Запрещение самурайской причёски

Запрещение самурайской причёски

Я родился в 1868 году в древней столице острова Окинава, городе Сюри. Это был год великого исторического перелома в судьбе всей Японии: в древней столице страны – Эдо, которая сейчас называется Токио, была уничтожена власть правителей сёгуната Токугава и восстановлена власть императора Мэйдзи.

Если кто-то из вас заглянет в официальные метрики, то прочтёт, что я родился в третий год правления Мэйдзи (1870). На самом же деле, я родился в первый год правления, но мне пришлось исправить дату своего рождения, чтобы быть допущенным к вступительным экзаменам в медицинскую школу в Токио, я хотел поступить в эту школу, но в то время существовало положение, по которому к экзаменам допускались только родившиеся в 1870 году или позже. Мне не оставалось ничего другого, кроме исправления официальной записи о рождении, что не трудно было сделать, потому что учёт тогда вели не очень строго, хотя сейчас это может показаться странным.

Изменив дату рождения, я отправился на экзамены и сдал их, но в школе так и не учился. Причина этого в то время казалась мне очень серьёзной, но сегодня я её такой не считаю. Среди множества реформ, проведённых новым правительством Мэйдзи за первые двадцать лет правления, был запрет на ношение традиционной самурайской причёски – «тёммагэ», являющейся неотъемлемой частью жизни японских самураев с незапамятных времён. Эта причёска имела вид пучка волос, собранного на макушке, и у жителей Окинавы она издавна служила своеобразным символом мужской зрелости и достоинства. Запрет на ношение самурайской причёски, по всей стране вызвал сильное сопротивление, но я думаю, что нигде оно не было таким сильным, как на Окинаве.

Между теми, кто верил, что для будущего благосостояния Японии необходимо приблизиться к западному образу жизни, и их противниками постоянно возникали споры по поводу почти каждой реформы, проводимой в жизнь правительством. Однако, казалось, ничто другое не приводило жителей Окинавы в такое возбуждение, как запрещение традиционной самурайской прически. «Сидзоку» (представители привилегированного сословия) в большинстве своём были противниками запрета тёммагэ, а «хэймин», (люди низшего сословия) и незначительная часть прогрессивно настроенных сидзоку поддерживали этот запрет. Выступавших в поддержку запрета стали называть «просветителями», а их противников называли «упрямыми».

Моя семья на протяжении жизни нескольких поколений принадлежала к сословию мелких чиновников, и весь наш клан единодушно и твёрдо поддерживал противников запрета. Расстаться с причёской самурая для любого члена моей семьи было делом абсолютно невозможным, но я не придерживался взглядов ни той, ни другой стороны. В конце концов я просто подчинился воле семьи, а поскольку противники запрета, демонстративно носившие тёммагэ, в государственную медицинскую школу не принимались, то моя судьба и весь мой дальнейший жизненный путь изменились из-за такой ерунды, как пучок волос на макушке.

Позднее мне, как и всем остальным, всё равно пришлось подчиниться строгому запрету, но прежде чем рассказать о том, как это произошло, я хочу вррнуться на несколько десятилетий назад.

Я родился недоношенным в семье мелкого чиновника Фунакоси Гису и был его единственным сыном. В детстве я довольно часто болел, поэтому мои родители и родственники были уверены, что мне не суждено жить долго. Все они трогательно беспокоились обо мне. Особую заботу проявляли мои дедушки и бабушки.

Вскоре после рождения я был отправлен к родителям матери, и дедушка познакомил меня с классическими «Четырёхкнижием» и «Пятикнижием», что, по конфуцианской традиции, было обязательным для сына сидзоку.

В тот период, когда я жил у своего дедушки, я пошёл в начальную школу, где некоторое время спустя подружился с одним из одноклассников. Эта дружба также оказала влияние на мою жизнь, причём в значительно большей степени, чем запрет на причёску самурая. Мой одноклассник был сыном Адзато Ясуцунэ, удивительного человека, который был одним из известнейших мастеров каратэ на Окинаве.

Мастер Адзато принадлежал к одному из двух знатнейших кланов сидзоку на острове. Клан Удон был высшим, и члены этого клана занимали положение, аналогичное положению даймё за пределами острова. Члены клана Тоноти были наследными правителями городов и деревень острова. Адзато был членом клана Тоноти, и его семьи правила в деревне Адзато, расположенной между Сюри и Наха. Престиж клана Адзато был столь высок, что все члены этого клана считались не вассалами, а, скорее, близкими друзьями прежних правителей Окинавы.

Сэнсэй Адзато славился по всему острову, как искусный каратэка, великолепный наездник и отличный мастер кэндзюцу и кюдзюцу. Кроме всего этого, Адзато Ясуцунэ получил очень хорошее образование. Мне невероятно повезло в том, что он обратил на меня внимание, и я сделал свои первые шаги в каратэ под его чутким руководством.

В то время ещё сохранял свою силу запрет на обучение каратэ, поэтому все занятия проводились тайно, и ученикам строго запрещалось говорить кому бы то ни было о том, что они изучают это искусство. Подробнее я расскажу об этом чуть позже, а сейчас хочу только подчеркнуть, что все занятия проводились только ночью и только тайно. Дом мастера Адзато находился довольно далеко от дома моего дедушки, у которого я жил, но каратэ так увлекло меня, что никогда эти ночные прогулки не казались мне слишком дальними. После двух лет занятий я заметно укрепил своё здоровье и уже не был прежним слабым ребёнком. Занятия каратэ очень нравились мне, более того, я чувствовал глубокое влияние каратэ на улучшение моего здоровья и серьёзно начал подумывать о том, чтобы посвятить каратэ всю свою жизнь.

Конечно, мне даже не приходила в голову мысль, что каратэ может стать моей профессией, и только потому, что самурайская причёска не позволила мне стать врачом, я вынужден был искать другие возможности.

С раннего детства я под руководством деда и мастера Адзато изучал китайскую классическую литературу и, закончив школу, решил применить полученные знания на практике и стать школьным учителем. Я сдал квалификационные экзамены и получил место помощника учителя в начальной школе. Впервые я вошёл в свой класс в 1888 году, когда мне исполнился всего двадцать один год.

При этом вновь возникли трудности с моей прической, потому что для получения должности учителя необходимо было выполнить постановление правительства. Это казалось мне вполне разумным. Япония находилась в состоянии больших перемен, происходивших во всех сферах общественной хизни. Я чувствовал, что мой педагогический долг состоит в том, чтобы помочь молодому поколению японцев, которому предстоит вершить судьбу нации, перекинуть широкие мосты между прошлым и будущим Японии. Мне казалось очевидным, что традиционная самурайская причёска является не более, чем символом прошлого, но я содрогался при мысли о том, как отнесутся к моему поступку старшие члены нашей семьи.

В то время все школьные учителя носили официально установленную форму – чёрный приталенный китель с воротником, застегнутым под горлом на латунные пуговицы (с рисунком в виде цветка вишни) и фуражку с кокардой, на которой был такой же рисунок. В этой форме и уже без причёски я отправился к родителям для того, чтобы рассказать им о моём назначении на должность помощника учителя в начальной школе.

Увидев меня, отец был так поражён, что не поверил своим глазам.

– Что ты с собой сделал? – возмущённо воскликнул он. – Ты, сын самурая!

Моя мать рассердилась больше отца и отказалась разговаривать со мной. Она повернулась ко мне спиной, а потом вышла из дома через чёрный ход и поспешила в дом своих родителей.

Я представляю, насколько смешным покажется весь этот переполох современному молодому человеку.

Как бы то ни было, я сделал свой выбор. Вопреки всем возражениям родителей, я выбрал профессию, которой посвятил последующие тридцать лет своей жизни. Но при этом я никогда не изменял своей первой и подлинной любви искусству каратэ.

Днём я работал в школе, а ночами под покровом темноты тайком пробирался к дому учителя Адзато (запрет на каратэ всё ещё не был отменён). Ночь за ночью я возвращался домой перед самым рассветом, и мои соседи, естественно, начали гадать, чем же я занимаюсь по ночам. Некоторые из них решили, что единственным объяснением этого могут быть посещения публичного дома.

На самом деле, их догадки были очень далеки от истины. Ночь за ночью на заднем дворе дома мастера Адзато, под его наблюдением, я отрабатывал каратэ ката. Раз за разом, неделю за неделей, иногда месяц за месяцем до тех пор, пока мой учитель не бывал полностью удовлетворён.

Такое многократное длительное повторение одного и того же ката было изнурительным занятием, которое вызывало у меня раздражение, а иногда даже чувство униженности. Много раз я поливал своим потом пыль на полу додзё или на заднем дворе дома моего учителя. Мастер Адзато был очень строг, и я никогда не осмеливался просить о переходе к изучению следующего ката, если он не был уверен, что я усвоил предыдущее ката достаточно хорошо.

Хотя мастеру было уже много лет, он всегда держал спину прямой, как палка. Когда он занимался со мной во дворе, то, надев хакама, всегда садился на балконе дома, а у него за спиной тускло светила лампа. Очень часто я так выматывался во время занятия, что не мог чётко видеть не только мастера, но даже лампу.

После исполнения ката я ждал от мастера Адзато устной оценки. Она всегда была очень краткой. Если ему не нравилось, как я исполнил ката, то он говорил: «Сделай ещё раз» или «Еще чуть-чуть!» Потом ещё немного, ещё чуточку… Пот катился с меня градом. Я валился с ног от усталости. Таким образом мастер давал мне понять, что есть что-то ещё, что нужно выучить и отшлифовать.

Когда, наконец, моё исполнение нравилось мастеру, он говорил только одно слово: «Хорошо!» Это слово выражало у него высочайшую похвалу. Только услышав эту оценку несколько раз, я просил своего учителя позволить мне перейти к изучению нового ката.

В короткие предрассветные часы после завершения занятий мастер Адзато становился совершенно другим человеком. Он начинал размышлять о сути каратэ или, как заботливый отец, расспрашивал меня о работе в школе. Когда ночь заканчивалась, я брал фонарь и отправлялся домой, где меня ожидали подозрительные взгляды подсматривающих соседей.

Я не могу не вспомнить о хорошем друге учителя Адзато – Итосу Ясуцунэ, который тоже принадлежал к сословию сидзоку и тоже был известным мастером каратэ. Иногда я занимался под наблюдением обоих мастеров, Адзато и Итосу, одновременно. В таких случаях я старался, как можно внимательнее прислушиваться к их беседам, из которых я узнал очень многое о духовных и физических особенностях каратэ. Если бы не эти два человека, то теперь я был бы совсем иным. Я не нахожу слов благодарности, чтобы выразить чувства, которые я испытывало к ним за то, что они открыли передо мной Путь по которому я следую уже более восьмидесяти лет.