СТРАННАЯ ПРОФЕССИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СТРАННАЯ ПРОФЕССИЯ

– Странная профессия, – вымолвил Борис Андреевич Аркадьев. Он сидел, крепко ухватившись за подлокотники кресла. Помолчал, хитро прикрыв глаза, скривил тонкие губы в тоненькой усмешке и повторил: – Странная, в высшей степени странная…

Так он ответил однажды на мое предложение написать о тренерском деле. Я знал, что Аркадьева бесполезно убеждать: он из той трудной для редакторов, но и наиболее драгоценной категории авторов, которые сами точно знают, о чем им хотелось бы написать, подсказку деликатно пропускают мимо ушей и не доверяют распространенному соображению, что за листом бумаги что-то само собой «набежит».

«Я тугопис», – любит он говорить о себе. Так оно и есть. Но какое наслаждение раскатывать свернутые трубочкой длинные листы бумаги в клетку (где он их только берет?), исписанные крупным, округлым почерком! Не было случая, чтобы там не нашлось мысли или наблюдения, изложенных с покоряющей афористичной точностью, где отвергнуто и выжато все приблизительное, сопричастное и отвлекающее и оставлена одна живая суть. По черновикам нетрудно было проследить, как искал он эту фразу, как доводил ее до состояния формулы. И всегда-то Аркадьев писал меньше, чем мы просили, и приходилось заранее подумать, чем занять вероятную пустоту на полосе, отведенной для его статьи.

И вот он сидел, и не то взвешивал мое предложение, не то поддерживал разговор.

– Н-да, тренер… Сначала решим: а кто – тренер? Михаил Якушин? Конечно. И Виктор Маслов – тренер! Якушин зна-ает, мно-ого знает… И хитер при этом. Превосходиый тренер. А Виктор Маслов, если угодно, напоминает Кутузова в трактовке Льва Толстого. Хе-хе… Тоже мно-ого знает… Умеет ждать, терпелив. Да, странная, странная профессия… Ну, я засиделся, отвлекаю вас…

Борис Андреевич встает, он прям и широкоплеч в свои семьдесят, мы прощаемся, и он уходит. Я не смею его задерживать и уговаривать. Грустно, что этот мудрый и честный человек не написал о своей профессии, о своей жизни. Самолюбие не позволило бы ему согласиться на чью-либо помощь в работе над книгой, что охотно делают иные тридцатилетние «звезды» спорта, у кого за душой не так уж пока и много.

И наша футбольная мысль осталась беднее на эту ненаписанную книгу.

Почему же все-таки «странная профессия»? Что скрывалось за этими словами Аркадьева, за его тоненькой усмешкой, за молчаливым отказом? Не оттого ли и не пишет книг тренер, разве что учебную брошюрку?.. Пока он работает, он каждодневно уязвим, вечно под гильотиной, ибо завтрашний матч может быть проигран, и никому нет дела, что этот матч для него, быть может, тысячный по счету и в семистах из них были победы. До книги ли тут, если любую строку в случае этого самого проигрыша кто-то обернет против тебя и сгоряча бросит: «Чем книги писать, лучше бы…» или того хлеще: «А еще книжки пописывает…»

Вечер поражения. На поверхности, как поплавок, голова тренера. Он, один он виновник. И состав не тот выставил, и в плане игры напутал, и не настроил игроков, и не ту замену произвел… Но это еще цветочки, присказка. Если же говорить «по-существу, копнуть глубже», то еще вопрос, такой ли уж он квалифицированный, как толкуют; скорее всего, раньше ему просто фартило. Он и тренировку-то, оказывается, толком не знает – помощники за него вкалывают, и с футболистами («нашими парнями») не нашел общего языка (либо чересчур строг, либо чересчур мягок – по выбору), и дерзок и заносчив с руководящими товарищами, критику выслушивает с кислой миной, умные статьи за него, поговаривают, дружок-журналист пописывает, всем опостылел своим нытьем о новых требованиях и условиях, как будто двадцать лет назад команда наша не была чемпионом… Флажки облавы втыкают скрытно, но в день какого-то особенно тяжкого поражения оказывается, что тренер в кольце и кругом шепчутся: «Еще не сняли?» Обычно снимают. А иногда, считая дело предрешенным, медлят. Никита Павлович Симонян полтора года работал в «Спартаке» зная, что приказ об его увольнении изготовлен и не хватает одного росчерка.

Впрочем, бывали случаи, когда вопрос об отстранении «подрабатывался» на разных этажах, а команда тем временем начинала побеждать, и тогда звучал отбой, «слухи» категорически опровергались, и даже начинали похваливать лиц, «проявивших необходимое терпение и понимание».

За уволенным тренером тут же начинают гоняться другие клубы; он думает, советуется, выбирает и воцаряется на новом месте, чтобы войти в очередной виток своей летучей карьеры.

К этому привыкли все: и сами тренеры, и люди, от которых зависит их назначение, и футболисты, и болельщики. Никто не рассмеется, не пожмет плечами, хотя тренерские превращения порой сродни цирковому иллюзиону, когда человек, перепиленный на наших глазах, раскланивается невредимый. Деловые репутации не страдают, несмотря ни на какие «формулировки». Но, само собой, ущемляется самолюбие, треплются нервы, а кто-то из менее стойких, глядишь, уже готов уступить, поддакнуть, промолчать, потихонечку предавая свою профессию.

Признание тренера главным и единственным виновником неудачи должно было бы служить доказательством от противного его решающей роли и в победных сериях. С этим, однако, соглашаются менее охотно, желающих вкусить от пирога удачи более чем достаточно. Кого только не встретишь на банкете по случаю выигрыша призовых медалей, кто только не произносит пространных тостов с прозрачным намеком на свое соучастие!

Инстинкт самосохранения подсказал тренерам приемы защиты, которые они продолжают совершенствовать по сей день. Большая редкость услышать от них признание, что противник был сильнее: так, неровен час, прослывешь дурачком! Набор причин, объясняющих поражение, как тяжелая связка ключей. Есть среди них совсем простенькие: судья сфальшивил, вратарь рот разинул, форвард не забил с трех шагов… Есть и более тонкие: нестандартное поле, мягкое либо жесткое, узкое либо короткое, жара или холод, естественные для противника и неожиданные для нао, незалеченные травмы ведущих игроков, недостаточное освещение, малый срок для акклиматизации, непривычная еда, неудачное расписание игр, неудобная, на шумном перекрестке, гостиница и т. д. Их давно уже пора было пронумеровать, чтобы тренер на пресс-конференции ради экономии рабочего времени объявлял: «причины 3-я и 8-я».

Но это не такая уж беда. Мы же знаем, что тренера не милуют, не щадят, и в нескончаемой перепалке должен же он как-то обороняться, укрываться, выставлять ложные мишени. Витиеватость его оправданий – слабость извинительная, он сам в них не слишком верит, потому и футбольному делу они не так уж вредны.

Вредным и опасным мне кажется другое: когда тренер свой матч разбирает «по моментам», а не «по игре». Эти два метода оценок, существующие, казалось бы, параллельно, на самом деле пересекаются, и тот, что «по моментам», норовит оттеснить того, который «по игре». В чем тут загвоздка?

Игру команды можно воспринимать двояко. Можно в целом, когда обращаешь внимание на техничность футболистов, на их тактический разум, скорость, ловкость, согласованность, единодушие. Можно и отрывочно, когда сосредоточиваешься на промахах своих игроков, как в защите, так и в атаке, на малейших судейских неточностях. Отрывочному восприятию нельзя отказать в житейской правоте. Футбол норовист и капризен, иной раз перевес команды в достоинствах, достаточно ощутимый, сводится на нет одним-единственным счастливым (потерпевшие его именуют «дурацким») ударом, нанесенным противником. Надежда на такой удар не только постоянно шевелится в душах играющих и очевидцев, она еще время от времени сбывается. И не так уж редко. Поэтому и болельщику и тренеру легко выкинуть из головы, что форварды противника сплоховали десять раз, и невозможно забыть тот единственный случай, когда промахнулся свой. Поэтому и вратарю не прощают пропущенный мяч, хотя до этого, стоя под непрерывным обстрелом, он отвел десяток страшных ударов.

Но, как бы часто ни вторгались в жизнь футбола удача и случай, в конечном итоге торжествует игра, обладающая всеми необходимыми признаками высокого класса. Оттого не принято ставить под сомнение чемпионов, хотя на длинном своем пути они бывают биты командами, толкущимися в арьергарде.

Припомним хотя бы события семьдесят второго года. Он стал сезоном полууспеха. Московское «Динамо», первым из наших клубов пробившееся в финал Кубка кубков, ведет себя там робко, невнятно и проигрывает «Глазго Рейнджерсу». Молодежная сборная также в финале уступает звание чемпиона Европы команде Чехословакии. Сборная страны сначала в Брюсселе остается второй в чемпионате континента, а позже, в Мюнхене, третьей в турнире Олимпийских игр. Что-то роковое проглядывает в этом «недотягивании». Да, но только в том случае, если рассматривать эти ситуации «по моментам». Если же «по игре», то все встает на свои места, и мы обязаны зафиксировать, что в том сезоне футбол наш недомогал, и как клубные, так и сборные команды просто не дотягивали до нормативов высшего класса.

Метод оценки «по моментам» более всего тем и опасен, что он не выдумка, он реален и на практике порой торжествует. Не всем и не сразу удается распознать его косоглазие, то, что служит он для отвода глаз, для того, чтобы оттянуть скандальный, но неминуемый миг, когда кто-то звонко вскрикнет и все увидят, что король гол.

Метод этот, как и полагается всему сорному, необычайно живуч. Им широко пользуются те репортеры, которые компануют свои отчеты о матчах из перечислений обоюдных непостижимых промахов, из-за чего футбол порой выглядит на газетных страницах подобием азартной карточной игры, где кому-то подваливает счастье, а кто-то до смешного невезуч. Так судить о футболе проще, да и менее ответственно, ибо «моменты» лежат на поверхности и их какое-то время помнят.

Лишь оценка «по игре» позволяет нам приблизиться к истине.

Результат полуторачасового матча всегда определяется в считанные секунды – когда забиваются решающие голы. Все дело в том, как ловить эти секунды. Одна команда их дожидается, затаившись, всецело доверившись судьбе, сама себя никак не проявляет и лишь изо всех сил мешает противнику. Другая эти самые секунды ищет настойчиво и терпеливо, она комбинирует, атакует, и счастье ее в том, что такую свою игру она любит, верит в нее.

Можно ли играть лучше, красивее и уйти с поля побежденным? В футболе – можно, и все это знают. И напрасно, мне кажется, счет 1:0 побуждает дающего отзыв о матче хоть из пальца высосать, но привести доводы, которые бы доказывали полную обоснованность «виктории».

Однако нечаянность результатов иных матчей не сбивает нас с толку. Самые дорогие призы, дружное признание публики, одобрительные кивки знатоков – все достается команде, нацеливающейся на игру, а не на ловлю моментов. Только этим командам суждено сказать свежее слово в футболе, им подражают, их разбирают по косточкам. Только они выдерживают проверку временем. Можно запамятовать, при каких обстоятельствах и на каких минутах забивали голы, скажем, цэдэковцы конца сороковых годов, но манеру их игры, их остроугольное передвижение по полю помнишь. И разве не комично было бы сейчас вспоминать, как не попадали в их ворота противники или грубо ошибались вратари, когда били армейские форварды?!

То, что мы называем «большим футболом», – это и есть дерзания команд, ярко игравших. Все капризные, удивительные до неправдоподобия повороты турнирной борьбы улетучиваются, а облик хорошей игры живет. Как память и история и как предмет для изучения и подражания. Команды эти наперечет, да и век их короток; в одном, позже становящемся для нас классическим, составе они живут от силы сезонов пять-шесть.

А вокруг них десятки, сотни команд приличных, средних, слабеньких – все они в графике турнирного движения, чего-то хотят, переживают свои взлеты и падения, без них немыслима футбольная жизнь, и все же, когда проходят годы, о них вспоминаешь с усилием, нуждаясь в подсказке, а те немногие, кого отличила и вознесла игра оригинальная, в тонком исполнении, стоят перед глазами, и ты вдыхаешь воздух тех дней.

Летом 1955 года из небытия высоко воспарил кишиневский «Буревестник». Эта новоявленная команда играла с удалью, удачливо. «Советский спорт» командировал меня в Кишинев для изучения феномена. Что же оказалось при ближайшем рассмотрении? В «Буревестнике» были собраны футболисты, пробовавшие прежде без особого успеха свои силы в московских клубах. Не знаю уж точно, каким девизом или стимулом они были сплочены, но на поле они выглядели людьми ожесточенными, поклявшимися доказать всему свету то, что они чего-то да стоят. И они доказывали. Но, как водится, на одной этой тяге команда не могла далеко ускакать, ее игровые возможности были исчерпаны в считанные сезоны. Ныне тот «Буревестник» основательно забыт.

За годы общения с тренерами я привык с любопытством выслушивать истолкования матчей «по моментам». Обязательно одарят какой-нибудь «изюминкой». Но если тем и исчерпываются «батальные сцены», то ты перестаешь с надеждой смотреть на собеседника и ищешь другого, который предложил бы версию «по игре». Как мастера, ведущего по полю мяч, отличают по поднятой голове, так и большой тренер выделяется умением видеть и читать игру, умением предсказать, что ждет команду, умением в сегодняшнем поражении различить будущие победы. Такое мышление и чувствование встретишь не часто. Но, встретив, знаешь: человек, ими наделенный, не просто исправно служит футболу и стоит у него в карауле, он еще и заставляет футбол пошевеливаться, норовит вырастить на его зеленой ниве что-нибудь прежде невиданное. Футбол тоскует по взгляду «по игре».

Я не взялся бы перечислить все, чем приходится заниматься тренерам, все, что так или иначе влияет на их работу, на судьбы их команд. Только они сами могли бы об этом поведать миру. Но молчат. Искусством умолчания они владеют безупречно, на них как бы лежит печать засекреченности. Не исключено, что замкнутость и уклончивость составляют одну из непременных примет их профессии. И нет тут ничего мудреного: каждый матч как заговор, как военная акция. Тот, кто хоть раз побывал на собрании команды перед игрой, называемом «установкой», не мог не ощутить, что ему оказано величайшее доверие, что его в виде исключения приобщили к делу тайному, делу чрезвычайной важности.

«Установкам» много лет. Игроки за свою карьеру сиживают на этих собраниях по нескольку сот раз. Ну а тренер со стажем, наверное, тысячу раз разрабатывал план победы. Нередко спорят: должна ли установка быть долгой и тщательной или достаточно нескольких эмоционально произнесенных фраз? Я слушал разных тренеров и в сборной и в клубах. Обычно они погрязали в частностях, тщились предусмотреть все, что может случиться на поле, и затягивали до бесконечности это последнее собрание. Их повторы, длинноты, вдалбливания, в самом деле, выглядят подчас не то назойливостью, не то наивностью. Но как же им, тренерам, не посочувствовать!

Одной из черт футбола как великой игры я считаю удаленность тренера от места события, невозможность его вмешательства. Хоккейные тренеры постоянно среди своих игроков, подсказывают, покрикивают, тасуют звенья, даже общаются с судьями, что и вовсе странно. Баскетбольные и волейбольные тренеры рядом с площадкой, останавливают матч то заменой игрока, то минутным перерывом, то кидаются к столу судейской коллегии. Они в действии, заодно с командой и как-то влияют на игру. Тренер футбольный взирает на поле, как и мы с вами, издали. Он вскрикивает:

«Что Володька делает?! Ну куда его понесло? Кто держит „девятого“? Налево же надо было отдать!..», но слышат его лишь запасные да врач… Игра идет сама по себе, и тренеру дано только наматывать ее на ленту памяти. Потому и хочется ему на установке предусмотреть решительно все. Но мне такая удаленность тренера от поля по душе. Если суфлер толчется среди артистов, истинность событий уже под вопросом.

Тренер присмотрел подходящего игрока, и переговоры с ним окружены глухой тайной. Новшества в тренировке, если и обнародованы, то лишь в общем виде. Да и перспективы самого тренера далеко не ясны: глядишь, за его спиной готовят преемника, и он узнает об этом последним. Словом, дышит он кислой пороховой дымкой, ухо держит востро, зная, что доверчивость и простодушие караются. Глубоко мирная и с виду и по смыслу своему профессия, призванная обеспечивать людям футбольные радости, она для самих тренеров оборачивается фронтовым существованием. Каждый проявляет себя по-разному, но воином остается обязательно. И это, видимо, тоже одна из странностей профессии.

Впрочем, пора уже к слову «тренер» начать приставлять фамилии. Мне хочется рассказать о своем знакомстве с тремя представителями старшего поколения этой профессии, своего рода ее основоположниками.

Виктор Чистохвалов, защитник знаменитого послевоенного ЦДКА, одну из историй, на которые так щедры ветераны, начал словами: «Приехали мы играть в Ленинград, все – в гостиницу, а Аркадьев, как обычно, – в Эрмитаж…» Признаться, историю я позабыл, а вступление, как видите, запомнил.

В 1959 году вместе с олимпийской сборной был я в Софии. Матч предстоял важный, и вдруг, за несколько часов до его начала, Борис Андреевич тихонечко, по-старомодному деликатно обратился ко мне: «Как вы смотрите на то, чтобы нам забежать в художественный музей?» Мы бродили с ним по тихим залам, то расходились, то сходились, и вот возле одного полотна, не нарушая созерцательной позы, он вполголоса вымолвил: «Страх как боюсь за левого защитника…» – и тут же, на том же выдохе: «А недурен, правда, этот голубой тон…»

Он нередко меня обескураживал. Вошел как-то в мою комнату в редакции и на пороге продекламировал четверостишие, содержание которого состояло в том, что дом уже воздвигнут, а конька на крыше еще нет.

– Моя статья в таком же состоянии: не хватает конька… А кстати говоря, вам не знакомы эти стихи? И кто их написал, не догадываетесь?

Мне, обучавшемуся на литературном факультете, с отрочества Неравнодушному к поэзии, было досадно сдаваться. Но пришлось: играть в отгадку с этим человеком я не считал возможным.

– Это Михаил Кузмин. Теперь его не знают…

В футбольном обществе он держится особняком. Я не встречал людей, которые не испытывали бы к нему уважения. Толкуя однажды с тренерами киевского «Динамо» О. Базилевичем и В. Лобановским в самом разгаре их быстро вспыхнувшей славы, я спросил: «Есть ли тренер, которого бы вы признавали и уважали?», и они, чуть ли не в один голос, как-то сразу заерзав по-школьнически, быстро выговорили: «А как же! Аркадьев, Борис Андреевич!» Бывало, кто-то скопирует аркадьевское легкое заикание, гримасу, словечко, но и в этом обязательно проглядывала бережность и почтительность. Каждый, кто состоял под его началом, кто слушал его доклады на конференциях или просто бывал его собеседником, зазубривал на всю жизнь аркадьевские афоризмы и при удобном случае, словно бы даже хвастаясь, что узнал их, так сказать, из первых уст, пересказывал другим. Вячеслава Дмитриевича Соловьева я как-то спросил, как он сделался тренером. «Пока играл, вел дневник, где записывал все упражнения Аркадьева, все, что он говорил нам. Это и стало моим первым учебником».

Интеллигентность не сделала его инфантильным. Ему чужда грубость, он не употребляет крепких слов, без которых некоторые считают невозможным входить «в клетку» к футболистам. Но Аркадьев зорко видит и разгадывает людей, а это, как известно, сильно действующее средство в руках порядочного человека.

Я заговорил с Аркадьевым об одном футболисте, надеясь, что он подтвердит мое впечатление о нем как о подающем надежды.

– Нет, нет, это не фигура. Он безнравствен. Представляете, он поколачивает жену, а она умница, студентка-медичка, он ей в подметки не годится. Босяк…

Или о другом видном футболисте, закончившем играть и назначенном тренером.

– Никогда ему не стать тренером: он же закоренелый лодырь, футболисты ему мигом надоедят! Из-за этого он и голов забил вдвое меньше, чем мог…

В обоих случаях он не ошибся.

Вот уж кто смотрит футбол «по игре», так это Аркадьев. И в каждом мало-мальски стоящем матче он ищет скрытую пружину. В 1969 году «Спартак» в Лужниках обыграл киевское «Динамо», чемпиона трех предшествующих сезонов, команду сильную, классную. Матч был драматический, с приключениями, его обсуждали и перебирали несколько дней. К нам в редакцию зашел Аркадьев и сказал то, что не увидел никто:

– Киевляне за эти годы отвыкли с кем-либо считаться. Они и игрой «Спартака» пренебрегли, а им кое-что полагалось учесть. Вот и попались…

Его слова оказались вещими: самонадеянность киевских динамовцев постепенно сковала, омертвила их игру, кризис стал неминуемым и разразился той же осенью.

Не стану утверждать, что Аркадьев видит в футболе больше, чем другие. Подобные измерения применяются лишь в запальчивых, бестолковых спорах. Но что иначе – это несомненно. Он видит его в сегодняшней сути и в логичном продолжении, в развитии. Футбол для него сфера приложения потребности мыслить. Так же он мог бы себя проявить и в чем-либо другом, – скажем, в искусствоведении, в литературе. Я назвал эти две сферы, потому что хоть и в малой степени, но мог судить о его интересах и способностях именно в них. Я вообще многократно и без исключений убеждался, что футбол воспринимают шире, смелее, острее те люди, у которых за душой есть что-то кроме футбола. Жизнь этой игры своеобразна и необычна хотя бы уже тем, что она объединяет зрелище и борьбу, что в ней от века конкурируют эти две стихии, примирить которые удается (но не так уж часто) командам, играющим красиво и победоносно. Одно это своеобразие уже заставляет размышлять о футболе, исследовать его, проводить параллели, выверять ассоциации, им навеянные.

В свое время я испытал благоговение перед тайнами футбола, с замиранием сердца ловил каждое словечко тренера и футболиста, и оно казалось мне до краев наполненным заповедным смыслом. А с годами короткое знакомство с футбольным миром позволило мне увидеть, что нет семи печатей, а есть все, что и у других людей, объединенных одним занятием: устремленность вперед и чугунная косность, смелость и трусость, романтика и практицизм, ум и глупость, красота и уродство. Мне было интересно влезть с головой в футбол, вопреки предупреждениям некоторых доброхотов по поводу узости темы. И я уверен, что журналистские удачи на поприще футбола будут сопутствовать тем моим собратьям, которые сумеют взглянуть на игру безбоязненно. Точно так же все меры и решения по «вопросам подъема футбола» должны преломлять специфический материал через призму разумности, общественной и человеческой.

Благодаря своему нешаблонному, свободному взгляду на футбол Аркадьев и в семьдесят лет обгонял многих молодых тренеров. Его «универсальный игрок», его «энергетика современного футбола» – это то, что он угадал, предвидел и обосновал задолго до того, как вокруг этих понятий разгорелись дискуссии, до того, как они пошли в ход. Он удивительно скромен: изрек – и умолк, и, можете быть уверенны, не напомнит, что когда-то первым об этом говорил. Впрочем, в скромности ли дело? Ему естественно думать о футболе, предвосхищать его будущее – он этим живет. Таких людей обычно не волнуют патенты, приоритеты, звания, диссертации…

Человек, живущий не видимой для окружающих напряженной внутренней жизнью, нередко выглядит одиноким. Такое впечатление оставляет и Аркадьев. Он церемонен, как выходец из тех времен, когда с младенчества обучали хорошим манерам, но прост, доступен, выслушает любого, кто его остановит. И все-таки он вне суеты, панибратства и говорливости футбольного мирка, по подтрибунным коридорам Лужников он проходит стараясь не задерживаться, с высоко поднятой головой. Он умолкает и тушуется, если оказывается затянутым в водоворот спора, где кричат, перебивая один другого. Но как он расплачивается с умеющими слушать! Он мастер неторопливого монолога для немногих, монолога, я бы сказал, в кресле или качалке. Мысль, вывод рождаются тут же, при вас, проявите чуточку терпения и извольте записывать, а после – публиковать без переделок. Какая жалость, что никто этого не делал!..

Тренеру не дано выстраивать свою судьбу. До 1952 года карьера Аркадьева была близка к идеалу. Еще до войны он получил состарившееся, захиревшее московское «Динамо», спрыснул его живой водой, и команда предстала новенькой, с иголочки, скроенной по последнему крику моды. Случаю было угодно так распорядиться, что пять лет спустя эта динамовская команда стала единственным равным противником клубу ЦДКА, которым руководил Аркадьев. Семь сезонов тянулась захватывающая распря двух команд, где были собраны лучшие игроки тех лет. Тогда-то и проявился созидательный дар Аркадьева! он конструировал игру в одно касание и сдвоенный центр нападения, вводил универсального игрока В. Соловьева, который был и форвардом и хавбеком, поощрял защитника В. Чистохвалова на наступательные набеги по флангу. Армейцы ходили в чемпионах и творили игру по своему вкусу. О чем еще мечтать команде и ее тренеру?!

После проигрыша нашей сборной югославам на Олимпийских играх в Хельсинки по непостижимым причинам расформировали армейский клуб. В опале оказался и Аркадьев. Он работал после этого еще долго, с разными командами, но заметных практических достижений не имел и свое понимание футбола вынужден был излагать главным образом как теоретик.

И кто-то уже пожимал плечами: «Знаем, Аркадьев блистал только при хороших игроках…» А разве это способно очернить? Каждый тренер нуждается в обстоятельствах и условиях, которые отвечают его знаниям, характеру, личности. Одним удается «железной рукой» выжимать из игроков максимум возможного, другие, наподобие лоцманов, умеют, ловко изворачиваясь, провести средненькую утлую команду среди турнирных скал, не растеряв ни одного «очечка» из заранее вычисленного минимума, третьи строят свое и команды благополучие на посулах и заигрывании. Аркадьев, не будучи человеком практической складки, как мне кажется, не умел ни того, ни другого, ни третьего. Получая же сильных футболистов, он давал волю воображению, и в игре мы угадывали его оригинальную режиссуру. Каждому свое. Доводилось мне не раз видеть, как тренеры не умели распорядиться и хорошими игроками…

Сталкиваясь с деликатностью, с мягкими манерами Аркадьева, естественно рассчитывать и на его покладистость, уступчивость. Да не тут-то было!

Команда, которую он тренировал, играла за границей официальную встречу. Закончилась она с нулевым счетом, устраивавшим нашу сторону. После матча, как водится, был прием в ресторане. Помню, сидели мы возле бассейна, где шумели искусственно нагнетаемые голубые волны, кругом белые скатерти, белые курточки официантов, на эстраде певица, всю свою мелодраматическую жестикуляцию нацеливавшая на столики гостей-футболистов. И вот во время этой идиллии к Аркадьеву припорхнула стайка местных репортеров. Я сидел рядом и слышал это уникальное интервью.

– Что вы можете сказать о матче?

– Матча как соревнования в футбольной игре не было.

Он был сорван вашей командой, которая вела себя хулигански.

– Но, может быть, все-таки кто-либо из наших игроков вам понравился?

– Нет! Никто и не мог понравиться: они все в равной мере хулиганы.

– Что, и вратарь?

– Вратарь? Отъявленный хулиган!

Вспоминать тот матч не хочется. Скажу одно: когда бы я ни встретился с польским журналистом Александровичем, который прежде был судьей международной категории и судил тот матч, он закатывает глаза, берется за сердце и со вздохом произносит: «Ничего подобного в моей практике не было. Я не мог дождаться, когда истекут полтора часа… Вы помните этот кошмар?! Как я был признателен вашим футболистам, что они не отвечали на грубость…»

…Трудно представить человека более несхожего с Аркадьевым, чем Виктор Александрович Маслов. Грубо – здоровенный, с мощным животом, с шеей борца, с венчиком седых волос на рано облысевшей круглой голове, с подвижными черными бровями, он ни дать ни взять монах-греховодник из «Декамерона». От него веет энергией, он напорист, горласт, резко осаживает собеседника, соленое словцо для него не ругань, а то, чем он восполняет пробелы в своем словарном запасе. К разговору с ним надобно приноровиться, и быстро это не удастся. Он наблюдателен, памятлив, мысли выражает темпераментно и нетерпеливо. В первое время его речь напоминает записку из бутылки, брошенной в океан капитаном Грантом: загадочные, не связанные между собой фразы, пересыпанные энергичными междометиями. Если его прервать и переспросить, в ответ последует: «Да как же вы не понимаете? Это же дважды два…» А если переспросит человек ему мало знакомый или несимпатичный, Маслов пренебрежительно махнет рукой и отрежет: «Ну если вы этого не понимаете, нам говорить не о чем!»

Что это, грубость, самомнение? Немало людей моей профессии, напоровшись на Маслова, именно эти грехи ему и приписывает. И напрасно. Им не хватало терпения. Мне, как и некоторым другим журналистам, удалось освоить шифр к его сбивчивым речам, и я с удовольствием готов засвидетельствовать, что Маслов необычайно интересный собеседник и на футбольные и на многие иные темы. Когда он видит, что его хотят понять и понимают, он готов часами, забыв обо всем на свете, развивать и переворачивать с боку на бок волнующую его мысль.

Любители футбола много раз знакомились с фундаментальными статьями Маслова. Он из тех, кого не надо преследовать просьбами что-нибудь написать. Он либо звонил мне, когда работал в другом городе, либо заявлялся в редакцию собственной персоной и с порога, без обиняков громко басил: «Требуется срочно внести ясность, товарищи. Многие, я вижу, криво понимают это дело. А без этого шага вперед не сделаешь. Иначе форменный ералаш…» И только после залпа горячих сумбурных восклицаний он усаживался и начинал «от печки».

Мне, как редактору, довелось печатать немало статей Маслова, иногда с продолжением, в нескольких номерах. Далеко не все его воззрения я разделял. Но я никогда с ним не спорил над рукописью, потому что знал: все то, к чему он пришел, что подметил, прикинул, придумал, не было полемикой ради полемики, умственным упражнением, все это он испробовал в деле, вводил в практику тех команд, которыми руководил. Он не писал теоретических статей, даже если они таковыми выглядели, он предлагал свои рабочие записи, приоткрывал, над чем трудится.

Маслов и играл в московском «Торпедо» и тренером стал в этом клубе. В 1960 году, когда торпедовцы явились перед нами в образе молодого, изящного, франтоватого чемпиона, пятидесятилетний Маслов стал знаменитым. Год спустя, когда «Торпедо» вместо первого заняло в чемпионате второе место и проиграло кубковый финал, он, как мне рассказывали, из рук уборщицы получил приказ о своем увольнении. Тогда этот потомственный москвич стал «импортным» тренером: служил сначала в Ростове, потом в Киеве. Знаменитость его нарастала год от года. Общеизвестно, что ростовский СКА под его началом играл интересно и сильно, ну а киевское «Динамо» сделалось командой чемпионского достоинства.

Тренеров вынуждают переезжать из города в город, они встают на постой в казенных квартирах, терпят попреки и угрозы жен, тоскуют, не видя детей… Кочевой, неустойчивый быт…

Но что интересно, все они, оказавшись на новом месте, тотчас прикипают душой к очередной команде и служат ей настолько надежно и беззаветно, словно к ней стремились всю жизнь. Они – верные люди, тренеры. И не потому, что они такие хорошие. Иначе в их деле не получается! Игра не просто обязывает, она завлекает, вынуждает вступать в «тайное общество», держать одну сторону заставляет играть. Все тренеру по духу своему – игроки, подчас более страстные, чем футболисты.

Маслов такой же. Может быть, только более других задиристый и воинственный на словах. Но тем, кто знает его покороче, было ведомо, что он в свои вояжи не все брал с собой, что-то оставлял дома. В годы работы в Киеве он постоянно сердито и горестно восклицал: «Что сделали с московским футболом, как его измордовали!» Когда же за отъезд его донимали упреками, он рвался к окну и кричал: «Вон где мой дом, смотрите, – и тянул руку в сторону Замоскворечья. – Вас в белокаменной еще никого не было, когда я здесь уже жил… Нечего мне голову морочить! Ишь, нашли виноватого…»

А однажды был я в Киеве вскоре после того, как тамошнее «Динамо» проиграло матч «Торпедо». В таких случаях просто невозможно удержаться от вопроса: «Что же это вы продули торпедовцам?» Маслов пожал плечами и тихо ответил: «Мы? Мы-то не продули. Мы их частенько бивали, взгляните-ка в историю… Удивляться нечему…» Я промолчал. Ясно было, что человеку крепко взгрустнулось по дому, по родному «Торпедо».

После десятилетнего отсутствия он вернулся в свое «Торпедо» с репутацией всемогущего тренера. Признаться, я предполагал, что Маслов силой авторитета и силой своей крутой воли вмиг поставит на ноги родной бедствовавший клуб. Но когда это предположение я высказал ему, он замахал на меня руками: «Да вы что! Чудес же не бывает. Я провел две тренировки и убедился, что способности у игроков – средние, всех надо учить заново, и сколько это будет продолжаться – не знаю».

Так и оказалось. «Торпедо» под его руководством начало понемножечку, исподволь набираться сил и понимания игры. Возможно, как раз в этом медленном, трудном выздоровлении команды и выразился наиболее выпукло высокий профессионализм Маслова. И опять ему дома не дали довести дело до конца. Вышел он на пенсию. А тут «Арарат» поклонился в ноги: «Пропадаем, выручайте». И отправился 64-летний человек навстречу неизвестному. Да, как вскоре выяснилось, затеял дерзкую, с риском реконструкцию команды на современный лад…

Случилось, что в киевском «Динамо» по каким-то формальным соображениям Маслова зачислили на должность начальника команды. Узнав об этом из газет, он устроил скандал. Это происшествие он в моем присутствии обсуждал с Никитой Павловичем Симоняном.

– Ты кто, Никита? Тренер? Правильно. И я тренер. Нам всем надо крепко держаться за свою профессию. Начальниками команд кого угодно назначают. Я потому и протестовал, что на свете слишком много людей, толком не представляющих, кто такой тренер; они нас с тобой с кем попало спутают…

Я не знаю ни одного солидного тренера – ни у нас, ни за рубежом, – который не начинал бы строить свою команду с обороны. Это так же естественно, как начинать дом с фундамента. Тренерам об этом помалкивать бы, а они по простоте душевной талдычат про оборону и не могут успокоиться, пока в этой линии, «дома», у них неспокойно. И тут-то их настигает и ловит ревнитель футбольных красот, демагог и открывает войну с очередным «оборонцем». Эти перестрелки по недоразумению, из-за чисто словесных придирок, истины не рождают.

Оборонцы не выдумка, не миф. Как правило, они смиренно постригаются в оборонческое монашество от сознания собственной неполноценности, стремясь как-то уцелеть в компании сильных, и их никакими окриками и пальбой в воздух не оторвешь от крепостных стен и не поднимешь в атаку. Они знают, что их стратегия ущербна, красноречивые призывы и увещевания выслушивают молча, с застывшей улыбкой и, вздохнув, отвечают: «Прекрасно все это, но не про нас». Какой плетью перешибешь этот обух? И ведь история, как назло, напоминает, что этим грубым обухом много раз смертельно били по шлемам зазевавшихся, увлекшихся благородных рыцарей атаки! Нет, как не выравнять всех участников турнира по силам, так не выравнять их и по методам борьбы. С желанием отсидеться в обороне команд, согласных считать себя слабее противника, ничего не поделаешь, они, видимо, вправе по собственному разумению искать спасительные контршансы. Просто те, кого считают сильными, обязаны уметь доказывать, что они – сильные.

Куда коварнее и опаснее по последствиям версия «чужого поля». Она универсальна, перед ней послушно вытягиваются в струнку решительно все. В ней есть привкус новизны и моды, ее еще продолжают разрабатывать. Да и рождена она вполне законно, ее удостоверили знаменитые международные турниры. На чужом поле ничья – превосходно, поражение с минимальной разницей в голах – не беда, поправимо! Лишь бы не попасть под разгром с крупным счетом… Этот немудреный расчет годится для всех: и для клубов – «Аякса», «Реала», «Баварии», «Милана», и для сборных – ФРГ, Италии, Испании, Югославии… Одни англичане, традиционно отвергающие с порога иноземные выдумки, не признали себя обязанными следовать и этой. Надолго ли хватит им упрямства, в данном случае похвального?

По неразборчивым законам моды и у нас вслед за мадридским или мюнхенским были объявлены «чужими» искони привычные поля, – скажем, Ленинграда, Донецка, Минска… Вот это уже преднамеренное, умышленное искажение футбола, попытка превратить его из великой, неску-деющей импровизации в школьную задачку из двух вопросов! И ведь никто пока не разучился играть хорошо на так называемых «чужих» полях! Если, что называется, приспичит, то мигом находятся силы и смелость для атак и не смущает, что звуковое сопровождение с трибун идет в направлении обратном движению атак. Но гости становятся молодцами лишь после того, как пропустят гол. А выходят на игру они как обреченные, согласно общепринятой «стратегии».

Тренеры ли все это изобрели и задали тон? Без их участия не обошлось. Но за их спиной угадывается смазанный, неуловимый силуэт тех, кто «выбирает музыку» и требует призовых мест любой ценой. За это неправедное вмешательство расплачиваются футбол и зрители. Против унылого, старообразного оборончества как умышленно избираемой линии поведения сам юный бог футбола велел восставать и сражаться.

Но грешно заносить горячую руку на тренера, который ничего другого не подразумевает, кроме того, что команда должна одинаково сильно защищаться и нападать.

Однажды я спросил Аркадьева, как он относится к тому, что некоторые именуют его «оборонцем».

– Весьма прискорбно, что кого-то осенила сия шаловливая мысль. Футбольная игра – это единство атаки и защиты. Все толкуют об атакующем футболе. Ну хорошо. Но разве без основательной защиты возможна уверенная атака? Противопоставлять защиту атаке может школяр, невежда. Ну скажите, какой счет в футболе нам должен импонировать: 7:4 или 3:0? 7:4 – это же скандал! Разве киевское «Динамо» кто-нибудь называл оборонческой командой? Но рассмотрим, что сделал Маслов: он насытил середину поля игроками, сократил коммуникации, и его защите доставался потрепанный противник. Грамотно задумано и грамотно осуществлено! Как и полагается квалифицированному тренеру, намеревающемуся создать солидную команду…

Попросил я как-то Валерия Воронина охарактеризовать Маслова как тренера. И первыми же его словами было:

– Прежде всего Виктор Александрович ставит оборону…

В справедливости этих слов я не раз убеждался после каждого перехода Маслова из команды в команду.

Да и вообще это верно! Лучшие команды, которые я когда-либо видел: сборную Бразилии в 1958 году, сборную Англии в 1966, сборную ФРГ в 1972 году, сборную Голландии в 1974 году, – все они имели в своем составе и выдающихся форвардов и выдающихся защитников, и их игра в обороне заслуживала не меньшего внимания, чем игра в атаке. Сборная Бразилии 1970 года, хоть и превзошла в Мехико своих соперников по ведению атаки, не оставила о себе памяти как о безупречной команде, потому что ее игра в обороне выглядела подозрительной. Ей крупно повезло, что в финал проскочили перепуганные итальянцы, а не сборная ФРГ, чьи форварды могли изрядно потрепать бразильских защитников.

Практик до мозга костей, человек, живущий от матча к матчу, планирующий и считающий каждое турнирное очко, мгновенно, горячо и строптиво откликающийся на каждую весточку из Управления футбола («Слышали?»), на любую футбольную газетную строку («Читали?!»), ворчливо и грубовато напускающийся на игроков (а они ему прощают, терпят и величают «дедом»), Маслов умеет выплывать из будничного течения и являться в образе специалиста, мыслящего широко и независимо, как нынче любят выражаться, – глобально. Любой тренер способен изложить некую систему взглядов – это входит в круг его обязанностей, ибо никто, наверное, не дает столько интервью, сколько он. Однако слышишь преимущественно вариации из общеупотребительных, крылатых фраз. Маслов же норовит до истины докопаться сам.

В дни IX чемпионата мира Маслов был наблюдателем в группе, расположившейся в Гвадалахаре. Он жил там один, без переводчика, со всеми говорил по-русски, но, видимо, его интонации и жесты были настолько выразительны, что его понимали и хозяйка квартиры, и шофер такси, и контролеры на стадионе, и иностранные журналисты. А он их то и дело распекал за бестолковость, и видно было, что они смущались. Большое дело – уверенность в себе! Когда я навестил его в Гвадалахаре, он расстелил на столе аккуратно, цветными карандашами выполненные схемы матчей, им уже виденных. «Ну и что из этих стрелок следует?» – спросил я. «Ишь какой быстрый! Это еще надо обмозговать… У больших команд игра в несколько слоев идет…»

Для меня разгадка его своеобразного, подчас парадоксального восприятия футбола открывается в разговорах с ним на темы вовсе не футбольные. Вот он говорит о каком-нибудь человеке и одним штрихом – жестом или гримасой – его изображает; вот рассказывает о том, как живет итальянская улица, и ты ее видишь и слышишь, крикливую, завешенную бельем, узкую, без тайн; вот информирует о готовящемся «мероприятии», и его иронические недомолвки изобличают показуху. От природы наблюдательный, ухватистый, смекалистый, он таков и в футбольном деле. Большой тренер это прежде всего личность. Потому-то Маслов, не будучи ни капельки похож на Аркадьева, ягода одного с ним поля.

Футбол обескураживающе, очаровательно прост. До того прост, что его переводят на картон и изготавливают детскую игру. На эту простоту многие клюют и судят о футболе, как им кажется, настолько просто, насколько он этого заслуживает, а на самом деле – заскорузло и топорно…

Футбол одинаков всюду лишь своими правилами. Во всем остальном он разнообразен и меняется как море, и потому-то смотреть на него можно бесконечно. То игроки вносят какие-то штрихи, то тренеры испытывают свои выдумки, то счастливо сложившиеся «одиннадцать» прочерчивают небывалые линии все на том же очерченном белыми линиями зеленом прямоугольнике. Игру вперед продвигают люди и команды, отмеченные талантом. Продвигают, преодолевая сопротивление тех, кто считает футбол простеньким. Футбол жив и здоров благодаря тем, кто умеет его видеть в развитии и перспективе, кто размышляет о нем всерьез, без скидок, для кого он – игра, наука, искусство, драма, дело.

Маслов, как я уже упоминал, стал широко известен как тренер в пятидесятилетнем возрасте. По мере приближения к пенсионному рубежу, он все активнее включался в борьбу принципов и взглядов. Годы не держали его за полы пиджака, нажитый тренерский капитал не делал из него ворчуна, повернутого лицом во вчерашний день, он выходил биться, лишь только выкрикивали животрепещущую тему.

Упрямое и последовательное отстаивание зонной обороны, с моей точки зрения, – его заметная заслуга перед нашим футболом, пока еще до конца не осознанная. Издавна ведется, что вульгарно трактуемая персональная опека соблазняет тренеров, и на поле возникает танцевальный зал, где под заезженную пластинку пары исполняют один и тот же танец. Не счесть примеров, когда эта самая «персоналка», которая как раз из области «простенького» в футболе, подводила даже нашу сборную. Беда не в уязвимости «персоналки» (если форварды средние, «схватить» их не так уж и трудно). Опасность в том, что команда, танцующая попарно, повторяющая чужие движения, сама того не желая, перестает играть и всецело увлечена тем, чтобы не дать играть другой команде. «Личная ответственность» игроков в данном варианте ведет к обезличиванию команды и игры. Все это и имел в виду Маслов, вводя зонную оборону в киевском «Динамо», а потом и в «Торпедо».

Маслов настаивал на двух форвардах, не признавая обязательности крайних. Подтверждение этому своему воззрению он высмотрел на «Уэмбли» в 1966 году, где так играла сборная Англии, чемпион мира.

Ему такая игра казалась ультрасовременной, и он сердито обрывал всех, кто пытался ему перечить, кто утверждал, что «атаке нужны крылья», другими словами – фланговые форварды. А он им всем в ответ свое: «Не фланговые форварды, а игра на флангах!» Он нажил себе преследователей-оппонентов среди тренеров и журналистов. И даже враги у него завелись.

Вверенное его попечениям киевское «Динамо» трижды подряд становилось чемпионом страны. В ходе нескончаемой эволюции футбола трехлетнее торжество какого-то тактического варианта нельзя выдавать за раз и навсегда пойманную истину. Маслову бы в годы побед великодушно заявить: «Друзья, я выбрал такую игру, но прекрасно понимаю, что возможна и иная. Доказывайте свое, я буду только рад». Но разве так разговаривают в суровом мире футбола?! Да и, кроме того, Маслову, как и Аркадьеву, чужда инфантильность, он упрямо гнет свое в споре, защищая свои взгляды, не церемонится, не боится показаться невежливым.

Но замечу в заключение, что человек он добрый. Не раз, выверяя свою статью в гранках, он, сорвав резким движением очки и уставившись в стену, вопрошал: «Слушайте, а я такого-то не обижу этой фразой? Может, надо помягче?..»

…В число легендарных «стариков» входит и Михаил Иосифович Якушин. О нем Аркадьев отзывался так: «Он точно такой же тренер, каким был игроком. Помните, правый инсайд? Осмотрится с высоты своего роста, все учтет, обманет и свое возьмет…»