9. Сержант сверхсрочной службы

9. Сержант сверхсрочной службы

Сезон 1961 года я провел в ЦСКА. Тогда насильственный призыв в армейский клуб еще не практиковался, а переходы вообще были запрещены. Только в крайнем случае – переезд из города в город или когда тренеры сами отпускали ненужного игрока. Исключение составляет пятьдесят четвертый год, когда восстанавливали реабилитированный ЦДСА. Тогда многие футболисты пришли по собственному желанию, невзирая на мнение клубного руководства.

Но после чемпионата Европы Хрущев спросил министра обороны Гречко:

– Что ж это, армия у нас такая сильная, а футбольная команда у тебя слабая?

Гречко ответил, что не может насильно тащить игроков. И Никита Сергеевич дал ему добро, разрешил брать любого, кто изъявит желание служить в Вооруженных Силах. После этого и стали использовать призыв в Вооруженные Силы как средство для усиления ЦСКА. А какое там желание, если в Конституции написано, что защита Родины – обязанность каждого гражданина. Не желаешь играть в футбол – будешь два года рыть окопы в вечной мерзлоте.

Со мной дело обстояло сложнее. Я уже отслужил срочную службу в ВВС, но все равно меня всеми средствами пытались «заставить захотеть» пойти на сверхсрочную. В «Локомотиве» меня прятали: то я в санатории, то еще где-нибудь. Так продолжалось до тех пор, пока не позвонил сам Всеволод Михайлович Бобров.

– Валентин, когда-то вы мальчишками пришли ко мне с Исаевым. Я очень рад, что ты вырос в хорошего футболиста. Не буду долго тянуть резину, я принимаю команду. Помоги и ты мне. Руководство предложило и просило, чтобы мы дали результат. Чтобы команда прозвучала так, как она звучала в сороковые-пятидесятые годы. Для этого все условия есть. Если нужно жилье или что другое – все будет. Сделаем тебя офицером, льготы дадим. Будешь получать еще и за погоны.

Жилье меня не интересовало, потому что «Локомотив» дал двухкомнатную квартиру. Получал я тоже вроде неплохо. К тому же, клубный патриотизм – сколько лет отдал команде, хотел уж до конца и доиграть. Но против просьбы своего кумира устоять не мог, тем более, что он всерьез нацелился на чемпионство. Дал я Боброву свое согласие, но предупредил, что будет большой скандал. Всесильный министр, партия, общественность. И действительно. Газеты уже начали писать, что мне вот-вот запретят играть, что чуть ли не заслуженного с меня снимают. Но что мог поделать даже Бещев против Хрущева. И в конце шестидесятого года на вручении медали сам Георгадзе мне сказал, чтобы я не волновался, вопрос уладили.

Взывали и к моей совести. Помню в «Гудке» была статья, что я являюсь эталоном как воспитанник «Локомотива», на меня смотрит молодежь и так далее. Словом, попал в нехорошую ситуацию, потому что по природе я человек бесконфликтный. Но сделанного не воротишь. Отдали Боброву паспорта, и через несколько дней меня сделали сержантом сверхсрочной службы – сразу из солдат в офицеры произвести не могли. А Витя Понедельник чего-то замешкался. Он решал вопрос с жильем. Пока ему показывали квартиру здесь, у поселка Сокол, пришло шокирующее сообщение. Всеволода Михайловича сняли и тренером назначили Константина Ивановича Бескова. А за что да почему – не знаю. Мы уже не железнодорожники, а люди военные. Довели до нас приказ главного политического управления об освобождении Боброва и назначении его главным тренером Вооруженных Сил. А дальше извольте исполнять приказ – играть под руководством Бескова.

Сначала я особо не расстраивался, потому что Константин Иванович очень сильный футболист и тренер. Работать с ним было интересно. Очень много занимались теорией. В плане ведения игры у него было много хитростей. Не просто шаблонные фразы: «атаковать большими силами» или «создать преимущество на правом фланге за счет подключения того-то». Он до мелочей разжевывал взаимодействие атакующих звеньев. Даже Аркадьев не давал этого. Борис Андреевич говорил, например, сыграть в стенку. А что такое стенка вроде бы как и само собой понятно. Бесков же постоянно ходил по полю с макетом. На тренировке свистнет, все подбегают, и он начинает детально разбирать положение партнера, положение страхующего, как перевести центр тяжести противника на нужную ногу.

Кроме того, у него была железная дисциплина. Он не прощал никому нарушения режима. Следил за питанием, чтобы врач четко рассчитывал калорийные нормы. Сапожника с собой возил, для того чтобы у игроков бутсы были всегда хорошо пошиты. То есть учебно-тренировочный процесс и материальное обеспечение он ставил от начала и до конца. Создав прекрасные условия для работы и до мелочей расписав свои тактические замыслы, Константин Иванович, к сожалению, больше ничего ни знать, ни видеть, ни слышать не хотел. А ведь целиком перековать сложившегося футболиста, работавшего под началом таких корифеев, как Качалин, Якушин, Маслов и Аркадьев, наверное, невозможно. Вот у этого блестящего тренера и возникали многочисленные проблемы как с руководством, так и со многими известными игроками. По-настоящему его гений проявился только в «Спартаке», когда футболисты в первой лиге буквально смотрели ему в рот, руководство молилось на своего спасителя, да еще и Николай Петрович Старостин изо всех сил сглаживал острые углы Бескова. Там-то он практически с нуля и создал великолепный коллектив.

Где-то читал, что мы с Бесковым не сошлись характерами. Да что вы! Когда я был игроком, у меня и понятия такого не было, чтобы противопоставлять свой характер тренеру. Характер свой я проявлял исключительно в игре. Наоборот, с большим удовольствием учился у Константина Ивановича. Пусть даже он, в отличие от других, всячески пресекал отсебятину, не поощрял творчества. Тренеру видней. Но ведь любое слово поперек воспринималось как бунт. Знал бы заранее, притворился бы немым. Но я же пришел в команду после Аркадьевских диспутов о футболе, после Качалинских разборов. Когда я, допустим, вставал и говорил Ване Моргунову: «Я отработал, открылся под тебя, а ты не отдал», – а он мне: «Я видел, Валя. Мне показались, что ты хорошо увел соперника, а там уже Витька пошел…» Аркадьев слушает и выдает вердикт: «Валентин, Иван в данном случае прав, потому что…» А тут проиграли мы в Тбилиси. Жара была страшная. Утром набегались в квадрат, даже мне было тяжело играть, уж на что выносил нагрузки. И на разборе Константин Иванович начинает нас ругать. Ругает, ругает, а потом вдруг и говорит:

– И почему же это вы сели во втором тайме?

Мне-то невдомек, что он не спрашивает нас, а продолжает ругаться. Я совершенно искренне отвечаю:

– Почему сели, Константин Иванович? Я думаю, что вы допустили ошибку. Нельзя было при такой погоде в день игры проводить большую тренировочную работу.

Как же Константин Иванович завелся!

– Да вы мне еще будете говорить! Я сам знаю, когда какую тренировку проводить!

Не успокоился, привел известного легкоатлета из «Динамо». «Вот, – говорит, – расскажите Бубукину как вы занимаетесь, какие у вас нагрузки. Тот рассказал. Тут уже мне обидно стало. Пусть хоть кто-нибудь скажет, что я когда-нибудь филонил на тренировках или избегал больших нагрузок. Ну я и разразился:

– У вас соревнования каждую неделю? Нет? Правильно. Вы даете плановую нагрузку, потом раз в месяц сбегаете где-нибудь на «Юманите» и снова целый месяц по методике. А вы знаете, что такое квадрат шесть на шесть? Это, по существу, салочки в бешенном рваном ритме. Нам Бобров приводил на тренировку Владимира Куца, всемирно признанного мастера рваного бега. Так тот поиграл с нами шесть на шесть и сказал: «Жаль, что у меня нет одиннадцати партнеров. Лучшей тренировки для стайера трудно себе представить». Вы в день забега позволите себе такую нагрузку? Тем более что у вас циклический вид, а у нас мышцы должны быть эластичные!…

Словом, опять я при Константине Ивановиче встрял. Но уж что совсем было бесполезно во мне переделывать, так это чувство юмора. А у Константина Ивановича с этим, ну, очень большие проблемы были. Помню, на сборах в Сухуми стоим после тяжелой тренировки, анекдотами расслабляемся, хохочем. Вдруг видим Бескова, сразу тишина, начинаем на футбольную тему: «Давай стенку сюда…»– «Ты открываешься туда…» Ну и конечно, я со своими розыгрышами сразу попал в черный список. Едем на игру в Ереване, а в автобус залетела пчела. Начала кружиться по автобусу, все в тишине лениво отмахиваются от нее. Боятся резких движений, потому что Константин Иванович говорил: после установки надо сосредоточиться. Ни о чем не думать, кроме игры. Летала она, летала и села Саркису Абевяну на плечо. Я тихонечко зову нашего массажиста:

– Сло-о-о-н…

Тот тоже шепотом, чтобы Бесков на первом ряду не услышал:

– Что-о-о?…

– Смотри-и-и…

Щелкнул эту пчелу пальцем, и она попала ему в глаз. Он как заорет. Бесков в гневе вскочил, смотрит, а у массажиста глаз затекает – укусила, наверное. И Константин Иванович почему-то сразу на меня посмотрел. Я сижу молчу. Он говорит:

– Ну, если проиграем, виноват будешь ты, сорвал мне сосредоточенность команды.

Хорошо, что мы выиграли. Но заметочка осталась. В другой раз у меня началась аллергия. Олег Маркович Белаковский давал желтенькие витамины, и половина игроков их выбрасывала. А я взял, собрал их у всех и съел. И буквально через пять минут уши стали распухать, нос покраснел. А ехали на игру. Показали меня Бескову, он аж из себя вышел:

– Опять ты! Как ты играть будешь?!

– Константин Иванович, ногами буду играть! Болезненно он переносил любые шутки. Уже значительно позже мы ездили ветеранами на игры в Израиль. Гуляю я по базе, а на лавочке сидят Бесков, Яшин и Царев. И тут Константин Иванович говорит:

– Валь, есть какой-нибудь новый анекдот?

Меня чуть инфаркт не хватил, еле откачали. А в те времена, когда он нашим тренером был, мы боялись смеяться даже в своем кругу. Но я не мог совсем не шутить, поэтому, видимо, и не вписывался в «команду Бесковской мечты».

Когда я возвращался из сборной, Константин Иванович не ставил меня на игру. Я спрашивал:

– Константин Иванович, что-то не так? Он отвечал:

– Я без тебя наигрывал вот такой состав.

– А вы узнайте у Качалина, в каком я состоянии. Если что-то вас волнует.

– Что мне узнавать? Я сам тренер. Разбираюсь, кто в каком состоянии.

Но я же тогда был, прошу прощения, капитаном сборной СССР и, бывало, забивал по два мяча в отборочном матче…

Было все это давно, и я мог бы написать по-другому. Но тогда люди, знающие меня, сочли бы неискренними и другие разделы этих воспоминаний. Я преклонялся и преклоняюсь перед тренерским талантом Константина Ивановича Бескова, а что касается сложностей его характера, то, думаю, никакой Америки ни для кого я здесь не открыл.

Короче говоря, пошел я на «прием» к Гречко. Обычно он такие дела решал в бассейне. Говорю: «Я к вам пришел играть, мне ничего не надо. Честно. Вы видите, меня здесь Константин Иванович через игру ставит: там поставил, здесь не поставил. Меня и в сборную-то перестали вызывать. Мне на так много осталось, чтобы сидеть на лавке». Гречко как раз надевал китель и только сказал: «Демобилизовать». Тут же был и начальник клуба. Побежал я, схватил военный билет, отдал в паспортный стол и уже через неделю получил паспорт.

Москва сразу узнала, что я демобилизовался, ушел из ЦСКА. А в «Локомотиве» давно уже были в курсе, что у меня в команде нелады. И по игре видно, и сам рассказывал. Раньше ведь футболисты в свободное время шли на футбол. На северной трибуне был специальный сектор, что-то вроде нынешней ВИП-ложи. Туда пускали по билетам участников. Тренеры там собирались, журналисты. Обменивались последними новостями. «Ты куда, чего, а чего он тебя не ставит». Биржа, одним словом. Встречался с Виктором Ворошиловым, говорил, что, наверное, буду писать рапорт.

И почти сразу мне позвонил Морозов и попросил подъехать к клубу. Там сидел председатель железнодорожного профсоюза (дорпрофсожа) Антипенок. Спрашивает:

– Ну что, ты куда собираешься? Может назад к нам?

Я про себя думаю: ну, не пивка же заехал попить. Надо сказать, что Николай Петрович Морозов – великий дипломат и очень мудрый человек. У него такой природный ум был как у Чапаева, наверное. Как же он злился, когда я в ЦСКА уходил. А здесь – ни слова упрека, как будто я и не покидал «Локомотив». Он не знал, что после этого проработает в команде всего полгода. Просто понимал, что молодежи нужен дядька. Сходили Рогов, Артемьев, Ворошилов, Моргунов. Пришла новая плеяда футболистов, Горшков, Спиридонов. Новой команды, правда, все равно не получилось. Мы даже побывали во второй группе в шестьдесят четвертом году. А впервые вошли в десятку только в 1968-м, когда я был уже старшим тренером. Но это позже.

А пока я поступил в школу тренеров. Не сказать, чтобы этот шаг был слишком уж осознанным в том смысле, что я задумывался о будущей профессии, собирался «вешать бутсы» на гвоздь. Мне было еще двадцать девять лет, и сил оставалось невпроворот. Просто тогда школа тренеров значила для нас неизмеримо больше, чем для нынешнего поколения футболистов. Она была, по сути дела, футбольным рабфаком. Основал ее преподаватель института физкультуры Михаил Давыдович Товаровский, умнейший человек. И хотя звучало очень красиво – школа тренеров, я сейчас думаю, что не менее важной задачей в тот период была элементарная ликвидация безграмотности среди футболистов – детей военных лет. Поэтому, когда мы были еще совсем молодыми, мы смотрели с уважением на старших – Дементьева, Сальникова, посещавших школу. В шестьдесят втором году решили, что настала и наша очередь, нацепили значки заслуженных мастеров спорта и пошли – Толя Исаев, Боря Кузнецов, Володя Кесарев и я.

На Товаровского наши значки не произвели никакого впечатления, даже наоборот. Он сказал:

– Если вы думаете, что хоть что-нибудь знаете о тренерской работе, то ничего из вас не получится. А вот кто поймет, что начинает с нуля, может вырасти в хорошего тренера.

Михаил Давыдович тренировал киевское «Динамо» в первых союзных чемпионатах, занимал призовые места и уже тогда поставил подготовку команд на научную основу. Дипломы тренеров у него получали Качалин, Якушин, Маслов, Морозов, Тарасов. Анатолий Владимирович сразу оценил научный подход Товаровского к спорту и даже привлек его к хоккейной работе. Сколько вбрасываний, сколько щелчков, в каких зонах играют. Михаил Давыдович давал ему статистическую информацию и рекомендации.

У нас, как и у всех, он вел специализацию. И если учителя по химии и физике относились к нам снисходительно, лишь бы подопечный, как они говорили, «грамотенки хватанул», то Товаровский просто спуску не давал. С самого начала он брал заслуженных и не очень в одинаковые ежовые рукавицы. Ни минуты опоздания. На этот случай у него был, видимо, отработанный прием, который поражал даже видавших виды футболистов. Шли они как-то с Ваней Моргуновым на занятие и мило беседовали. Ваня открыл дверь в класс, вежливо пропуская Михаила Давыдовича. Тот зашел, обернулся и сказал:

– Ваня, извините, пожалуйста, мы же договаривались, что после преподавателя в класс не заходим. Я вас не могу пустить…

И закрыл дверь перед самым носом.

Вместе с тем он боролся за каждого ученика до конца. Учился Григорий Иванович Федотов. По чисто психологическим причинам он не мог отвечать перед классом. Один раз выступил, запнулся и сломался. На поле-то он был мощный, пробивной, нахально лез на каждый мяч, а тут, представляете: великий футболист – и вдруг чего-то не знает. Для него это было смерти подобно. Короче, бросил Григорий Иванович школу. Однако Товаровский тонко прочувствовал момент. Он не просто стал с ним индивидуально заниматься, а каждый раз требовал от него обстоятельного ответа у доски, только наедине. И сломал этот психологический барьер.

Мы очень боялись экзамена как раз по специализации. Товаровский отправлял за малейшую провинность. Тема экзамена была стандартной: проведение урока-тренировки. Подготовительная часть, основная, заключительная. После сдачи Михаил Давыдович говорил:

– Это упражнение на скоростную выносливость. Оно должно быть в заключительной части, желательно предпоследним, а вы дали его в начале занятия. Придете в следующий раз.

Такие вещи считались грубейшей ошибкой и даже не обсуждались. Но он мог отправить и посреди сдачи. Допустим, в общей группе, отрабатывающей удары, кто-то неправильно кладет корпус. Тренер (экзаменуемый) кричит: «Сидоров! Неправильно!» Подходит, объясняет, показывает, продолжает процесс. Тут вступает Товаровский:

– Вы нарушили динамику тренировки. Привлекать всеобщее внимание и останавливать занятие следует только в случае общего недостатка группы. В данном случае необходимо было сделать замечание индивидуально. До свидания, сдадите потом.

Я уж не говорю о таких мелочах, как тембр голоса. Насколько часто нужно выделять значимость упражнения повышенным тоном. То есть Михаил Давыдович готовил из нас не просто тренеров, которые грамотно строят занятие с точки зрения содержания, но еще и своеобразных психологов. Или артистов, которые могут либо, что называется, сразу «посадить зал», либо держать в напряжении на протяжении всего спектакля.

Еще нас измучили массажем, то есть занятиями по массажу. Общий девиз был «вы не сможете грузить человека, пока не прошло восстановление». Вот и придирались: не так встал, не так подошел, не ту мышцу назвал – все. Готов. Ну, а остальные предметы вспомнить одно удовольствие. Школа тренеров нас как будто в детство вернула. Опять в школу, опять за парту. Маститые, заслуженные дядьки – весь футбольный люд, все «одной группы крови». Знали мало, но понимали друг друга с полуслова, поддерживали.

Оттуда пошли многочисленные байки, которые приписывают мне. Сейчас вот журналисты приходят, берут интервью и как бы между прочим говорят:

– Валентин Борисыч, а вот вы известны как автор знаменитых баек про футболистов. Можете рассказать?

Что-то в этом есть нехорошее. Прежде всего, само слово «байка». «Байки травит» – значит, язык без костей, выдумывает и лепит. Ничего я не выдумывал, и никакой я не автор. Просто есть люди, у которых получается рассказывать смешные истории и анекдоты. И эти шутки буквально липнут к ним, потому что все сами несут, спешат поделиться. Например, рассказываю я ребятам, как Ваня Моргунов на моих глазах написал слово «море» с большой буквы. А, видя недоумение учителя, романтично пояснил: «Море – оно же большое». И тут же кто-нибудь смеется и говорит:

– Слышь, Валь, а у нас в начале пятидесятых учился один парень из «Торпедо». Он после диктанта подбегает к нам и спрашивает: «Мужики, «медведь» – сколько мягких знаков?» Мы все почесали затылок и отвечаем: «Вроде два». «Тьфу, черт, а я три написал!» Таких историй уйма. Кто-то из ветеранов может и хочет рассказать, но нужно уметь, чтобы к месту, в общей куче. А я их, во-первых, все запоминаю, потому что очень люблю юмор, а во-вторых, стараюсь рассказывать в лицах. Получается весело.

Еще есть что-то нехорошее и в том, что создается впечатление, будто все мы, футболисты тех лет, – недалекие люди. Это совсем не так. Пусть читатель вспомнит свою школу, где учились обычные дети, не среди бомбежек и работы на заводе. Не после изнурительных сборов и тренировок, а хорошо позавтракав и сделав вечером домашнее задание. И сколько же там у вас было подобных несуразиц. У моего сына, например, одноклассник нашел на карте Австралийский океан. Кто-то совсем уж умный получал водород из ртути нагреванием. Формула ртути – Hg, в этой формуле g ускорение свободного падения тела. При нагревании оно выпадает в осадок, остается водород. Просто, одно дело, когда Австралийский океан находит какой-нибудь Сидоров. А совсем другое, когда Федотов не может тысячу на пять разделить. И ему ребята подсказывают: «Да ты что! Литр на пятерых». Он: «А! По двести!» Причем в большинстве этих историй ребята сами понимали анекдотичность ситуаций и старались завершить их шуткой, к своему и общему удовольствию. Учительница литературы раздала нам проверенный диктант. Один из великих сидел, смотрел на свою двойку: в каждом слове по две ошибки. Не выдержал, встает и говорит:

– Злата Андреевна, это не моя работа.

– Почему?

– Я писал синими чернилами, а здесь все красное.

Мне больше вспоминаются даже не такие хохмы, а чисто игровые, которые словами-то трудно объяснить, надо видеть лица. Тоже писали диктант. Рядом с Борей Кузнецовым сидел молодой Сухов. Он играл, по-моему, во второй группе и по званию и по возрасту трепетал перед Борей. Даже называл его по имени-отчеству Но писал грамотно и держал листок поближе к Борису, чтобы тому удобнее было списывать. Объявляют оценки: Сухов – 4, Кузнецов – 2. Учитель выходит из класса. Мы забываем обо всем, наше внимание привлекает эта пара. Кузнецов сидит, нахмурившись, без движения, уставился в одну точку. Вокруг него суетится Сухов:

– Да Борис Дмитриевич, да я ж не виноват, да вы ж сами, да как же так…

Вдруг Боря рычит, медленно поворачивается. Немая пауза, все смолкли.

– Сухов!!! За такое морду чистить надо!!!

Училось с нами трое болгар. В частности, очень известный защитник Манол Манолов, обладатель своеобразного рекорда, он двенадцать раз становился чемпионом Болгарии. Бронзовый призер Мельбурна. Наши преградили им дорогу в полуфинале. Правда, сидевший за соседней партой Толя Исаев в том матче не играл. И здесь Манолову не удавалось взять реванш. Поскольку учеба велась зимой, практические занятия проводили на льду с клюшкой и шайбой. Мы-то все многостаночники, в детстве играли на два фронта. А преподаватели и слышать не хотели, чтобы для кого-то делать исключение. Девиз – все равны! И несчастных болгар, которые и льдато не видели, тоже поставили на коньки. Ташков держался за борт, Аргиров – за Ташкова. А самоотверженный Манолов вставал в ворота. Мы же были так воспитаны, что пошутили, похохмили, вышли на поле, и давай рубиться не на жизнь, а на смерть. В футбол ли в хоккей. И кончилось тем, что Манолову засветили шайбой в незащищенное место, минут десять в чувство приводили. Только тогда преподаватель Нил Степанович Гугнин разрешил им находиться за пределами льда, старательно записывать упражнения и замечания. Говорил, вы что ж, братцы, угробите мне Героя Болгарии.

Приезжали к нам читать лекции известные тренеры, бывшие выпускники школы. А в шестьдесят четвертом году пожаловал сам Эленио Эррера. Он как раз тогда прогремел со своим «Интером». Такой экспансивный аргентинец. У него не заснешь на лекции – вставал, прыгал, показывал, как ставить корпус. В Лужниках рассказывал специалистам, что такое «каттеначчо», что чистильщик – панацея от всех бед, поскольку «футбол – это цепь ошибок». И хотя мы его выдергиваем из атакующей линии, но крайние защитники могут играть не так плотно, и провал не смертелен. Вообще, крепкая защита – тот самый плацдарм, с которого можно вести массированное наступление. С ним начал спорить Якушин. А хитрее Якушина тренера нет. «Чтобы хитрый дед Михей был в Стокгольме всех хитрей». Так ему писали перед чемпионатом мира. Якушин сказал, что чистильщик – это, конечно, хорошо. Но в конечном счете все зависит от мастерства исполнителей. «Например, – говорил он, – я заставлю центрального нападающего играть по чистильщику, – и передвинул на схеме фигурку нападающего к последнему защитнику. – Не он будет держать нападающего, а я его буду держать. Все равно игрок лишний. Подойду к нему, и буду ходить. В случае провала флангов вы попадаете в очень непростую ситуацию». Эррера возражает: «А я дам задание переднему центральному защитнику, чтобы он взял нападающего». Якушин: «А я все равно вместе с ним пойду к чистильщику, и вы меня двое держите». Эррера: «А я отодвину чистильщика назад…» Так они и двигали эти фигурки, пока у Эррера чистильщик не оказался за воротами. Михей сделал вывод, что каттеначчо – хорошая система при условии, что в защите играют Гуарнери, Бурньич, Факкетти.

Да, и Факкетти… Болельщики со стажем помнят, как в семьдесят седьмом «Интер» играл с «Динамо» Тбилиси в Кубке УЕФА. Факкетти, правда, был уже на сходе. Но все равно, он так пижонски шел последним с мячом. Давид Кипиани обокрал его и забил гол. Смешно, но пресса все равно окрестила его королем. Да, Кипиани забил, да, «Интер» вылетел – ерунда какая. Зато Факкетти какой джентльмен, настоящий мастер! Не снес Давида, хотя имел полную возможность ударить сзади по ногам!…

Закончил я школу тренеров и получил диплом, согласно которому мог тренировать команды класса А. Как раз вовремя. С 1962 года «Локомотив» буксовал. Летом сняли Морозова. Антипенок представил нам нового тренера – Алексея Николаевича Костылева. Мы его, в принципе, не знали, где он работал. Потом уже нам сказали, что под его руководством в казанском «Динамо» дебютировал Сан Саныч Севидов. Человек очень душевный. Участник войны, был в плену, бежал, его там при побеге рвали собаки. Мы эту историю знали и, поскольку выросли в войну относились к нему, как к герою. Но в футболе он был крепким середняком, особо не разбирался. И к нам относился, как отец, полностью доверял. На разборах не вмешивался, наказывать не наказывал. Был такой случай. После победы в кубковом матче нас премировали поездкой по Волге на теплоходе из Волгограда в Куйбышев. Дублирующий состав жил по существу в трюме, на первом этаже. А там за окошком стояли ящики с мандаринами: грузины везли на продажу. Часового приставили. Молодежь открыла это окошко в трюм, и ящики оказались прямо перед ними. Вскрыли один и, по субординации, позвали основной состав. В общем, выпили мы весь запас спиртного на корабле под такую закуску. Костылев, как увидел нас, говорит помощнику капитана:

– Прошу, наденьте на Соколова и других спасательные круги, потому что пароход мотает, вдруг упадут.

По приезду было собрание, тренер не знал, что делать. Он и так-то не умел наказывать. Атут даже неизвестно, кого. Пила вся команда. К общему облегчению, мы сами взяли обязательство костьми лечь, но выиграть у «Крыльев». Выиграли, так никого и не наказали.

После Костылева было второе пришествие Бориса Андреевича Аркадьева. Уж тот хоть и интеллигент, но наказывать умел. У нас в Ташкенте молодежь начудила. Предложили нам сыграть халтуру. Причем сразу два города недалеко от Ташкента. Мы переоформили билеты на следующий день и разделились. Часть поехала с Аркадьевым в один город, а другая с Ворошиловым, он был уже вторым тренером, – в другой. Когда дошло дело до отлета в Москву, четыре человека пьяных, да таких, что в самолет не пускают. Мы уж и с летчиками договариваемся: мол, сами следить будем. А те говорят: «Мы бы рады, сами болельщики, но они попались на глаза начальнику аэропорта. Он сейчас уедет, а через полтора часа будет еще один рейс, договоритесь с ними». Делать нечего. Поднялись в воздух, этих четверых нет, Аркадьев сидит грустный. Пролетели минут сорок, и вдруг объявляют, что дальше нелетная погода, возвращаемся в Ташкент. Аркадьев встал и торжественно произнес:

– Вы знаете, куда мы летим? Мы летим снимать папанинцев со льдины!

А для него это было чем-то вроде насмешки. Он все время возмущался, за что папанинцам дали Героев Советского Союза. Говорил:

– Да. Я полагаю Гагарину Юрию надо. Представьте себе, его замуровали в ракету, замуровали в снаряд и выстрелили. Это геройство. А этот человек сидел на льдине, кушал шоколад (еще саркастически подчеркивал буквы «о» в слове шоколад), бросали ему теплые вещи, бросали ему питание с самолета на парашютах. Он сидел, стрелял белых медведей, а ему еще Героя дали. Палатки теплые были, все условия для отдыха…

Так что, наших «папанинцев» не только со льдины, но и с зарплаты, как приехали, сняли.

Не смог Борис Андреевич снова сделать команду. Может, молодежь разношерстная была. Играли на Кубок в Красноярске и присмотрели хорошего парня на левый край, Парченко. Он там любителем был, работал помощником машиниста. Начал бегать в «Локомотиве», но привычки железнодорожные остались. На разборе Аркадьев говорит:

– Саша, надо за тайм сделать пять подач, прострелов, обострить ворота, а вы прошли всего три раза!

Он отвечает:

– Борис Андреич! Как я могу подать! Четыре раза предлагаю, бегу порожняком. Ну дай мне груз! Нельзя ж порожняком ходить.

А потом, у Бориса Андреевича уже тогда начались проблемы с памятью. Путал фамилии игроков. Один раз говорит, помоему, Ивану Сорокину:

– Вы первый тайм хорошо отыграли, а вот во втором допустили много ошибок. Плохо.

– Борис Андреевич, так вы же меня заменили в перерыве! Он очень сильно смутился и попытался перевести в пгутку: – Да? Ну, все равно плохо.

Мы-то шли в накат. Выходили и играли с листа, очень любили тренера. А вот когда приезжал министр, он иногда ошибался. Наверное, только это и заставило, руководство отказаться от услуг Аркадьева, потому что Борис Андреевич еще тренировал в Средней Азии, в Ярославле.

В конце 1965 года нами руководил Женя Рогов, он до этого был начальником команды. А по окончании сезона нам объявляют имя нового тренера – Константин Иванович Бесков. Понятное дело, я большого восторга от этого назначения не испытывал. Когда он меня на беседу вызвал, у меня сразу появились нехорошие предчувствия. Звоню Вите Ворошилову. Он мне говорит:

– Валь, если предложит кофе чашечку, значит, считай, что тебя в отставку. Уж я-то знаю.

Пришел я к Константину Ивановичу, он просит помощника:

– Валер, сделай кофе. Валь, будешь кофе?

Я вздохнул и вспомнил недавнюю встречу у Валентины Ивановны Федотовой. Собирались друзья. Из Донецка прилетел хороший знакомый Григория Ивановича Николай Мамай, Герой Социалистического Труда, шахтер. У него почин был вроде стахановского. «Локомотив» играл плохо, и он все сманивал меня в Донецк.

Говорил: «Я тебя зачислю в свою шахту, будешь получать пять тысяч. Туда тебя искать никто не полезет». А восемь машина стоила. «И плюс футбольные. Только за «Шахтер» играй». Я сразу ему ответил: спасибо большое за предложение, я никуда не хочу уезжать. Надо «Локомотиву» помочь встать на ноги. Еще пару-тройку лет поиграю, а там видно будет. Физически я никому не уступал. Отвечаю Бескову:

– Спасибо, Константин Иванович, я кофе уже дома напился.

– Знаешь что, я хочу сделать тебе предложение. Ты окончил школу тренеров, получил диплом. Тебе уже пора заканчивать. Я хочу тебя сделать главным тренером школы. Есть место.

– Ну что ж, спасибо, когда оформляться?

Было мне тридцать два года. Тяжело это все, когда в расцвете сил знаешь, что уже никогда не будешь играть. Построил Константин Иванович команду, пожелал успеха, подарили мне футбольный мяч. Собрал дома основной состав и старых друзей. А потом не спал всю ночь. Все, говорю, Зоя, моя футбольная карьера закончилась. Одна часть жизни, спортивная прошла. Она:

– Да ничего, будешь за ветеранов играть.

Блестящая перспектива в тридцать с небольшим. Делать нечего, всему приходит конец.