3

3

Колпак ли по-французски, просто ли шапка по-русски, но шапито — конструкция замечательная: ни тебе подпирающих потолки и мешающих смотреть колонн, ни барьеров.

Но Саня, как известно, к цирку вообще относился с недоверием, прохладно. Он все казнился, что бездумно ляпнул тогда в больнице про «задворки», боялся, что Виолетта припомнит ему нынче это, а потому смотрел все представление ревизорски-строго и рад был всякий раз, когда высматривал что-то, подтверждавшее его мнение.

Инспектор манежа громко, с подвыванием и почти засунув себе в рот микрофон приветствовал зрителей и объявил первый номер программы. Сразу же после этого униформисты постелили фанерный шестиугольник, и на него выкатилась самой первой на одноколесном велосипеде Виолетта. За ней следом очень старательно крутили педалями двое здоровенных парней на одноколесных же, но с блестящими першами вместо рулей велосипедах. Они столь много и безоглядно расточали улыбки, что не увидели, как свалилась на первом же повороте Виолетта, наскочили на нее и тоже попадали с высоких сидений. Они продолжали улыбаться и делали вид, будто ничего и не произошло. Однако конфуз был полным, публика поощрила неудачников хлопками.

Все трое очень проворно забрались снова на высокие седла и начали разъезжать по шестиугольнику. Они менялись местами, делали ухарские развороты на сто восемьдесят градусов. Виолетта спрыгнула на этот раз умышленно, а те два лба натянули меж собой на першах канат. Тут был гвоздь номера: Виолетта ухватилась за канат, как за турник, и стала вытворять на нем разные трюки, демонстрируя, какая она есть гуттаперчевая девочка. Оркестр в это время нежно выводил мелодию «Крутится, вертится шар голубой…» — а чтобы никто не ошибся, что это за песенка, к канату был подвязан порывавшийся взмыть вверх шар, который, правда, был не голубым, а розовым — то ли специально под цвет Виолеттиного трико, то ли иного просто не нашлось в этот вечер в реквизите. Было ли так задумано или Виолетта неосторожным движением задела ниточку, но шар вдруг оторвался и помчался торопливо, скачками, словно страшась погони, вверх, быстро растворился в темноте.

Публика аплодировала Виолетте долго и громко, но Саня подумал, что люди не мастерством ее покорены, а тем лишь, что она необыкновенно красива.

Да, лихо и скороспешно делал выводы Саня, но можно подыскать этому оправдание: было ведь Сане Касьянову уже семнадцать лет, чтобы он мог по-прежнему детски простодушно принимать все происходящее на манеже, но ему было еще только семнадцать, чтобы сумел он постигнуть правду и нравственность древнего и бессмертного искусства цирка.

Фокусник творит все те же чудеса, что тысячелетиями творили его предшественники «черные и белые маги», — в его манипуляциях нет уж для Сани таинственности и непостижимости. Но еще не знает Саня и цены тому юмору, той спокойной мудрости, с которой иллюзионист разоблачает сам себя или предлагает публике самой разобраться в том, где обман, где ловкость рук, где высокое мастерство. Люди рядом ахали и смеялись, а Саня недовольно морщился: мистифицирует, водит за нос, а я дураком быть не желаю!

Уж на что, казалось бы, безупречна работа жонглеров, акробатов и гимнастов, но Сане все блазнился обман: нет, что-то тут не то, не может быть, чтобы все по-хорошему так здорово было. И зачем Виолетта оказалась в этой компании?

Саня прикидывал, как бы поаккуратнее высказать это Виолетте, искал самые бережные, неранящие слова, но только зря он беспокоился.

— Представление окончено! — опять с торжественным подвыванием объявил инспектор манежа.

Врубили все огни. Саня задрал голову в надежде разглядеть все-таки улетевший розовый шарик, но глаза слепили яркие, миллионосвечевые, должно быть, электролампы.

— Куда же шарик делся? — спросил он Виолетту, когда они встретились на улице.

Виолетта бросила короткий, словно бы испуганный, взгляд и почему-то замкнулась, не ответила. Молча дошли до вокзала, сели в электричку, тогда только она наконец заговорила опечаленным, сумрачным голосом.

— Докрутился-довертелся… Улетел вверх и лопнул. — Она вдруг посмотрела в Санины глаза пристально и вызывающе: — Вы думаете, почему меня на манеж самой первой выпустили?

Саня даже и не задумывался над этим — вроде бы само собой разумелось, что она должна быть первой.

— Не знаете? Ну так знайте: наш номер самый плохой в программе, вот почему. А из трех его исполнителей я — самая бездарная. Да-да, не перебивайте. — Саня и не собирался перебивать, так он был поражен этим признанием. — Не перебивайте. Меня даже не хотели на мопеде пускать, сажали на «паука» — допотопную трехколесную машину с большим передним колесом. И правильно делали: видели же — я упала так бездарно. Но, может, я уж и не вовсе бездарная, просто не люблю ни велосипед, ни партнеров: оба они были канатоходцами, потом расшиблись и по состоянию здоровья сменили жанр, нашли более спокойный. А мне каково? Я же только начинаю артистическую карьеру. Мне, правда, всячески внушают, что выступаю я интересно, говорят, что, дескать, мой корд де волан (ну, это то, что вы называете «болтаться на веревке», — не возражайте, я знаю, что называете) — номер вполне цирковой, перспективный и прочее, но даже если я перейду на корд де парель, на вертикальный канат, все равно это еще не будет профессией, удовлетворена я не буду. Так что же делать?

Как будто Саня знал — что.

— Тогда что же делать? — повторила она. — Бросить цирк. Ну конечно, я так и знала, я ни секунды не сомневалась, что вы одобрите (хотя Саня по-прежнему ни одобрял, ни порицал). Конечно, по-вашему, «болтаться» на веревке, расточать улыбки да книксены — не искусство, а шутовство — не спорьте, не возражайте, я знаю! Ничего иного от вас и ждать нельзя, я ведь помню, каким вы агрессивным были в больнице. Только вот что я вам должна сказать… — Она запнулась, словно собираясь с духом. — Вы видели, как выступала с дрессированными собачками Аннет Вольди? Это моя мать, не изумляйтесь. А если попросту, она — Анна Павловна Волкова. Дома это немолодая женщина с измятой шестимесячной, в штопаной кофточке на кухне у кастрюлек с собачьей похлебкой. А тут, среди огней, афиш, грома оркестра, — у нее газовое платье, осанка, грим, она элегантна, она шутит, играет, а не работает, — она царит! Понимаете? И представьте себе, каково это — лишиться вдруг веселого праздника? Люди аплодируют тебе, ждут чего-то необыкновенного, а вдобавок еще музыка, разноцветные огни. И шарик… — Голос у Виолетты странно надломился. Саня понял, что она думает о себе, себя сравнивает с этим злосчастным улетевшим шариком. Узкой жесткой ладошкой он тронул дружески ее плечо.

— А собачки у Аннет Вольди такие славные, пушистые, все одинаковые. Они что, близнецы?

— У вас рука холодная, — уклонилась Виолетта, не принимая шутку.

Саня оробел. Рассердил ее? Сейчас, когда она ищет совета и поддержки? А почему у него? Почему она выбрала именно его? За что и почему?

Как часто юность задает себе этот вопрос, радуясь и горюя: за что? И всегда ошибается, думая, что ответ найден. И чаще всего не находит ответа.

— Я потомственная циркачка, поймите это, — снова услышал он голос Виолетты. — Я с детства не представляла себе другой жизни и сейчас не представляю. Передо мной и выбора-то никогда не стояло. И тем не менее вот приходится выбирать что-то, решать.

«А она очень одинока, — неожиданно подумал Касьянов. — Вот оно как, значит: красивая девчонка, зубки, глазки… а у нее, оказывается, проблемы. Да-да, она приглядывалась к нам и на Ольховке, и вчера на горе. А почему она не Милашевскому все это говорит?..»

Виолетта повернулась к нему лицом; этот ослепительный контраст белых, легких, как пена, волос и черных ресниц и гармоничная завершенность всех черт…

Виолетта нетерпеливо переложила ногу на ногу, покачивая поношенной туфелькой.

— Вот мама не пустит какую-нибудь собачку выступать, так у той температура в этот вечер поднимается от огорчения. Понимаете, у собачки! А человеку каково будет?

До Сани стало доходить, что он сам по себе вовсе и не интересен ей, и от этого предположения он начал сердиться, даже некоторое раздражение почувствовал от неуемной ее разговорчивости.

— Чем это от вас так пахнет? — не слишком галантно поинтересовался он, вдыхая незнакомый сладковатый запах. — Духи не духи, крем не крем?

— А, это грим, — отмахнулась она. — Плохо стерла, торопилась.

— Вы разве в гриме выступаете?

— А вы и не заметили? Веки — во-о, синева, и розовый тон на всю физиономию.

Саня вгляделся в усталое побледневшее личико Виолетты, поблескивающее следами вазелина, и что-то неизвестное доселе, робкое, жалкое кольнуло впервые его семнадцатилетнее сердце. Он никогда не узнает, что то же самое, опасное, испытал в свое время в больнице Саша Милашевский, самое опасное для мужской свободы — почувствовать, что вот эта вертлявая, болтливая девчонка нуждается в твоей поддержке, защите, совете, рассчитывает на тебя с каким-то внутренним ей уже известным правом, и хотя тебе оно еще неизвестно, ты уже готов броситься навстречу любым бедам, грозящим ей.

В Бештау была пересадка. Они поднимались по лестнице на слабо освещенный перрон, со стороны пятиглавого Бештау невидимо текли им навстречу дразнящие запахи — прелых листьев, лопнувших почек, ранних грибов, молодой зелени, дотаивающего на вершинах и в распадках снега. Саня чуть поотстал от Виолетты и незаметно наблюдал за ней. Убедился: нет, она не слышит этих весенних ночных запахов, не до них ей.

Он не ошибся. Едва за ними сомкнулись двери вагона, она сосредоточенно продолжала:

— У мамы слезы, истерики, все одно и то же: «Я еле пробилась в цирк, это вам, нынешним, все просто, потому вы и не цените…» — и рассказывает в тысячный раз, как она работала уборщицей, а сама мечтала выйти на манеж, как один раз Серж де Висконти (небось какой-нибудь Сережка Вислобоков!) разрешил ей выйти вместо одной заболевшей помощницы дрессировщика, как она здорово делала тогда поклоны с приседанием и как ее за это немедленно перевели в актрисы.

На Железноводском вокзале они сели в душный переполненный автобус, тут было не до разговоров, а когда вышли возле ее дома, Виолетта заторопилась:

— Вкратце так. Группа уезжает в Бендеры. Мать не едет: у нее больны почки, и она все лето проведет здесь, на Северном Кавказе, — станет пить водичку и готовить номер с дрессированными собаками. Я сделала вид, что согласна быть ее помощницей, чтобы осенью выйти с ней на манеж: «Впервые в мире мать и дочь Вольди!» Но сама я хочу другого. Я давно с завистью смотрю на конные номера и все жалею, что мать не с лошадьми, а с собачками связала свою карьеру. После вчерашних ваших скачек, особенно на Пастушке (какая смешная лошадка, не правда ли?), я подумала: а что, если…

Он понял наконец-то, почему Виолетта выбрала именно его, и возликовал: «Она хочет, чтобы я давал ей уроки верховой езды!»

— Я подумала, что удобнее всего для этой цели — Олег Николаев, он ведь не занят скачками… Вы почему молчите, Саня? Значит, вы не одобряете моего решения? Нет, я вам очень, очень верю, пусть пока все будет в тайне… Ой, мои родичи. Вон и свет в квартире включили. До свидания! Я приеду к вам на ипподром завтра вечером. Или послезавтра. До свидания, Саня!

«Представление окончено!» — и началась новая жизнь, пыльная, торопливая: униформисты ширкают метелками по манежу, зрители хлопают сиденьями и бегут, толкаясь в проходах, к раздевалкам.

Он брел на вокзал по горбатеньким улочкам Железноводска. Пахло политым асфальтом, ранние гиацинты в сквериках источали кокетливый аромат, и долго держался в воздухе запах бензина от редко проносившихся машин. Нет, ошибаетесь, представление не окончено: он ни за что не станет посредником между Виолеттой и Николаевым, он им не мальчик (ах, вот почему она его в исповедники выбрала — она к нему как к брату младшенькому относится, не боится его, как боится Олега!). Он добьется, чтобы она отказалась от своей идеи, он убедит ее, что номер с велосипедом вовсе не бездарный, но даже прекрасный. Девочка в трико цвета барбариски порхает легкокрылой бабочкой, и никому в голову не приходит, как это трудно; да, конечно, это самый прекрасный номер во всей программе! Саня чувствовал себя раздраженным и подавленным, думал о разговоре с Виолеттой с обидой, однако на самом донышке его души таилось нескромное предчувствие, что нет, не как мальчика-брата, а по иным все-таки причинам выбрала Виолетта его доверенным своим лицом…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.