От Вены до Сараево (1978–1984 гг.)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

От Вены до Сараево (1978–1984 гг.)

Наташа. Программа второго нашего совместного года определилась в начале мая 1978-го. Мы приехали к Славе Жигалину на дачу отмечать конец сезона. Огромный дом (я первый раз такой видела). Славин папа был тогда министром. Съехалась почти вся сборная, соревнований нет, впереди Сибирь с показательным туром, а там отношения обычно складываются замечательные даже у соперников. С большим опозданием приехали Татьяна Анатольевна и Елена Матвеевна Матвеева – известный хореограф. И вид у них был (или мне так сейчас кажется) очень заговорщицкий. Но что я помню – обе они находились в крайнем возбуждении. Долго хранить тайну они не могли. Если выбор программы сделан, Татьяна Анатольевна выглядит так, будто у нее весь мир в кармане. Она нам тут же рассказала, что они весь день работали и наконец у них родилась гениальная идея – произвольный танец на музыку Чаплина.

Но у меня это известие вызвало жуткий страх. Я в одиночном катании всегда выступала под классику, а последняя моя произвольная программа вообще исполнялась под орган. Правда, в коротких программах я чаще всего использовала цыганские мелодии. Но чтобы Чаплин, чарльстон – такого мне еще никто не предлагал, и, честно говоря, я была в ужасе: что же у меня получится? Когда мы вышли на лед и начали что-то пробовать, Андрюша заразился этой идеей сразу, к такой музыке он как танцор привык. Даже чарльстон, оказывается, в какой-то программе прежде катал. Поэтому он очень легко все схватывал. А я? Я с большим удивлением смотрела на него. Он шутил, подпрыгивал, бегал, я же никак не могла выйти из оцепенения, но потом тоже вошла во вкус. Мы хохмили и сами смеялись над своими шутками, что очень нравилось Татьяне Анатольевне и Елене Матвеевне. Это время, пока ставили произвольный танец, осталось в памяти как время постоянного веселья.

Они то хвалили нас, то подзадоривали, и танец рождался вроде бы сам собой, без натуги. Его поставили за пять дней. Могли бы и быстрее, но во время работы над последней частью Андрюша пропорол мне ногу. У меня сейчас обе надкостницы насквозь пробиты, но первую травму я получила на этой программе. В ней была такая заводная пробежка, Андрей увлекся, разошелся и как саданул мне коньком по ноге…

Последняя часть, кстати, рождалась дольше первых трех. Так всегда потом будет складываться – вроде раз, и все готово, только никак не получается конец, а иногда – начало.

После отпуска мы приехали в Томск. Вчерне мы уже все разобрали, не освоенным до конца остался кусочек из медленной части: как мне на партнера запрыгивать и как с него падать. Я не могу сказать, что способна сейчас, двадцать с лишним лет спустя, протанцевать «Чаплина», но какие-то ключевые моменты танца помню прекрасно. Обидно, но танец не заснят, видеоаппаратура в стране тогда только-только появилась.

В Томске, когда началась настоящая накатка, Андрюшке стало плохо. Уже никто не хохмил, приходилось работать, и много работать. Мы катали, и не раз за тренировку, по две части сразу – это всегда тяжело, но особенно когда ты в самом начале сезона. Морально я себя чувствовала куда лучше Андрея. Все для меня внове, все нравится, от программы я в восторге. Привычка много работать и полная раскованность у меня в отличие от Андрея тоже сказались.

То лето в Томске запомнилось мне еще и созданием показательного танца, наверное, одного из самых лучших у нас. Я долго мечтала его повторить, хотя сейчас он, наверное, выглядел бы странно. Танец условно назывался «Мираж». Елена Матвеевна во время перерыва показала нам его романтический рисунок, но, как мне кажется, придумала его Татьяна Анатольевна, чтобы отвлечь нас от произвольной программы, создать некий контраст с веселыми движениями «Чаплина».

Много лет спустя я случайно наткнулась на эту довольно популярную музыку, и мне так захотелось закружиться снова. На первом нашем чемпионате мира в Вене мы во время показательных выступлений продемонстрировали наш «Мираж», но тогда он не прозвучал, наверное, мы до него еще не доросли. Прием из этого танца – будто выходишь из-за стены – позже использовали многие.

Я даже не вспоминала о своем одиночном прошлом, но сообщение, что мы в апреле едем на чемпионат мира в Вену, для меня прозвучало ошеломляюще. В тот год я начала резко поправляться. Какой-то кошмар, ничего не помогало, я не знала, что с собой делать, Татьяна Анатольевна ругала меня страшными словами. До определенного возраста обычно все фигуристки пухленькие, потом, как правило, вес приходит в норму.

Выступили мы на первом своем чемпионате неважно. Плохо откатали обязательную программу, Андрюша цеплялся ногами за борта. Одна оставалась надежда – не опозориться бы на произвольном танце. К счастью, мы откатали его так, как никогда. Нас заметили, несмотря на десятое место, далекое от призового, пригласили на показательные выступления. Я испытала настоящее счастье.

Андрей. Поездка на чемпионат в Вену на меня свалилась, как подарок судьбы. И двух лет не прошло, как мы с Наташей оказались в паре, и решение тренерского совета – заслуженное или, как кто-то считал, незаслуженное – мною воспринималось как награда за огромный труд. Тренировались мы много, по восемь часов в сутки, до изнеможения…

Мне все нравилось на чемпионате. Я и раньше ездил на международные состязания, но не такого ранга. Опекал меня Андрей Миненков, мы с ним вместе тренировались. Я держался все время при нем, внимательно прислушиваясь ко всем его высказываниям. Прошли мимо американцы в одинаковых красных куртках, Андрей со знанием дела говорит: «Да, новую форму себе сделали для чемпионата, вот это подход к делу». А мы приехали кто в чем, хотя каждый, конечно, взял с собой самые красивые вещи. Потом оказалось, куртки, что на американцах, бесплатно выдают всем участникам чемпионата. «Вот что значит мировое первенство, – размышлял я, – не успел приехать, уже подарки. Праздник». Но уже со второго своего чемпионата и до последнего, десятого, я уже так не думал. Нас поселили в дорогом красивом отеле, рядом старый парк с конюшнями, где проводились соревнования по выездке. Мы с Андреем гуляли в парке, и я как откровение воспринимал от него то, что и сам уже давно знал: перед соревнованиями надо подышать, после обеда – погулять, а потом – поспать.

Мы приехали в Вену дней за десять до старта, тренировались нормально, как и полагалось, немного нервничали. К чемпионату нам поменяли костюмы, купили в Чехословакии материал, и они перестали быть блеклыми. Казалось, все развивается нормально, но погубила меня ерунда, в основе которой лежала неопытность. Тренировались мы на маленьком катке, а на большой нас выпустили сразу на соревнования. На тренировочном приходилось сдерживать себя, а здесь я выскочил, и мне показалось, что вообще никаких ограничений у площадки нет, и в «Венском вальсе» на первой же серии – раз, и я за бортик ногой зацепился. Ёкнуло. Захожу на вторую серию – все то же самое. Обидно, вальс получился у нас вполне приличным. Потом блюз. В нем был такой момент: едешь спиной вдоль маленького бортика, ногу поднимаешь и проводишь ею перед собой – опускаешь, выходишь вперед, – у танцоров это называется «кросс-ролл». И опять я по бортику ногой «з-з-зы» – и десятое место, на оригинальный попали уже одиннадцатыми. А я ехал в Вену, предполагая, что станем восьмыми-девятыми. Я в полном трансе, уже никакого удовольствия от чемпионата мира. А в произвольном… То ли мы его выучили очень хорошо, то ли мне он сильно нравился… Публика кричала, оценки оказались невероятные: один судья дал четвертое место, другой – тринадцатое. Никто из арбитров не знал, куда нас поставить, в итоге мы стали десятыми.

Теперь я уезжал из Вены счастливый: я успешно прошел целый этап в своей жизни, попал на чемпионат мира, я показал себя, а главное – посмотрел других. Тарасова прибежала, глаза у нее сверкают: «Вы… на показательных!» А я: «На показательных так на показательных». Никакого удивления, будто бы все так и должно происходить. Даже возмущался, когда на показательных нас попросили вновь прокатать произвольный танец. Татьяна Анатольевна не ожидала от меня такой наглости.

Наташа. В Вене вновь проиграла Ира Моисеева. Они с Андреем Миненковым перед чемпионатом еще тренировались на СЮПе у Тарасовой, и никто не знал, что они переходят к Пахомовой, хотя Людмила Алексеевна к ним регулярно приходила, правда только утром, на обязательные танцы. Известие о том, что они уходят от Тарасовой, для меня было таким же немыслимым, как и то, что нас пригласили выступать в показательных танцах. Я очень устала, соревнования для меня непривычные, я так на них тряслась, что плохо соображала.

Нас взяли в Вену не потому, что мы стали третьим дуэтом в стране. На чемпионате СССР мы оказались пятыми – за Зуевой и Витманом, за Гараниной и Завозиным. Но Татьяна Анатольевна ходила по кабинетам, доказывала: «Бестемьянова и Букин должны поехать в Вену! У них есть будущее!» И ей удалось добиться, чтобы нас взяли на первенство мира. Игорь Александрович Кабанов, который в те годы ведал в отделе фигурного катания Спорткомитета спортивными танцами, тоже считал нас интересной парой и ратовал за то, чтобы мы попали на чемпионат. Конечно, наша поездка в Вену смахивала на авантюру, и уж никто не ожидал, что мы окажемся на десятом месте. Я думала, что нас никто никуда посылать больше не будет.

Спустя месяц мы попали на международный турнир во французский город Морзин. Ах, если бы я не упала в оригинальном танце, мы бы выиграли и у брата и сестры Хэшманов из Австрии, и у Торвилл и Дина! Англичане заняли на чемпионате мира в Вене восьмое, немцы – седьмое место.

Вену я запомнила очень хорошо. Мы жили коммуной и шатались всюду большой компанией – Моисеева и Миненков, Бобрин и Букин, я и Наташа Стрелкова, одиночница из Ленинграда. Все собирались в нашем с Наташей номере, как в штабе. Прошло несколько лет, и все изменилось: отныне каждый отдыхает у себя и держится во время соревнований замкнуто, а тогда мы толпой уходили гулять каждый вечер на полчаса, чтобы спать хорошо. Если у Бобрина короткая программа, все сидят и ждут Игоря. Он придет, скажет: «Опозорился!» – и отправляемся на прогулку (в Вене Игорь выступал неудачно, но почему-то не очень переживал).

Татьяна Анатольевна ходила какая-то вздернутая, потом я поняла, что это связано с Моисеевой и Миненковым. Она знала, что они, воспитанные ею с детства, от нее уходят, она ничего не смогла сделать: они проигрывают и чемпионские звания не вернут. Она пыталась скрывать свое настроение, но, поскольку я ее хорошо чувствую, мне казалось, что свое плохое настроение Татьяна Анатольевна срывает на мне. На самом деле ее состояние все время передавалось мне, а я дрожала и тряслась. Игорь, посмотрев, как я извожусь, сказал: «У вас такая хорошая программа, вы ее так прекрасно танцуете, что ты волнуешься?», и я сразу успокоилась. Чего я волнуюсь? Программа же лучшая в мире.

Когда мы закончили произвольный танец, я видела, как радовалась Татьяна Анатольевна. Я думаю, что именно в тот момент она утвердилась в мысли, что с нами нужно работать. Может быть, она повезла нас, не особо веря, что из такой наскоро слепленной пары может что-то получиться? Может, она добивалась нашего участия в чемпионате по какой-то тренерской инерции, мол, надо и все? Но не исключено, что она в нас верила с самого начала.

Меня, конечно, поразило, что нас пригласили выступить в заключительном вечере. Но по-настоящему я заволновалась, когда тур сильнейших, колеся по Европе, приехал в Советский Союз, и нас включили в эту компанию для выступления в Москве и Ленинграде. Страх, что в конце концов нас заменят на кого-нибудь более опытного, меня не покидал до выхода на лед. Тогда в стране существовало не меньше пятнадцати танцевальных дуэтов мирового уровня.

Спортивные танцы – единственный вид фигурного катания, который всегда собирает полные трибуны. Но линия развития танцев, по-моему, в 80-х годах начинала загибаться совсем в другую сторону. Танцы во всем мире становились все зрелищнее и зрелищнее, у нас же требовали, чтобы на первом месте стояла идеальная классическая позиция. Из конца 80-х решили перескочить назад, в конец 50-х.

Андрей. Вернулись из Вены в Москву, тренировок не прекращали, но особенно не выкладывались. Немножко гордости появилось и немножко самоуспокоенности – все же мы теперь в сборной, вот и на «мир» съездили. Кавалькада лучших, совершающая турне по Европе, приехала в Ленинград, Москву и Киев. В Киеве нам не разрешили выступать. Днепропетровцы Карамышева и Синицын входили тогда в сборную Украины, и предпочтение отдали им. Отношения тем не менее у нас сохранялись вполне дружеские, мы из одного спортивного общества, знакомы с детства, десятки раз встречались на сборах. Я учил Ростислава шагам в пасодобле, он учил меня играть в шахматы. Ростик, по-моему, имел шахматный разряд, отец у него шахматный тренер. Я помню, как он мне объяснял движение фигур. Это происходило в сибирском шахтерском городе Глазове, в гостинице, за окнами которой стоял страшный мороз и билась вьюга.

Правда, во время соревнований мы с ним не общались, точно так же потом я никогда не разговаривал на турнирах с Дином. Перебросимся парой фраз, но не больше. А зачем? Нервы друг другу трепать?

Через два дня после показательного турне в Москве и Ленинграде надо было лететь во Французские Альпы, в городок Морзин. С ним у нас много чего связано. Но тогда так не хотелось снова соревноваться, тем более что у всех наших знаменитостей начинался отпуск. В доме у Андрюши Миненкова я познакомился с венграми Регоци и Шалаи, на следующий год они обыграют Линичук – Карпоносова и станут чемпионами. До Морзина я сохранял праздничное настроение, никак забыть не мог, в какую компанию попал. На месте выяснилось, что приезжают брат и сестра Хэшманы (они заявили о себе в Вене, правда немаловажную роль сыграло то, что они австрийцы), приезжают малоизвестные англичане Торвилл и Дин. Эта тройка дуэтов, включая нас, и должна была выяснять между собой отношения.

Каток в Морзине нестандартный, на четыре метра с каждой стороны меньше, а группа обязательных танцев та же, что и в Вене, и явственно ощущаются горы: дышишь чаще и устаешь быстрее. И вновь в «Венском вальсе» в одной из серий я зацепился ногой за бортик. Дальше в оригинальном танце чудеса начала вытворять Наташа. В первой серии она споткнулась, во второй – на том же самом месте упала, но я успел ее подхватить, в третьей – снова пыталась упасть.

В Морзине награждали после каждого вида. После обязательной программы мы третьи, после оригинального танца – третьи. А произвольный выиграли. Но в итоге остались третьими, тогда еще не ввели преимущества произвольной программы перед другими, существовала так называемая сумма баллов. Нам дали два маленьких колокольчика и один большой – такие в Морзине придумали призы. Колокол я дома поставил, и много лет в него собирали монетки – мелочь, остающуюся после поездок.

К Олимпиаде в Лейк-Плэсиде (это станет нашей традицией) мы готовили «Русский танец». Трехчастевой. Ничуть не легче чаплинского. Но теперь мы стали умнее и не нуждались во множестве повторов каждого куска на тренировках. Очень серьезно занимались обязательными танцами. Большой усталости я не чувствовал, но она появилась, к несчастью, на последнем сборе перед Олимпиадой. Может, сыграло свою роль то, что мы неудачно выступили на чемпионате Европы, проходящем накануне Зимних игр? Спустя несколько лет я узнал, что Павлов, в то время председатель Спорткомитета, пообещал Татьяне Анатольевне, что тот, кто выиграет поездку на чемпионат Европы, поедет и на Игры. В октябре мы вчетвером – еще и Карамышева с Синицыным – поехали на турнир в Голландию, где советский судья даже снялся с соревнований, чтобы не влиять на ситуацию. Наша олимпийская программа победила. А в сентябре мы выступали в Штатах на предолимпийской неделе и неожиданно для себя оказались вторыми, пропустив вперед лишь венгров Регоци и Шалаи. Я уже говорил, что на следующий год они стали чемпионами мира.

Тот небольшой бум, связанный с нашей «чаплинской» программой, сохранился до Лейк-Плэсида, иначе чем объяснить наше второе место на предолимпийской неделе? Правда, мы сильно прибавили в обязательных танцах. Залезали на тренировку к Родниной, но, чтобы не мешать, – без музыки. Но и три часа своего льда не пропускали. Зная крутой характер Родниной, мы делали все возможное, чтобы не попадаться ей не только под ноги, но и на глаза. Тихо отрабатывали в уголочке катка элементы. Роднина восстанавливалась после родов, и восстанавливалась хорошо, так что она не очень нервничала. Потом, когда пошли серьезные нагрузки, ее состояние поменялось, они с Сашей стали другими людьми.

Наташа. С мая в Одессе мы начали готовить новую программу. Мы верили, что можем попасть на Олимпийские игры, знали, за что боремся. Но все равно меня не покидал постоянный страх: возьмут – не возьмут? Только успокоишься, снова те же мысли. Я опять поправилась и ходила вся какая-то нескладная, все меня ругали. Татьяна Анатольевна велела похудеть. Я совсем перестала есть, а за неделю до отъезда на первый тренировочный сбор начала еще и бегать.

К Одессе я похудела на пять килограммов и совсем перестала спать, а до этого проваливалась в сон как убитая. Подолгу гуляла вечером, но ничего не помогало, никаких таблеток тогда я не пила. Татьяну Анатольевну целиком занимала вернувшаяся на лед после рождения сына Роднина, но и нас она гоняла нещадно.

На предолимпийской неделе мы выиграли у четвертой танцевальной пары в мире, канадцев Уайт и Даунинг. Это огромный успех. Я так радовалась, надеялась, что все мои страхи позади, но не тут-то было.

На турнире Les Nouvelles de Moscou мы выигрываем у Карамышевой и Синицына – наших главных соперников за третье место в сборной, а спустя месяц на матче сильнейших (он проводился в олимпийский год вместо чемпионата СССР) – проигрываем. И все начинается заново. Наш успех в Америке никого не волнует, вновь возникает вопрос: кто поедет в Лейк-Плэсид? И вновь Татьяна Анатольевна совершает невозможное, доказывая, что перспектива за нами, после чего мы с Андреем отправляемся на чемпионат Европы. А там я падаю в произвольном танце. С той минуты я не сомневалась, что из олимпийской команды нас выведут. Мы заняли «на Европе» шестое место, выше все равно подняться не могли, но и вниз не опустились. Падение не сыграло никакой роли в распределении мест, но существовал сам факт падения. А если она упадет на Играх? За неделю до Олимпиады я не знала, чем закончатся тренерские споры. Нас пригласили на общее собрание, после чего олимпийцы должны были отправиться за формой – экипироваться. Я сидела рядом с Андрюшей и дрожала – едем или не едем? Это сейчас я понимаю, что за неделю состав команды, во всяком случае в фигурном катании, не меняют.

Насколько я была легка и хороша в Лейк-Плэсиде в сентябре, настолько спустя четыре месяца, когда мы приехали на Олимпиаду, все выглядело наоборот. Все же выложились мы прилично – и предолимпийская неделя, и турнир в Москве, и матч сильнейших, и рано начали сезон… Пусть и молодые, а не выдержали. Накануне Игр я понимала, у меня уже нет сил, я машинально исполняю программу, делаю что полагается, но свежесть, или, если можно так сказать, одухотворенность – исчезла. Я падала на тренировках даже в Америке.

Но выступили мы вполне прилично, хотя заняли ужасное восьмое место. Я была уверена: теперь уж точно на нас поставят крест. К тому, что мы не попали на чемпионат мира, я была готова. Когда сообщили, что Карамышева и Синицын в итоге шестые, я поняла: с нами все кончено. Потом выяснилось, что две ведущие пары чемпионат пропустили, следовательно, они заняли то же место, что и мы на Олимпиаде, не выиграв ни у кого из тех, кого и мы обыграть не смогли. Страшные переживания длились до тех пор, пока с чемпионата не приехала Татьяна Анатольевна. Рядом с ней я успокоилась.

Андрей. В тот год, когда мы попали в основной состав сборной, Ольга начала работать тренером и так рьяно взялась за дело, что даже приносила домой коньки детей из всех групп, чтобы я их наточил. Я взял у тренера на СЮПе, бывшего партнера Тарасовой Георгия Проскурина старый моторчик и начал дома точить лезвия. В школе, где работала Ольга, занималось сто пятьдесят ребят, сто из них катались на коньках, заточенных мною.

Качество отечественных детских коньков – отдельный разговор. Я не знаю, как можно научить ребенка кататься, если на лезвии необходимо перетачивать всю кривую? Я на кухне, вечерком, приходя с тренировок (мы еще с Ольгой порознь жили), весь в грязи, – металлическая пыль летит же во все стороны – набивал себе на точке детских коньков руку.

Наконец я попробовал поточить лезвие для себя. Получилось. Но не с первого раза. Одно дело детский ботиночек, другое – собственный лапоть, рука задрожала. Детям не страшно ошибиться – идеальное лезвие им не нужно, а вот себе? Так получилось, что Проскурин, который тогда точил нам с Наташей коньки, уехал, и я перед соревнованиями, никому не говоря ни слова, сам взял и настроил себе лезвия. Как ни странно, получилось хорошо. А Наташка то ли не захотела рисковать, то ли я ей о собственном умении ничего не сказал, осталась на старых лезвиях. Мне скользить было легко, а она слегка «ковыряла».

На чемпионате Европы Наташа «вернула долг», в произвольном танце «улетела» от меня. Она тогда еще не научилась управлять собой, и, если у нее эмоции перехлестывали через край, меня уже не волновало, как я буду выглядеть, главное – успеть ухватить партнершу. Я катался и твердил про себя: «Только бы сил хватило, только бы сил хватило». Ничего особенного я не делал – лишь внимательно следил за ней, но от этого уставал страшно.

…Шла наша первая неделя в Америке. Седьмой день акклиматизации самый тяжелый. И он совпал у нас с прокатом на тренировке произвольной программы. Первая часть – чувствуешь себя нормально. Вторая часть – уже поджимает, сил почти нет, последние вычерпываешь. А в третьей у нас был момент – тормозишь, а после надо набрать ход. Самолет когда больше всего забирает горючее? На взлете. И только разгонишься – снова надо остановиться. Тут я понял, что если не закричу, дальше не двинусь. Как раз в этом месте у нас перетопочка цыганская. Вот на ней я как заору! Во всю глотку. Андрюша Миненков и Гена Карпоносов уже свои программы откатали, стояли у бортика. Как же они шарахнулись в разные стороны, решив, что мешают мне кататься, и я, такой нахал, кричу на ветеранов! Единственный раз в жизни, когда я себя подстегнул таким образом.

Сначала, пока акклиматизировались, тренировались под Бостоном, там я жил в комнате вместе с Бобриным. Но в Лейк-Плэсиде, в Олимпийской деревне, в будущей тюрьме для малолетних правонарушителей, меня поселили в одной «камере» с Сашей Зайцевым.

От Бостона до Лейк-Плэсида сборная добиралась на автобусе. Сказали, что дорога займет пять часов, через три смотрю – табличка «Лейк-Плэсид». Думал, надо же, два часа экономии. А в итоге прошло еще четыре, пока мы добрались до своих комнат. Сперва заехали в настоящую тюрьму. Как нас туда пустили, уму непостижимо! Шофера спросили: «Знаете, где Олимпийская деревня?» Он не в курсе. Кто-то ему дал ориентир: «Ну там, где тюрьма». Остановились у какого-то поста, водитель выяснил, куда ехать, смотрим, все как и обещали: недалеко от города, в лесу, среди деревьев, пятиэтажное здание, проезжаем за ограду, а в окошках торчат настоящие зеки. Александр Веденин, руководитель делегации фигуристов, за сердце хватается. Понятно, что не туда забрались, что это место никак не связано со спортивным праздником.

Наконец добрались до Олимпийской деревни. После долгой процедуры: собаки обнюхивали багаж, потом его просвечивали – нас аккредитовывали. Мы наклеили на чемоданы бирки, кто в каком блоке живет, и всех развезли по женским и мужским отделениям. В Сараево этого уже не было, команда жила в одном доме.

Определили нам с Зайцевым комнату в три квадратных метра. Общий холл еще ничего, яркими красками покрашен, а комната – точно камера. Кровати ярусом. Стол маленький, над ним полки из сетчатой проволоки, покрашенной в цвет стены. Туалета нет, только умывальник и один маленький шкафчик на двоих, а у нас одних костюмов на четыре таких шкафа. Дверь открывалась в комнату с трудом: упиралась в сумки.

Окошко – сантиметров пятнадцать шириной, матовое. Между этажами огромные щели и дыры к боковым соседям. Если тебе надо отдыхать – подушку на голову. Душ общий, туалет общий.

С Сашей жить оказалось легко, может, потому, что мы почти не пересекались, а когда встречались, он всегда шутил. Притом что ситуация у него с Ирой складывалась острейшая: в олимпийские чемпионы тащили американцев, прошлогодних победителей первенства мира Бабилонию и Гарднера. Зайцев с Родниной выиграли более чем убедительно, а на следующее утро он заныл: «Хочу домой». Я его просил: «Прекрати». А он: «Вот выступишь, тогда меня поймешь, после показательных первым же рейсом домой».

Я действительно через пару дней понял Зайцева. Первый день без соревнований еще ничего, наконец свободен. Пошел в зал игровых автоматов. Поиграл. Но и там ужасно. Маленькая комната, пробраться к автоматам невозможно, сгрудились вокруг них все, кто уже закончил выступать. Каждый на «своем» автомате стал профессионалом, я – любитель. Побил-побил по клавишам, чувствую – голова опухла, понял – долго так выдержать не смогу, и отправился спать.

Наташа. В Лейк-Плэсиде я жила вместе с Ирой Родниной. Нам досталась отличная камера, крайняя в коридоре и широкая. В отличие от других нам удалось разобрать двухъярусные нары и поставить рядом две кровати. Когда к нам заходила Татьяна Анатольевна или Елена Анатольевна, мне становилось стыдно. Они тоже разобрали свои нары, но в их камере да с их габаритами повернуться было негде, а у нас получилось просто шикарно.

Роднина выступала первой, я нарисовала ей плакат с надписью: «Поздравляю!» и повесила его снаружи, чтобы Ира порадовалась, когда вернется домой. Роднина – человек закрытый. Но ситуация заставляла и ее, непобедимую, волноваться. С ней все время кто-то находился рядом, она любила собирать вокруг себя людей. Для меня это странно, мне любое соседство мешает. И Чайковская, и Тарасова, по очереди и вместе, регулярно заходили к нам и говорили Родниной, какая она хорошая и какая великая. Наверное, в эти дни она нуждалась именно в такой поддержке.

Сначала я ходила за ней как хвостик. Понимала, какие перед ней стоят задачи (третий раз выиграть Олимпиаду!), и боялась лишний раз в комнате о себе напомнить, сидела мышкой тихо в углу. Я уже потеряла перед соревнованием сон: так бывает всегда, особенно если рядом кто-то находится, а Ира спала прекрасно.

Первое место, куда мы попали в Лейк-Плэсиде, это полиция. Ира, Саша и я пошли гулять не по территории деревни, а вдоль ограды с наружной стороны. По пути мы встретили полицейскую машину. Наверное, дежурный должен был по рации передать на следующий пост о гуляющих спортсменах, но он спал, и, когда мы дошли до следующей машины, нас сразу же задержали. Боже, какого же страху я натерпелась! Сейчас меня отошлют домой! Родниной и Зайцеву ничего не сделают, а меня отправят в Москву за то, что я гуляла не там, где надо. Вызвали кого-то из Спорткомитета, Роднина сказала, что это чуть ли не заместитель Павлова. Они смеются, а мне совсем не весело, нас целый час держали в этом лесном участке.

Потом я в Олимпийской деревне освоилась, и чаще всего мы гуляли втроем: Андрюша, Игорь и я. Облюбовали домик-прачечную, вечерами он пустовал. Мы в нем грелись и шли дальше. Прачечная в Лейк-Плэсиде – единственный укромный уголок. Везде, куда ни пойдешь, – народ. В женском корпусе еще более или менее тихо, а у мужчин – какая-то ярмарка. Спокойно, только если у хоккеистов на следующий день матч – все ходят по струнке, полная тишина. Другие соревнования никого не волновали.

На финал хоккея мы нарядились в красные куртки с гербом Советского Союза и отправились во Дворец. Так как мы опоздали и не попали к своей команде, то оказались среди публики. Я уже успокоилась, пережила свое восьмое место, втайне теша себя тем, что и чемпионы Линичук и Карпоносов выступали не очень хорошо. Повзрослела. Раньше месяц себе бы места не находила. К тому же Олимпиада – это солнце, много людей, яркие одежды. Олимпиада – это праздник, долго грустить здесь не получается. Пока я раздумывала на хоккее о собственном месте в фигурном катании, наши стали проигрывать американцам, и такое началось вокруг! А мы в своих куртках с гербами! Я думала, нас сейчас растерзают. Ликование болельщиков на грани истерии. Ужас! Мы с трудом выбрались из толпы и тихо-тихо к автобусам. Состояние жуткое: великая команда, «ледовая дружина»… и проиграть американским любителям! Я на хоккей смотрела и смотрю спокойно, телевизор ради него включать не буду, но в Лейк-Плэсиде был такой азарт, такой накал страстей во всем зале.

Андрей. Я считаю, что мы выступили в Лейк-Плэсиде неудачно. Что скрывать, восьмое место – сильный удар. Как я стонал в оставшиеся четыре дня: «Ой, скорей бы домой! Ой, скорей бы в Москву!» Зайцеву такое не снилось. Причем больше всего я расстроился не из-за восьмого места, а из-за того, что не принес команде зачетных очков. Нам же планировали шестое место (тогда в неофициальный зачет шли первые шесть мест, а не число медалей, как сейчас), и мы прокатали произвольную программу плохо. Выступили бы хорошо, но судьи не оценили, еще ладно… Рано начали готовиться и сгорели. В дальнейшем к олимпийскому сезону мы подводили себя по специальному плану.

Улетали фигуристы из Америки вместе с хоккеистами, которые, понятно, после позорного финала находились не в лучшем состоянии. Загрузили они свои баулы в самолет, а наши сумки в нем уже не поместились. Их привезли следующим рейсом, и пришлось потом еще раз ехать в Шереметьево.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.