Глава VI Наш Фриц

Глава VI

Наш Фриц

Через десять дней после того, как закончился чемпионат мира, ко мне домой позвонил старый и добрый друг.

— Здравствуйте, это Фриц Фукс.

— Какими судьбами? Надолго ли в Москву?

— Нет, проездом из Вены. В Ленинграде делают один документальный фильм, и вот разыскали меня и пригласили.

— Хорошо, расскажете обо всем не по телефону, приезжайте, жду.

Фриц Фукс человек уникальный. Был участником венских баррикад 1934 года, эмигрировал в Советский Союз, жил в Ленинграде, ранней осенью получил предложение выехать в эвакуацию, но враг подходил к берегам Невы, и сказал Фукс примерно так:

— Ленинград — теперь и мой город, и ни я, ни моя жена никуда отсюда не уедем.

Работал он в радиокомитете. Это его голос, обращенный к немецкому солдату, звучал из осажденного города.

Вечером 6 мая 1942 года Фриц Фукса попросили перевести и записать на шоринофон одно необычное сообщение. На листке оберточной бумаги было набросано несколько фраз. Фукс подошел к машинке и быстро отстукал текст. Потом перешел в другую комнату и подсел к звукозаписывающему аппарату:

— Здесь Ленинград, здесь Ленинград. Передаем новости спортивной жизни. Сегодня у нас был футбольный матч. Команда «Динамо» — участник предвоенных чемпионатов — встречалась с командой энской части. Матч собрал немало зрителей и начался атаками динамовцев, многие из которых пришли и приехали на игру из прифронтовых частей…

Плыли над затемненным городом, измученным блокадой и голодом, плыли над фронтом, над фашистскими окопами слова:

— Здесь Ленинград, здесь Ленинград… Сегодня у нас был футбольный матч.

Около трех лет я собирал материалы для документальной повести «Тот длинный тайм», посвященный матчу в блокадном Ленинграде. Благодарю друга Виктора Набутова: он и его товарищи помогали мне восстановить подробности необычного того состязания, разыскать его участников. Известный ленинградский радиожурналист Лазарь Маграчев вспомнил о Фрице Фуксе и посетовал, что он дальше всех — живет в Вене, работает переводчиком в издающейся АПН газете «Зовьет юнион хойте». В 1967 году в Вене проходил хоккейный чемпионат мира, мыс Набутовым выехали в Австрию, Виктор привез Фуксу записанное на магнитофонную ленту письмо от Лазаря Маграчева. На следующий день, после того как наша команда стала чемпионом, мы пригласили Фрица Фукса к себе в гости. Выпили по бокалу за победу. А потом Набутов включил свой репортерский диктофон с письмом ленинградского журналиста.

«Мы помним вас, наш старый и верный друг Фриц Фукс. И люди, с которыми вы провели все дни блокады в радиокомитете, шлют вам слова сердечного привета».

Письмо уносило далеко-далеко от тихого и уютного отеля «Стефания» в заснеженный, окруженный, но не сломленный Ленинград сорок второго года. Фриц Фукс слушал. И глаза его, большие, добрые и умные глаза, лучше всего говорили, что испытывает, что вспоминает он в эту минуту.

— Мне много лет, — говорил Фукс, — но дни ленинградской блокады вошли в мою жизнь как самое большое и главное событие. Я знал, что наши передачи забивались фашистской радиослужбой, но знал также, что многие слова доходят до немецкого солдата, который и мерзнет, и мокнет в окопе, не знает за что, во имя чего убивает русских… пока не убьют его. Мы должны были внушить неприятелю мысль, что Ленинград полон веры в победу, что ни голод, ни бомбардировки, ни жертвы не сломили его дух.

Набутов включил магнитофон, чтобы записать речь австрийского друга; понимал, какую необыкновенную радиопередачу мог подготовить для своего — ленинградского радио. Но совершенно неожиданно старый друг журналиста магнитофон превратился в назойливого неприятного участника беседы, сковывал, придавал неестественные оттенки голосу и направлял разговор в русло традиционно-привычного интервью. Я посмотрел на Виктора. Он понял меня, вздохнул и выключил аппарат.

— А тот футбольный матч, который сыграли весной сорок второго года динамовцы… Он тоже очень хорошо говорил, что есть мужество и воля. Надо, чтобы молодые советские спортсмены черпали у старших своих братьев примеры того мужества.

О встречах с Фрицем Фуксом я рассказал в газете. Вскоре его пригласил Ленинград, где он не был двадцать два года. Когда же после возвращения из Ленинграда остановился в Москве, я поразился переменам, происшедшим с ним: помолодел, повеселел, сказал, что был счастлив встретить многих старых друзей.

А теперь, в июле 1982 года, он ехал в ставший ему родным город на Неве по очень приятному делу: известный режиссер Е.Ю. Учитель снимал документальный фильм «Фриц Фукс в Ленинграде». Так мы снова встретились в Москве. О чем шел разговор? Конечно, и о только что закончившемся чемпионате мира по футболу тоже. Фукс сказал, что посмотрел все наиболее интересные матчи, составил себе на целый месяц особое телерасписание, «убрав с вечеров все не слишком важные дела».

— Огорчили меня наши, — сказал он.

— Вы имеете в виду матч австрийцев с командой Федеративной Республики Германии?

— Нет, — ответил он, — нашими я по старой привычке называю советских футболистов тоже. Куда девался коллективистский дух в четвертьфинале?

Был у меня в тот вечер еще один гость — представитель Союза обществ дружбы СССР в Испании профессор Венедикт Степанович Виноградов. Он сказал:

— Между прочим, этим вопросом задавались и испанские газеты. Вроде бы опытные наставники у нашей команды — Бесков, Лобановский, Ахалкаци, да и помощников у них было немало; объяснить вялую игру жарой, усталостью, я думаю, несерьезно. Я ездил в Севилью на начало, видел, как играли наши, весь стадион симпатизировал им, сами испанцы — прежде всего: верили в свою команду и очень желали поражения сильным бразильцам. Первый тайм под аплодисменты проходил, наши показали, на что способны. Испания сразу же отвернулась от своего соотечественника судьи Кастильо, который провел матч с такими же ошибками, как наш Ступар матч Франция—Кувейт. А забили нам второй гол бразильцы в самом конце…

— До этого гола очень достойно выглядела советская команда, — поддержал Фукс. — Но посмотрите, что получилось: в то время как некоторые дружины от игры к игре наращивали свою мощь и еще, я бы сказал, расширяли зону взаимопонимания, советские футболисты эту мощь постепенно теряли и понимали друг друга все хуже… Говорите, некоторые не спали ночью? Зато спали днем во время игры. Куда подевались Гаврилов, Шенгелия, Блохин? Куда провалились? Неужели не могли вы найти?.. — Фриц Фукс досадливо махнул рукой.

— Между прочим, я тоже ленинградец, — сказал Виноградов, — и тоже пережил блокаду… Из двадцати ребят, которые учились со мной в классе, выжило четверо… В школе на завтрак давали суп из клея, в котором плавало несколько хвойных иголок. Но хорошо помню дух. Веру в то, что перенесем все, выстоим, победим.

— А если вспомнить тот же футбольный матч 6 мая 1942 года… Футболистам, для того, чтобы они смогли продержаться на поле два тайма… так и решили — сыграем два не укороченных, а полных тайма… дали перед началом по сто граммов клюквенного киселя.

И потекли воспоминания двух ленинградцев. Другие гости молчали. А у меня в ушах звучали слова Фрица Фукса: «Я узнавал и не узнавал нашу команду в том четвертьфинальном матче… Куда девался дух?» В устах такого человека, как Фриц Фукс, эти слова, переносившие в Испанию, в июль 1982 года, приобретали особо суровую оценку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.