У ВРАТ ЦАРСТВА

У ВРАТ

ЦАРСТВА

Остров Кюрасао до турнира претендентов, который проходил там в мае — июне 1962 года, не был причастен к шахматной истории. Единственным, что роднило Кюрасао с борьбой за первенство мира, было разве лишь то, что его берега и берега Кубы омывают волны одного и того же моря — Карибского. А Куба, как известно, была в свое время ареной величайших шахматных сражений — в Гаване встречались в матчах Стейниц и Чигорин, Ласкер и Капабланка.

Турнир претендентов проходил в столице острова Кюрасао — Виллемстаде. Участники жили в комфортабельном отеле со всеми удобствами, вплоть до бассейна с проточной морской водой, и все же длинная дистанция турнира и непривычные климатические условия ставили перед претендентами сложную задачу. Когда термометр показывал меньше тридцати градусов жары, день считался прохладным.

Петросян играл на первое место. Поэтому, как никогда прежде, ему важно было составить генеральный план сражения, где было бы предусмотрено все, абсолютно все!

Может быть, послушаться совета Фишера, который после Стокгольма заявил, что если бы Петросян играл посмелее, он был бы самым сильным шахматистом в мире? Петросян только улыбнулся, прочитав эти слова. Посмелее, гм… В чемпионатах СССР он в последние годы играл куда как смело, и получалось неплохо, даже не раз. Но здесь, на Кюрасао, в первую ли очередь будет нужна смелость?

Петросян в этом глубоко сомневался. Зато он знал совершенно определенно, что в тяжелых условиях тропического климата да еще на марафонской дистанции потребуется не столько смелость, сколько выносливость, физическая и психологическая выдержка, умение так распределить свои силы, чтобы на последней прямой пусть медленно, но все-таки бежать, бежать, а не ползти. Поэтому он твердо решил для себя, что будет проходить дистанцию так, как это делают конькобежцы — строго по намеченному графику, стараясь не отставать от лидеров и в то же время не делая очень уж резких, изматывающих рывков.

Такая стратегия не могла обеспечить первое место в чемпионате СССР и на межзональном турнире в Стокгольме, но здесь, на Кюрасао, она имела большие шансы на успех. Правда, при одном непременном условии — чтобы кто-нибудь из участников не предложил — и выдержал! — стремительный темп, как это сделали на предыдущем состязании претендентов Таль и Керес.

Кто теоретически был на это способен? Да те же Таль и Керес, а кроме того, Корчной, Геллер и Фишер; Бенко и Филипа в расчет брать не приходилось. Но Таль незадолго до начала турнира перенес тяжелую операцию и, по-видимому, был совершенно не готов к длительной борьбе, что, кстати, подтвердилось уже в первых же поединках. Кересу шел сорок седьмой год; даже с его спортивной закалкой ему трудно было, наверное, мечтать о том, чтобы на берегах Карибского моря развить тот же темп, что в последнем турнире претендентов. Да и Геллер, которому тоже было уже тридцать семь, на четыре года больше, чем Петросяну, вряд ли захочет, да и сможет, разыграть острый турнирный вариант.

Остаются двое — Фишер и Корчной. Первый, наверное, будет бросаться на остальных: он очень честолюбив и после удачи в Стокгольме, где на два с половиной очка обошел Петросяна и Геллера, не представляет себя иначе чем в роли главного претендента. Но Фишер не только честолюбив, а и чересчур самонадеян, да к тому же слишком уж молод — ему всего девятнадцать.

Стало быть, Корчной. Этот рыцарь без страха и упрека способен на все. Он-то уж наверняка займет непримиримую, бескомпромиссную позицию, но Петросян не сомневался, что обычный гордый девиз Корчного «Все или ничего!» на Кюрасао окажется самоубийственным.

Наступила пора проверки задуманной стратегии. Участники играли в том же отеле, где и жили, в небольшом, специально переоборудованном зале.

В первом туре Петросян встречался с Талем. В действиях Таля, игравшего черными, чувствовалась нервозность, какая-то лихорадочная нетерпеливость. Еще не закончив развития фигур, он попробовал начать тактические операции. Петросян без особого труда охладил пыл противника и, пожертвовав пешку, прочно завладел инициативой. Партия была отложена в трудном для Таля, но отнюдь не безнадежном окончании. Однако при доигрывании Таль тут же допустил позиционный промах, после чего партию уже нельзя было спасти.

Следующим партнером был другой забияка — Корчной. Эта партия проходила в необычайно сложном, трудном для обоих единоборстве. Петросян наметил глубокий план с главной целью не отдавать белым центр, но допустил просмотр, и центр пришлось уступить в худшем варианте из всех возможных. Потом ошибся уже Корчной, потом соперники еще раз обменялись промахами, и в конце концов возникла позиция с лишней пешкой у Петросяна, вдобавок противник попал в цейтнот. Но когда Корчной предложил ничью, Петросян без особых раздумий согласился.

Это было чисто петросяновское решение. Во-первых, до выигрыша, как ему казалось, было еще очень и очень далеко, тем более что надо было преодолевать сопротивление такого упрямца, как Корчной. Уже по одному этому решение было правильным, ибо оно составляло собой часть задуманной стратегии. А соль этой стратегии — не забывать о четвертом круге!

Во-вторых… Во-вторых, была и другая причина, уже чисто психологического свойства. Петросяну не хотелось вылезать на старте вперед, это было не в его натуре. Куда лучше до поры до времени подержаться в тени. На худой конец он готов был делить с кем-нибудь обязанности лидера, но в одиночку вызывать огонь на себя? Э, нет…

Этот редкий дар самоограничения, умение трезво, даже по-философски смотреть на вещи помогло Петросяну сравнительно безболезненно преодолеть чувство досады, возникшее было, когда Геллер подошел к столу и показал ход пешкой, ставивший Корчного перед необычайно трудными, может быть даже неразрешимыми, проблемами.

«Зачем расстраиваться? — внушал себе Петросян. — Я видел этот ход, но не придал ему значения, не оценил его по достоинству. Раз это так, значит, выиграть я не мог». И он действительно не очень огорчился.

Петросян считал, что для начала турнира с него хватит переживаний, и поэтому в остальных партиях не очень старался ввязываться в драку. Исключение он сделал только для Бенко, которого ходячее мнение считало в этом турнире «пушечным мясом». Однако огромный опыт, практическая сметка и незаурядная выдержка делали Бенко довольно опасным противником. Петросян одним из первых почуял это: в партии с Бенко он попытался выжать из позиции больше, чем она могла дать, и в конце концов лишь с огромным трудом добился ничьей.

Итак, участники прошли один круг. Первым с пятью очками оказался Корчной: закончив четыре встречи вничью, он в пятом туре выиграл черными у Фишера, затем в партии, длившейся более ста ходов, одолел Филипа, а в седьмом туре нанес поражение сыгравшему слишком уж азартно Талю.

Кстати, это было уже четвертое поражение Таля, лишний раз подтвердившее, что экс-чемпион мира, безусловно, нездоров и что в борьбе за первое место он участвовать не будет.

Итак, Корчной избрал тактику знаменитого Куца — бежать вперед и все тут, а если кто может, — пусть догоняет. Не только Петросяна, но и Кереса с Геллером такая перспектива не прельщала. Вся эта тройка держалась вместе — у каждого было по четыре очка, — стараясь не дать вовлечь себя в азартную гонку, но и не отпустить Корчного далеко вперед.

И все же Корчной своей воинственностью, непримиримостью, нетерпимостью к компромиссам смущал Петросяна. Нет, нет, он не верил, что даже Корчной, хотя тот и очень серьезно занимался перед турниром физической подготовкой, сумеет уйти далеко вперед. Это выше человеческих сил — так нерасчетливо тратить умственную и нервную энергию в каждой партии. Но и убежденный в том, что Корчной должен перегореть, он в душе не мог не восхищаться клокотавшей в том жаждой биться с каждым не на жизнь, а на смерть.

Пятым, ко всеобщему удивлению, оказался Бенко. Он не только воспользовался тем, что Таль временно утратил силу, но и нанес удар Фишеру! Затем с тремя очками шел Фишер, потом Филип и на последнем месте — Таль.

Итоги первого круга Петросяна в целом вполне устраивали. Только бы продержаться вот так же до финиша, а там его нервы, которые никогда его не подводили, его терпеливость, выдержка — все то, что составляет характер «железного Тиграна», — там все это скажется. Не случайно ведь Глигорич назвал его в Стокгольме «человеком без нервов». Угадываете, какая в этом замысле скрывалась вера в свои силы? Петросян все-таки поверил в себя…

Во втором круге он в партии с Талем осуществил тонкий психологический эксперимент. Ему было ясно, что после такого катастрофического старта Таль, играя белыми, кинется на него очертя голову. Поэтому Петросян избрал редко встречающийся вариант французской защиты, в котором белые получают, правда, свободную позицию, но должны действовать осмотрительно.

Расчет Петросяна оказался точным: уже восьмым ходом, над которым Таль продумал больше часа (что уже само по себе оправдывало эксперимент Петросяна!), белые пошли на резкое обострение игры, не останавливаясь перед ухудшением своей позиции. Изюминка замысла Петросяна состояла в том, что он пожертвовал в этом варианте пешку! Психологически Таль сражение проиграл: ему, а не Петросяну пришлось вести тяжелую защиту. Пешку черные вскоре отыграли, полностью сохранив перевес в позиции. Уже на 20-м ходу Талю пришлось сдаться.

В тринадцатом туре французская защита принесла Петросяну еще одно очко — в партии с Фишером. Для встречи с ним Тигран давно приберег старинное и очень редко встречающееся в наше время продолжение — так называемый вариант Мак-Кетчона. С этим вариантом за пазухой Петросян ездил и в Стокгольм, но там пускать в ход тайное оружие не было смысла, и он припас его для более серьезного момента. Петросян рассчитывал не только на самый вариант, но и на то, что Фишер не очень уверенно ориентируется в незнакомых позициях.

Когда Фишер увидел, что Петросян избрал неожиданное и трудное для себя начало (и уж, конечно, сделал это неспроста!), он даже обиженно взглянул на противника. Петросян не без удовольствия перехватил этот взгляд и мысленно поздравил себя — «тайное оружие» уже сработало, даже если Фишер и найдет сильнейший ответ. Однако до опровержения старинной «новинки» дело не дошло: Фишер решительно свернул в сторону от известных теоретических продолжений, но, попав в непривычную ситуацию, расстроился, избрал неверный план и был разбит по всем правилам шахматного искусства.

А в последнем туре второго круга разыгравшийся Петросян одолел еще и Филипа. После этого успеха он с девятью очками возглавил турнир — нет, не один, вместе с Геллером: тот во втором круге тоже выиграл у Фишера, Филипа и Таля.

А что же было с Корчным? Как Петросян и ожидал, Корчной не выдержал своего же темпа и уже начал катастрофическое падение в пропасть. В двенадцатом туре он имел во встрече с Фишером лучшую позицию и лишнюю пешку. Выигрыш, казалось, был лишь вопросом времени, но тут-то и сказалось перенапряжение: Корчной подставил слона и потерпел обиднейшее поражение, которое подействовало на него ошеломляюще. На следующий день, правда, он победил Филипа, но затем впервые в жизни проиграл Талю и после этого рухнул окончательно, потерпев поражение от каждого из трех своих главных конкурентов.

Итак, прошла половина состязания. Петросян был вполне доволен ходом соревнования. Он выиграл четыре партии и десять закончил вничью, он не очень устал и сравнительно меньше нервничал, чем его соперники.

Что до Геллера, то что ж, он пока играл превосходно. Но напряжение финиша еще подстерегало его и, как это не раз бывало с Геллером, могло оказаться для него роковым.

Позвольте, но ведь был еще Керес, который, как и Петросян с Геллером, также избрал тактику, рассчитанную на сохранение сил. Как обстояли его дела? Тоже отменно: он отставал от первых всего на пол-очка. Если принять во внимание возраст Кереса, а также то обстоятельство, что перед началом второй половины соревнований участники пять дней отдыхали на крохотном островке Сен-Мартен, можно было не сомневаться, что именно теперь, в третьем круге, Керес попытается сделать рывок и оторваться от неразлучной пары. В самом деле, для ветерана наступала пора решающих сражений, потому что если бы он не смог уйти вперед сейчас, то на финише такая задача была бы ему, наверное, не под силу.

И третий круг действительно прошел под знаком Кереса. Только две партии — с Геллером и Петросяном — Керес закончил вничью, остальные выиграл! Это было феноменальное достижение, и Петросян имел бы все основания для беспокойства, если бы не партия Кереса с Бенко, где лидер должен был проиграть, и лишь неизменный цейтнот помешал Бенко увидеть несложную комбинацию. Значит, утомление начинает сказываться?

Но внешне Керес, этот великолепный спортсмен, был непроницаем. И хотя Тигран был уверен, что маститый гроссмейстер держится из последних сил, он не мог не завидовать истинно джентльменской выдержке Кереса, его умению ни единым жестом не выдавать своего подлинного состояния.

Куда большие признаки усталости обнаруживал Геллер. Он, например, неправильно оценил позицию с Кересом и согласился на ничью в момент, когда у него было безусловно лучшее положение. Кроме того, в партии третьего круга с Талем он должен был проиграть и только с помощью противника вместо нуля получил единицу.

Да, оба главных конкурента устали, в этом не было сомнения, но тут, увы, уже устал и он сам, страшно устал. Когда Глигорич назвал его «человеком без нервов», Петросян не считал это очень уж большим преувеличением. Но после двадцати туров он почувствовал, что его духовные и физические силы на исходе.

Впервые в жизни Тигран ощущал такое состояние, когда каждое усилие дается с огромным трудом. Он был подавлен этим, был близок к отчаянию, и единственное, что позволяло ему все же держать себя в руках, — это уверенность в том, что Керес и Геллер измотаны еще больше.

Для такого вывода, кстати сказать, у него были не только субъективные, но и объективные критерии. После окончания турнира стали известны любопытные цифры. Оказывается, Петросян в двадцати семи партиях сделал 839 ходов, Керес — 924 и Геллер — 945. На свои партии Петросян затратил в общей сложности несколько более сорока восьми часов, Керес же и Геллер — по пятьдесят девять часов с минутами, Корчной — семьдесят два часа и Бенко — семьдесят восемь!..

Итак, начинался четвертый, последний, фатальный круг. Он неизбежно должен был для кого-то оказаться фатальным: напряженность завершающих встреч на исходе двухмесячной борьбы становилась непосильной.

Итак, в третьем круге Керес сделал рывок, но и оба его конкурента, уже не жалея сил, мчались по пятам. Петросян и Геллер набрали в этом круге по пять очков: Петросян выиграл у Корчного, Бенко и Филипа, Геллер — у Филипа, Таля и Корчного. Перед началом последнего круга у Кереса было четырнадцать с половиной очков, у Петросяна и Геллера — на пол-очка меньше. Корчной безнадежно отстал — у него было одиннадцать очков.

Четвертый круг начался без Таля: он заболел и выбыл из турнира. Финишная прямая сокращалась, и это чуть-чуть повышало шансы Кереса.

Итак, в двадцать втором туре Петросян, который должен был играть с Талем, получил передышку и наблюдал за встречами конкурентов. Он не сомневался в своей доктрине: турнир выиграет не тот, кто сделает смелый рывок, — этот вариант попросту исключается, — а тот, кто сумеет без катастроф дотянуть до последнего хода.

Керес в этот день сыграл вничью с Филипом, а Геллер — с Корчным. Всю партию Геллер вел очень азартно, не побоявшись пожертвовать Корчному две пешки. Корчной отбил атаку, и Геллер остался в окончании без пешки, но сумел добиться ничейного исхода. Уже эта партия давала повод думать, что Геллеру трудно совладать с нервами, следующий же тур доказал это самым бесспорным образом.

В этот день Геллер встречался с Фишером. Прекрасно зная, что Фишер играет одни и те же дебютные схемы, Геллер поймал американца на вариант, разработанный Болеславским в сицилианской защите. Пожертвовав пешку, Геллер добился прекрасного атакующего положения и записал на бланке сильный ход, который делал позицию Фишера вряд ли защитимой. Но, подумав над ходом еще, Геллер (вот она, нервная усталость!) вдруг переменил решение, потом, убедившись в трагической ошибке, растерялся и сделал еще несколько слабых ходов. Фишер остался с лишней пешкой и спокойно довел партию до победы.

Это был крах всех надежд Геллера. Крах, в какой-то степени Петросяном предвиденный и, значит, вряд ли случайный. Роковые неудачи на финише сопровождали Геллера во многих турнирах. Сказывалась, по-видимому, определенная психологическая неустойчивость, дававшая себя знать в самые драматические моменты борьбы. Двадцать два тура Геллер прошел без поражений, и вот теперь эта неудача практически сводила на нет все его усилия.

Неудача Геллера усугублялась тем, что Петросян в этот день победил Корчного. Победил не просто, но в эффектном стиле, с жертвой слона. Как могло случиться, что Петросян, который, как никогда в жизни, был сейчас бдителен и осторожен, начал вдруг рискованную атаку? Виноват в этом был не столько сам Петросян, сколько Корчной. Этот гроссмейстер всегда настроен агрессивно, а тут еще у него была и своя, хотя и куда более скромная, чем у Петросяна, цель — опередить Фишера в борьбе за четвертое место.

Петросян видел, что неукротимый Корчной обозлен своими неудачами, и понимал, что действовать пассивно нельзя. Поэтому, когда Корчной после неудачно разыгранного дебюта оказался в трудной позиции, Петросян решил не медлить. Уже после четырнадцатого хода Петросяну представилась возможность пожертвовать фигуру, после чего очень быстро наступила развязка.

Любопытно, что своим предыдущим ходом Корчной мог предотвратить эту жертву, хотя его положение все равно оставалось очень тяжелым. Но, по-видимому, он был уверен, что осмотрительный Петросян в последнем круге уклонится от таких крайних мер, а тогда Корчной мог бы еще тянуть сопротивление.

Это был психологический просчет, который, быть может, вел свое начало от старого (и устаревшего!) представления о том, что Петросян тактическому решению задачи всегда предпочтет позиционное. Но Петросян берег силы именно для таких случаев, которые, возможно, решат судьбу всего турнира! Несколько раз проверив все варианты и убедившись, что после жертвы слона спасения у черных нет, Петросян хладнокровно нанес нокаутирующий удар. Хладнокровно. Но какая буря бушевала в нем в эти минуты! А вдруг он что-то проглядел, вдруг Корчной заготовил какую-то ловушку? Но нет, Петросян не ошибся. Через шесть ходов все было кончено.

Двадцать третий тур резко изменил ситуацию. Перед последними четырьмя турами Петросян и Керес имели одинаковое количество очков, Геллер же фактически отпал от борьбы за первое место — догонять двух сразу он не мог. Триумвират распался, претендентов осталось двое!

В следующем туре все партии кончились вничью, а затем Керес и Петросян встретились друг с другом. Если после победы над Корчным Петросян поставил перед собой главную цель — в оставшихся турах не проиграть, можно себе представить, с каким настроением сел он за столик против своего главного конкурента, да еще играя черными. Однако в ответ на ход королевской пешки он избрал энергичную сицилианскую защиту, тем самым показывая, что готов завязать встречный бой. Но у Кереса, по_:видимому, было мало желания лезть на рожон. Когда четырнадцатым ходом Керес скромно защитил свою центральную пешку, Петросян понял, что тот не помышляет о рискованных действиях, и быстро предложил ничью.

По правилам, однако, он должен был сделать ход. И когда он этот ход сделал, то вдруг увидел, что у Кереса возникают трудности. Петросян про себя чертыхнулся и с замиранием сердца стал ждать, а не отклонит ли Керес его предложение? Но тот после непродолжительного раздумья согласился на ничью, и решение вопроса о победителе было отодвинуто на оставшиеся три тура.

В двадцать шестом туре все встречи вновь закончились миром. Петросян, играя белыми с Бенко, поставил себе целью не давать противнику никаких шансов. Он и сам получил только мизерный перевес, но, заработав половинку очка, не огорчился. Керес, встречавшийся с Геллером, был еще более осторожен. Он весь как-то сжался, замкнулся, но чувствовалось, что за этой стеной непроницаемости бушуют страсти. Может быть, Керес уже находился под впечатлением того, что ему предстояло на следующий день играть с Бенко?

Это был для Кереса страшный противник. Потому что во всех трех предыдущих встречах Керес нанес Бенко поражения и потому что счет у него с Бенко в партиях турниров претендентов был 7:0. Петросян, по его признанию, боялся бы такого противника как огня: должна же когда-нибудь прерваться эта цепь! Да и к тому же какая страстная жажда мщения должна была мучить эту вечную жертву Кереса! Да и условия были неравные: один не мог приобрести ничёго, другой мог потерять все.

Так или иначе, но Керес играл эту, предпоследнюю, партию в состоянии скованности. Наконец и на нем сказалась нервная перегрузка, которую так старательно (и успешно!) старался предотвратить Петросян.

Он сам в предпоследнем туре играл с Фишером. В сицилианской защите его позиция была чуть похуже, но не настолько, чтобы помешать ему следить за событиями в партии Бенко и Кереса. Керес был лишен этой возможности, дела его были настолько плохи, что он не мог оторвать взгляда от доски.

В один из моментов Петросян предложил ничью, но Фишер гордо отказался. Потом позиция выравнялась, а вскоре инициатива перешла даже к Петросяну, но он настолько увлекся наблюдением за партией Кереса, что не придал этому большого значения и согласился на ничью.

Бенко между тем, добившись подавляющего позиционного перевеса, как обычно, попал в цейтнот, растерял часть преимущества, но все же отложил партию в лучшем положении. Керес при доигрывании мог, наверное, осложнить противнику его задачу, но он был настолько деморализован, что, сделав всего несколько ходов, совершил непоправимую ошибку…

Итак, перед последним туром Петросян был впереди на пол-очка! А в последнем туре у него был самый удобный противник — миролюбивый Филип. Вдобавок Петросян играл белыми. Следовательно, ничья, гарантировавшая, по меньшей мере, дележ первого места, практически была обеспечена. Но почему бы не попробовать выиграть? Ведь если Керес вдруг добьется победы над Фишером, Петросяну предстоит тяжелейший матч с «вечным претендентом».

Он долго и мучительно размышлял над создавшейся ситуацией. Петросяну предстояло сделать самый важный психологический ход в его жизни. И он выбрал ход, который в точности соответствовал его характеру. Петросян решил действовать в зависимости от обстановки, но одно знал совершенно точно — рисковать, легкомысленно ставить под угрозу все то, чего он добивался годами, он не станет! Не станет, кроме всего прочего, и потому, что менять турнирную стратегию, менять внутреннюю настроенность в такой момент было необычайно опасно.

Хотя корректный Филип, понимая, какое он несет бремя ответственности, играл очень аккуратно, позиция Петросяна к 14-му ходу была явно перспективнее.

Дела Кереса выглядели еще лучше: он захватил инициативу и просто имел серьезные шансы на победу. Казалось, что случилась именно такая ситуация, в которой Петросян должен стремиться к победе. Но тут произошло то, что ошеломило всех очевидцев этой сцены: продумав 40 минут над ходом, Петросян вдруг предложил ничью! Филип сначала удивленно уставился на него, потом пожал плечами и с нескрываемым удовольствием согласился — это было для него идеальным решением проблемы.

Многие, возможно, осуждали Петросяна за этот, по их мнению, малодушный шаг. Мне приходилось слышать высказывания по этому поводу одного специалиста, который говорил примерно следующее: «Ну да, конечно, Керес не смог выиграть, и все восхищаются дальновидностью Петросяна. А дожми Керес Фишера, что тогда? Тогда бы говорили, что Петросян проявил робость…»

Это рассуждение внешне выглядит логичным, но оно скользит по поверхности проблемы. Мы уже знаем, что Петросян в нужную минуту умеет быть отважным. Не просто может, но именно умеет — перед Кюрасао он доказывал это не раз. И можно не сомневаться, что если бы он пришел к мысли, что нужно выигрывать, он навязал бы Филипу сложную игру. Но Петросян пришел к иному выводу, и его решение было тонким, полным глубокого психологического смысла, учитывавшим многие, очень многие обстоятельства.

Позиция в партии с Филипом была такова, что Петросян, хотел он того или не хотел, вынужден был развивать активность на королевском фланге, в то время как соперник начал бы наступать на ферзевом — иной возможности ни у того, ни у другого не было. Игра на разных флангах всегда связана с известным риском, а добровольно идти на риск Петросян, как мы знаем, не хотел.

Не хотел еще и потому, что ему надо было идти на риск добровольно, надо было принуждать себя. Вот если бы Филип почему-либо отказался от ничьей, тогда бы это заставило Петросяна осознать необходимость риска, облегчило бы чисто психологически принятие решительных мер. Тигран как бы просил Филипа: «Откажись, заставь меня драться!».

Но отказ Филипа был маловероятен, скорее всего, он должен был принять предложение, что и случилось.

Не облегчал ли Петросян в этом случае задачу Кереса?

Оказывается, нет, не облегчал. Больше того — усложнял. Потому что как только Керес увидел, что у него появилась реальная возможность догнать Петросяна, он внутренне весь затрепетал, и если психологическое давление последнего тура и так было трудно преодолимым, то теперь оно становилось нестерпимым.

«Ирония судьбы! — писал впоследствии Авербах. — Старейший участник турнира — 46-летний Керес должен был именно в последнем туре, после утомительной двухмесячной борьбы, добиваться победы против самого молодого участника — 19-летнего Фишера».

В своем расчете Петросян предусмотрел и эту «иронию». И действительно, добившись превосходной позиции, Керес не выдержал напряжения и, боясь расплескать преимущество, стал чуть-чуть осторожнее. Фишер, который был куда спокойнее, вывернулся, и партия кончилась вничью.

Была в решении Петросяна и еще одна, весьма существенная, деталь. Предлагая Филипу ничью, Петросян, оказывается, знал, что Керес в последних партиях турниров претендентов часто проявляет неуверенность. В 1950 году, в первом турнире претендентов, он проиграл Бронштейну, в 1953-м — имел трудную позицию против Найдорфа, в 1956-м — чудом добился ничьей в партии с Петросяном и, наконец, в 1959-м — потерпел в последнем туре неудачу во встрече с Олафссоном. Все, оказывается, предусмотрел практичный Петросян.

Ну хорошо, а если бы все-таки здравый — может быть, даже чересчур здравый — смысл Петросяна потерпел фиаско и Керес, вопреки безукоризненному расчету, выиграл бы партию, что тогда? Именно этот вопрос, который у читателя, несомненно, вертится на языке, я задал Петросяну, и вот что он ответил:

— Это означало бы лишь то, что Керес играл в этом турнире не хуже меня, и, следовательно, было бы только справедливо, если бы между нами состоялся матч…

Искренность этого ответа не вызывает ни малейших сомнений. Рассуждая так, Петросян поступал не только вполне нравственно, но и в полном соответствии со своим характером, со своими жизненными шахматными убеждениями. И в жизни, и в шахматах Петросян верил в справедливость, верил в разум и логику. В последнем туре соревнования претендентов он, как и всегда, сыграл по позиции и считал бы справедливым и разумным любой результат, к которому могло привести это его решение.

К счастью для Петросяна, результат был самый благоприятный. Закончив партию с Филипом, он, стараясь успокоиться, ушел прогуляться. Порой он возвращался и заглядывал в зал: в первый раз он увидел, что дела Кереса блестящи, во второй раз — что позиция стала уже почти равной. Когда он заглянул в третий раз, то увидел Кереса с покрасневшими ушами (что всегда выдавало его волнение), но безукоризненно сдержанного, элегантного, улыбающегося настолько естественно, насколько это было в человеческих силах, Кереса, идущего ему навстречу с протянутой рукой: шахматный рыцарь без страха и упрека спешил первым поздравить соперника с победой в турнире…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.