Глава III   Выкинутый свисток

Глава III 

Выкинутый свисток

Когда команды, выстроившиеся полукругами, прокричали друг другу обязательное «Физкульт-ура!», я перехватил взгляд Бати и ничего хорошего в нем не прочитал. Надменно глядя мне в глаза, капитан будто хотел сказать: «Я о тебе знаю все… Ни один честный судья не взялся бы за такую игру. С ума сойти, бакинец будет судить бакинцев. Попробуй только подыграть свои м, долго будешь жалеть».

Однако первым обратил на себя внимание не капитан гостей, а капитан «Спартака», долговязый и размашистый Тофик Бахрамов. На пятнадцатой, примерно, минуте он длинным пасом вывел в прорыв правого инсайда Арифа Садыхова, и тот, пройдя несколько метров… Я остановил игру за секунду до того, как мяч едва не порвал сетку ворот: гол был красивым, но и офсайд бесспорным. Ко мне подбежал разъяренный Бахрамов:

— Что вы делаете, чистый мяч, весь стадион видел!

Это была полуправда: южная трибуна приветствовала меня одобряющими выкриками. Бахрамов продолжал спор. Я сделал ему замечание. Закрыв глаза ладонями, он обратился за поддержкой к северной трибуне: мол, судья слепой, ничего не видит. Та заулюлюкала.

Единственный боковой судья был невозмутим. Ему (таковы уж были правила тех лет) разрешалось лишь фиксировать выход мяча за длинную границу поля. Всю ответственность принимал на себя рефери. Я был убежден в своей правоте, правда, пожалел, что не послушал совета многомудрого Мамеда Гамида и не заткнул уши ватой.

Вскоре гости получили право на угловой удар, и, пока их левый крайний побежал устанавливать мяч, я услышал как вышагивавший за воротами «Спартака» тренер Беник Саркисов громко утешал Бахрамова:

— Не надо придираться к Кикнадзе. Разве он виноват, что не умеет судить? Виноваты те, кто сделал его судьей такого матча.

Игра становилась все более жесткой, провинциалы ни в чем не желали уступать столичным, и в давлении на арбитра — тоже.

В борьбе за верховой мяч Батя, не любивший и не умевший прыгать, одним только локтем уложил двух далеко не хилых нападающих «Спартака». Случилось это вблизи штрафной площади:

— Пенальти! — потребовал подскочивший Бахрамов.

— Если вы не перестанете мешать, выгоню с поля, — пригрозил я, назначив штрафной удар.

Когда же в начале второго тайма Бахрамов снова подлетел ко мне со своими пожеланиями, у меня возникло дикое желание исполнить угрозу. В ту пору, увы, у судей не было ни желтых, ни красных карточек, с появлением их все стало просто и необратимо: спорь, не спорь, а с поля уйдешь. Мне же предстояло вступить в дискуссию, которая могла оказаться и долгой, и бесплодной. Признаюсь, смалодушничал. Ограничился предупреждением. Но счеты с Бахрамовым решил свести (пусть многоопытные судьи бросят в меня камни, но первым сделает это тот, кто с ангельской терпимостью сносит оскорбления и сразу же вычеркивает из памяти обидчика). Близ своих ворот капитан сыграл рукой. Можно было посчитать: сыграл не умышленно — не рука нашла мяч, а мяч — руку. Но незрелая душа моя была налита местью, и я назначил пенальти. Успел подумать: сейчас забьют гол, и мне лучше всего будет взять на работе внеочередной отпуск и уехать из города. До конца игры оставалось не более пяти минут.

Батя не без труда выхватил мяч из рук центрфорварда, мечтавшего обессмертить свое имя. Но силенки у него, видимо, еще остались. Начал разбег чуть ли не с центрального круга. И ударил так, что мяч, вылетев за пределы стадиона, едва не снес стену недостроенного Дома правительства. У меня отлегло от сердца.

Обжигающе палило солнце. Пот, ливший семью ручьями, застилал глаза. Трибуны плыли перед глазами. Северная напоминала пароход, пробивающий себе гудком выход из бухты.

Небо пожалело меня. Когда медленная, как никогда, стрелка секундомера готовилась совершить последний оборот, мячом завладел все тот же Садыхов. И снова на грани офсайда, во всяком случае, так мнилось моему утомленному взору. Сказал себе: хватит, гости уже получили две поблажки… Уйдя от преследовавших его защитников, Ариф обвел вратаря…

Южная трибуна, собравшаяся было посчитать меня своим героем, теперь была готова вылить ушаты грязи. Северная — вмиг простила все мои прегрешения: я засчитал гол.

— Этого судью надо побить, — крикнул чуть ли не на весь стадион бывший вратарь «Темпа» Темик Арзуманов, со страшной силой переживавший за своих двух родственников, игравших в команде НКАО.

Я оглянулся окрест, и душа моя наполнилась скорбью: на стадионе было два-три тщедушных милиционера.

Когда закончился матч, гости, о чем-то посовещавшись, дружно гаркнули: «Судье — физкульт-привет!», а Батя демонстративно не подошел пожать руку.

Зато подбежал тренер «Спартака» Беник Саркисов. Он поспешил поблагодарить за отлично проведенную игру, заметив при этом, что давно не видел столь квалифицированного судейства.

…Пришлось долго ждать, когда рассеется возмущенная толпа, горевшая желанием встретиться и поговорить с судьей. Славный человек ватерполист и пловец Борис Дейкун предупредил, что мне одному возвращаться домой опасно и вызвался стать провожатым. Я же сказал ему, что надо будет сделать небольшой крюк. Он не возражал. В поздний час, когда ярко светила луна, мы вышли на берег моря. Метясь в лунную дорожку, я выкинул судейский свисток.

Республиканскую категорию мне так и не дали. Протесты «потерпевшей стороны» о голе, забитом с офсайда, не пошли разве что только в Организацию Объединенных наций. Но она лишь завершала первый год своего существования и имела переизбыток забот, мои оппоненты, догадываясь об этом, решили не перекладывать на ее плечи собственные.

А офсайд я возненавидел на всю жизнь.

И кажется первый раз почувствовал на своей шкуре как опасны и неотразимы флюиды, посылаемые трибунами на судью.

…В иные годы доведется познакомиться в стенах Толидского университета (штат Огайо, США) с одним любопытнейшим исследованием здешних социологов, демографов и анатомов. Решили выяснить, какая профессия продлевает жизнь и какая сокращает ее. Оказалось, что меньше, чем шахтеры, даже меньше, чем журналисты живут… автомобильные инспекторы. И не потому, что их, случается, давят, что в них иногда стреляют. Дел о в другом. На протяжении дня им приходится испытывать целый набор отрицательных эмоций, которыми заряжены взоры остановленных нарушителей. Боже, подумал я тогда, почему оказалась вне исследования профессия футбольного судьи? Вот уж кому действительно надо выплачивать дополнительное вознаграждение «за вредность». Трибуны, по определению, не могут не воздействовать на решения судьи; не выдумали еще, да и не выдумают никогда такого защитного экрана.

А дольше всех, оказывается, живут дирижеры. И не потому, что каждый день на репетициях и представлениях выполняют полезные для здоровья упражнения — руки вверх, в стороны и вперед, расширяя грудную клетку. А потому, что получают «в затылок» жизнетворные флюиды благодарной аудитории.

А еще вспомнилось, как за три года до матча на «Уэмбли», отобран у Михаила Ботвинника шахматную корону, сказал Тигран Петросян:

— Первую партию, если вы помните, я проиграл. С треском. Потому что почувствовал невероятную тяжесть зрительских взглядов. Когда играешь в турнире, это напряженное внимание рассеивается, «распределяется» на других участников. Я не мог спокойно думать, спокойно рассчитывать варианты. Улавливал недоброжелательное влияние поклонников Ботвинника. Понял, если не преодолею опасности, которую не смог предвидеть, о победе нечего будет и мечтать.

Если не преодолею.

Смог ли преодолеть Тофик Бахрамов, когда кивнул Динсту головой?

Ведь гола…