичу, а уже потом — начальнику. Иначе больной зуб будет вставлен обратно. Это привело беднягу в страшное смятение: богатый опыт предыдущих экспедиций приучил его к строгой субординации.

Многие участники просили Орловского помочь избавиться от кашля. Сильный и сухой до крови, он мучил почти всех. Свет понимал, что ничего кардинального сделать невозможно — наверху морозный воздух и глубокое учащённое дыхание ртом. Когда просьбы становились излишне настойчивыми, он предлагал принять слабительное: “Будете бояться кашлять”. Но как только дело принимало серьёзный оборот, Свет Петрович проявлял твёрдость. Чувствовалось, что дело берёт в руки человек, обладающий большим профессиональным опытом и мастерством.

Фрагменты радиоконсультаций:

Орловский. Серёжа, можешь ли ты сделать укол?

Бершов ответил, что может. Орловский. Нужен жидкий гидрокортизон! Сначала флакон потрясите, чтобы на дне не было осадка. Абсолютно! Каждому ввести нужно по половине флакона в мышцу. В ягодицу или в дельтовидную мышцу, в плечо. Прямо сейчас это надо сделать. Как понял?

Ильинский. Понял! Серёжа, надо гидрокортизон, прямо сейчас, ввести им в задницу по половине флакона. Как понял?

Валиев. Эрик, Эрик! Это Казбек. Ты не сказал ему, что надо разболтать гидрокортизон до конца, что бы он был без осадка. Слышишь?

Ильинский. Серёжа, Серёжа, ты слышал? Надо этот флакон трясти, пока там осадка не будет.

Орловский. Эрик, сейчас гидрокортизон нужно положить под мышку тому, кто будет делать укол. Прямо под мышку, за пазуху, чтобы он стал комнатной температуры. Теперь такой вопрос: если там шприц только один и игла только одна, то сделать укол одной и той же иглой обоим. Там в маленьком пузырьке из-под пенициллина — спирт. Если не окажется спирта — пролился или ещё что, — то делать просто, без спирта. Если всё понял, то я передаю Евгению Игоревичу.

Тамм. Эрик, передай сначала указания Света наверх, потом продолжим с тобой.

Ильинский долго вызывал лагерь-5. Потом передал на базу, что, по-видимому, наверху село питание рации.

Тамм. Казбек! Ты на приёме?

Валиев. Да, приём.

Тамм. Попробуй ретранслировать последние указания Орловского.

Валиев пытался вызвать лагерь-5. Даже Иванов с западного гребня делал попытку помочь. Но 5-й молчал.

Тамм. Казбек, у вас аптечка при себе?

Валиев. Да, и здесь ещё аптечка четвёртого лагеря.

Тамм. Да, правильно. Значит, так, берите всё, что нужно, чтобы выполнить указания, которые давал Свет Петрович. Возьмите кислород — полную загрузку — и поднимайтесь двойкой в четвёртый лагерь. Обязательно все аптечки с собой и постоянно связывайтесь с нами. Возьмите запасное питание для их рации — оно в вашем лагере. Как понял?

Валиев. Вас понял.

Тамм. Только не перегружайтесь! Аптечка, кислород — и поднимайтесь.

Валиев. Вас понял. Выходим в четвёртый лагерь с аптечками и кислородом.

Тамм. И ещё — время от времени вызывайте пятый лагерь и говорите, что вы идёте им навстречу. Всё понятно?

В лагере-5 Бершов выполнил все указания Орловского. Мысловский и Балыбердин получили необходимые инъекции, таблетки и начали спускаться. Одновременно в лагерь-4, не дожидаясь своих напарников, вышли с дополнительными медикаментами Казбек Валиев и Хрищатый. Валера Хрищатый считался у нас опытным лекарем (он выполнял эту обязанность в группе алмаатинцев). Хотелось, чтобы он оценил состояние ребят. При этом, правда, сохранялся дневной разрыв между двойками группы Ильинского. Теперь, чтобы соединиться с товарищами, Хрищатый и Валиев должны будут ждать их в верхних лагерях и тратить драгоценный кислород.

Закончив переговоры с Валиевым, вызвал Иванова. Валя сообщил, что они вышли из лагеря-5 около шести часов утра. Двигаются уже по западному гребню. Продолжая связь, вновь прошу ответить лагерь-2.

Тамм. Эрик, как у тебя подопечные шерпы? Идут наверх?

Ильинский. Мы сейчас позавтракали. Собираемся идти. Но я теперь не знаю, как быть нам-то. В свете освобождения лагеря-три.

Тамм. Вам подниматься в третий, как предполагали. С полной загрузкой. Обязательно возьми запасное питание к рации. Вопрос, как быть с лагерем-три, решим, когда будет ясно, как вы поднимаетесь и как будут развиваться события. Как понял?

Ильинский. Понял вас, понял. А как это предположительно? То есть мы поднимемся и назад вернёмся?

Тамм. Может быть, и так, но, вероятнее, вы двое останетесь. В лагере-три можно и вшестером расположиться. Шерпы уйдут (если вообще дойдут). Вы двое останетесь, и ещё четверо спустятся.

Ильинский. А Казбек как?

Эрик хотел понять, соединится их группа сегодня или нет.

Тамм. Казбек останется в четвёртом. Сейчас важно было сохранить между двойками наверху минимальный интервал, чтобы подстраховка была действенной. И на этот раз шерпы не смогли подняться до лагеря-3 и ушли вниз.

Теперь оставалось ждать сведений от двойки Иванова с вершины. Эта двойка не вызывала сейчас опасений. Валя и Сергей Ефимов надёжные, опытные альпинисты, побывавшие в горах во многих переделках. Правда, здесь, во время первых выходов, я ожидал от них большего. Серёжа задержался с караваном, пришёл в базовый лагерь позже других (вместе с Е. Ильинским), немного переболел, и его трудности были понятны. А почему медленнее, чем хотелось, входил в работу Валя— неясно. Ему бы чуть побольше физической силы, чуть побольше азарта! Но теперь оба после хорошего отдыха внизу работают нормально, как и подобает корифеям.

Валя человек обстоятельный и колючий. Ко всему подходит серьёзно, его действия обдуманы и выверены. Вероятность сбоя в его работе мала. Серёжа не менее обстоятелен. Привык готовить восхождения своими руками, каких бы мелочей это ни касалось. В его внешности — высокий, худой и рыжеволосый, — несмотря на её несомненную привлекательность, нет ничего говорящего о мужестве, силе и воле этого человека. Но без этих качеств невозможно быть руководителем на таких маршрутах, которые пройдены им в наших горах. Наиболее характерная его чёрта — изобретательность, стремление к созиданию нового.

В 13.20 они были на вершине и вызвали базу.

Тамм. Валя, Валя, как слышишь?

Иванов. Отлично.

Тамм. Поздравляю вас, поздравляю. Сколько у тебя кислорода осталось?

Иванов. По целому баллону.

Тамм. Когда думаете начать спуск?

Иванов. Отснимем панораму и пойдём. Мы вышли на вершину минут пять, десять назад. Из лагеря вышли поздно. У нас всё время развязывались кошки, поэтому шли медленно. Как поняли?

Тамм. Понял тебя, понял, Валя. Больше не задерживаю. Жду вас на связи днём и обязательно в восемнадцать часов. Потом Ю. Кононов попросил Иванова сказать несколько слов для печати. И тут, неожиданно для всех нас и, наверное, для себя. Валя сказал замечательные слова:

“С этой самой высокой трибуны мира мы хотели бы поздравить весь коллектив нашей экспедиции с большим успехом, с огромной проделанной работой. Такие маршруты ходятся нечасто и посильны только действительно хорошим спортсменам. Я хочу поздравить всех наших альпинистов всего Советского Союза, которые долгие годы упорно ждали этого успеха в Гималаях. Я хочу поздравить всех наших радиослушателей, всех, кто хотел нам успеха, помогал в проведении и подготовке этого огромного мероприятия. Всем им огромное спасибо! И ещё я хочу подчеркнуть, что это восхождение мы посвящаем шестидесятилетию образования нашего великого государства”.

Сказать такие слова, стоя изнурённым на высоте 8848 метров, можно только, если они идут от сердца, если сами рождаются. В них выражено всё, что чувствовали, даже не всегда сознавая это, все, кто был на стене Эвереста и в базовом лагере.

Они спустились в лагерь-5 к 18.00. Шли долго: у Серёжи сломалась кошка, и пришлось двигаться с попеременной страховкой. Шли и удивлялись: как могли здесь спускаться ночью, без кошек Эдик и Володя? Крутые плиты занесены снегом. Скользко, а слева и справа, далеко под ногами, ледники Непала и Тибета.

День кончался. Все группы заняли свои места: Иванов — Ефимов в лагере-5; Валиев — Хрищатый в лагере-4; Мысловский — Балыбердин, Бершов — Туркевич, Ильинский — Чепчев в лагере-3; тропка Хомутова в лагере-1. Завтра рано утром всё вновь должно прийти в движение. А пока, кажется, предстоит спокойная ночь и можно коротать вечер в “кают-компании” за “Эрудитом”.

6 мая выдалось спокойным (это не относится к погоде). Первая четвёрка восходителей и Валя Иванов спустились ночевать на ледник, в лагерь-1. Серея: а Ефимов остался во втором, на высоте 7350, с поднявшейся сюда группой Хомутова. Серёжа не хотел быстро терять высоту — привыкал к большим давлениям (это на семи-то тысячах!). Казбек и Валера Хрищатый вышли на старт — лагерь-5. Ждать свою вторую двойку им теперь не имело смысла: в лагерях-4 и 5 тратить для этого кислород нельзя. Назавтра они готовились к штурму.

Немного настораживала только двойка Ильинский— Чепчев. Сегодня они поздно вышли наверх из лагеря-3. Очень поздно. Некоторую задержку можно объяснить большой толчеёй в двух не очень удобно поставленных палатках лагеря-3: там ночевало сразу шесть человек! Высота 7850 метров, а надо и приготовить завтрак, и надеть все доспехи, и сложиться. Быстро это не сделать, когда негде повернуться да, кроме того, каждый привязан коротким репшнуром к общей страховочной верёвке, чтобы ненароком не улететь. Из этой двойки первым вверх по перилам ушёл Эрик Ильинский. Во время дневной связи он сообщил, что остановился и ждёт Чепчева: “Я где-то на шестой верёвке, но меня беспокоит, что я не вижу Серёжи сзади себя. Мы договорились, что он выйдет попозже — на полчаса, час. Я иду уже два с половиной часа, и разрыв уже большой”. Потом Эрик сказал, что чуть раньше разминулся с Ивановым и Ефимовым, которые ушли вниз, в лагерь-3. Я сразу же начал их вызывать. Иванов ответил: “Мы находимся уже в лагере-2. Чепчев очень долго собирался. Такое впечатление даже было, что у него горняшка. Он вышел примерно полчаса назад, может быть, меньше”.

Ильинский (он слышал Иванова) прокомментировал это так: “Меня это волнует. Я сам доберусь до лагеря уже затемно, а он и не знаю когда”. Через некоторое время он добавил: “Я его дождусь, увижу внизу. Если он плохо себя чувствует, то пойдёт вниз. А мне как быть в этой ситуации?” Мы условились о дополнительной связи в 16.00.

Странно, Серёжа до сих пор очень хорошо переносил высоту и отлично работал.

Эрик ждал долго, пока внизу на перилах появился Серёжа. Тот постепенно разошёлся, и в лагерь-4 они поднялись уже вместе. Но добрались до него поздно, заставив сильно поволноваться всех ожидавших с ними связи.

Вечером и ночью наверху шёл снег, мело. Рано утром 7 мая Валиев и Хрищатый покинули палатку ла-геря-5. Кругом всё серо, сильный ветер. Он моментально выдул накопленное за ночь тепло. Особенно неуютно Валере: он не надел пуховые брюки, побоялся, что будут излишне стеснять движения. Валера шёл без кислорода. Он не пользовался им все эти дни и хотел попробовать свои силы и дальше.

Когда добрались до западного гребня и стена Эвереста перестала защищать их, ветер чуть не сдул обоих со скал. Чуть не увлёк в полёт на трёхкилометровой высоте над угадывающейся внизу долиной Молчания (верхняя часть ледника Кхумбу). В грохоте и свисте ничего нельзя было разобрать. Потоки ветра не давали возможности дышать — либо забивали рот, либо, создавая разрежение, высасывали из лёгких всё, что там было. Стужа вколачивалась ветром в тело, проникая даже сквозь пуховую амуницию Казбека.

У них хватило мудрости и мужества повернуть обратно. В 8.00 сообщили на базу, что вернулись в палатку. Мы договорились, что двойка повторит попытку штурма в любое время суток, как только уляжется ветер. Надеялись, что к вечеру он стихнет и будет луна. Сидеть же долго в лагере-5 нельзя — не хватит ни запаса кислорода, ни сил: на такой высоте они быстро тают даже в покое. Началось ожидание. В пуховых мешках ребята скоро отогрелись. Временами наваливалось забытье. Но даже при этом не переставали вслушиваться в гул ветра — не затихает ли?..

...А базовый лагерь ждал первых победителей. Бинокль не висел сегодня на месте. Кто-то пытался различить движущиеся точки в нагромождениях ледопада. Когда наконец их заметили, не выпускали из поля зрения до тех пор, пока фигурки идущих помещались в окуляре.

И вот четвёрка одолевает последние метры подъёма к лагерю — подъёма на длинном пути спуска к обычной жизни. У кого-то из них ещё будут победы и в горах, и в жизни. Но те победы никогда не затмят этой. Она навсегда останется их главной победой.

Для встречи мы не смогли придумать ничего, кроме обычного ритуала. Но зато наши объятия, рукопожатия и взгляды должны были говорить (и говорили!) о многом. В них, с обеих сторон, было сказано здесь больше, чем на любом мыслимом торжестве.

Потом они, измученные, сидели за столом. Потрёпанные рюкзаки загромождали вход в “кают-компанию”. Внутри толкались все, кто был в лагере,— наши и непальцы. Всё!

Ребята рассказывали скупо. И пили, пили, пили. Их высушенные тела требовали влаги. Их осипшие голоса стали похожими, а лица сияли. Чуть опухшее, даже одутловатое лицо Серёжи Бершова, — на нём выделяются и притягивают к себе смеющиеся, радостные глаза. Мишино лицо черно, как его шевелюра и борода, — он ещё больше стал походить на цыгана. Только теперь не на молодого и задорного, а на очень уставшего и повзрослевшего. Эдик Мысловский осунулся больше других, или это так кажется: он был объемнее остальных до выхода. В сухом, заострённом лице Володи Балыбердина что-то от чёртика, которого мы привыкли видеть на старых пепельницах. Но сколько в нём счастья! Оно просто струится, стекает, как заряд, с бороды, с носа, бровей над запавшими от усталости глазами. И заряжает нас.

Лагерь-1. Первая четвёрка восходителей спускается в базу.

Дело ещё не завершено, многие наверху, но, стоя рядом с ними, мы ощущали только счастье победы. Это было как пророчество. Потом, в другие дни, мы встречали остальных. И каждый раз переживали всё заново. Как будто мы снова и снова возвращались домой с ними вместе и это опять была единственная встреча победителей. Мы радовались, ждали новых успехов и не придали большого значения разговору, состоявшемуся 7 мая с Катманду.

Калимулин. Очень хорошо отозвались о вашем восхождении президент Международной федерации альпинизма господин Боссю, англичанин Хант — организатор многих экспедиций в Гималаях. Идут широкие отклики на ваши восхождения. Учитывая, что ожидается дальнейшее ухудшение погоды, будьте очень внимательны, надо всё очень хорошо закончить. Надо принять решительные меры, чтобы исключить всякую опасность.