Глава V   Чистые души

Глава V 

Чистые души

У Юрия Ведмецкого — сотни миллионов единомышленников, живущих во всех частях света. Пусть у каждого «своя команда», но команда-то это футбольная… Своими взлетами она дает новый жизненный импульс и горячит кровь, а падениями учит жить верой в будущее и надеждой на то, что придет настоящий день (не это ли объясняет возросший интерес к футболу у народов, отучившихся верить клятвенным заверениям вождей о грядущей счастливой жизни?)

Если сравнивать коллективный разум тех, кто направляет мировой или европейский футбол, возглавляет команды и судит их, кто рассказывает о бесчисленном множестве розыгрышей , с теми, кто бесхитростно любит свою команду, знает ее историю и тихо ненавидит арбитров-врагов, кто убежден, что только его взгляды и оценки непогрешимы… Чья возьмет верх?

Писали (если не врали), что перед чемпионатом мира 1966 года бразильский тренер Феола получил около ста тысяч открыток-предложений: кого взять в основную команду и кого на пушечный выстрел к ней не подпускать. А когда закончился поздний телевизионный репортаж о всем памятном матче 99 года Франция—Россия, нагрузка в российской электрической системе резко упала: страна умиротворенно укладывалась спать. Все помнят и шок, потрясший Россию после того как закончил свой полет по маршруту «Шевченко — Филимонов — ворота» ненавистный мяч. Российские почитатели игры уже привыкли к тому, что жизнь впитывается в них маленькими капельками яда. Перенесли и украинское оскорбление. В краях же с более темпераментным климатом случается и такое…

Турция «откликнулась» десятками инфарктов, когда ее игрока несправедливо удалили с поля в разгар четвертьфинальной встречи на первенство Европы-2000. Великая нагрузка выпала на долю испанской скорой помощи через несколько минут после того, как Рауль не забил архиважный пенальти в борьбе с французами за выход в полуфинал.

А вот история, которая случилась немало лет назад в небольшом английском городке Гиллингхэме, где жил всем известный фанат Терри Милен малоизвестной здешней команды. Он не пропустил ни одного ее матча, разъезжая с нею по всей стране. И однажды, когда судья назначил несправедливый пенальти в ее ворота, умер от разрыва сердца. В его кармане нашли завещание: прошу развеять мой прах над полем родного стадиона в Гилленгхэме. Волю выполнили. Терри Милена помнят и по сей день.

И все же футбольные переживания жизнетворны. Подверженные им — счастливые люди.

* * *

В стылом Норильске, где оставили о себе добрую память братья Старостины, выселенные в годы гонений, довелось повстречаться с «Семьей «Спартака»». Возглавлял это деятельное сообщество шофер самосвала с Талнаха Виктор Буденный. Он нередко обменивался «полученными данными» и новой информацией с директором городской библиотеки Константином Аптекманом, перенесшим ленинградскую блокаду; вокруг него группировались поклонники «Зенита» (в Норильске жило и живет много инженеров и рабочих с берегов Невы). Были в Норильске и сторонники тбилисского «Динамо», не стоило удивляться тому, что они собирались в доме директора городской школы-интерната Карло Цамалаидзе. Памяти норильских ревнителей футбола могли бы позавидовать историки, а точности подсчетов — чиновные статистики, умевшие переиначивать государственные показатели на нужный «для данной политической обстановки» лад. Игру не переиначишь — гол есть гол, а очко — очко, попробуй соврать, улучшить результаты родной команды, засмеют и ославят на весь город. Мне показывали таблицы всесоюзных розыгрышей разных лет, вырезки из газет и журналов, альбомы фотографий, программки, которые привозились с Большой земли. В Норильске можно очень мало играть в футбол, но зато — многой преданно его любить.

В «не более теплом» Серове встретился с приверженцами московского армейского клуба и «Динамо»; в Екатеринбурге же довольно большая группа молодых и не очень молодых людей делила симпатии между местным «Уралмашем» и московским «Торпедо». А киевским и тбилисским динамовцам, выигравшим европейские кубки, было бы интересно узнать, сколько у них друзей в далеком Владивостоке.

Как не вспомнить именно в этом месте повествования о двух совершенно фантастических футбольных фанатах, знакомство с которыми произвело неизгладимое, иначе не скажешь! впечатление. Хотя с первым из них, к сожалению, знакомство оказалось заочным.

* * *

Задавшись целью описать подвиг Василия Захребова, я не представлял еще, как трудно будет это сделать. Слова, приходившие на ум, казались застиранными, не способными даже отдаленно передать восхищение выдумкой и мастерством, которые он проявил в дни Токийской Олимпиады.

Японию трудно удивить, она сама привыкла удивлять мир. Нашему славному земляку это удалось. Имя его бросалось в глаза на дальних подступах к знаменитому отелю «Отани», затмевая выбитое на скромной бронзовой пластинке имя архитектора, создателя неподражаемого высотного здания.

У Захребова была своя высота. Великая цель рождала великую энергию. Перед его глазами были, надо думать, воодушевляющие примеры. Пожилой француз, переплывший в одиночку на утлом челне Атлантический и Тихий океаны. Итальянец, поднявшийся без кислородной подушки на одну из величайших вершин земли. Индус, пролежавший во имя славного учения йогов чуть ли не весь день без воздуха в стеклянном склепе. Все они как бы бросали вызов Василию: «Ну, а ты, ты-то на что способен?». Он знал, что рано или поздно придет его час. Готовился к нему еще в родных краях. Можно, не перенапрягая воображения, представить, как учился он лазить по высоченным столбам с помощью рук и ног, укрепив за спиной миниатюрный распылитель.

В его распоряжении были считанные часы: создавать свой шедевр он мог только ночью. Подобно Микеланджело, расписывавшему потолок Сикстинской капеллы при неверном свете факела, он старался представить, как заиграет его произведение днем.

…Давно выбран объект — флагшток высотой метров пятнадцать. Наступает рассвет десятого дня октября 1964 года. У флагштока замедляют ход машины. Удивленно вскидывают головы полицейские: что за странная надпись сползаете его верхушки?

Около восьми утра, подъезжая к отелю «Отани», я увидел, как полицейский, забравшись в лукошко подъемника, пытался замазать длинной кистью два десятка русских знаков.

На столбе было написано: «Вася Захребов. «Спартак»». Вот только восклицательный знак дорисовать Васе не удалось. То ли ему изменили силы. То ли его стащили полицейские. Во всяком случае, столь необходимая для полного эффекта точка отсутствовала.

Поклонники «Спартака» новой генерации! Забудьте хотя бы на время все прочие заботы, бросьте всероссийский клич: «Ищем Василия Захребова!». Ваши филиалы есть в разных городах, а фамилия «Захребов» встречается не так уж часто. Попробуйте, а вдруг удастся разыскать человека, которому сегодня наверняка за шестьдесят.

Пусть он поделится опытом и расскажет вам, как можно молча на весь мир демонстрировать преданность любимой команде. И одновременно портить жизнь стражам порядка.

Большая просьба: разыщите пенсионера Василия Захребова, обязательно пригласите на встречу с ним и меня.

В Токио повидаться, к сожалению, не удалось.

— Какой симпатичный человек драматург Гольдфельд, — сказал мне давним осенним днем прозаик Гусейн Наджафов, потерявший на войне руку, но не способность весело воспринимать жизнь. — Вчера на станции я долго ждал автобус, Владимир Александрович увидел меня, развернулся на своих «Жигулях», довез до Переделкина… Я дал ему большое яблоко, он заметил, что плата слишком велика, вынул из бардачка яблоко поменьше, протянул мне: «Это вам сдача». Знаешь, как радуюсь, когда таких встречаю людей, ведь мы не были знакомы.

— Гусейн, дорогой, ну что за привычка составлять мнение о человеке с первого взгляда. Если хочешь, давай на пари: сегодня вечером ты резко изменишь свое представление о нем.

— Я? Ни за что! Ставлю бутылку «Гек-Геля».

— А я — бутылку «Енисели». Только небольшое условие: ты обещаешь ровно без одной минуты семь выполнить мою пустяковую просьбу. Согласен? Тогда встречаемся в холле у телевизора.

Владимир Александрович мой давний добрый знакомый, уже не первый год наши семьи снимают на лето соседние дачи, одно его хобби мне известно слишком хорошо. Я был абсолютно уверен в том, что выиграю пари.

… В семь вечера по второй программе передавался репортаж о матче «Спартак» — «Торпедо». За десять минут до начала Гольдфельд с комфортом расположился у экрана, сделав вид, что соседние кресла заняты, чтобы на них случайно не уселись один шамкающий критик и один болтливый поэт, демонстративные почитатели «Торпедо». Ушел в себя, приготовился ловить кайф.

Без одной минуты семь я тихо попросил Гусейна подойти к телевизору, извиниться перед публикой и сказать, что по другой программе идет «Ленинский университет миллионов», и что ему крайне необходимо эту передачу посмотреть, потому что во вторник у него экзамен в Академии общественных наук.

— О чем ты говоришь, при чем Академия, при чем экзамен, что за ерунду мелешь? — всей душой возмутился, правда, негромко, один из самых правдивых граждан, каких я только знал.

— Гусейн, ты обещал.

Испугавшись, что ему придется провести вечер в одиночку (а наедине с самим собой он никогда не пил), Наджафов через силу поднялся и двинулся к телевизору.

Почему я позволил себе, прямо сказать, малопочтенную шутку?

За несколько дней до того осанистый и ироничный драматург подсел ко мне и в присутствии шамкающего критика завел разговор о том, что его доблестный «Спартак» без особых усилий намылит шею автозаводским иждивенцам и популярно объяснил, почему все другие варианты исключаются. Бросив на Гольдфельда испепеляющий взгляд, критик демонстративно поднялся, бросив на ходу:

— Слишком много развелось знатоков. Слушать противно.

Мой товарищ сделал вид, что пропустил реплику мимо ушей. Этот разговор я и вспомнил, когда предложил Гусейну пари.

…Вообще-то Владимир Александрович не без основания считал себя знатоком спорта. Только иногда слишком уж оригинально откликался на некоторые события и корректировал их по-своему. Иногда подсаживался к телевизору посмотреть на хоккеистов ЦСКА. В этой команде выступал хороший игрок Брежнев. Но стоило тому дать неточный пас или проиграть единоборство, наш ценитель не отказывал себе в удовольствии сокрушенно произнести:

— Какое все же недоразумение, этот Брежнев, давно пора менять, а его все держат и терпят.

Что поделать, таковы уж были образцы юмора поры блаженных сновидений.

Если говорить по правде, Владимир Александрович не слишком чтил хоккей, называя его игрой носорогов. Другое дело — футбол и его неповторимый «Спартак». Основных и запасных игроков этой команды он знал и уважал куда больше, чем основных и запасных членов Политбюро. Каждый матч «Спартака» был его праздником. В такие дни он не принимал гостей и не ходил в гости, не выступал на семинарах молодых драматургов, а однажды опоздал на свою премьеру.

Итак, вот-вот начнется матч с «Торпедо». «Спартак», без сомнения, выиграет и вернет себе лидерство. Но за минуту до начала репортажа к ящику подходит черноволосый однорукий писатель и, для вида извинившись, нагло, бессовестно, возмутительно просит переключить телевизор на другую программу. По лицу Гольдфельда расплываются протуберанцы. Он вскакивает с места и в сердцах восклицает:

— Какой, к чертовой бабушке, университет миллионов! Уберите отсюда этого него… этого наха… Иначе я за себя не отвечаю!

— Гусейн, ты проиграл пари! — выкрикиваю я в ту же секунду.

…Две бутылки коньяка мы втроем ликвидировали без труда: «Спартак» выиграл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.