Глава тринадцатая

Глава тринадцатая

1

Как известно, попытка Амирова залучить в свою конюшню Саню Касьянова кончилась ничем, стало быть, и первым жокеем сделался теперь Нарс Наркисов. У него изменилась даже походка. И манера держаться стала иной. И вырядился очень экстравагантно: на голове вязаная пестрая шапочка с большим помпоном, на ногах кроваво-красные туфли с узорами, тиснениями, бляхами и на метровых каблуках — выше всех стал! Тем, кто по необразованности своей не в состоянии был оценить его джинсовые брюки, Нарс пояснял, что это такие исключительные штаны, которые, сними их и поставь — сами по себе будут стоять как бы надетые на человека-невидимку. Положение первого жокея повлияло на него заметно, он даже и с друзьями здороваться стал иначе:

— Привет, славяне! — Подавая руку, он для важности как бы откидывал ее в сторону.

— Салам, сын Кавказа! — несколько оторопело отвечал Касьянов.

В Алма-Ату Нарс приехал, как и подобает маэстро, накануне соревнований, — Амиров уж беспокоиться начал и на всякий случай в первой скачке заявил жокеем на фаворите Саяне не Нарса, а Олега Николаева. Это выглядело красивым жестом, Олег принял его как намек на возможное полное помилование: по предварительной заявке все лучшие лошади были отданы Нарсу, ему одному уготованы были все главные призы, как летом в Пятигорске на Дерби они были предназначены лишь Николаеву.

В этой же скачке шел Игрок. Саня и Онькин рассматривали первый день как прикидочный: приз Мира будет разыгрываться в следующее воскресенье — Игрок там пойдет доказывать свое решающее превосходство над Алтаем, который пока что еще ходит с лаврами крэка — лучшей лошади страны. Саня жил всецело призом Мира.

По традиции, Всесоюзные соревнования конников открывались парадом и игровыми представлениями: воспроизводились страницы истории легендарных времен гражданской войны, становления Советской власти. Мчались тачанки, шла лавиной конница. В роли Буденного и Ворошилова выступали курсанты Алма-Атинского пограничного училища. Чапаевым предлагали быть на время Сане Касьянову, нашли, что он похож внешне на Василия Ивановича, но он отказался из-за того, что участвовал в первой же скачке, сразу после парада. А Нарс Наркисов был одет под Амангельды Иманова, мчался с поднятой над головой саблей и кричал:

— Джигиты, где ваши львиные сердца, где ваша смелость тигров? Вперед, пусть не будет боевому коню стыдно за седока!

Нарс был очень доволен своим актерским дебютом и долго еще повторял про себя и вслух: «Вперед, пусть не будет боевому коню стыдно за седока!» И, естественно, он не мог выступать в первой скачке, о чем мало жалел. И это было очень на руку Олегу Николаеву. Его поездка в Алма-Ату была под вопросом до самого отъезда. Два дня он обивал пороги месткома, комитета комсомола, ходил с просьбами к директору ипподрома и начальнику испытаний, а уж Амирова так заверял в своей преданности, что, между прочим, и Анну Павловну выдал, сказал о ее связях с Зябликом и Какикавой и тут же, по требованию Амирова, дал слово, что никому больше об этом не проговорится. Конечно, непосвященному человеку могло бы показаться странным, что избалованный зарубежными гастролями Николаев рвется на какой-то «сабантуй», как называют конники эти соревнования, проводящиеся раз в год. Но отгадка проста: в Алма-Ату улетала и Виолетта… Она числилась конмальчиком, уже принимала несколько стартов в скачках девушек, без особого, правда, успеха, но ее включили в команду, потому что некому было участвовать в соревновании-игре «Кыз-куу», где нужна не просто всадница, но всадница с артистическими данными. Узнав, что она едет в Алма-Ату, Николаев и пошел ва-банк. Амиров смилостивился, но хороших лошадей дать не обещал — великий Николаев был рад даже этому!

И вот повезло: в первую же скачку записан, да еще и на фаворитную лошадь — на Саяна!

Николаев, вырвав старт, лег на бровку и стал огуливать Саяна хлыстом. Увидев такое дело, Саня сразу понял: гнаться бессмысленно, потому что дистанция крохотная — полтора километра.

Жалея Игрока, Саня даже и не выдернул хлыста, и у финиша его обошел жокей команды Туркмении — Игрок, таким образом, остался третьим.

— Я в руках его вел, не погонял, чтобы сохранить к воскресенью, — сказал, вовсе не оправдываясь, а чистую правду Саня, но Онькин глянул на него как-то по-птичьи: искоса, с недоверием.

Но Саня ничего этого не заметил, торопился передать лошадь конюху, чтобы самому внимательно посмотреть, как сложится следующая скачка: в ней шел Алтай, и ее, очевидно, Амиров и Наркисов рассматривали тоже как прикидочную.

Алтай был, что и говорить, в большом порядке и выиграл очень легко, в десяти-двенадцати корпусах пришел. Наркисов сидел на нем завалясь, но Саню это не обескуражило:

— Поглотает он у меня через недельку пыль, поглотает! Игрок этому Алтаю всю душу вытрясет.

Онькин смотрел задумчиво-отрешенно, проговорил непрощающим тоном:

— Вытрясет, а приз продул.

Игрок и Алтай подошли к призу Мира в высших кондициях: на проездках оба прыгают, на месте не стоят, а пустишь галопом — остановить трудно. Оба — как до упора закрученные пружины, которые могут раскрутиться в единое мгновение. Это мгновение теперь в руках жокеев, и только в их руках, ничьих больше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.