ГЛАВА 7. РЕПОРТЕРЫ

ГЛАВА 7. РЕПОРТЕРЫ

ПОЧЕМУ ИМЕННО РАДИО

В формировании психологии футбольного фаната в Бразилии, да и в любой другой стране, весьма важную роль играет пресса. В первую очередь радио, а затем телевидение. «Но почему именно радио — “в первую очередь”»? — спросите вы. Да потому что бразильский болельщик привык приходить на стадион с маленьким транзисторным приемником, чтобы иметь возможность, наблюдая игру и болея за любимую команду, одновременно слушать радиорепортаж из прижатого к уху приемника. Таким образом, оценки, мнения и выводы комментаторов, ведущих репортаж, всегда становятся для торседора самыми первыми для восприятия, самыми «свежими» и потому воспринимаются как самые безошибочные, оказывая колоссальное влияние на болельщиков. И чтобы понять механизмы, силу и пружины этого воздействия, стоит поговорить о том, что представляет собой бразильская футбольная радио и тележурналистика.

Но для начала — несколько предварительных замечаний.

ВСЕ ПОЗНАЕТСЯ В СРАВНЕНИИ

Когда мы с вами с волнением внимаем нашим телевизионным комментаторам или радиорепортерам, расказывающим об очередном поединке «Спартака» с «Динамо» или «Алании» с «Зенитом», мы искренне верим, что слушаем настоящий спортивный репортаж.

Увы… Именно так человек, никогда в жизни не вкусивший аромат настоящей грузинской «хванчкары», испанского «хереса» из бодеги Гонсалеса Биасса в Андалузии или «бургундского белого» урожая 1990 года, а, просто выхлебав стакан какого-нибудь виноградного напитка, убежден, что насладился вином. А ведь на самом деле дистанция, отделяющая уровень наших мастеров спортивного репортажа от профессионализма их коллег в Англии, Испании или Бразилии, ничуть не меньше, чем качество игры российской сборной в сравнении со «Скуадрой адзуррой», не говоря уже о бразильских «пентакампеонах».

Однажды мне довелось поработать в бригаде наших лучших мастеров футбольного репортажа, направленной на чемпионат мира 1986 года в Мексику. Возглавляли ее ветераны Николай Озеров и Котэ Махарадзе, вместе с ними рассказывали о матчах чемпионата Маслаченко, Перетурин, Майоров…

Автора этих строк руководитель спортивной редакции Александр Иваницкий пригласил участвовать в освещении чемпионата, видимо, отдавая должное знанию языка и авторитету, завоеванному в спортивном мире книжками о бразильском футболе.

Вспоминаю, как в разгар большого футбольного дня, когда в разных городах страны одновременно игрались несколько матчей, и мы наблюдали за ними на мониторах в нашей штаб-квартире в павильонах мексиканской телекомпании «Телевиса», я с помощью транзисторного приемника поймал репортаж одной из бразильских радиостанций, работавших на свою страну. И попросил коллег на мгновенье приглушить голос нашего, советского репортера, расказывавшего болельщикам об этом же поединке. И когда просьба была выполнена, призвав присутствующих: «Почувствуйте разницу!», я врубил под ту же самую «картинку» голос бразильского комментатора.

Все замолчали. На физиономиях коллег читалось изумление. Потом раздался всеобщий вздох и дружный хохот. Контраст получился оглушающий. Не по громкости, а по качеству рассказа. Что было очень легко понять, даже не зная языка.

Так в чем же была эта разница?

Об этом и пойдет сейчас речь.

Начну рассказ издалека, с самого начала: с зарождения в Бразилии футбольного репортажа. Ибо его история хранит для нас, россиян, фактически присутствующих сейчас лишь при самых пока первых шагах отечественного спортивного репортажа, массу интересных и поучительныъ историй.

ПАТРИОТЫ ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ

Первый репортаж о футбольном матче прозвучал в бразильском радиоэфире 19 июля 1931 года: на волне радио «Эдукадора Паулиста» о матче сборных команд штатов Сан-Пауло и Парана радиослущателям попытался рассказать репортер Николау Тума. До того дня футбол на бразильском радио появлялся только в форме кратких сообщений в информационных выпусках с результатами последних матчей. Тума, таким образом, совершил революцию: он стал первым бразильским журналистом, который пришел на стадион и начал рассказывать людям в живом эфире и «реальном времени» о том, что происходит на футбольном поле.

Тут нужно сразу же пояснить, что организаторам первых футбольных репортажей приходилось преодолевать множество препятствий. Во-первых, не существовало специального оборудования или аппаратуры, предназначенной для таких трансляций. У стадионов, например, не было никакой линии связи с радиостудией. Поэтому самые первые футбольные репортажи велись по телефону. А так как на стадионах в те времена не было еще и телефонов, то Туме и его последователям приходилось за неделю да игры (!) подавать заявку на телефонную станцию о прокладке к трибуне у футбольного поля временной (только на этот день) телефонной линии.

Иногда поблизости от стадиона никаких телефонных линий не оказывалось, и репортажи приходилось отменять. Случалось и прибегать к услугам жильцов в соседних домах: брать у них телефон взаймы на два часа, протягивать дополнительную линию от квартиры до стадионной трибуны, чтобы провести репортаж.

Представьте себе волнение, которое испытывал Николау Тума, начиная первый в истории расказ о футбольном матче в «прямом», как мы говорим сейчас, эфире!

Представьте себе сотни вопросов, которые сразу же, еще до начала репортажа, обрушились на этого первопроходца! Как это нужно делать? Как заинтересовать слушателя? Как донести до него рисунок игры, эмоции, страсти, которые будут бушевать на поле и на трибунах?

Перед началом матча Тума попросил слушателей мысленно представить себе и как бы держать постоянно перед глазами прямоугольник футбольного поля и пообещал, что будет максимально точно воспроизводить для них все перипетии игры:

«Я нахожусь в самом центре неподалеку от боковой линии, справа от меня — команда паулистов, а слева — футболисты Параны».

Так был начат этот репортаж. И после, сообщив о том, что судья Виржилио Фредриги дал свисток к началу поединка, Николау пошел рисовать картину происходящего на поле.

Ему было несравнимо труднее, чем всем тем, кто пошел по его стопам, кто сегодня занимается аналогичным делом на куда более высоком уровне, на совершенно ином, куда более высоком витке творческого совершенства и технического прогреса. Ведь ему никто не помогал. Рядом с ним не было коллег. Его репортаж не прерывался, как сейчас, рекламными объявлениями. Ему некогда было перевести дух и выпить глоток воды. Он говорил без умолку все девяносто минут. И, может быть, единственным фактором, несколько облегчившим ему работу, стало обстоятельство, что та игра оказалась динамичной, интересной, и было забито целых десять голов! Хозяева поля — паулисты победили команду Параны со счетом 6:4.

Тума стал не только родоначальником бразильского футбольного радиорепортажа, но и основателем первой из двух главных его ветвей или «школ», которые существуют и сегодня, условно названные «реалистической» и «поэтической».

Да, он был «реалистом»: в каком бы ритме ни проходил матч, как бы стремительно не развивались и не менялись игровые ситуации, Николау успевал за мячом и игроками, фотографически точно воспроизводя для слушателей ход игры. Для этого ему пришлось говорить очень быстро. Вскоре его прозвали «Спикер Пулемет» (в те времена понятия «диктор» или «комментатор» в бразильском радиоэфире не существовало, и всех, кто вел радиопрограммы, именовали английским словом «спикер»). И до сих пор многие в Бразилии считают, что Николау был самым «скорострельным» репортером в истории отечественного радио.

Свою приверженность «реалистическому» стилю Тума обосновал очень просто, и, мне кажется, было бы полезно, чтобы к его словам, сказанным более полувека назад, прислушались бы сегодняшние наши рыцари футбольного радиорепортажа, позволяющие себе в ходе матча болтать о чем угодно, кроме того, о чем они действительно должны говорить: «Радиорепортер обязан быть всего лишь фотографом. Своим голосом он фотографирует и передает слушателю все то, что происходит на поле».

Гениально сказано! И это стремление к максимально точному воспроизведению происходящих событий привело однажды к тому, что работа Николау вызвала протесты и негодование. Правда, в данном случае он работал не на футболе, а рассказывал об автомобильных гонках, проходивших на улицах Сан-Пауло. И в самом конце этого состязания, когда французская спортсменка Хелле Нисе попыталась на последней прямой, у самого финиша обойти бразильца Маноэля де Тефе, автомашины столкнулись, француженка была выброшена в воздух, разбилась насмерть, ее машина полетела в толпу.

Раздались страшные крики, стоны, кровь потоками брызнула на асфальт, на стены домов, на людей…

Несколько человек погибли мгновенно, десятки были ранены.

И все, происходившее прямо перед глазами Тумы, он рисовал лихорадочной пулеметной скороговоркой, не забывая самых животрепещущих деталей: «оторванная рука», «вывалившиеся в пыль внутренности», «размозженная о камни голова» и так далее…

Учитывая, что за ходом гонок с помощью репортажа следили сотни тысяч бразильцев в разных городах страны, и у многих из них друзья или родственники находились близ трассы, страну охватил ужас, и на радиостанцию посыпались звонки слушателей. Одни требовали уточнений, просили немедленно дать в эфире фамилии пострадавших, другие возмущались шокирующим «реализмом» репортажа.

Тума оправдывался законами жанра: «Я обязан говорить о том, что вижу!».

И все тут.

Николау был скуп на язык, он не придумывал никаких поэтических метафор, не давал игрокам прозвищ, не прибегал к артистическим приемам, чтобы расцветить, разукрасить свой репортаж. Он просто расказывал о том, что видел. Так же действовали и его первые последователи: Ребелло Жуниор и Педро Луис.

Правда, первый из них явился родоначальником самого знаменитого «фирменного знака» бразильских, а теперь и не только бразильских футбольных репортеров: Ребелло начал обозначать забитие гола протяжным воплем «Го-о-о-о-о-о-о-ол!», который тянулся несколько долгих секунд.

Но вскоре на различных радиостанциях страны появились и приверженцы иного стиля в футбольном репортаже — «поэтического». Если «реалист» Тума называл мяч только одним этим словом: «bola», то его конкуренты, пытаясь разукрасить свою речь, прибегали ко множеству синонимов, сравнений и эпитетов. Учитывая, что в португальском языке упомянутая «bola» — женского рода, в ход шли такие изыски, как «толстушка», «кругляшка», «девчонка», «ребенок», «негритянка» (мячи тогда были черные или коричневые), «леонора».

А иногда прибегали к более «весомым» и менее поэтическим выражениям: «баллон», «кожаный баллон», «кусок кожи».

Впрочем, должен заметить, что на русском языке все это звучит довольно странно и куда менее «гладко», чем на португальском.

Приверженцы «поэтического» стиля довольно быстро начали изобретать прозвища для футболистов: Фриденрайх превратился у них в «Тигра», Леонидас — в «Черный Диамант», Жарбас стал «Черной стрелой», Фейтисо — «Императором футбола»!

Кстати, само это имя «Фейтисо», фигурировавшее во всех протоколах, тоже ведь не было «именем». Футболиста звали Луис Матозо, а «Фейтисо» —прозвище, означавшее «Чудотворец». Оно было дано Луису с первых же его шагов на футбольном поле за его действительно чудесные финты, ну, а потом от избытка чувств он был прозван еще и «Императором». Что было особенно почетно в те времена, ибо Луис Матозо был «колорэд», попросту говоря негром…

Но вернемся, впрочем, к теме нашего разговора — футбольным репортерам, точнее, к их страсти давать футболистам пышные прозвища.

Прозвища давались и командам: «Васко да Гама» конца сороковых годов именовалась «Экспрессом Победы», «Сантос» — стал называться «Рыбой», «Ботафого» — «Прославленным».

Сторонники «поэтического стиля», ведя репортажи, изощрялись и при описании игровых ситуаций и эпизодов. Если игрок оступился и потерял мяч, то Осмар Сантос говорил: «Он наступил на помидор!». Когда игроку удавался хороший удар по воротам, в эфире звучало поощрительное: «Туда, туда ее, именно этого она (то-есть, bola-мяч) хочет!». Когда пас оказывался слишком сильным, и игрок не успевал догнать мяч, следовал ироничный комментарий в адрес того, кто перестарался: «Ошибся в дозе!»

Фиори Жиглиотти из радио «Бандейрантес» стал одним из самых щедрых на поэтические сравнения и философские метафоры футбольных репортеров. Начало каждой игры он ознаменовывал традиционно пышной фразой: «Прозвучал свисток судьи, и занавес подымается! Игра началась, уважаемая бразильская торсида!».

В острые моменты Фиори нервно восклицал: «Ох, выдержит ли мое сердце?!». На последних минутах матча любил повторять: «Игра близится к закату». А после финального свистка арбитра неизменно констатировал: «Занавес опускается, спектакль завершается». Но при этом сторонники этого «поэтического» стиля все равно считали главной своей задачей нарисовать точную картину матча, упомянуть о каждой передаче мяча, каждом ударе, каждом броске вратаря.

…Возможно, кто-нибудь из читателей недоумевает, к чему все эти исторические детали? Но мне они кажутся интересными, поскольку помогут понять психологические предпосылки и исторические корни современного бразильского футбольного радиорепортажа, о котором я собираюсь рассказать и который, повторю еще раз, является столь же высококласным образцом спортивной журналистики, каким в сфере мирового футбола является его бразильская ветвь.

Но прежде, чем перейти к рассказу о сегодняшних мастерах футбольного радио (а заодно и телевидения), расскажу еще об одном выдающемся классике прошлого.

АРИ БАРРОЗО — БРАЗИЛЬСКИЙ СИНЯВСКИЙ

Когда 28 августа бразильская сборная готовилась выйти на поле стадиона «Динамо» в Москве, выстроившийся перед Северной трибуной военный оркестр, исполнил несколько популярных мелодий. Одна из них вызвала радостное оживление: народ услышал что-то знакомое, веселое, ритмичное. А бразильцы уже собиравшиеся в туннеле перед выходом на поле, сразу же заулыбались и застучали бутсами, привычно отбивая ритм. Это была самая знаменитая, самая любимая их мелодия: «Бразильская акварель».

Для каждого сына этой земли она значит примерно то же, что для россиян «Подмосковные вечера». А популярность ее автора в Бразилии равнозначна тому, что для нас, в России, означают, к примеру, имена Исаака Дунаевского, Василия Соловьева-Седого и Александры Пахмутовой вместе взятые, в одном лице. Короче говоря, автор «Бразильской акварели» Ари Баррозо, скончавшийся в 1964 году, до сих пор остается и останется навечно одним из самых популярных в своей стране композиторов.

Музыка была главным делом его жизни, но не единственным: в тридцатых—пятидесятых годах Ари был популярнейшим футбольным комментатором. Точнее сказать, одним из родоначальников бразильского футбольного репортажа. Об этом и пойдет сейчас речь.

Детство, юнность, его университеты

Трагедии и улыбка Фортуны, успех и разочарования, счастье и «непруха», постоянно противостоя и сопутствуя друг другу, сплелись в его жизни в тугой клубок. Как непрерывное и раздражающее своей неотвратимостью чередование: «полоска белая, полоска черная».

Так было с самого начала его жизни, откуда мы и берем старт повествования: 7 ноября 1903 года, когда Ари родился в маленьком городке Уба в штате Минас Жерайс. Отец, доктор Жоан Эванжелиста Баррозо был весьма уважаемым человеком: прокурором города и депутатом муниципального собрания Минас Жерайса. А матушка, на редкость красивая, хрупкая, стройная женщина, была, как сейчас принято говорить, «домохозяйкой».

Впрочем, что о них вспоминать: они ушли в мир иной от туберкулеза, когда мальчику было всего шесть лет. И заботы о ребенке взяли на себя бабушка Габриэла и тетушка Ритинья. Обе они мечтали о том, чтобы их питомец стал священником. Сумели даже заставить его помогать местному падре при исполнении некоторых нехитрых обрядов (полоска черная). Однако, не смогли помешать тому, что однажды ускользнувший от их опеки Ари привязал веревку от церковного колокола к хвосту пасшейся поблизости лошади (полоска белая).

Самыми тяжкими, безусловно черными минутами его детства были те, когда тетушка Ритинья брала его за руку, извлекая из крикливого вороха ребячьих тел, носившихся в неуемной, никогда не кончавшейся суете футбольной пелады (маленький щуплый Ари всегда безропотно соглашался на непрестижную в детских ватагах роль вратаря), и вела в дом на ежедневные фортепианные экзерсисы. Три часа в день, подумать только! «Пальчик туда, пальчик сюда! Следи за мной! Не спеши, пожалуйста! Почувствуй ритм! Это что такое ты играешь? Разве это си-бемоль?!».

Зато, когда мальчонке исполнилось двенадцать лет, он уже не священнику начал помогать, а самой тетушке, озвучивая вместе с ней в четыре руки на вдребезги рассохшемся, дребезжащем, как старый трамвай, фортепиано подвиги Мэй Уэст и Дугласа Фербенкса в кинотеатре «Идеал». Это не только приобщало его к шедеврам Голливуда, но и позволяло зарабатывать по пять монет в день (полоска белая).

Чуть позже он с полгода подрабатывал, скрывая скуку, кассиром в галантерейном магазинчике (полоска черная).

Несмотря на строгости домашнего воспитания, а может быть именно благодаря им, юный Ари был далеко не самым примерным школьником. Из одной гимназии его выгнали за непослушание, из другой — за прогул: он отправился на танцевальную вечеринку, из третьей — за пьянку с товарищем по общежитию. Лишь с четвертого захода ему удалось закончить «вторую ступень». К этому времени к ужасу бабушки и тетушки он уже любил пропадать в местном баре «Камило», прилежно защищал ворота местного, там, в Убе, «Ботафого», и участвовал в карнавальных безумствах в составе блока «Драгуны и Олени». (Это все — «полоски белые»).

Когда ему исполнилось семнадцать, Ари неожиданно (опять «полоска белая») стал обладателем солидного наследства в 40 тысяч контов после смерти одного из дядюшек. На такие деньги можно было купить даже небольшой дом…И потому он — какой кошмар! — сразу же решил жениться.

С точки зрени родни это был именно кошмар: против избранной Ари пассии по имени Ивонна встала на дыбы вся семья, и тогда он (полоска черная), отказавшись от свадьбы, в отместку за вмешательство в личную жизнь гордо расстался с настырными опекуншами и отправился в большую самостоятельную жизнь в Рио-де-Жанейро.

Там он поначалу даже поступил на юридический факультет, доучился до второго курса, впрочем, не столько учился, сколько с наслаждением и восхитительной скоростью проматывал наследство, после чего был вынужден подумать о хлебе насущном. И с благодарностью вспомнил о кошмарных уроках тетушки Ритиньи.

Теперь, благодаря им, он смог опять подрабатывать тапером в кинотеатрах. Потом играл пианистом в оркестрах. И начал сочинять бесхитростные «музыкиньи» на вечные и универсальные темы. Что-то в жанре неувядаемых ни на каких широтах и меридианах «Ландышей» или «Ты меня любила, а потом забыла, так за это пулю получай…».

А поскольку он был действительно чертовски талантлив, на карнавальном конкурсе 1931 года, обойдя сотни соперников (да, именно так: в карнавальных конкурсах в Бразилии участвуют иногда и по нескольку тысяч охотников за синей птицей удачи), он выиграл первую премию, что позволило ему жениться на любимой Ивонне.

Затем он остепенился, умудрился возобновить занятия в университете, получил даже диплом и назначение: муниципальным судьей в город Резенде. Но быстро понял, что увядать в провинции — это не для него: жизнь в столице не только складывалась привлекательно, но и оказалась весьма удачливой. Посудите сами: однажды из музыкального издательства ему сообщили, что продюссер музыкального театра «Рекрейо» заинтересовался парой его сочинений.

Взволнованный Ари тут же помчался в театр, где изнемогающий под бременем славы мэтр снисходительно похвалил его, но заметил, что для ближайшего шоу театру нужны, вообще-то, не самбы, а фокстроты.

— Ты ведь умеешь делать и фокстроты, не так ли?

Ари согласно и с готовностью кивнул, хотя ни разу в жизни не сочинил ни одного.

— Ну, так принеси нам завтра, скажем, полдюжины фоксов. Может быть, мы что-нибудь выберем.

…Всю ночь он просидел за фортепиано, проклинаемый соседями, неистово колотившими в стены и в потолок. Но шесть фокстротов, которые к полудню он доставил в «Рекрейо», понравились, четыре из них были приняты для очередного шоу, а с Ари был даже заключен контракт, гарантирующий театру эксклюзивные права на его музыку.

«Флу» или «Фла»? — вот в чем вопрос…

По средам и субботам, в дни футбольных матчей Ари отправлялся на стадион. Поначалу болел за «Флуминенсе». Этому клубу, как известно, издавна отдала свои сердца богема: журналисты, литераторы, певцы, музыканты и вертящиеся около них девицы.

Но почему именно «Флу», как звали этот клуб его поклонники?… Вот именно: «почему?!».

Никто толком до сих пор не может объяснить, почему именно «Флу» для них стал «своим», стал любимым клубом.

Может быть, потому, что «Флу» был одним из самых чопорных и аристократических клубов? А публика «полусвета» всегда стремится «наверх».

Тут еще нужно учесть, что в те времена собиравшееся в шикарных салонах штаб-квартиры клуба в квартале Ларанжейрас местное общество еще не было «торсидой» в сегодняшнем понимании этого слова. И поэтому, когда их любимая команда проигрывала, эти люди в сюртуках и галстуках-«бабочках» все равно шумно заполняли салоны, толпились в барах, танцевали, рассказывали анекдоты, ухаживали за дамами. Они не страдали, как Ари! Не рыдали после поражения! Не проклинали центрфорварда, промазавшего верный мяч, не ругали вратаря, пропустившего между ног легчайший мяч-«франго» («цыпленка»)!

Нет, они не болели! Для них клуб был местом сборищ. И только. А Ари так не мог.

Однажды натужный аристократизм, культивировавшийся в салонах «Флу», сыграл с Ари грубую шутку: его почему-то не пустили на вечеринку. Не пустили, и все тут!

Это была последняя капля. Он обиделся и сказал:

— Теперь моим клубом будет «Фламенго»!

Оно и понятно: «Фла» всегда был самым непримиримым соперником «Флуминенсе». Ари «эмигрировал» туда сначала просто со злости, сделал это по совету друга Жозе Алмейды, который и привел его в штаб-квартиру «Фла» в квартале «Фламенго» (откуда клуб и взял свое имя).

Атмосфера там понравилась Ари, и вскоре он заболел всерьез.

Тут нужно заметить, что именно в те годы в бразильский футбол пришел профессионализм. Этот еще недавно строго аристократический спорт начал испытывать с середины двадцатых годов, как уже было сказано выше, массированное вторжение «колорэд». После победы «Васко» в чемпионате Рио 1923 года негры и мулаты стали серьезной проблемой для директоратов и правлений клубов. С одной стороны, они прекрасно играли и умели забивать голы. Но, с другой, нельзя же было только по этой причине, принимать их, скажем, в «Ботафого» или «Флуминенсе», славившиеся чистотой своих рядов и блеском аристократических традиций! Просто немыслимо было делать их полноправными членами избранного общества, разрешая им участвовать в ассамблеях, посещать салоны, балы и бары клуба.

Нет, это было, разумеется, невозможно! Полный абсурд!..

В конце концов в начале тридцатых годов выход из тупика был найден на основе разумного компромисса. То есть, с «колорэд», как я уже об этом расказывал в первой главе, начали заключать трудовые контракты. Как с «обслуживающим персоналом». Это было остроумное и простое решение казавшейся неразрешимой проблемы: негры и мулаты, которых нельзя было пускать в клуб в качестве его полноправных членов, переходили в разряд наемных работников.

Впрочем, все это казалось простым и понятным лишь на первый взгляд. Однако кое-кто, в частности именно «Флуминенсе», дольше других сопротивлялся новым веяниям. А вот «Фла» как раз довольно быстро перестроился и открыл свои двери для «колорэд».

Сказанное, впрочем, отнюдь не означает, что Ари Баррозо был каким-то там демократом или борцом за гражданские права. Нет, ему просто импонировала атмосфера открытости и демократизма, царившая во «Фламенго» и способствовавшая тому, что вскоре этот клуб стал самым популярным, самым любимым торсидой.

Да, здесь действительно БОЛЕЛИ!

Здесь вечером после проигрыша «Фла» никому и в голову не пришло бы забренчать на рояле или поставить на диск граммофона пластинку с веселым матчишем!

Здесь страдали вместе с игроками, здесь ликовали и рыдали все заодно: белые и «колорэд», чиновники и массажисты, ветераны и новички, мастера футбола и прачки, стиравшие обмундирование игроков.

Между прочим, такая атмосфера сохранилась в клубе до сих пор. На отмечавшемся в 1995 году столетии «Фламенго», свидетелем которого мне довелось быть, именно этот всеобщий демократизм, способность к сопереживанию, радостная и самозабвенная сопричастность ко всем делам, заботам, успехам и неудачам клуба, была вновь подтверждена как его постоянный и неизменный «фирменный знак». И звучала, как клятва, строфа из гимна клуба:

«Однажды «Фламенго», навсегда «Фламенго»,

«Фламенго» — до самой смерти!»

Впрочем, вернемся в прошлое…

У микрофона — Ари Баррозо

К середине тридцатых годов у Ари уже накопился довольно богатый опыт, как мы бы сказали сейчас, «живого эфира»: несколько лет он вел на радио «Крузейро ду Сул» всевозможные музыкальные программы, в том числе шоу с новичками, приходившими в студию в надежде выиграть кофеварку или электроутюг в импровизированных музыкальных конкурсах. Эти программы требовали от ведущего остроумия, умения импровизировать, непринужденно и весело общаться с гостями студии и с радиослушателями.

Ари чувствовал себя в этих программах, как рыба в воде. И поэтому никто на радиостанции не удивился, когда постоянный спортивный репортер Афонсо Скола, заболевший накануне очередного «Фла-Флу» 1935 года, предложил отправить на стадион вместо себя именно Ари.

Тут нужно напомнить, что к тому времени футбольному репортажу в Бразилии едва-едва исполнилось четыре года: первые трансляции со стадионов начал, как я уже упоминал, Николау Тума в 1931 году в Сан-Пауло. А в Рио пионкером был Амадор Буэно на «Радиоклубе Бразил». Я уже упоминал о том, что труд первых энтузиастов футбольного репортажа никак нельзя было назвать легким. Тогда еще не существовало никаких кабин, охраняемых от вторжения любопытствующих болельщиков. Не было «четырехпроводок», которые сегодня делают связь репортера со студией легкой и безмятежной. Амадор Буэно, Афонсо Скола, Николау Тума и вот теперь, после удачной премьеры на «Фла-Флу», Ари Баррозо работали прямо на трибуне, среди болельщиков, сначала — с телефоном, а позднее — с большим микрофоном в руках, который соединялся со стадионной аппаратной толстенным кабелем. Причем в отсутствие обратной связи со своей радиостанцией этот затерянный где-то на переполненной трибуне одинокий маленький человек, окруженный плотной стеной страдающей, рыдающей или ликуюшей торсиды, подчас даже не ведал, принимается ли в студии его репортаж, слышат ли радиослушатели его взволнованный монолог…

Случалось, что рев трибун заглушал в микрофоне голос Ари. Иногда он, оглушенный ревом, не мог даже толком сообщить о забитом голе. И тогда его осенила любопытная идея — сопровождать каждое взятие ворот каким-то характерным звуком в эфире. Он провел массу экспериментов: притаскивал с собой на трибуны стадионов и пробовал гонг, колокол, рев трубы, звонок.

Ничто его не устраивало до тех пор, пока он не наткнулся на решение, оказавшееся гениальным в своей простоте: губная гармошка!…Он вешал ее на шею, и когда в чьи либо ворота влетал мяч, и судья показывал на центр, в то же мгновение Ари хватал этот нехитрый инструмент и, приложившись к нему горячими, пересохшими от скороговорки губами, посылал в эфир пронзительную руладу, фиксировавшую «Го-о-о-о-о-о-ол!».

Те репортажи и по настроению, по характеру своему очень сильно отличались от нынешних. Сегодня главной заповедью рассказывающего о матче репортера является объективность. За тем исключением, когда речь идет о поединке бразильской клубной или сборной команд с иностранцами. Тут еще слушатели и коллеги могут простить «боление» за своих. Поскольку за них, за «своих» болеет вся страна, и страдания или ликование репортера вполне гармонируют с состоянием торсиды. Правда, и в этом случае репортер должен быть объективным, а когда «наши» играют плохо, он обязан это признать и уметь нещадно изобличать своих в отсутствии мастерства, в трусости или иных причинах проигрыша.

Ну, а если транслируется матч двух бразильских команд, тут уж никакое предпочтительное отношение к какому-либо из соперников прощено не будет. Тут требуется максимальная объективность!

В те годы, когда начинал Ари, этот неписанный «кодекс чести» еще не сложился. И каждый ведущий репортажи журналист не скрывал своих симпатий и антипатий. Поэтому любой футбольный репортаж превращался во вдохновенный панегирик той команде, за которую болел труженик эфира. Думаю, что это было забавное зрелище. (Если, конечно, допустимо употребить термин «зрелище», говоря о радиорепортаже).

Ари, Каглиано, Афонсо, Жеральдо и другие их коллеги буквально заводили слушателей, заражали их своими неистовыми хвалами в адрес «нашей команды» и не менее горячими проклятиями, адресованными соперникам. Ни о какой объективности тут не могло идти и речи. Да она и не требовалась. Слушатель с восторгом погружался в этот водоворот яростных «черно-белых» эмоций. В шквал восторгов и ругательств, любви и ненависти.

В самом конце 1936 — начале 1937 года сборная Бразилии отправилась в Буэнос-Айрес на очередной южноамериканский чемпионат. Ари поехал с командой, чтобы вести репортажи. В финальном матче с хозяевами поля, проигранном 1 февраля 1937 года на стадионе Сан-Лоренсо де Алмагро в дополнительной получасовке 0:2, при благосклонном нейтралитете местной полиции аргентинские инчас в самом конце матча устроили побоище: многие бразильские игроки были избиты. Крепко попало и Ари, который позволил себе крикнуть в эфир о «дикости этих туземцев».

Ничего не поделаешь: чтобы быть патриотом, приходится и страдать…

Эксклюзивная новость из первых рук

Эта эмоциональность, помноженная на избыточный патриотизм, особенно ярко проявилась в репортажах Каглиано Нето с чемпионата мира 1938 года, проходившего во Франции. То были первые в истории репортажи, пришедшие в Бразилию с другого континента: из-за океана. Да еще с чемпионата мира!

В каждом из них Каглиано трагически умирал и тут же вдохновенно воскресал. Все соперники Бразилии были для него личными врагами. Каждый их удачный прием, точный удар или победа в каком-то игровом эпизоде сопровождались его яростными проклятиями, каждый свисток судьи за нарушение, допущенное кем-либо из бразильских игроков, мгновенно интерпретировался Каглиано как «антибразильский заговор», как «происки черных сил», как «подлый выпад», как «гнусная ошибка» или «вопиющее свидетельство полной некомпетентности судьи».

Эти пронизанные истеричным ультрапатриотизмом репортажи, воспламеняли далекую родину, жадно прильнувшую там, за океаном, к своим приемникам. Вместе с Каглиано торсида возмущалась и ликовала, рыдала или хохотала. Вместе с ним винила во всех неудачах «наших ребят» этих «продавшихся судей» и «заговорщиков» из числа организаторов чемпионата, пытавшихся посягнуть на репутацию и честь «нашей Великой Бразилии».

Это извержение патриотических эмоций достигло апогея в проигранном бразильцами 1:2 полуфинальном матче со сборной Италии, состоявшемся 16 июня в Марселе. Из-за травмы, полученной в четвертьфинале, не смог выйти на поле лучший игрок сборной Леонидас. То есть, он, может быть, и попытался бы сыграть, но тренер решил «поберечь его для финала».

Это была роковая ошибка! В отсутствие главного бомбардира бразильская команда cразу же после начала матча уступила соперникам инициативу, играла далеко не лучшим образом, а затем даже позволила итальянцам открыть счет. 1:0…

Что там только в эти минуты ни говорилось в адрес швейцарского судьи Вютриха! В каких пороках и преступлениях его не обвинил страдающий, рыдающий, захлебывающийся от негодования репортер! А когда в ворота бразильцев был назначен «этот абсурдный пеналь», негодование Каглиано стало просто вулканическим. Тем более, что «пеналь» действительно был далеко не бесспорным: да, конечно, бразилец Домингос действительно ударил итальянского нападающего Пиолу ногой в своей штрафной площадке, в этом сомнения не было.

Но!.. Но позвольте, уважаемые сеньоры! Ведь это случилось в тот момент, когда мяч был вне игры: он улетел за ворота, и бразильский вратарь побежал за ним, чтобы ввести его в игру ударом от ворот. Как и положено правилами.

И именно в этой паузе и произошло нарушение.

Бесспорно, Домингоса следовало строго наказать. Может быть, даже удалить с поля! Но давать в такой ситуации пенальти, видимо, было не самым точным решением!

До сих пор в бразильской футбольной литературе данный инцидент приводится как самый вопиющий пример судейской необъективности и произвола, непосредственным образом отразившийся на судьбе сборной команды страны.

«Абсурдный пеналь» был забит, счет стал 0:2, потом бразильцы один мяч отквитали, но поединок был проигран. И это означало прощание с мечтой о богине Нике.

В Рио к тому времени наступила уже глубокая ночь, страна погрузилась в траур, улицы и площади опустели: народ оставил бары и кафе, где торседорес все вместе слушали репортаж, повинуясь неистребимой в этой стране страсти к сопереживанию. И в этот момент, работавший в паре с Каглиано, но в студии в Рио-де-Жанейро Ари Баррозо вдруг выдал в эфир потрясший всю страну призыв:

«Внимание, внимание! Через полчаса мы передадим сенсационное сообщение о только что закончившемся матче Италия — Бразилия! Это будет потрясающая новость!»— говорил, точнее, кричал с надрывом, со сдержанным рыданием в голосе Ари.

Вся Бразилия встрепенулась, кто уже уснул, был разбужен. В домах загорелись огни, пронзительно зазвенели телефоны:

«Включайте радио «Тупи»! Немедленно включайте! Слушайте, что говорит Ари!» — нервно предупреждали друг друга бразильцы.

И через полчаса Ари торжественно провозгласил потрясенной родине:

«Сеньоры слушатели! Радио «Тупи» из Рио-де-Жанейро с радостью сообщает вам эксклюзивную новость из первых рук: результат матча Бразилия — Италии был только что А-НУ-ЛИ-РО-ВАН! Повторяю: итог матча отменен, это произошло после того, как швейцарский судья признал свою ошибку при назначении пенальти Домингоса против Пиолы! ФИФА тут же исправила эту ошибку решением переиграть матч. Переигровка состоится послезавтра, поэтому наш «Черный диамант» Леонидас сможет в ней участвовать, и… да здравствует Бразилия!»

Сразу же после этого улицы Рио заполнились людьми.

Торседорес бросались друг другу в объятия, подравляли и обнимали знакомых и незнакомых. Началась массовая эйфория, психоз нервного восторга, на улицах танцевали и пели.

В спешно открывавшихся барах рекой хлынуло пиво и вино. Веселье продолжалось всю ночь.

…А утром потрясенные бразильцы читали в газетах на первых полосах: «Не подтвердились вчерашние слухи о переигровке матча Бразилия — Италия! В подписанном судьей протоколе матча не содержалось никаких замечаний об ошибочности назначения пенальти. Победа Италии утверждена ФИФА».

Репортаж с крыши

Когда человек болеет за одну команду, он начинает враждовать с поклонниками другой. В Бразилии вследствие присущего этой нации взрывного и горячего темперамента противостояние торсид издавна обрело гипертрофические формы, зачастую доходя до жестоких побоищ и даже убийств. Эта прискорбная традиция сохранилась до наших дней. Я уже упоминал о монументальной драке, ознаменовавшей первый матч национального чемпионата в августе 1995 года, в которой участвовали тысячи торседорес и завершившейся гибелью одного из болельщиков и ранениями сотни других.

А вот — более «свежий» пример: в октябре 1996 года некий Сальвадор Феликс да Силва, видимо, столь же темпераментный как Ари Баррозо болельщик «Фламенго», после поражения своей команды со счетом 1:4 от «Васко да Гама» убил своего друга (друг-то он, конечно, друг, но ведь он болел за «Васко»!..) Северино Лауриндо да Силва. Убил четырьмя (по количеству пропущенных голов) выстрелами в упор.

Полицейским же убийца сказал, что не смог перенести насмешек Северино, и не жалеет о том, что убил его, хотя они с Северино были друзьями всю жизнь, начиная с детства, когда вместе играли в команде города Сапу на северо-востоке страны.

Такая уж она, эта страна Бразилия… И чему тут удивляться, когда узнаешь, что в конце тридцатых годов директорат клуба «Васко-да-Гама» запретил Ари Баррозо доступ на клубный стадион «Сан-Жануарио». Из-за того, хотите верьте, хотите нет, что Ари в своих репортажах слишком уж сильно хвалил «Фламенго»и критиковал «Васко»! (У нас, по-моему, нечто похожее тоже имело место во взаимоотношениях руководства «Спартака» с некоторыми изданиями и журналистами).

Запрет этот последовал накануне одного из решающих поединков на «Сан-Жануарио», где хозяева поля должны были играть с «Флуминенсе». Если бы играл «Фламенго», Ари смог бы проскочить на стадион со своей командой. А тут — «Флу».

Но репортаж-то в любом случае должен выйти в эфир. Как же быть?

Ари не растерялся: он забрался на крышу соседнего здания, возвышавшегося над трибунами, и наблюдая матч через бинокль, провел-таки репортаж!

Его страсть к любимому клубу была столь неукротимой, что когда в 1944 году «Фламенго», выиграв в очередной раз чемпионат Рио, вдруг продал своего лучшего игрока Домингоса да Гия «Коринтиансу», именно Ари стал инициатором покупки другой футбольной звезды, которая могла бы прикрыть образовавшуюся брешь.

Ари самолично отправился на специально нанятом самолете в Парагвай, разыскал там полузащитника Модесто Бриа, о мастерстве которого ходили восторженные слухи, и привез его в Рио. Этот героический поступок особенно высоко оценили те, кто знал, что Ари всю жизнь панически, смертельно, до полной потери сознания не переносил воздушных путешествий и всегда стремился под любыми предлогами избегать их.

Может быть, самым фантастическим из его репортерских подвигов стал репортаж с южноамериканского чемпионата 1942 года, проходившего в Монтевидео. Наш герой работал тогда на радио «Тупи». А конкурирующая радиостанция «Майринк Вейга» сумела обскакать хозяев Ари и приобрела эксклюзивные права на трансляцию репортажа о матче Бразилия — Аргентина.

«Тупи» всеми правдами и неправдами пыталась прорваться через эту «блокаду». Обсуждались и опробовались все варианты, включая самые невероятные. С учетом уже имевшегося у Ари опыта были обследованы крыши всех окружавших стадион домов, но, увы, ни один из них не был достаточно высоким, чтобы можно было видеть оттуда, что происходит на поле знаменитого столичного стадиона «Сентенарио».

Что же делать? Ари и тут нашел выход: он отправился в Буэнос-Айрес. Слава богу, аргентинская столица расположена рядом с Монтевидео — на другой стороне широкого устья Ла-Платы. И паром туда ходит регулярно. Там, в Байресе, Ари снял квартиру с телефоном, потом вернулся в Монтевидео и объявил готовящейся к поединку команде и болельщикам, что «Тупи», невзирая ни на какие препоны, проведет-таки репортаж. Никто этому не поверил.

Незадолго до матча Ари исчез. Он вернулся тайком в Буэнос-Айрес, в снятую заранее квартиру, заказал с квартирного телефона разговор с Рио, уселся перед радиоприемником, транслировавшим матч из Монтевидео, и… начал по телефону вести свой репортаж на Бразилию. Он… слушал и пересказывал своими словами «легальный» репортаж радио «Майринк Вейга», который вел со стадиона «Сентенарио» его коллега и конкурент Одувалдо Гоцци.

Ари до того вошел во вкус, что стал даже украшать свою скороговорку вымышленными деталями, которые он якобы наблюдает в эти минуты: он говорил о реакции болельщиков на трибунах, о поведении игроков, о нервных жестах тренеров на скамейке запасных.

В те моменты, когда в ворота влетали голы, Ари играл на своей губной гармошке, кричал в экстазе, если гол был бразильским, возмущался происками «продавшегося судьи», когда голы были аргентинские. А поскольку для «страховки» Ари со второго радиоприемника слушал еще и местное аргентинское радио с репортажем об этом же матче, то однажды он даже умудрился опередить в голевом эпизоде радио «Майринк Вейга».

Это был критический момент игры: при счете 1:1 аргентинцы бросились в атаку. Одувалдо Гоцци к своему несчастью в то мгновение, когда в бразильские ворота влетел второй гол, зачитывал очередную «рекламную паузу», а Ари, подхватив сообщение о голе из эфира аргентинского радио, выдал в собственный эфир свою знаменитую руладу на гармошке и жалобный стон: «Гол в ворота Бразилии!»…

И сделал все это раньше, чем конкурент на радио «Майринк Вейга»!

Такие комические эпизоды хранит история бразильского футбольного репортажа…

Крестный отец Эльзы Соарес

Если наш Николай Николаевич Озеров тоже был помимо спортивного репортажа причастен к искусству: на заре творческой жизни играл во МХАТе, и лишь впоследствии предпочел целиком посвятить себя спорту, то Ари Баррозо до конца дней своих окончательный выбор так и не сделал: он умудрялся сочетать спорт и искусство. Он сочинял музыку всю жизнь, стал самым любимым и почитаемым композитором своей страны.

Однажды в одном из кафе города Белем в устье Амазонки группа американских туристов, неизвестно какими путями забредшая в тот далекий от цивилизации край, услышала в исполнении ужасного полупьяного квартета несколько показавшихся любопытными местных мелодий.

Один из американцев подошел к музыкантам, бросил им несколько долларов и попросил еще разок сыграть понравившуюся ему мелодию. Просьбу исполнили. Американец улыбался и отстукивал такт пальцами по столу. (Это была та самая «Бразильская акварель», которую услышали в исполнении военного оркестра болельшики и футболисты на московском стадионе «Динамо» 28 августа перед выходом на поле сборной Бразилии).

Американец поинтересовался, чья это мелодия? Ему назвали имя Ари Баррозо. И сказали, что это — малоизвестный музыкант из Рио, который когда-то случайно оказался в этих краях и обучил местный квартет своей песенке.

Через несколько дней отдыхавшие в Белеме янки прибыли в Рио, и американец попросил разыскать и привести к нему Ари.

Это был великий Уолт Дисней. Человек, разбиравшийся в музыке и в кино. Дисней тогда еще не знал, что «Бразильская акварель» скоро станет одной из самых популярных в мире мелодий, что она будет звучать на всех континентах, что пластинки с ее записями будут выпущены в США и Франции, в Мексике и на Филиппинах, Германии и Новой Зеландии и десятках других стран. Дисней не мог предвидеть этого, но своим безошибочным чутьем гения почувствовал, что перед ним — великий музыкант.

И как в голливудской сказке предложил Ари отправиться вместе с ним в Голливуд, чтобы написать там музыку для одного из своих фильмов.

Такие случаются иногда в жизни ситуации. Достойные фильмов Диснея.

Ари действительно отправился в Голливуд и имел там большой успех. Его мелодии украсили несколько фильмов самого Диснея. Появились и другие заказчики.

В 1944 году песенка «Рио-де-Жанейро», ставшая ключевой мелодией фильма «Бразил», была даже выдвинута на «Оскара». Ари были сделаны весьма лестные и очень выгодные приглашения работать в Голливуде постоянно. Он попробовал, попытался и… не смог. Отказался. Вернулся на родину, где сказал:

— Без «Фламенго» не могу ни жить, ни работать…

В Рио он продолжал сочинять музыку и комментировать футбольные матчи. В этот «постголливудский» период его жизни едва ли не самым замечательным делом стала борьба за строительство стадиона «Маракана» к приближавшемуся чемпионату мира 1950 года.

Тогдашний губернатор Рио Карлос Ласерда пытался вынести стройку за пределы города, но группа энтузиастов, в которую входил и Ари, развернула мощнейшую кампанию за выбор площадки на территории бывшего Дерби-клуба близ фавелы Мангейра в северной зоне Рио. И победила.

С особой гордостью Ари отправился на новый стадион вести репортаж о финальном матче со сборной Уругвая. Когда игра закончилась со счетом 2:1 в пользу уругвайцев, рыдавший прямо в эфире Ари объявил, что ноги его больше не будет в радиостудии. Что это — последний репортаж в его жизни…

К счастью, со временем он, как и почти все свидетели «Мараканасо», оправился от горя и вернулся-таки к микрофону. И продолжал работать футбольным комментатором до тех пор, пока его не отстранила от работы болезнь.

И музыкой он продолжал заниматься до конца дней своих. И был даже избран первым в истории президентом бразильского союза композиторов.

Одна из самых известных его композиций: «Risque» («Вычеркни мое имя из своего блокнота») была посвящена, как утверждают его друзья, знаменитой мулатке Гиомар, артистке кабаре, участнице многих театральных шоу и музыкальных радиопрограмм.

Увы, любовь эта оказалась неразделенной: пылкая Гиомар предпочла стареющему, хотя и сохранявшему элегантность и класс Ари юного стройного, высокого красавца Диди.

(Замечу мимоходом, что этот брак стал одним из самых скандально-сенсационных событий бразильской светской жизни 50-х годов, ибо эта пара в первые годы супружества жила в атмосфере периодических скандалов, войн, перемирий и новых схваток, горячо обсуждавшихся всей страной, но несмотря на все брак оказался необычайно устойчивым. Гиомар и Диди, с возрастом успокоившись, до смерти Диди в 2001 году, жили в мире, любви и согласии, как я имел возможность убедиться, посетив эту чету в их доме в конце 1996 года, о чем рассказал на предыдущих страницах).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.