Глава 6 Непал

Глава 6

Непал

Испытав на себе извержение вулкана в Чеджу, я начала искать какую-нибудь работу, связанную с практикой, в частности со строительством, и мое внимание привлек Непал. Когда в 2000 году я путешествовала по Азии, это была единственная страна, в которой мне так и не довелось побывать (не считая транзита через аэропорт Катманду, где я встретила обаятельного непальца). Я решила остановиться в Непале и сделала это в 2003 году. Прожив в этой стране три недели, во время которых я отправилась в поход до лагеря Аннапурна, я по-настоящему в нее влюбилась.

После того как я поискала возможные варианты работы через Интернет и отправила несколько запросов, мне предложили работу в непальской общественной организации «Сельская реконструкция Непала» (СРН), во главе которой стоял известный политический активист доктор Арджун Карки. Зарплата составляла 80 долларов в месяц.

Мое сердце кричало: «Соглашайся!» – но принять решение было непросто. Несмотря на всю мою неудовлетворенность Defra, это была хорошая работа и я получала от нее удовольствие. Более того, в следующем (2005-м) году Великобритания должна была стать во главе Евросоюза и G8, а это означало повышение уровня моей ответственности. Мы бы перестали играть второстепенную роль в создании документов для Евросоюза – напротив, начали бы сами писать законопроекты. Работы прибавилось бы, но зато открывались бы и новые перспективы продвижения по карьерной лестнице. Джорджи испытала это на себе, заняв мое место (и изрядно на нем преуспев).

Даже после решения о переезде в Непал в глубине души у меня мелькала мысль: может быть, все же стоит остаться? Позже я осознала, что если бы осталась и добилась успеха на работе, то никогда не стала бы профессиональной триатлеткой. От подобных решений зависит больше, чем вы можете представить себе в этот момент.

В конце концов, я попросила разрешения уйти в творческий отпуск и 9 сентября 2004 года отправилась в Непал.

Понятно, почему люди (особенно те, у кого есть страсть к походам) влюбляются в Непал. В этой стране едва ли не самые прекрасные пейзажи в мире, а на фоне высочайших гор местные храмы, фестивали и животные на вольном выпасе смотрятся на удивление живописно.

Впрочем, в ней хватает и недостатков. Когда я приехала, страна была погружена в пучину гражданской войны. Коммунистическая партия Непала (маоисты) пыталась свергнуть коррумпированную монархию и превратить страну в республику. В конце концов, им это удалось, но, когда я приехала, конфликту шел девятый год. В воздухе царила атмосфера подавленности. Маоистов поддерживало огромное бедное население Непала, которому нечего было терять. Они громили полицейские участки, армейские казармы и местную инфраструктуру, вымогали деньги у туристов и постоянно объявляли забастовки, или бандхи, останавливавшие жизнь в городах. Правительство же, используя армию, отвечало тактикой запугивания. За 10 лет гражданской войны погибло свыше 10 тысяч человек. В Непале было опасно, и в новой организации СРН тоже. Наш босс Арджун был одним из политических диссидентов, разыскиваемых правительством. Во время моего пребывания в стране его поместили под домашний арест за противодействие правительству, а ближе к моему отъезду из Непала, в 2005 году, нам пришлось тайно вывозить его из страны.

СРН располагалась в ветхом здании, опутанном натянутыми повсюду проводами. Так выглядел почти каждый дом в Катманду, за исключением посольств и правительственных учреждений. Оказалось, что СРН – крупнейшая общественная организация в Непале. Из числа иностранцев кроме меня там работала англичанка по имени Рут и австриец Бернард, все остальные были непальцами. Все были очень приветливы, и я окунулась в работу с головой, переделывая сайт, редактируя документы, занимаясь написанием глав для книг и предложений по внутренней политике, подавая заявки на финансирование и разрабатывая свой собственный проект в области общественного водоснабжения, санитарии и здравоохранения (ОВСЗ).

Мне нравилась моя работа, особенно опыт самостоятельного ведения проекта ОВСЗ. Во время заседания ООН в Нью-Йорке в 2004 году я посетила лекцию доктора Камала Кара, бросившего вызов традиционной системе своей концепцией общественного улучшения санитарных условий. Он предлагал отказаться от грандиозных проектов в бедных регионах, требовавших инвестиций и модернизации, и сосредоточиться на образовании и передаче основных полномочий местным властям. Его концепция была направлена на то, чтобы содействовать людям в помощи самим себе. Этот человек произвел на меня огромное впечатление, и я с удовольствием подисскутировала с ним после конференции. Мне показалось, что его концепция вполне применима и для работы ОВСЗ.

Основная работа над проектом шла в отдаленном, страдающем от постоянных конфликтов регионе Салаян, расположенном в нескольких сотнях миль к западу от Катманду. Для деревни с населением в несколько сотен человек не было ничего необычного в том, чтобы пользоваться одним или двумя туалетами. Мужчины не стеснялись испражняться прямо на улице. Женщины поступали так же, хотя традиции обязывали их делать это только до рассвета и с наступлением темноты.

Мы предложили всем жителям региона посетить так называемые «прогулки стыда», где им наглядно показывали, как отходы попадают в воду, на шкуры скота, на урожай, руки и ноги людей. Было подсчитано, что в организм человека ежедневно попадает примерно 10–20 граммов чужих фекалий. Чувство отвращения и стыда заставляло людей жаждать перемен и обсуждать, как можно улучшить ситуацию. Это был процесс по передаче полномочий, начиная с низов – полная противоположность тому, что мы обсуждали в свое время у подножия извергавшегося вулкана.

Работа ОВСЗ завела меня в дебри непальской сельской местности. Мы проводили по 10 часов за рулем джипа на каменистых дорогах, посещали нищие деревушки, разрушенные гражданской войной.

Наблюдать все это было больно, но это компенсировалось другим – мы давали жителям реальную возможность улучшить свою жизнь.

Сразу после прибытия в Катманду я начала изучать перспективы занятий триатлоном. К этому ничто не располагало. Единственным бассейном в городе была 50-метровая выгребная яма, так что плавание отпадало. Поначалу после приезда я начала заниматься ежеутренними пробежками, но это удовольствие было сомнительным – я лавировала между машинами, будто принимавшими участие в гонках на выживание, смогом и бешеными собаками. Так что я вскоре купила велосипед и назвала его Прем (преми – непальское слово, означающее «бойфренд»). С этим верным конем, уже прошедшим Гималаи с предыдущим хозяином, и началась моя светская жизнь.

Первым, с кем я познакомилась, был Корнелиус, «очень женатый» немец. Между нами вскоре установились серьезные платонические отношения, включавшие в себя велосипедные прогулки по лесам национального парка Шивапури, к северу от города. Там нас регулярно ели пиявки, а кроме того, приходилось таскать велосипеды вдоль того, что оставалось от дорожек после сезона дождей.

Еще я присоединилась к группе велосипедистов – шести-семи парням-любителям под руководством непальца по имени Сонам. Он и был организацией велосипедистов в Катманду, владельцем лучшего велосипедного магазина в городе – «От заката до рассвета». В этой группе я нашла троих диди («сестер» по-непальски): аргентинку по имени Августина (или Тина), австралийку Хелен и немку Билли. Тина – одна из самых спокойных людей из всех, кого я знаю. Даже сейчас, когда я напряжена, я спрашиваю себя, как бы поступила Тина. Билли – моя родственная душа. Казалось, что нас с ней разлучили при рождении – наши характеры и отношение ко всему невероятно похожи. Билли работала в Непале журналистом-фрилансером и переводчиком.

Билли и Тина были альпинистками (Билли с тех пор взошла на три восьмитысячника, включая Эверест). Они и пригласили меня в экспедицию на время Дашайна, двухнедельного праздника семейных ценностей. Непальский календарь полон фестивалей. Порой кажется, что праздников в стране больше, чем рабочих дней. Моим любимым был Тиж – фестиваль женщин: каждая замужняя женщина надевает алое сари, в котором выходила замуж. Такой фестиваль – это разноцветный ослепительный спектакль. Люди в украшениях танцуют и поливают друг друга краской и водой. На коров, гуляющих по городу, где им вздумается, надевают венки, и рисуют им темно-красную тикку, или точку на лбу.

Но в мой первый Дашайн в Непале мы с Тиной и Билли отправились в Лангтанг, регион на севере Непала, граничащий с Тибетом. Мы сели в трясущийся «автобус» в Катманду и как обычно решили бо?льшую часть пути провести наверху, вместо того чтобы оставаться внутри с курами, козами, тюками и детьми, постоянно испытывающими тошноту. Поездка заняла около 12 часов и довольно тяжело пришлось нашим задницам. Мы планировали взойти на непокоренный шеститысячник. Для этого у нас с собой было снаряжение, веревки и кошки[9]. Тина и Билли были в порядке, но я понятия не имела, что мы делаем. С нами был и наш друг шерпа Намга. К сожалению, мы не смогли взойти на вершину из-за лавины, но были первыми, кто попытался это сделать. Через пару лет гору переименовали в пик Баден-Пауэлл Скаут, и в наши дни на него водят регулярные экскурсии.

В эту поездку я впервые испытала на себе горную болезнь. Мы были на высоте 4500 метров и решили взобраться на то, что с нашей диспозиции походило на ближайший холм. Но мы уже были на высоте 4500 метров, а холм возвышался на 5300 метров над уровнем моря. В типичной для меня манере я решила проверить, как быстро смогу взойти на гору. Действительно, я обогнала Билли и Тину и отпраздновала это на вершине между разноцветными молитвенными флажками. Молодец!

Однако на обратном пути мне стало хуже. Казалось, что мою голову кто-то зажал в тиски и кровь циркулирует в черепе. Когда мы добрались до базы, я даже не могла поднять голову. Несколько часов я просидела на корточках, полностью сломленная. Мне казалось, что я вот-вот умру, а в случае с горной болезнью это не самый иррациональный страх. Я не могла уснуть, такой сильной была боль. Билли и Тина присматривали за мной всю ночь.

На следующий день мы взошли на 5000 метров и разбили лагерь. Со мной все было в порядке – дело было не в непереносимости высоты, а в том, что я поднялась слишком быстро. Так что, хотя я и взошла на гору первой, Билли и Тина выиграли по итогам дня. На такой высоте соперничать было ребячеством, и я за это заплатила. Урок был усвоен.

Правда, стремление к соперничеству можно было проявлять и в других местах. Я приняла участие в нескольких соревнованиях по маунтинбайку. Часто я была единственной девушкой, но умудрялась обойти большинство мужчин. На Новый год мы поехали на велосипедах в Покхару – 200 км от Катманду. С рюкзаками на спинах мы отправились в путь в 7 утра по отвратительным не ровным дорогам. Я не сдавалась. Все сошли с дистанции и добирались до места на автобусе, кроме меня и непальского чемпиона по маунтинбайку. Мы доехали до финиша, потом приняли душ и отправились в город.

Ежеутренние поездки с Сонамом и его командой позволяли мне испытывать себя в состязаниях с мужчинами на большой высоте.

Катманду расположен в долине, самая низкая точка которой – 1350 метров над уровнем моря. Когда ты выезжаешь из города, оказываешься в горах, которые его окружают.

Раньше я вставала с рассветом, на час или два позже, чем большинство непальцев. Они обычно поднимаются в 4 утра, когда первый крик петуха будит первую собаку, чей лай будит следующую и так далее, пока крещендо не превращается в нудный предрассветный собачий хор.

Пока солнце всходило в предгорье Гималаев, я отправлялась на место встречи с командой. Коровы разгуливали по улицам, мясники забивали коз, звенели индийские колокольчики, а бедные дети копались в горах мусора или сидели в дверных проемах, нюхая клей из бумажных пакетов.

Каждое утро велосипедисты встречались возле прилавка с чийяя. Этот сладкий непальский чай с молоком все пили в огромных количествах из сосудов, которые слегка ополаскивали, чтобы уберечься от местных паразитов. Почти все время, что я провела в Непале, у меня были лямблии и другие проблемы с кишечником. Однако после пары чашек чийяя я была готова ко всему, и мы отправлялись в предгорья, окружавшие город, и колесили там, где буйволы тянули плуги по рисовым полям. Мы пробирались сквозь деревни, состоящие из глиняных хижин, мимо искусно выстроенных храмов. Почти нагие дети запускали самодельные воздушные змеи с крыш, свобода и невесомость которых казалась мне очень трогательными, особенно в стране, разрушенной гражданской войной. Вдали виднелись восьмитысячные пики Гималаев.

Наши утренние поездки обычно занимали два часа, и я возвращалась как раз, когда нужно было идти на работу. (Правда, я почти никогда не приезжала вовремя, но никто не возражал против моих опозданий. Моим коллегам нравилось, что я выбираюсь в окрестные деревни.) По выходным мы ездили больше: обычно отправлялись в путь с Корнелиусом, Билли и Тиной, но порой к нам присоединялся кто-нибудь еще. Мы просто ехали и ехали. Мы ели и пили то, что попадалось нам под руку в деревнях – обычно чийяя, нутовое карри, кокосовое печенье (четыре пенса за упаковку) или пончики во фритюре. Где бы мы ни оказались вечером субботы, для нас всегда находился кров, иногда в домах местных жителей, иногда в монастырях. Ужин был всегда одинаковый, как и обед среди недели (дхал бхат – рис, чечевичная похлебка и карри). Непальцы едят дважды в день. Мне это ужасно нравилось. В воскресенье мы отправлялись обратно в Катманду самой непрямой из возможных дорог.

Мы возвращались выдохшимися, потными, голодными, но в приподнятом настроении. Мы понятия не имели, как много проехали, сколько калорий сожгли и какой частоты сердцебиения достигли. Никакой информации, которую нужно было скачивать, никаких бортовых журналов с отметками. Необузданность и первобытность – то, каким и должен быть спорт. Я уверена, что именно это и позволило мне стать такой, какая я есть.

Наша 16-дневная поездка из Лхасы, столицы Тибета, в Катманду, через базовый лагерь Эвереста, тоже сыграла свою роль. Билли, Тина и я поклялись поехать туда, когда мы были в экспедиции в Лангтанге. В конце апреля 2005 года мы прилетели в Лхасу и начали готовиться к дороге домой длиной в 1200 км. Мы называли себя командой Ранги-чанги, что на непальском языке означает «разноцветный». Наша команда состояла из немки Билли, аргентинки Тины, непальца Рупеша, норвежца Тронда, датчан Криса и Кирстен и меня.

Тибет сильно отличается от Непала. Катманду расположен в долине с буйной растительностью, но с другой стороны Гималаев простирается пустынное тибетское плато. Там мало что выживает – пучки кормовой травы, маленькие пухлые пустынные крысы и яки, которые могут справиться почти со всем на свете. Как и тибетцы-кочевники, которые бродят по земле, разбивая лагеря на пару месяцев, прежде чем отправиться дальше со всеми яками, овцами и собаками.

Тибетцы стали этническим меньшинством у себя на родине по мере китайской экспансии. Жесткое присоединение в 1950-е годы трансформировалось в менее заметную ассимиляцию, при которой китайцы постепенно заполняют пустынную местность железными и автомобильными дорогами. Я попыталась поговорить об этом с нашим гидом, но он неохотно шел на разговор. Он сказал, что провел три года в тюрьме, но я так и не узнала за что. Утром, когда мы должны были отправляться в дорогу, некоторые из нас решили посетить дворец Патала, резиденцию далай-ламы до его изгнания после неудавшегося тибетского восстания в 1959 году. Он произвел на меня неизгладимое впечатление: возвышающийся над Лхасой, будто бросающий вызов китайскому влиянию, сжимающемуся над городом. Когда-то здесь было так же людно, как в пчелином улье. Сейчас, к сожалению, это просто музей.

В тот день мы отправились в долгий путь домой. Возможно, пейзаж и был безводным, но его масштабы поражали. Равнины тянулись, и ничто не тревожило их, кроме пылевых торнадо. За ними возвышались бесплодные горы, а за теми горами – снежные Гималаи.

Поездка была тяжелой с самого начала. На второй день Тронд и Рупеш свалились с горной болезнью, и автобус отвез их в Шигатсе, где они остались нас ждать. Остальные продолжали ехать. Это была вторая экспедиция с «Премом» в Гималаи, и он не подвел меня даже тогда, когда мы боролись со жгучей пылью, которую ветер гнал нам в лицо. В конце второго дня я лежала в палатке, чувствуя симптомы горной болезни. Мы были на высоте 4800 метров, и карабкаться предстояло еще долго. Мое тело адаптировалось за ночь, а сон в первую ночь так и не пришел. Но чем выше мы поднимались, тем легче я засыпала и тем интереснее были мои сновидения. Мы задержались еще на день, чтобы адаптироваться к высоте, и провели его с семьей кочевников, чье пристанище, сделанное из кожи яков, располагалось на противоположном берегу реки. Их краснолицый сын научил меня обращаться с самодельной катапультой, а в палатке нас напоили местным тибетским деликатесом – часуймой. Я готова попробовать почти все что угодно, но эта смесь горячей воды, чайных листьев, масла яка и соли была на грани моих возможностей. Этот отвратительный напиток пьется в Тибете повсеместно.

Мы свернули в лагерь 1 мая, но майские деревья милой Англии были слишком далеко. Тот день был миниатюрой всей поездки, включавшей в себя эйфорию и отчаяние, рай и ад. К полудню мы добрались до вершины снежного перевала на высоте 5400 метров. Я плакала от осознания того, чего мы достигли, и от лицезрения невероятной красоты равнины, которую мы проехали и которую еще долго видели вдали. Пообедав в маленьком селении с белыми домиками, мы двинулись к следующему перевалу, поднимавшемуся от плато всего лишь до 5000 метров. Но этот переход показался мне бесконечным. Мы перегруппировались в 5 вечера, затем пошел снег. Мы продолжали пробираться вверх, а вокруг нас свирепствовала снежная буря. На спуске условия были еще хуже, я уже не чувствовала конечностей. Голоса Джорджи и Фрэнка звенели в ушах: «Когда обстоятельства сильны – ты сильнее». Когда мне уже казалось, что руки и ноги не выдержат, мы вышли к зданию, оказавшемуся домом рабочих. Исполненные благодарности, мы смогли расположиться в относительно теплой просторной комнате. Велосипеды пришлось оставить на улице, и к утру их подвижные детали полностью замерзли. Мы смогли справиться с этой проблемой: каждый пописал на свой велосипед. В 8 утра мы уже снова были в пути.

Бо?льшую часть времени включали в себя подъемы и спуски – географические, метеорологические, физические и эмоциональные. Но какого подъема мы достигли, добравшись до базового лагеря! Я не могу спокойно, без слез смотреть на Эверест. Когда я впервые увидела Гималаи, глаза мои наполнились слезами. Я не могла увидеть Эверест, скрытый за облаками, но достаточно было знать, что он где-то там. На следующий день, отдохнув в очаровательной деревушке, мы отправились в базовый лагерь. Эверест величественно возвышался вдали, но дорога до лагеря казалась вечностью. Она была такой ухабистой, будто мы ехали по полосе, состоявшей исключительно из лежачих полицейских. Вибрация отдавалась болью в руках, но по мере приближения к горе она казалась все менее значительной.

Наконец, мы добрались до базового лагеря под палящим солнцем, обжигавшим мне губы. Снова слезы. Базовый лагерь – удивительно цивилизованное место. Он представляет собой ряды палаток с цветовым кодированием для разных экспедиций. Есть палатки для сна, мусора, туалетов и даже Интернета. Билли представила нас руководителю одной из групп, и вскоре мы вовсю болтали с альпинистами, готовившимися к восхождению. Я даже не уверена, что смогла бы туда подняться. Дело не в физических и психологических требованиях, а в ожидании. Акклиматизация на каждой новой высоте – вот что меня добило бы.

Мы переночевали в монастыре в Ромбуке и провели еще день в базовом лагере, болтая с альпинистами о мотивациях и испытаниях, которые их ждут. Мы посетили святилище, почти скрытое под молитвенными флажками и посвященное памяти погибших на Эвересте. И снова слезы. Совершенно была невыносима сама мысль о том, что один или двое альпинистов из базового лагеря сегодня могут заплатить своей жизнью за восхождение на гору, которая выглядела такой невинной и очаровательной в теплых лучах солнца.

До границы с Непалом оставалось всего три дня пути. Контраст пейзажа и условий по разные стороны Гималаев просто поразителен. Только что мы боролись с холодным свирепым ветром, несущимся со скоростью 60 км/ч, обдуваемые песком, пылью и гравием, летевшими в лицо. Наши лица были завернуты в несколько слоев ткани. Сегодня же мы ехали через покрытые зеленью горы, леса, мимо водопадов, видели птиц и насекомых. После проливного дождя на границе мы снова ехали сквозь 30-градусную жару по эту сторону гор в одних футболках. Тибет и Непал невероятно красивы, каждый по своему, но Непал гораздо живее. Как бы я хотела еще раз сюда вернуться.

Время, проведенное в Непале, состояло не только из работы по улучшению санитарных условий жителей страны и поездок вверх-вниз по горам. Я всегда любила, когда меня кто-то или что-то успокаивает. И в этот раз эта роль досталась Тине. Когда мы проезжали через Гималаи, вечный дух соперничества заставлял меня стремиться оказаться на вершине каждой горы первой. Я проводила время в ожидании остальных. Тина же никогда не спешила. Она научила меня наслаждаться удовольствиями от жизни, пониманию, что дорога важнее цели. То же сделала и Сюзи, женщина постарше. Я познакомилась с ней через Тину, ее коллегу. Как и Тину, ее окружал ореол спокойствия. Она была чуть более взрослой версией Джуд, моей подруги из Южной Африки. Ее седые волосы были подстрижены под боб, и она держала себя с достоинством.

Мы стали хорошими подругами и ходили на чийяя в кафе неподалеку от моей работы. Мы говорили обо всем – мужчинах, буддизме, строительстве, книгах, кино. Сюзи обожает читать (она профессиональный библиотекарь) и посоветовала мне кучу книг. Она также любит писать. Особенно хайку – японский поэтический жанр. Она много работала в Непале с известным непальским поэтом Джанаком Сапкотой и издала вместе с ним книгу хайку. Мы все пришли на вечеринку, посвященную выпуску книги. Прочитав книгу, я преисполнилась вдохновения. Мне нравилась простота хайку и способность этого стиля запечатлеть момент или эмоции. Я начала сочинять хайку сама, часто во время езды на велосипеде. Иногда они просто приходили мне на ум, иногда приходилось немного поиграть словами. Когда я приезжала домой, то первым делом их записывала. Оглядываясь назад, я понимаю, что это был своего рода дневник – обрывки чувств и картин.

В центре Катманду расположена площадь Дурбар, где находятся многие индуистские храмы. Я приходила туда после работы, сидела на ступеньках и пила чийяя. Одна женщина часто приходила сюда. Я не уверена, сколько ей было лет (наверное, тридцать с небольшим). С ней была дочь, выглядевшая здоровой, если не считать зубов. Но плохие зубы в Непале – обычное дело. Еще она носила с собой то, что я считала младенцем. Оказалось, что «младенцу» было два года. Женщину звали Зита. Она не говорила по-английски, но моего непальского хватало для приятельского общения с ней на протяжении нескольких месяцев. Ее младшая дочь, Парвати, не могла ходить и питалась только грудным молоком Зиты.

В Катманду, как и во многих других местах, ты ежедневно видишь душераздирающие картины: семьи, прозябающие в нищете, в условиях, подрывающих здоровье. Тебе не остается выбора, кроме как проходить мимо. Ты чувствуешь себя беспомощным, ведь, несмотря на ужасность положения, ты не можешь помочь всем. И чем чаще ты проходишь мимо, тем меньше реагируешь на нищету.

Если нельзя помочь всем, то стоит ли помогать кому-то одному? С другой стороны, как поступить иначе, когда ты узнаешь семью ближе, как это случилось у меня с Зитой. Так получилось, что за эти месяцы мы с Зитой стали подругами. Я слушала рассказы о проблемах Парвати и играла с ее старшей сестрой. Затем я познакомилась с мужем Зиты, который получал скудную плату за работу носильщика. Я была у них дома, в разрушающемся здании, в крошечной комнате с голыми стенами и постелью.

Чем дальше я погружалась в их жизнь, тем больше мне хотелось что-нибудь сделать. Встречу с ними можно назвать моим мини-крестовым походом, особенно в том, что касалось Парвати. Я организовала для нее несколько тестов и заплатила за исследование МРТ (которое обошлось мне примерно в 60 фунтов). Выяснилось, что у нее туберкулез позвоночника.

Я собрала немного денег на операцию, в основном из своего кармана. Операция в местной клинике прошла успешно. Недостаток Парвати был исправлен, но ей нужно было носить корсет в течение восстановительного периода. Каждый день во время обеда я ходила к ним в больницу. Их положение тронуло и мою маму, которая отправляла из Англии подарки для девочек в дополнение к деньгам.

Это был август 2005 года, и я поняла, что подарков уже достаточно. Теперь нужно было понять, как помочь им зарабатывать на жизнь. Я купила для Зиты тележку чана примерно за 100 фунтов. «Чана» – это «нут» по-непальски, а тележки – перевозные киоски с едой. На них есть небольшая плитка, навес, с нее можно продавать нут, арахис, попкорн и так далее. Зита очень хотела такую. Для нее это был способ зарабатывать и не просить милостыню. Я представила Зиту своей подруге Нонне, которая основала благотворительный фонд «Женское образование в Непале», и та согласилась оказать помощь ее старшей дочери. Все шло хорошо. Я несколько раз видела Зиту и ее тележку на площади, она продавала еду. Но я также видела, как она просит милостыню, используя проблемы Парвати, чтобы вызвать жалость. Это меня задело, ведь я знала, сколько пришлось пройти, чтобы вылечить ее болезнь.

Однажды я пришла к Зите в гости и поняла, что тележки нет. Зита призналась, что продала ее. Мне было обидно и больно, но эти эмоции не принято выражать у непальцев.

Потом я иногда видела на площади Зиту, просившую милостыню на площади. Она не смотрела на меня и не говорила со мной, думаю, она понимала, что я была расстроена. Но соблазн продать тележку был слишком велик. Прозябающие в нищете часто вынуждены жить сегодняшним днем. Она выручила больше денег от продажи тележки, чем за неделю торговли. Решение было неизбежным, несмотря на то что в долгосрочной перспективе было бы, конечно, выгоднее оставить тележку.

К сожалению, нам пришлось увидеть и темную сторону Зиты. Все началось с того, что она попросила меня купить ей часы, примерно в то время, когда мы делали медицинское сканирование для Парвати. Это меня насторажило, не только потому, что прозвучало довольно агрессивно, но и потому, что она знала: обычно я не скуплюсь на подарки. Неужели это выработало в ней жадность и зависимость?

Вскоре она бросила вызов устоям непальской культуры. Конечно, ее семья отличалась от других: она была главой семьи, в то время как в индийских семьях женщины обычно зависимы. Все пошло не так, когда она продала тележку. Ее старшая дочь теперь посещала местную школу благодаря поддержке «Женского образования в Непале». Однажды Зита зашла в кабинет директора и потребовала денег, которые он получил от фонда для покупки книг. То же самое она потребовала у портного, которому заплатили за школьную форму для ее дочери. Конечно, Зита и ее семья жили в такой нищете, которую я, будучи человеком с Запада, даже не могу себе представить, и я не стану судить ее за то, что она сделала. Но я утратила веру после этого случая. Я начала задумываться о том, что? мы, представители Запада, действительно можем сделать для людей из развивающихся стран. Я до сих пор иногда виню себя и беспокоюсь, все ли я сделала правильно. Мой подход мало отличался от обычного западного подхода к развивающимся странам. Мы въезжаем в город, раздаем вещи – иногда от чувства вины, иногда беспокоясь за других людей и желая сделать мир лучше. Но это не работает. Изменения должны происходить изнутри. Время, проведенное в Непале, только усилило мою веру в подход Камала Кара, который, прежде всего, дает сообществам возможность сделать все самим. Только тогда западная благотворительность возымеет эффект.

Проблема подхода доктора Кара заключается в том, что он требует много времени, но не требует много денег. А доноры не любят дешевые проекты. Им необходимо тратить деньги, иначе они не получат финансирование на следующий год. Финансирующим организациям нравятся оборудование, инфраструктура и все то, что можно пощупать. Самое главное для них – краткосрочные и поддающиеся подсчету результаты. Подход доктора Кара, напротив, неуловимый и качественный, а кроме того, предполагает активную работу местных сообществ. Это и не нравится спонсорам. Когда негосударственные организации переключаются на проект общественного улучшения санитарных условий вместо проектов, основанных на доставке оборудования, люди выигрывают в долгосрочной перспективе, но директорам организаций приходится объяснять руководству головных офисов, почему они освоили меньше четверти бюджета. Это безумный и безответственный подход. Он ничего не приносит общинам, которым ты должен помогать, к тому же он бездумный по отношению к экономике и экологии.

К концу первого года работы в Непале я уже думала о следующем шаге. Мой творческий отпуск на госслужбе заканчивался в сентябре, но я смогла продлить его еще на полгода. На Рождество у моих друзей Пита и Рэйчел была назначена свадьба в Новой Зеландии. Я покинула Непал в декабре 2005 года.

Я была морально готова к отъезду и начала по-другому смотреть на окружающие меня вещи. Я начала презирать грязь, ненавидеть лающих собак, отчаиваться из-за выбоин на дорогах и испытывать отвращение к кастовой системе. Я ненавидела постоянно болеть. Воду нельзя было пить, овощи нужно было вымачивать в растворе йода. Ничто из этого не было для меня в новинку, но прежде окружавшая меня красота перевешивала недостатки. Теперь же меня стали раздражать вещи, которые я раньше считала обычными неудобствами или даже особенностями. Мне, конечно, было грустно уходить с работы, особенно с проекта ОВСЗ. Но время пришло.

Я думаю, что это чем-то напоминает личные отношения. Ты влюбляешься в кого-то с первого взгляда, затем вы узнаёте друг друга ближе, знакомитесь с привычками и манерами друг друга. Любовь становится глубже, но и раздражение тоже. В конце концов, необходимо решить, есть ли у вас будущее. Пятнадцать месяцев, проведенных в Непале, обогатили меня: они не были похожи ни на что другое.

Мои занятия велосипедом помогли сохранить хорошую форму и позволили резко повысить выносливость. Тем не менее я так и не удовлетворила своей внезапной любви к триатлону. В Непале триатлоном не занимается никто. В Новой Зеландии, куда я отправлялась дальше, дела обстояли совсем иначе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.