Схватка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Схватка

Команды встретились, и стадион, эта живая, многоликая громадина, затаился. Удивительно долго тянулась минута напряженной тишины. Русевич невольно подумал о том, что на трибунах, возможно, знают о последнем распоряжении судьи. Впрочем, откуда бы им знать? Правда, слухи на стадионе распространяются молниеносно и предстоял необычный матч, но все же после того, как спортсмены покинули раздевалку, времени прошло слишком мало.

Глоба наведался в раздевалку киевской команды перед самым выходом ее на поле Торжественный и неприступный, он холодно взглянул на Свиридова и строго спросил:

— Надеюсь, вам известно, как следует ответить на приветствие «Люфтваффе»? Это национальная команда Райха, и ее приветствуют словами «хайль Гитлер». Вам следовало бы заранее прорепетировать торжественную часть.

— Для нас это новость, — сказал Свиридов. — Мы знаем обычное приветствие: «физкульт-ура».

Глоба поджал губы и смерил капитана взглядом:

— С этой минуты и до конца матча вы знаете то, что вам приказывает судья. Не вздумайте мудрить — это распоряжение свыше.

Он повернулся на каблуках и вышел, оставив открытой дверь.

— Еще одна болячка! — растерянно сказал Баланда.

Климко оттеснил его плечом, ближе протиснулся к Свиридову:

— Но ведь мы-то в подданство Райха не перешли!

— Тебя не спрашивали, — усмехнулся Корж. — Просто тебя в это подданство записали. Все это, я думаю, не так уж важно.

Климко резко обернулся и задышал прямо в лицо Коржу:

— Не важно?! С каких это пор? У нас есть свое, привычное «физкульт-ура».

— «Физкульт-ура» — тоже приветствие. Так или иначе, а ты будешь приветствовать их команду, — невозмутимо заметил Корж.

— Я буду приветствовать киевлян, — упрямо сказал Алеша — Они на трибунах. Я к ним обернусь…

— Ну и молодчина Лешка — радостно воскликнул Кузенко. — Вот вам и выход из положения. А ведь правда, Леша, у тебя сгоряча это вырвалось? Ты и сам такого выхода не ожидал?

«— Неужели, — думал Русевич, — Корж мог бы приветствовать всю эту банду их девизом, столь ненавистным и ни всех честных людей?»

…Но вот капитан «Люфтваффе» взмахнул рукой, и его команда трижды прокричала «хайль».

Теперь она ждала ответа. Какие-то мгновения над стадионом стояла звенящая тишина. В этой тишине Русевич расслышал негромкий отчетливый голос Свиридова:

— Раз… два… три!

Спортсмены Киева обернулись к трибунам. Это быт четкий оборот всего строя, словно по команде «кругом». Троекратно повторенное, над стадионом пронеслось:

— Физкульт-ура! Физкульт-ура! Физкульт-ура!

Прокатился гром аплодисментов, а с крайней трибуны дружные голоса слаженно, отчетливо прокричали:

— Мо-лод-цы, хлоп-цы!

По-прежнему торжественный и бесстрастный Глоба с усмешкой взглянул на Свиридова.

— Вы пожалеете об этом, капитан...

Ожидая сигнала судьи, игроки оценивающе поглядывали друг на друга. Но судья медлил. Держа перед собою хронометр, он выжидал какую-то известную ему секунду. Он слишком медлил, и с трибун уже донеслись нетерпеливые голоса.

Неожиданно и резко шум на трибунах стих, словно откатываясь к самым дальним секторам стадиона. Удивленный несколько странным поведением судьи, Русевич заметил, что Глоба поглядывает в сторону центральных трибун. Николай обернулся. Уже миновав беговую дорожку, к центру поля спешила стройная, яркая блондинка с огромным букетом цветов. Платье на ней было таким же цветистым и ярким, как букет, и шелк его переливался на солнце.

«Какая отчаянная! — с радостным удивлением подумал Николай. — Решиться на такое дело, да еще у гестаповцев на виду! Вообще странно, что ее пропустили на поле». Но тут же он узнал Нелю.

Гурьба фотокорреспондентов и кинооператоров мчалась вслед за ней, и она, по-видимому, нарочно медлила, чтобы те успели ее догнать.

Неля вбежала в круг футболистов и, заметно смущенная, оглянулась по сторонам.

— Спасибо, Нелечка! — воскликнул Корж и, сделав шаг вперед, протянул руки, чтобы принять букет. Но его опередил капитан «Люфтваффе».

Неля не отклонилась, ни единым движением она не показала, что этот букет предназначен другим. Здоровяк капитан перехватил руку, придержал, приблизил к губам. С офицерских трибун послышались аплодисменты, и тотчас защелкали аппараты корреспондентов. Поцелуй был долгим, так как не все корреспонденты подоспели. В общем же, все это произошло быстро, и люди на трибунах, казалось, не сразу осознали случившееся. Но вот откуда-то с высоты насмешливый бас произнес одно слово, и оно, подхваченное хохотом и свистом, пронеслось над рядами:

— Шлюха!

Судья поторопился бросить «орел и решку», а Неля, сопровождаемая улюлюканьем, опрометью кинулась к центральной трибуне.

Все это еще больше затянуло начало игры. Русевич успел шепнуть Коржу;

— Ты видел?.

Корж молчал, опустив голову.

Свисток судьи… Тройка «Люфтваффе» сразу же устремилась к штрафной площадке киевлян. Перебрасываясь мелкой пасовкой, она в темпе вошла в штрафную площадку. Свиридов и Климко были вынуждены вступить в игру.

Со скамей, занятых эсеесовцами, гестаповцами, просто шпиками, раздались звуки губных гармошек, топот, выкрики, несусветный визг. «Гости» поддерживали своих, как могли.

Свиридов самоотверженно преградил путь игроку с мячом. Обманным движением тот пытался сбить его с толку, но капитан легко разгадал маневр немца и отразил мяч. Подоспевшие на помощь своей «летящей торпеде» левый крайний Шницлер вместе с правым крайним Функе одновременно сильно толкнули Свиридова. Падая, он поднял руку, уверенный, что судья немедленно оштрафует их за «коробочку», но свистка не последовало — и Функе беспрепятственно пробил по воротам. К счастью, мяч ударился о штангу. Подоспевший Шницлер успел снова направить мяч в ворота, но Русевич оказался на месте, и серьезная опасность была ликвидирована.

Первые минуты игры не на шутку встревожили Русевича. Преимущество сразу же оказалось на стороне «Люфтваффе». В этом у него не было сомнения, как, вероятно, не было его у тысяч киевлян, словно затаившихся на трибунах. Защита динамовцев находилась в странном оцепенении, от которого, по-видимому, ей не так-то легко было избавиться. Она словно опасалась выходить за штрафную линию, неизменно оттягивалась непосредственно к воротам, чем облегчала нападающим «Люфтваффе» осуществлять их главную задачу — решающий удар. Русевичу уже неоднократно приходилось вступать в игру. Он понимал, что многие обстоятельства тяжело повлияли на психологическое состояние команды. Еще когда киевляне выбежали на поле, оставив позади себя строй солдат СС, Николай пристально наблюдал за лицами товарищей, на которые словно легла тень. А теперь он видел, что команда вела игру связано, нерешительно и слишком осторожно.

Не ускользнуло от его внимания и передвижение солдат охраны: едва лишь вместо «хайль» над стадионом прозвучало «физкульт-ура», как солдаты поспешно заняли скамейки первого ряда; дежурные офицеры из ложи командования то и дело появлялись у раздвижного стула тренера «Люфтваффе», что-то шептали ему или передавали записки.

Одна особенность в характере Русевича позволяла ему подмечать все переживания его друзей, чем серьезнее нависала опасность, тем отчетливее видел он каждую подробность события. Как бы удаляясь от самого себя, он, словно со стороны, успевал наблюдать и за самим собой — за мыслями и действиями вратаря по фамилии Русевич. Но не слишком ли часто он отвлекался?

Вот и сейчас, когда Николай стоял чуть впереди линии ворот, предчувствуя очередную атаку противника, в памяти почему-то возникали картины далекого детства: первые, красочные книжки, книжки о бесстрашных богатырях. Бесстрашие… Есть ли на свете люди, лишенные чувства страха? Что касается ею самого и его друзей — нет, но он не мог сказать, чтобы они отличались какими-то необычными качествами. Они любили спорт, веселье, книги, танцы, своих подруг, кино — это были самые обыкновенные советские люди. А сейчас каждый из них по-своему понимал, как важно подавить в себе страх, потому что речь теперь шла не о привычном спортивном успехе — речь шла о подлинной победе над врагом… А что же Корж? Он даже внешне не мог скрыть растерянности и почти не включался в игру. Он спокойно выжидал, пока ему подадут мяч в ноги, и, дождавшись, тотчас отпасовывал его левому или правому полусреднему, не пытаясь, со свойственной ему расчетливостью, организовать нападение.

— Что делать с Коржем? — спросил Русевича Свиридов, когда игра шла в центре поля. — Он и сам не играет и Ваню связывает на каждом шагу.

Русевич не успел ответить. Нападение противника развернутой цепью шло на его ворота. Николай издали видел, как Функе, чуть сутулый и поджарый правый крайний, с поразительной стремительностью вел почти у самой кромки поля мяч, словно на резинке привязанный к ноге. Легко было заметить сыгранность нападения «Люфтваффе», хотя Русевича радовало, что в игре противника не обнаруживалось многообразия тактических приемов. Короткие пасовки в одно касание между центром и полусредним, затем передача на край с целью стремительного прорыва, еще несколько почти аналогичных комбинаций — и это, собственно, все.

Однако что же делать с Коржем? Он совершенно выключился из игры. С трибун ему не раз уже кричали: «Перебежчик!» Он будто не слышал. Вопрос об этом игроке, на которого Русевич, вопреки всему, возлагал большие надежды, теперь не давал Николаю покоя… Функе снова точно передал мяч вездесущему Кнопфу, и Русевич едва успел снять мяч с ноги центрального нападающего «Люфтваффе».

Охраняя Русевича, пока тот пробил свободный, Климко успел сказать:

— В раздевалке мы душу из него вытряхнем! Окончательно сдрейфил Корж…

Центральный полузащитник Кузенко и центральный нападающий Корж обычно согласованными действиями завязывали тактические комбинации, в результате которых штурм ворот противника нередко завершался голом. За годы совместной игры они настолько изучили друг друга, что умели молниеносно обмениваться замыслом. Естественно, что теперь пассивность Коржа полностью обезоруживала Кузенко, а Птицын, Тюрин и Баланда, призванные выводить на мяч Кузенко или Коржа, были сбиты с толку.

Стремительный Функе снова прервал размышления Русевича: оставив свое обычное место на правом краю, он переместился в центр, передал мяч полузащитнику, вырвался к штрафной отметке и, точно приняв и притушив мяч, молниеносно с огромной силой пробил по воротам.

Это был «мертвый» навесной мяч в левый угол, каких боятся самые первоклассные вратари, так как запоздалая реакция, пусть даже на долю секунды, кончается неизбежным голом.

Русевич еще слышал восторженную овацию публики, потрясенной его изумительным броском, но той острой радости, которую он испытывал при подобных обстоятельствах, теперь он не ощущал. Даже воздух, казалось ему, был разрежен, точно перед грозой, даже деревья, окружавшие по взгорью стадион, настороженно притихли… В этой накаленной атмосфере необычного поединка центральное место в сознании Русевича неотступно занимал Корж. Прежде Николаю даже в голову не приходило, чтобы у кого-нибудь из его товарищей могли зародиться какие-либо тайные мысли и расчеты. А теперь он казнил себя за свою доверчивость. Почему он все же поверил Коржу!

Солнце уже переместилось к вершинам кленов, но зной и духота были по-прежнему нестерпимы. Николай хотел прополоскать рот водой из бутылки, лежавшей за сеткой ворот, однако волна, так мысленно назвал он очередную атаку «Люфтваффе», стремительно катилась к его берегу.

Ядро нападения «Люфтваффе» — Вуфгафт, Кнопф и Функе — неизменной короткой пасовкой обошло полузащиту. Климко бросился навстречу Кнопфу, но тот ударом локтя сбил его с ног. Судья, как и следовало ожидать, не реагировал.

Перебросив через Свиридова мяч, центральный нападающий оказался один на один с Русевичем. Молнией мелькнула мысль: выбегать поздно. Однако именно в это мгновение в его сознании вдруг распрямилась та стиснутая до отказа пружина, которую называют силой воли. Она распрямилась и швырнула его навстречу опасности. В такой ситуации время уже не измерить. В ту долю секунды, когда Кнопф, — могучий, коренастый атлет, с головой, словно вросшей в самые плечи, — ударил по воротам, Русевич упал ему в ноги и зажал мяч в руках…

Он слышал грохот, подобный горному обвалу, и этот грохот трибун вдруг перешел в томительный звон — поле перед его глазами накренилось и закружилось, и его поглотила ночь.

Когда Николай пришел в себя, шел дождь. Он открыл глаза. Нет, небо было по-прежнему ясно. Стоя на коленях, Васька брызгал водой ему в лицо. Кто-то давал нюхать нашатырный спирт. Врача, пытавшегося пройти к пострадавшему, охрана не пустила.

Русевич заметил, что Макуха держит в руках перчатки, вероятно намереваясь заменить его в воротах. Николай отстранил от себя Ваську, выплюнул сгусток крови (Кнопф ударил его ногой в челюсть уже после того, как Русевич взял мяч), прополоскал рот водой и вернулся на свое место.

Что-то невероятное поднялось на трибунах. Он видел: в ближнем секторе все встали. Нет, не только в ближнем — и дальше, в других секторах. Солдаты метались вдоль первого ряда. Восторженные возгласы, крики, аплодисменты слились в ликующий шквал. Николай физически ощущал дыхание этого живого шквала, и его исцеляющая сила передавалась ему.

Он еще чувствовал слабость, слегка кружилась голова, но мысль уже работала отчетливо и ясно. «Значит, маленький Котька неспроста предупреждал. А что же судья? Мечется, подлец, по полю с бесстыдной, рабской угодливостью перед своими хозяевами. Даже штрафного в сторону «Люфтваффе» не назначил. Больше того, умудрился назначить спорный почти у самой штрафной площадки киевлян!» Болельщики давно продали его «на мыло» и, не стесняясь в выражениях, награждали нецензурными эпитетами.

Не менял намеченного курса и Корж, хотя в его адрес слышалось немало насмешек и упреков. Причины поведения Коржа для Русевича теперь окончательно прояснились: Неля… Да, эта бесстыдная девка, что перед всем народом преподнесла оккупантам цветы, оказывается, играла какую-то роль в этом матче! Русевич заметил: в букете не было ни единого красного цветка. Белые, синие, голубые… И желтые — цвет измены. Как же могло случиться, что и он, Русевич, и Свиридов, и другие ребята с полным безразличием отнеслись к опасному увлечению Коржа? Все они знали, что женщины всегда были слабостью этого волокиты. Но ведь они знали и о том, что Неля вдруг стала бывать в гостях у «хозяина» хлебозавода, где познакомилась с офицерами, которые навещали шефа. Просто они не хотели вмешиваться в личные дела Коржа. Все равно он не послушался бы совета. Товарищи были уверены, что со временем он и сам уяснит свою ошибку. Однако даже теперь, в решительные минуты спортивной борьбы, он не замечал, или старался не замечать, что между ним и командой пролегает и становится все отчетливее и резче незримая черта отчуждения и вражды.

…Борьба на поле принимала все более острый характер. Над секторами катился неумолчный гул. Киевляне пока еще не показали своих наступательных способностей и вели довольно пассивную игру, сугубо оборонительного характера. Правда, они так настойчиво опекали нападающих противника, что те уже не раз выходили из себя и допускали грубые, хулиганские поступки. Русевич с тревогой наблюдал за перипетиями игры. Обычно, стоя в воротах, он оставался спокойным, пока не нависала явная опасность, но в этом матче нервное напряжение не покидало его ни на миг.

Прикрыв от солнца глаза ладонью, он старался уловить каждое движение товарищей, то мысленно выражая похвалу, то безжалостно критикуя. «Левый полусредний противника довольно активен, бежит, как молодой рысак… Вот он стремится провести мяч по краю и передать надежному Шницлеру, переместившемуся на штрафную площадку. Отлично ведет, но… Что это? Ваня Кузенко обгоняет его и овладевает мячом!»

Обозленный неудачей, немец бьет Кузенко кулаком в лицо. Подбежавший судья угрожающе свистит и, наконец назначает штрафной в сторону «Люфтваффе». Кузенко весь клокочет. Русевич очень боится за него. Сумеет ли Иван сдержать справедливый гнев? Кажется, вот сейчас Ваня развернется и пришибет хулигана. Нет, молодчина Ваня! Он без труда распознает провокацию и, стиснув кулаки, поворачивается к Шницлеру спиной, неторопливо устанавливает мяч, намереваясь пробить штрафной.

Всю его ярость, возмущение и боль выражают за него тысячи зрителей на трибунах. Кажется, трибуны содрогаются от гневного рева. Тем временем Кузенко посылает мяч продольным ударом в ноги Баланде. Обманным движением тот пробивается сквозь полузащиту и слегка отпасовывает подоспевшему Коржу. Если сейчас будет забит гол — ясно, что главная в этом заслуга Кузенко и Баланды. Каждый из них играет не за себя — за команду. Оставаясь как бы в тени, они обеспечивают победу. Пускай весь эффект достанется Коржу, это их меньше всего волнует. А Корж? Он будто невольно увлекся. Неужели он упустит такой замечательный момент? Это будет открытым предательством команды. Нет, Корж понимает положение. Со свойственным ему мастерством, пропустив мяч чуточку вперед, он точным ударом направляет его в угол ворот.

Стадион замирает. Русевич слышит стук своего сердца.

Вратарь «Люфтваффе» Краус падает и отбивает мяч, но… уже за линией ворот.

Кузенко, Баланда, Тюрин, Макаренко бросаются обнимать товарища, готовые простить ему все прошлые недоразумения. Даже полузащитник «Люфтваффе», сердито взмахнув рукой, отбивает мяч на среднюю линию поля: мол, начинайте игру снова.

Неожиданно для всех судья не признает гола. Он приказывает «летчикам» пробить свободный от своих ворот.

Стадион в неистовстве. Тысячи людей кричат и повторяют одно слово:

— Позор! Позор!

Свиридов пытается объясниться с судьей. Но Глоба предупреждает:

— За любое вмешательство в мои действия я буду удалять с поля.

И, угрожающе окинув капитана взглядом, добавляет с усмешкой:

— Не забывайтесь. Вы — команда какого-то жалкого хлебозавода. А «Люфтваффе» — победительница Восточного фронта!

Игра продолжается. Русевич ходит от штанги к штанге, настороженно наблюдая за полем. Он испытывает непонятное душевное облегчение — оно появилось сразу же, после красивого, мастерского удара Коржа. «Возможно, — думает он, — Корж что-то понял… Еще бы не понять, если ему свистели и кричали с трибун!»

Знакомый детский голос отрывает его от этих мыслей.

— Дядя Коля! Минуточку…

Обернувшись, Русевич видит: Васька поставил у самой сетки бутылку лимонада, положил какой-то пакет.

— Что это? — спросил Николай.

— Лимонад и апельсины…

— Где ты взял?

Он подмигнул в сторону противоположных ворот:

— Там ихнему Краусу нанесли шоколада и апельсинов — на целый полк хватит!.:

В душе Василий ждал благодарного слова за сообразительность и расторопность. Чего бы только он не сделал ради своего любимого вратаря! Но Русевич взглянул на него так грозно, что Васька тут же поспешил ретироваться. Не знал он, каким отечески нежным взглядом проводил его Русевич и что подумал он в ту минуту об этом замечательном мальчугане, которого в горькие месяцы неволи успел полюбить, словно родного сына.

Размышляя о судьбе мальчика, Николай, пожалуй, снова отвлекся. Линия нападения противника быстро приближалась к его воротам. Тот факт, что при очевидном преимуществе нападающим «Люфтваффе» не удалось открыть счет, приводил их в некоторое замешательство. Но снова техничный Кнопф, пользуясь тем, что Кузенко, опекавшему его, в это время за линией поля накладывали пластырь на кровоточащую бровь, прошел к штрафной площадке и с двадцати метров сильно пробил в левый верхний угол. Русевич успел выбить мяч кулаком на угловой.

Видя, что Кузенко — за линией поля, а Свиридов еле волочит правую ногу, Корж бегом пустился к своим воротам. В сутолоке схватки Русевич едва заметил его встревоженное лицо. Чуть изогнувшись, готовясь к прыжку Николай напряженно ждал… Мяч — в воздухе, вблизи ворот. Центральный нападающий подпрыгнул, пытаясь отбить его головой, и в эту секунду полузащитник «Люфтваффе» ударил Коржа по ногам. Тот рухнул на землю, корчась от боли.

Мячом овладел Климко; он вывел его за штрафную площадку, но, не имея возможности передать кому-нибудь из своих (Баланда, Тюрин и другие склонились над Коржем), сильной поперечной передачей послал его снова выходившему на поле Кузенко. Однако Иван не успел к мячу, перехваченному правым крайним «Люфтваффе».

Судья приказал резким взмахом руки вынести Коржа с поля. Но тот видел, что его товарищи, несмотря на травмы, продолжают игру. Он встал, пошатываясь, сделал несколько шагов и вдруг, прихрамывая, бросился навстречу Функе и Кнопфу. Пытаясь обыграть его, Функе пустил мяч сквозь ноги Коржа, а сам стал обходить справа. Корж, однако, был достаточно опытным игроком и разгадал маневр немца — он успел перехватить мяч и передать подоспевшему Тюрину.

— Молодец Корж! — подумал Русевич.

Но судья неожиданно назначил штрафной. За что — этого никто не мог понять.

Киевляне образовали у своих ворот «стенку». Русевич метался, как в клетке, пытаясь найти в этой живой стене просвет, чтобы по движениям игрока определить направление удара. Он махал рукой, прося дать ему мало-мальский обзор, но все стояли к нему спиной — и в ту секунду, когда раздался свисток, он увидел мяч уже в сетке ворот…

Стадион затаился. В ложе военного духового оркестра вдруг вскочил капельмейстер, юркий, лысый человечек, и вскинул палочку. Пять или шесть раз оркестр исполнил туш. Над офицерским сектором еще долго неслись восторженные крики. Губные гармоники невпопад трубили фашистский марш «Хорст Вессель». Пауль Радомский потирал от удовольствия ладони и радостно заглядывал в лицо Эрлингеру. Но оберфюррер СС был мрачен.

— Я приехал смотреть матч, — сказал он. — Однако я присутствую на советской демонстрации. Да, это откровенная и смелая демонстрация против нас! Кажется, господин Радомский, из вашей затеи ничего не выйдет…

Не пытаясь скрыть радость, судья властным жестом указал на центр поля. Русевич с озлоблением выбросил мяч, и до его слуха донесся дружный возглас:

— Снимите с киевлян кандалы!

Трижды над стадионом прогремела эта фраза, и Русевич подумал, что, в сущности, она целиком соответствовала действительности: в истории мирового спорта это был, очевидно, единственный матч, когда одна из команд, по сути дела, вела игру в кандалах.

По-видимому, смысл фразы немцы не сразу поняли, так как игра продолжалась. Но вот к левым секторам промаршировала цепь полицейских с собаками. Диктор приказал через репродуктор прекратить игру.

— Среди зрителей сегодняшнего матча, — объявил диктор, — появились красные агитаторы, сеющие смуту, попирающие священные законы Райха. Германское командование предупреждает, что всякая попытка нарушения порядка будет караться по законам военного времени.

Игра продолжалась.

Окрыленное успехом, нападение «Люфтваффе», совершенно не связанное в своих действиях контролем судьи, под торжественные звуки гармоник снова начало штурм ворот киевлян. Часто перемещаясь по краям, Функе то и дело уходил от опекающего и, обыгрывая полузащитников, прорывался к штрафной.

Каждый его рейд к воротам таил большую опасность, так как он владел точным и чрезвычайно сильным ударом. Искалеченный Свиридов уже не мог играть во всю силу. Климко и Макухе приходилось сдерживать всю пятерку нападающих. Вот и сейчас Макуха самоотверженно отобрал мяч у замешкавшегося центрального нападающего немцев и мгновенно отпасовал его Климко. Тот сильно пробил по краю, но мячом завладел полузащитник «Люфтваффе».

— Эх, Алеша, неточно! — невольно вырвалось у Русевича. — Непростительная потеря мяча…

Полузащитник передал мяч левому крайнему Шницлеру, тот в одно касание — Кнопфу. Свиридов оттянулся к воротам, ожидая удара. Но центральный нападающий перепрыгнул через мяч, а следовавший за ним Вуфгарт пробил по воротам. Русевич метнулся в правый угол и с мячом, зажатым в руках, упал у ворот.

Шницлер, бежавший с большой скоростью, своевременно не мог остановиться, — споткнувшись о ноги Русевича, он упал и ударился о штангу.

Отряхиваясь, Николай поднялся. Шницлер продолжал лежать, распластав руки. Казалось, он был мертв. Вся команда «Люфтваффе» бросилась к нему; судья прекратил игру. На поле появился встревоженный тренер, за ним бежали несколько офицеров, даже полковник. Выхватив пистолеты, они бросились к Русевичу. Грязные, усталые, с окровавленными лицами Свиридов, Климко, Кузенко, Макуха, Тюрин прикрыли собой товарища. Полковник с размаху ударил Макуху в лицо кулаком, но тот не двинулся с места. Судья метался у ворот, бледный и беспомощный, и пытался отчаянными свистками унять разбушевавшиеся страсти. Шницлер уже поднялся с земли, но эсесовские офицеры все еще требовали выдачи им Русевича и, лишь узнав, что судья назначил одиннадцатиметровый удар, удалились с поля.

Васька уже успел сообщить Русевичу, что площадь и улицы у стадиона запружены народом, что полицейские бьют прикладами всех, кто пытается пробраться на стадион.

Там, за воротами, какой-то мальчишка крикнул: «Люфтваффе» — капут!» За мальчишкой погнались полицаи, но эти слова подхватили в толпе десятки голосов, а теперь их уже повторяли на трибунах.

— Не беспокойтесь, дядя Коля, — торопливо шептал Васька, — мальчишка успел удрать, ему ничего не будет. А взрослые, я слышал, одобряли: мол, правильно предсказывает!

Тем более горько было Николаю при мысли, что вот сейчас ему снова придется вынуть мяч из сетки ворот. Пожалуй, только вратарь может понять те острые и сложные чувства, которые испытывает его товарищ по спортивной профессии, когда один на один с игроком, нацелившимся пробить верный гол, он стоит в воротах в ожидании решающей секунды. Русевичу удавалось чаще, чем другим знаменитым вратарям, брать одиннадцатиметровый. Однако тогда он играл не при таких трагических обстоятельствах. В эти минуты почему-то в памяти всплыло радостное воспоминание, когда на стадионе «Стад де Пари» Антон Идзковский взял одиннадцатиметровый в матче с командой клуба «Ред Стар». Боже, что тогда творилось на этом огромном парижском стадионе! Зрители забросали Идзковского цветами, а все вечерние и утренние газеты Парижа напечатали его портреты. Конечно, ему, Русевичу, в данных обстоятельствах не приходилось надеяться на восхищение немцев; возьми он одиннадцатиметровый, его наградили бы не аплодисментами, нет — яростью эсесовской солдатни. Однако еще никогда в жизни, ни в одной игре, у него не было такого несокрушимого желания взять «мертвый» мяч, как сейчас. От волнения его немного лихорадило. Он призвал на помощь всю свою волю и самообладание. Безотчетно Николай отбросил в сторону перчатки, поплевал на ладони и весь напрягся, как вытянутая до предела струна. Многотысячная масса зрителей затаила дыхание. Кто-то из киевских игроков, видимо на счастье, перешел дорогу бьющему одиннадцатиметровый, и, хотя Русевич всегда был далек от веры в приметы, этот мимолетный эпизод неожиданно приободрил его. Только сейчас он заметил, что одиннадцатиметровый готовился бить сильнейший игрок немцев — Функе. Немец не спеша установил на отметке мяч, поднялся, оглянулся по сторонам, снова наклонился и поправил мяч, а затем отошел метра на три. Николай вдруг почувствовал, что на него с надеждой смотрят тысячи глаз, что тысячи людей в эти отчаянные минуты страстно желают ему успеха, и, когда до его слуха донесся издалека, приглушенный людским гомоном, свисток судьи, он метнулся в правый нижний угол и выбил мяч на угловой.

Тысячи людей вскочили с мест, кепки замелькали в воздухе, неистовые крики разнеслись над трибунами, а капельмейстер военного оркестра, уже было поднявший палочку, чтобы исполнить очередной туш, растерянно развел руками и опустился на скамейку.

Сначала в одном, затем в другом, в третьем секторах сотни голосов дружно скандировали:

— Бей «Люфтваффе»! Бей «Люфтваффе»!!! Бей! Бей-бей!..

С подачи углового мяч перехватил Климко и с ходу продольным ударом послал Макаренко. Низкорослый и внешне неповоротливый Макаренко несся по самой границе поля с удивительной быстротой. За ним устремились полузащитники «Люфтваффе», но Макаренко, словно шарик, пущенный с горы, катился к воротам противника все быстрее и быстрее. У самой угловой отметки, когда два защитника бросились на него, он точно через все поле подал мяч переместившемуся на левый край Баланде. Тот, видя бегущего к штрафной площадке Кузенко, перебросил мяч через голову набежавшего полузащитника и сам же подал его Кузенко на выход. Ваня лишь на миг притушил мяч правой ногой, чуть отвел влево от набежавших защитников и пушечным ударом пробил по воротам. Краус даже не пытался взять мяч; он не успел сделать ни единого движения, да и Русевич, напряженно следивший за рейдом Кузенко, не уловил самого решительного мгновения, когда Иван ударил по воротам. Он услышал торжествующий рев стадиона, увидел замелькавшие в воздухе головные уборы. Рукоплескания и весь этот гул и свист показались ему подобными грохоту огромного заряда взрывчатки.

— Есть одна штука! — бросился к нему Макуха. Свиридов показал Русевичу большой палец, продолжая массировать распухшую от удара ногу.

Николай едва сдерживал ликование, хотелось обнимать и целовать друзей, однако он понимал, что торжествовать победу еще рано. Скрытое значение этого первого успеха заключалось в том, что он должен был вернуть команду в ее обычное русло.

Пока сменили мяч, так как судья признал его недостаточно упругим, общее внимание привлекли крики в одном из левых секторов. С особенной тревогой за происходящим наблюдал Алексей Климко. Он знал, что именно там сидел его брат Григорий с женой. Зная горячий нрав Григория, отчаянный характер и недюжинную силу, он очень беспокоился за брата, тот мог наделать беды. Алексей видел, как по головам, буквально по головам, из самых верхних рядов катилась какая-то фигура. Наконец она свалилась прямо под ноги гестаповской охране, занимавшей весь первый ряд.

Лишь позже Алексей узнал подробности этого происшествия.

Оказывается, весь сыр-бор разгорелся в самом верхнем ряду. Плечистый пожилой мужчина в синей спецовке, из-под которой виднелась рваная морская тельняшка, горячо и неистово аплодировал. Все уже утихли, а он словно не мог сдержать обуявшей его радости. К человеку в спецовке протискался лейтенант СС и, смерив его презрительным взглядом, спросил:

— Ты кому аплодируешь, дикарь?

— Конечно немцам, — ответил тот с усмешкой.

— А почему?

— Они блестяще пропустили мяч.

— Ах, значит, немцам аплодируешь! — переспросил офицер и дважды ударил мужчину по лицу.

Держа руку на кобуре револьвера, лейтенант гордо осмотрелся по сторонам и присел на свое место, приготовившись снова наблюдать за игрой, но вдруг ощутил легкий удар. Кто-то швырнул в него огрызком пирожка. Офицер сделал вид, будто не заметил этой вызывающей выходки, но в следующее мгновение на голове его треснуло и расплылось тухлое яйцо. В бешенстве бросился он к мужчине в спецовке, но несколько сильных рук одновременно подхватили его, приподняли над головами и покатили вниз. Каждый едва дотрагивался до офицера, может быть лишь пальцем, но, совершенно беспомощный, болтая в воздухе ногами, тот все катился и катился под улюлюканье толпы, пока не задержался в самом низу, обхватив обеими руками сапог гестаповца.

Естественно, что лейтенант не мог отомстить всему сектору за свой оскверненный и испачканный мундир, однако с человеком в тельняшке он решил разделаться немедленно. Но того на прежнем месте не оказалось, и никто не мог точно указать, в каком направлении он скрылся Напрасно гестаповцы пробирались с овчарками на ремнях сквозь густую толпу в верхние ряды — человека в спецовке никто здесь не видел. Грозно выкатив глаза, лейтенант спросил у Григория Климко:

— Где этот партизан?

Не отрывая взгляда от поля, на котором продолжалась игра, Климко неопределенно развел руками.

Тем временем в игре наступил кризис. Длительный территориальный перевес вызвал в команде «Люфтваффе» некоторую самоуспокоенность и одновременно уверенность в том, что одна из ее очередных атак неизбежно завершится голом. Игроки «Люфтваффе» видели, что большинство киевлян получили травмы и не были в состоянии вести полноценную игру; не случайно они отказались от быстрого темпа. Большие шансы на победу «Люфтваффе» давало и то обстоятельство, что судья намеренно не реагировал на все их нарушения правил. Но «гости» учли только внешние факторы. Они не уяснили того состояния, тех чувств, которые испытывали их противники. Киевские спортсмены вышли на поле с чувством подавленности и тревоги. Их привели сюда насильно, желая опозорить и осмеять. Это сознание обреченности не могло не отразится на их игре. Но, выйдя на поле с тяжкими хоть и незримыми кандалами на ногах, они вдруг ощутили любовь и поддержку многотысячной массы земляков, бесчисленных друзей и товарищей. Эта могучая любовь народа вдохнула в них силу и уверенность, накалила и ожесточила волю к победе. Теперь они отлично понимали, что проигрыш подобен катастрофе — он покроет их имена позором. Возгласы с трибун напоминали, что именно они, а не оккупанты — хозяева поля, хозяева стадиона, хозяева города. Победа могла означать лишь одно: отважный и открытый вызов врагу, доказательство непокоренности Киева. С удивительной ясностью Русевич понял это уже в первые минуты матча. Теперь он не сомневался, что так же расценивали игру и тысячи киевлян на трибунах. Значит, команда Киева должна была во что бы то ни стало победить.

Николаю было теперь отрадно наблюдать за полем. Влекомые неведомой силой, пятеро нападающих, поддержанные полузащитой, атаковали ворота «Люфтваффе». Уже дважды Краусу приходилось ликвидировать опасные положения у своих ворот. Он лихорадочно метался из угла в угол, наблюдая, с какой быстротой киевляне стремились к его воротам. Опасный Кузенко снова шел в центре второго эшелона, а это означало, что мог повториться хорошо разработанный русскими тактический маневр. Краус уже предвидел подробности комбинации: «Карлик», так мысленно назвал он Макаренко, переведет мяч с правого края на левый, там левый крайний, оттянув на себя защитников, пошлет мяч вышедшему на ворота грозному центральному полузащитнику Кузенко, который и завершит игру своим неотразимым пушечным ударом.

В смятении Краус пытается что-то крикнуть своему капитану, но голос его срывается на фальцет. Почему не выполнено указание тренера, почему Отто и Морис не подковали Ивана — глядите, ведь это увалень, а мчится с такой быстротой?! Господь бог свидетель: его можно выпустить в забег на короткую дистанцию, он пройдет стометровку за десять секунд! Но что же это происходит? Подобно пущенной из лука стреле, «карлик» летит по краю, неожиданно меняет направление и сам проходит к центру штрафной площадки. Здесь он отыгрывает мяч чуточку назад, а набежавший Птицын отпасовывает Тюрину на край. Тюрин слегка бьет мячом по ногам немецкого защитника и точным ударом отправляет на штрафную.

«Что там за куча — растерянно думает Краус. — Буквально ничего не видно. Пыль стоит столбом, еще не хватало бы потерять из поля зрения мяч. Ах, вот он — в ногах у защитника». Тот слегка бьет в самый центр ворот. Краус таких ударов не боится — он ожидал более страшного; он отбивает мяч кулаком своему защитнику. Но неизвестно откуда взявшийся Корж, почти касаясь всем туловищем земли, достает мяч головой и направляет его в левый угол…

В отчаянии Краус хватается за голову; от обиды он готов рычать и выть, готов провалиться сквозь землю. Но ничего не поделаешь, нельзя же стать посмешищем этой дикой орды киевлян! Боже, как они ревут! Ни в Берлине, ни в Риме, ни в Вене — ни в одном из городов Европы, где ему приходилось играть, даже на стадионах, вмещающих свыше сотни тысяч зрителей, ничего подобного Краус никогда не слышал; громовая овация оглашает его, проникает в мозг, наваливается невыносимым грузом. Неужели нужно было до отказа набить стадион этими рабами, чтобы они так безнаказанно издевались над одной из лучших команд Райха, победительницей Восточного фронта!

Краус даже забывает, что нужно отдать мяч в центр поля. За него это делает другой игрок. Необходимо спешить и во что бы то ни стало до перерыва хотя бы отквитать счет. Но свисток судьи возвещает о конце первой половины игры. Команды устало идут с поля под свист, аплодисменты, крики, восторженный рев толпы. Из всех этих проявлений возмущения и восторга каждой команде надлежит выбрать то, что она заслужила.