ГЛАВА VII

ГЛАВА VII

Когда-то «Морнинг пост» (была в Англии такая преждевременно состарившаяся и мирно почившая газета) писала: «Если англичанину не остается гордиться ничем другим, он гордится своим воспитанием».

Это было сказано не так давно. Но с другой стороны, кажется, что очень давно. Ибо афоризм уже успели позабыть. Некоторые.

Сюда бы, в этот пресс-центр, наиболее верных ревнителей и хранителей английских традиций и манер… посидели хотя бы пять минут в то время, когда появлялся один шустрый — из молодых — их соотечественник-гроссмейстер. Убежден, что такого им никогда не приходилось ни видеть, ни слышать.

Ведет себя «гросс» так, будто в этом дворце он один умеет играть в шахматы. Ходы черных, приносимые сверху, из зала, комментирует развязно: «Ну кто же так играет? Надо больше читать учебники. Все, партия черных разваливается». Подходя к доске, на которой рассматриваются варианты, предлагает свой план за белых, после которого «черным надо сдаваться, делать больше нечего». Доводы оппонентов выслушивает со снисходительной улыбкой. Но когда чувствует, что его собственные разбиваются, горячится, повышает голос.

Когда станет известно, что белые проиграли, гроссмейстер будет возмущенно повторять: «Кто же так играет?», адресуя на этот раз реплику своему подопечному.

* * *

Служение Каисе, покровительнице шахмат, как и вообще «служенье муз», не терпит суеты, торопливых, импульсивных решений. И лишних слов. Шахматы — игра почти бессловесная, во время самой партии предводителю шахматного войска дозволяется произнести лишь три слова: «шах» (с восклицательным знаком), «ничья» (с вопросительным) и «сдаюсь», после которого в партии ставится точка.

Смотрю на тренеров Анатолия Карпова и начинаю думать, что игра в бессловесную игру накладывает отпечаток на весь облик шахматистов. Может показаться, что Юрий Балашов и Игорь Зайцев только формально присутствуют в зале. На самом деле они и умом и сердцем далеко — в гуще того сражения, которое набирает силу на демонстрационной доске. Молча рассматривают варианты за белых, давление которых нарастает. Где, в каком месте поля, засеянного квадратно-гнездовым способом, взойдут белоснежные зубы дракона? Откуда грозит главная опасность черному владыке, что способно предпринять его войско? Они могут просидеть так, Балашов и Зайцев, и два и три часа, не шелохнувшись, сохраняя в памяти все сделанные ходы и то неисчислимое множество вариантов, которое возникает после каждого из них. Михаила Таля рядом с его коллегами нет. Человек, не привыкший долго носить свое в себе, он исчезает из зала. Нетрудно догадаться куда: в пресс-центр, где вдали от любопытных почитателей, интервьюеров и просто собирателей автографов, наедине с мастерами, способными быстро просчитать, принять или отвергнуть каждый предложенный им вариант, он чувствует себя в своей стихии. Талевских идей хватило бы на полдюжины комментаторов. Одни из них, не выпуская из руки микрофонов, связанных с маленькими заплечными аппаратами, диктуют: «На двадцать четвертом ходу Таль указал вариант…», другие не выпускают из рук блокнотов.

Таль позволяет себе рассматривать «при людях» лишь те разветвления партии, которые возникают за границами домашних и пока засекреченных заготовок.

Месяцы подготовки к матчу были посвящены совершенствованию таких качеств шахматиста и бойца, которые были рассчитаны на борьбу в экстремальных, еще не встречавшихся условиях состязаний за звание чемпиона. История хранит воспоминания о словесных перепалках, недружелюбных высказываниях, а порой и просто ссорах между претендентами на шахматную корону (говорят, что все познается в сравнении… те ссоры ныне видятся детскими, наивными). Как бы хорошо ни играл в шахматы Анатолий Карпов, не закали он характер и волю, все славные его качества могли бы просто-напросто не раскрыться. Впечатлительность — друг и союзник шахматиста — могла бы превратиться во врага. А прямодушие — в малодушие.

В облике как никогда собранного, решительного, неуступчивого, готового к суровому испытанию бойца был обязан предстать Анатолий Карпов. Вот почему такое внимание уделялось на предматчевых сборах психологической и физической подготовке.

Тренерам и ученым, причастным к той работе, предстояло постичь внутренний мир Карпова, его наклонности, симпатии и антипатии, развить одни черты характера и, если удастся, приглушить другие.

Помня об испытаниях, которые ждали Карпова, они старались окружить его благожелательностью, создать в коллективе тот микроклимат абсолютного взаимного доверия, без которого невозможна в наши дни ни одна победа.

Но как бы ни совершенна была эта подготовка, она принесла бы не очень много пользы, если бы Карпов приехал в Багио со старым шахматным багажом.

Вместе со своими товарищами и помощниками он был обязан искать новые тропинки в хорошо проторенных, старых, как шахматный мир, дебютных путях, искать минимальные, скрытые от других возможности. На запыленных полках дебютных архивов выискивались забытые начала, шла кропотливая их реставрация. Сколько вариантов, не поддававшихся улучшению, было со вздохом уложено обратно на те же полки. Но сколько радости приносила любая, малозначительная на первый взгляд находка!

Пока некоторые из новых разработок — за семью замками. Ключи от них в немногих руках. Вот еще почему Таль не имеет права «показывать все».

В зале, где разворачивается шахматное состязание, бросается в глаза одна деталь: нет детей.

Игры начинаются в обеденное время.

Рядом две большие школы. Ближе других — католическая: после уроков дети остаются на три часа и мастерят сувениры — их продают рядом в киоске. Эти ежедневные часы труда обязательны для всех: без сувенирного производства школе было бы трудно существовать.

Другая школа обычного типа. На следующий день:

— Ребята, какие есть у вас кружки? Чем занимаетесь после уроков.

— Иногда поем… У кого папа имеет хорошую работу… те ходят кататься на лошадях.

— А какой спорт любите больше всего?

— Баскетбол, — отвечают хором мальчики и девочки.

— А в шахматы играете?

— Играет Мартин.

— А знаете, что у вас во Дворце конгрессов?

— Шахматы?.. — спрашивает неуверенно мальчишка лет десяти.

…В зале конгрессов много свободных мест.

Детей в зале нет.

* * *

За одним из столиков в пресс-центре партию разбирают гроссмейстер Торре и наш мастер Наташа Титоренко. Торре убежден, что преимущество постепенно переходит к Корчному, но тут чемпионку СССР среди девушек сменяет за столиком шахматный мастер и пресс-атташе делегации Карпова Александр Рошаль. В один из моментов он находит за черных комбинацию, связанную с жертвой коня и матовыми угрозами. Лишь в одном из вариантов комбинации существует неочевидное ее опровержение. Жаль. Не может быть, чтобы Корчной не нашел того, что увидели в зале, и не отвел нависшей угрозы. Король черных, которыми играет Карпов, все ближе к пределам чужого короля. Возникает позиция, близкая к той, которую рассматривали Торре и Рошаль. У Корчного цейтнот. Чтобы обнаружить угрозу, которую заметили журналисты, нужны минуты. У него нет этих минут, они ушли в самом начале партии на пререкания с судьями. Из зала в пресс-центр носятся взмыленные юноши, которые приносят ходы — один за другим. И вдруг кто-то из демонстраторов неожиданно переворачивает белого короля на большой настенной доске. Сперва кажется, что он это сделал нечаянно. Лишь минуту спустя выясняется, что Карпов закончил партию матовой атакой. Не преувеличу, если скажу, что два десятка кино- и телекамер нацелились на демонстрационную доску с перевернутым белым королем. Вечером следующего дня владелец ресторана «Террасы» господин Антон устроил званый вечер в честь Карпова, изобразив позицию с поверженным белым королем на огромном торте.

В Багио одновременно идет невидимое состязание двух гостиниц. Карпов и его делегация живет в отеле «Террасы»; за городом снят коттедж, который помог подыскать и обставить всем необходимым полковник Брейли. Бывший личный пилот президента Эйзенхауэра женился на филиппинке, переселился в Багио и здесь стал одним из верных поклонников Карпова. К месту было бы добавить, что среди тех, кто явно симпатизировал Карпову, был и известный шахматный организатор США Эдмондсон — тоже полковник, человек дружелюбный, общительный, понимающий, что на шахматных полях человеку дано столь зримо показать все свое искусство, как ни на одном ином поле сражения. Но это небольшое отступление.

У входа в отель «Террасы» плакат: «Здесь живет чемпион мира Карпов и его команда». Примерно в полутора-двух километрах в отеле «Сосны» расположился со своим штабом Корчной. Когда Корчной выиграл одиннадцатую партию и сравнял счет, менеджер отеля «Сосны» установил в вестибюле огромный щит, на котором факсимильно воспроизвел увеличенную запись партии, обрамленную фотографиями претендента. Хроника сообщала о том, как проводит свободные часы Корчной, и о том, какие услуги предоставила ему компания «Сосны», а затем следовал далеко не риторический вопрос-обращение к гостям Багио: «Посмотрите, кто у нас живет, почему бы и вам не поселиться в отеле «Сосны»?»

Глава компании «Террасы» господин Антон не остался в долгу. Он повесил в вестибюле большую шахматную доску, на которой изображалась заключительная позиция каждой выигранной партии, а интерьер вестибюля пополнили многократно увеличенные записи партий Карпова.

* * *

К нашей группе прикреплена женщина, которой на роду было написано стать если не принцессой, то хотя бы министершей или генеральшей. Не в столь давние времена она была победительницей конкурса красоты, проведенного в филиппинской столице, и провозглашена «мисс Манила».

Наша «Манила» была красавицей из красавиц. А полюбила скромного и симпатичного клерка. И вышла за него замуж. И родила ему кучу детей. И взвалила на себя заботы, которыми живут все многодетные матери. Ее лицо согревается искренней, располагающей белозубой улыбкой. Когда она отдыхает, не знает никто. Она помогает нам за малый срок увидеть многое. Говорит: «Завтра — базар».

* * *

Теперь пора рассказать о том, как торгуются на Прекрасной Оранжевой рыночной улице (пересекающей Неподражаемую Зеленую рыночную улицу) и в зале конгрессов.

Рынок в Багио — зрелище. Что только не выкинула на его прилавки изощренная филиппинская фантазия, людская и природная! Чего только тут нет! Какие диковинные ароматы наполняют эти улицы со звучными поэтическими названиями: Прекрасная Оранжевая, Неподражаемая Зеленая, Великолепная Красная, Душистая Розовая.

Сцена на рынке: невысокая плосколицая дама лет сорока двух — сорока четырех покупает корзинку у пожилого солидного господина. Дама спрашивает, сколько стоит корзинка. Продавец отвечает: «Шестнадцать писос» (т. е. песо). Дама всплескивает руками, закатывает глаза и спрашивает: «Шестнадцать писос за эту корзину?», делая ударение на словах «шестнадцать» и «эту». Господин спокойно отвечает: «За углом такую вы купите за двадцать. А какова ваша цена?» Дама делает вид, что ее до глубины души задела услышанная цифра. Но она не уходит. Она хорошо понимает, что начинается только первый акт постановки, которая, на взгляд чужеземца, весьма разнообразит жизнь филиппинцев. Покупка на рынке — это мистерия. Невозможно отказать себе в удовольствии понаблюдать за ней со стороны. Итак, продавец спросил: «Какова ваша цена?» Дама флегматично отвечает: «Я бы, пожалуй, дала восемь писос». После этого настает черед всплескивать руками продавцу: «Посмотрите, какая крепкая, какая большая эта корзина и какой прекрасный на ней рисунок. Где вы возьмете такую корзину, ее так удобно нести, так много вещей можно в ней поместить». Дама повторяет: «Я бы дала восемь писос. А какова ваша цена, уважаемый?» Господин только из симпатии к покупательнице (чувствуется, что она понравилась ему так, как давно никто не нравился) говорит: «Ну хорошо, четырнадцать писос». Диалог продолжается пять, десять минут. Покупательница отходит, делая вид, что она лучше купит корзину «за углом». Господин не провожает ее глазами, он полон достоинства, он просто убежден, что нигде ни на этом рынке, ни в городе, ни вообще на Филиппинах невозможно купить такую красивую корзину. Дама идет по Неподражаемой Зеленой улице в сторону и лишь время от времени оборачивается назад. Ей понравилась корзина, ей не хочется упустить ее, но обычай не позволяет смириться с ценой. Торговать на Филиппинах — значит торговаться. Наконец минут через десять — пятнадцать покупательница возвращается. Эти минуты нужны были даме для того, чтобы дать возможность продавцу убедиться в том, что у него действительно хотят приобрести корзину. Теперь они встречаются как старые знакомые, еще нельзя сказать — как добрые знакомые, в глазах остатки былой настороженности, но, несомненно, дело идет к сближению позиций, примирению сторон. «Я дала бы двенадцать писос», — раздумчиво говорит покупательница. «Возможно, я уступил бы за тринадцать». Из-за одного несчастного песо разгорается новый спор. Уступить последний песо — значит уступить свои гражданские позиции, дать восторжествовать неправому делу, испортить себе настроение. Одно песо ничего не значит, но как же не показать свою принципиальность! В конце концов стороны сходятся на двенадцати с половиной песо. Покупательница складывает в корзину несколько свертков, продавец помогает ей, поддерживает корзину, и они расстаются как добрые знакомые.

Такие сцены ежечасно происходят на рынке.

Торгашеским же духом веяло от заявлений и высказываний представителей претендента.

— Если вы не уберете из зала вашего парапсихолога, то я буду настаивать на том, чтобы между сценой и зрительным залом был построен стеклянный занавес, — говорит Корчной.

— Если Карпову во время партий не перестанут подносить стакан с кефиром (я не знаю, что на самом деле в этом стакане), то Корчной перестанет играть, — говорит Лееверик.

— Если Карпов не перестанет бросать на меня взгляды, я вынужден буду сорвать матч, — говорит Корчной.

И так далее, и тому подобное.

* * *

К вопросу о гипнозе.

В четвертом номере журнала «Вопросы философии» за 1978 год была опубликована любопытная статья «Неосознанные проявления психики в глубоком гипнозе». В качестве одного из примеров гиппологического воздействия автор приводит шахматы. Но дело в том (запомним это!), что воздействовать гипнотически на человека и передавать ему задания можно лишь при одном обязательном условии: испытуемый должен находиться в состоянии глубокого сна. В. Райков пишет: «Психологическая деятельность человека во многом обусловлена неосознанными психическими проявлениями, служащими как бы глубинными и неявными звеньями в сложной цепи процессов мышления. Как раз в состоянии глубокого гипноза эти неосознанные проявления и обнаруживаются у испытуемого. Более того, гипнолог оказывается в состоянии влиять на эти процессы и управлять ими. Опыт показал, что в наиболее глубоких стадиях гипноза можно успешно выявлять и даже развивать способности к рисованию, музыке, игре в шахматы и т. п. При этом часто оказывается, что творческий потенциал испытуемого значительно выше, чем привык считать он сам и его окружение. Это удается зафиксировать не только субъективно».

Без сомнения, любопытный вывод. Одновременно подчеркивающий всю вздорность претензий Корчного. Установлено научно: чтобы воздействовать на человека, надо ввергнуть его в состояние глубокого сна.

Ни Карпов, ни Корчной за партиями не спали.

Перед открытием матча к доске, установленной на сцене Дворца конгрессов, подошли три человека, три нейтральных судьи, три члена апелляционного жюри. Сохранился снимок той группы. Вот стоит американский полковник Эдмонд Эдмондсон. Он закрыл уши и улыбнулся. Рядом с ним стоит Лим Кок Анн из Сингапура. Он закрыл обеими руками рот и улыбнулся. Около сингапурца представитель Болгарии судья международной категории Андрей Малчев. Он закрыл двумя руками глаза и улыбнулся. Трое напоминали знаменитую аллегорическую скульптуру, олицетворяющую беспристрастность судей. Я полагаю, все трое дали бы много, чтобы так вот, как Лим Кок Анн, без лишних слов и резких выражений провести соревнование с улыбкой. Ведь шахматы — игра, а такого рода матч — из тех, которые сохраняются в памяти не одного поколения.

Но был час, когда улыбки слетели с судейских уст. Невозмутимый Лим Кок Анн заявил Петре Лееверик:

— Я подаю на вас в суд за оскорбление. Суд приговорит вас к штрафу. Я подам протест Швейцарской шахматной федерации.

Его поддержали и Эдмондсон и Малчев…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.