ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первый сет

Полная тишина сомкнулась вокруг них. В них самих — еще более глубокая тишина.

Жан приближается к белой линии, отграничивающей площадку. Почти касаясь ее кончиком левой ноги, он как бы опирается на нее, подбрасывает над головой свой первый мяч и вытягивается на носках. Одно мгновение он еще замечает, как после короткого подъема мяч, несмотря на белизну сукна, вырисовывается темным пятном на голубом фоне неба и застывает в вышине.

Вот он начинает падать. Уже ракетка занесена, и Жан готов к удару. Он ощущает сходящиеся на спине лопатки и, не глядя больше, выполняет удар.

Удар по мячу пришелся как раз на желаемой высоте,— центр ракетки задрожал. Во второй подаче надобности нет. Конечно, подача еще не такая хорошая, какой она будет вскоре, когда замечательный человеческий механизм из мышц, разума и воли найдет свой ритм.

Такая же примерно и отдача Рейнольда. Это просто прямой, классически чистый удар. Это отдача — вот и все. Когда Жан касается мяча, он сознает, что в нем нет ничего каверзного: чувствуется лишь желание противника переправить мяч через сетку.

Он поступает также без какого-либо определенного расчета.

Удар.

Рейнольд отражает.

Еще удар.

Рейнольд немного переместился вправо от Жана.

Жан бьет в левый угол.

Рейнольд принимает и на этот раз старается ударить по линии, находящейся справа от него (надо все же попытаться переиграть противника!).

Жан легко принимает слева.

Рейнольд, должно быть, играет еще не слишком уверенно и отсылает мяч в сетку.

Все это пока не настоящая игра. Ничего значительного еще не произошло.

Судья объявляет: — Пятнадцать — ноль! Жан выигрывает свою подачу. Но все зрители и оба игрока лучше, чем кто-либо, знают, что это ничего не означает. Когда у игрока хорошая подача, как у Жана, и он не совершает ошибок, то он должен выиграть свою подачу, разве что противник оказывается внезапно сильнее его.

Теперь очередь Рейнольда.

Жан невозмутимо ожидает атаку. Рука противника, подобная большому рычагу, опускается,— кажется, он целится в Жана. Противник вкладывает в удар быстроту и силу, необходимую для того, чтобы удержать мяч в границах, указываемых небольшим квадратом, и в то же время придает ему такое вращательное движение, такую скорость, такой отскок, что мяч должен ускользнуть от Жана.

И все же Жан отражает его. Но в то же мгновение он ясно отдает себе отчет в том, какова сила этого первого мяча подачи, если противник не мажет его. Пока что надо отбить этот мяч — вот и все. Потом, когда он привыкнет, надо будет принять контрмеры. Лишь при втором мяче — если первый будет «за» — сможет он действовать, приблизиться к сетке, искать слабое место противника.

Рейнольд выигрывает первые две подачи. Он умеет выходить к сетке, бить с лета и, когда первая стадия благополучно пройдена, делать завершающий удар. При третьей подаче Жан мобилизуется и навязывает свою длину. Между противниками устанавливается равновесие. Этот мяч выигрывает уже тот, кто в данный момент окажется более напористым, более стойким.

У Жана только «пятнадцать», тогда как у Рейнольда уже «сорок». Нет смысла пытаться вытянуть эту игру. Жан отдает ее. Надо уметь беречь силы.

Снова подача Жана. На этот раз, прежде чем взять в руку мячи, он стягивает шерстяной пуловер. Кожа его разогрелась, мышцы утратили напряженность, которая раньше сковывала его.

Рука Жана, как бы смазываемая внутренним и солнечным теплом, действует наподобие длинного шатуна. При подаче первого мяча он делает ошибку, попадает только вторым, не ослабив удара, а даже усилив его. Мяч направлен в левый угол квадрата. Рейнольд должен сделать бросок в сторону, чтобы принять его. Ему удается отбить мяч, но очень слабо. Жан уже вышел к сетке и перехватывает его с лета. Чистым, неудержимым ударом он завершает. Противник спортивно кричит: «Браво!» Толпа тоже разгорячается. Оба игрока нравятся ей. Она тоже настроена спортивно.

Противники еще очень мало знают друг друга. Они еще не присмотрелись друг к другу. Правда, подача — это уже большое дело. Ведь может меняться лишь ее сила и точность попадания. Конечно, можно раз-другой выполнить такой стремительный, такой неожиданно удачный удар, что его невозможно отразить. Но, подобно боксеру, игрок, который принимает мяч, знает удары, причиняющие боль, и избегает их. Отступая, он уменьшает их силу, нейтрализует их. В этом поединке нет заключительного укола рапиры — решающим является лишь сумма накапливающихся очков, составляющих в конечном счете итог — неумолимое сложение. Прилежные счетоводы, Жан и Рейнольд, вдохновенно трудятся.

Вдохновенно! Это не совсем то слово. Оно не может быть применено к этому обмену мячами. Для Жана Рейнольд в настоящий момент представляет собой не больше чем ту стену в колледже, о которую он бил своим мячом, когда был маленьким. Затем явился Империали, и перед ним встало нечто живое — человеческий дух. В Рейнольде еще нет души. А когда она проснется в нем, то чем в точности окажется?

После столь удачного, стремительного удара, позволившего внезапно обнаружить у Рейнольда в защите брешь, все снова входит в норму, и Жан понимает, что, затягивая этот аккуратный размен мячами, он теряет время.

Теперь он ищет. Чтобы изучить противника, стоит проиграть свою подачу, даже партию! Не надо тешить себя иллюзиями и цепляться за классическую манеру игры. Противник может опередить тебя лишь в том случае, если ты дашь ему возможность узнать о себе больше, чем знаешь сам о нем.

Надо трудиться.

Систематически. Упорно.

Жан ведет со счетом 40:0 в этой игре. Преимущество достаточное, чтобы нащупать, испытать противника, попытаться обнаружить во всем этом мраке какой-то, еще не появлявшийся, проблеск света.

Риск!

Надо теперь же принять его на себя.

Надо открыться, чтобы позволить противнику атаковать. Посмотреть, где, под каким углом произойдет атака. Дать атаковать себя, чтобы знать — наконец! — в каком месте, в какой форме она произойдет.

Нельзя назвать это ловушкой. Это только приглашение к действию. Рейнольд может не принять его. Впрочем, он идет на это. Он рассуждает, что надо брать все, что дают. В конце большого подсчета будет суммирована все, что приобретено, безразлично, в какой момент и каким способом. Он ищет у Жана слабое место справа, потом слева, потом еще раз справа,— по всей длине корта, укорачивает. Таким образом, Жан должен будет выйти к сетке, и тогда он попытается его обвести.

Когда настает подходящий момент, он делает такую попытку. И это удается ему. Толпа рукоплещет. Проигрыш одного мяча для Жана. Зато одной уверенностью больше. Надо навязать свой темп. Да, противник бесконечно ловок,— процент ошибок у него очень мал. Чтобы переиграть его, надо суметь взять инициативу в свои руки.

Жан пробует это. И вот тогда-то он начинает отдавать себе отчет в том, чего сам стоит. Сделать это можно, лишь сравнив себя с другими. Ведь противники всегда разные. С сегодняшним приходится считаться. Он вездесущ. Надо суметь быть быстрее его.

Значит, нельзя снижать темп: быстро! Лучше заведомо примириться с тем, что совершишь несколько ошибок, промажешь несколько мячей, чем дать Рейнольду преодолеть свою слабость. Надо собраться, напружиниться — и остаться таким до конца. Это будет трудно!

Оба игрока в отличной форме. Они нащупывают друг друга. Продвигаются вперед, отступают, снова идут вперед.

Ну а по диагонали? Низкий с лета у американца превосходен. удар. Другой. Не стоит больше тешить себя этой обманчивой надеждой. Надо сразу же признать, что в этой части корта, как ни ударь, противник всегда окажется на месте.

Рейнольд выигрывает игру. Оба противника меняются сторонами; в то же время судья объявляет, что Рейнольд ведет со счетом 2:1. Подобно автоматам, они идут друг другу навстречу, расходятся у столба, вступают во владение своим новым поместьем.

Где солнце? Там! Хорошо. При ударе по диагонали направо оно должно слепить противника. К тому же подымается ветер. Его свежие порывы ощутимы на потном теле, которое он охлаждает во время пауз. Этот ветер придает большую скорость и резкость мячам Жана. Подача Рейнольда. Ему удается пушечный удар. Толпа аплодирует. Плохое начало для Жана. Рейнольд ведет со счетом 40:15; увеличивает темп, чтобы выиграть. Жан на мгновение приостанавливает его натиск, отыгрывает два мяча, но один из судей объявляет "правильным" мяч, который Жан считал "за". Это сбивает его с толку. Он смотрит направо, в сторону судьи на вышке. Тот подтверждает. Жан проигрывает, как будто вовсе не присутствует на корте, как будто стоит здесь лишь как какой-то автомат, лишенный находчивости, смышлености. Внезапная горечь подступает к горлу. Так вот какова она, эта большая игра! Никогда он не чувствовал себя таким ничтожным. Что же такое, совершенно незаметно для него самого, нарушило его внутреннее равновесие? Без него он лишь такой же человек, как и все другие, все те, что окружают его на трибунах. Вот они наблюдают за ним, холодно судят его, выражают недовольство им, как и он сам недоволен собой. Он делает все время не то, что хочет. Внезапно он как бы потерял собранность, расслабился. Можно подумать, что он потерял веру в себя. Жан! Жан! Надо снова обрести себя! Ты должен снова воспрянуть. Ведь ты хорошо знаешь, что зависит от этой игры!

Да, он знает. И именно потому, что Жан подумал об этом в тот самый момент, когда Рейнольд начал четвертую игру, он растерялся, почувствовал себя потерянным. То, что вся его жизнь зависит от одного соревнования, кажется ему насмешкой судьбы.

Он думает.

Когда играют, не надо думать.

Вернее, надо думать, но только об игре. Не отвлекаться от нее посторонними мыслями. Не снижать ни на йоту того напряжения, без которого игра становится бездейственной, ни на что не похожей, бесцельной.

Играют не для забавы. Теннис — это нечто совсем иное, так отличающееся от игры!

После того как нарочно забыл уже об этом, сознание всей значительности того, что он делает, вносит путаницу в игру Жана, внезапно ослабляет его и дает преимущество Рейнольду. Жан играет не хуже, чем раньше. Он не менее проворен, не менее точен. Но что-то изменилось, и в то же время изменился процент удачи. Почему? По какой причине?

Потому, что Женевьева теперь здесь.

Он не видит ее, но ощущает ее присутствие. Ему подают мячи для пятой игры (он выиграл первую, проиграл три последующих), в тот самый момент, когда Жан принимает их от мальчика, он подымает глаза на трибуны. Жан ищет ее, не находит, но знает, что она тут. Должно быть, в зияющем проходе, который ведет наружу, внизу ступеней. Она укрылась здесь или просто стоит в ожидании, что ее позовут на корт, где она с минуты на минуту должна начать играть и где, как он думал, она уже находится. Она тут. Пусть уйдет! Не надо, чтобы она смотрела, как он играет, оценивала его игру, а главное — не нужно, чтобы она была у него в мыслях. Присутствие Женевьевы сегодня ни к чему. Пусть ее образ остается в самой глубине его существа; но не надо, чтобы он представлял ее себе, не надо, чтобы ее имя было у него на устах. Забыть Женевьеву! Забыть Женевьеву!

Для этого он должен сделать над собой чудовищное усилие. Мгновение нерешительности. Затем наконец постепенно он погружается снова в тишину.

В тишину, в которой Рейнольд на момент оставался один. В ту тишину, которая посреди этой толпы "их" тишина.

Понемногу он снова возвращается в эту зону, досягаемую сегодня только для него и для Рейнольда. И толпа, потерявшая свою связь с Жаном, мало-помалу восстанавливает ее. Когда на момент он снова стал одним из ей подобных, человеком, который мог бы исчезнуть, раствориться в ней,— она перестала верить в него.

Жан все же теряет эту пятую партию, а между тем он уже снова покорил толпу.

Все это так неуловимо и тем не менее так ощутительно! Теперь, как во время первой (а также и второй) партии, противники идут вровень; толпа и Жан снова понимают друг друга.

5:0 в пользу Рейнольда. Сет этот — лишь сплошное разочарование. Нет. Все меняется, как благодаря удивительному усилию воли изменился и сам человек.

Все, что за минуту перед тем мучило Жана, стерлось. Теперь он лишь предоставленный самому себе игрок с волей к победе.

Методично он хочет проделать путь, отделяющий его от американца. Это необходимо. Хотя бы только для того, чтобы при конечном суммировании очков ничто не напоминало о его внезапной слабости.

Необходимо также, чтобы доверие, возвращаемое толпе, могло быть, в случае необходимости, снова почерпнуть в ней. Ничто из того, что даешь, не потеряно. Поступать так — это не расходоваться понапрасну. Впрочем, он ничего еще не растратил из своих сил.

Подача Рейнольда.

Ему удается первый мяч, но Жан, как разъяренный бык, устремляется к нему. Он возвращает мяч с силой, равной силе, вложенной в него Рейнольдом. Реакции Жана быстры, точны; он отбивает мяч так стремительно, что Рейнольд не успевает заметить, как мяч возвращается к нему. Уроки, которые он ранее извлек из тяжелой борьбы (даже в то время, когда на момент стал лишь Жаном Гренье, восстановившим свою связь с обыденной жизнью, вышедшим из того возвышенного состояния, в котором он снова находится), дают результат, но толпа чувствует нависшую над Ним угрозу. Она волнуется, трепещет.

Рейнольд с каждым ударом делается все сильнее, но Жан опережает его в этом росте. И тогда игра становится замечательной.

Все в ней — находка, вдохновение. Игра столь же стремительна, как удары рапиры, столь же мощна, как прямые удары и крюки боксера.

В толпе кричат.

Те, кто больше не может видеть (потому что перед ними некоторые в возбуждении непроизвольно встали), яростно кричат: «Сядьте! Сядьте!» Впрочем, это ни на кого не действует.

Жан знает, что в этот момент он способен все преодолеть. Ничто не ускользает от него. Он все предвидит. Ему удается все. Буйное пламя пылает в нем, несет его подобно тому, как огонь поднимает вверх пепел от только что сгоревшей бумаги. Жан становится невесом, но не носится по воле ветра. Он оказывается каждый раз там, где не хочет и не ожидает этого Рейнольд.

Не снижая темпа, он выигрывает эту игру.

— Счет 5:3! — провозглашает судья, и в голосе его слышится невольная дрожь.

Подача Рейнольда.

Он выигрывает два мяча подряд, но это не имеет значения.

При третьей подаче Жан снова приноравливается. Он выигрывает этот мяч и два последующих.

Рейнольд сравнивает счет.

В течение некоторого времени оба игрока, подобно двум борцам в схватке, то наступают, то отступают, не будучи в состоянии повергнуть противника.

Наконец мяч выигрывает Жан.

Он сильнее. Толпа знает это. Она бурлит. Несмотря на лишь незначительное преимущество, Жан удержит его. Так надо. Он напряг для этого всю свою волю. У него есть возможность выиграть.

— Счет 5:4! Ведет Рейнольд.

Гренье совершает усилие, подобное рывку, который в последние сорок секунд делает хороший бегун на 1500 метров. Надо сначала догнать, добиться счета 5:5, затем перегнать.

Это не только возможно, но так надо. Все это чувствуют. Даже Рейнольд. Это истина, которая выписывается уже там, наверху, на вышке, в виде конкретных неумолимых цифр.

— Подача господина Жана Гренье!— объявляет судья. Жан держит оба свои мяча в левой руке. Вот он сейчас подбросит один над головой. Мгновение он смотрит на Рейнольда, на белый силуэт, вырисовывающийся на зеленом фоне брезента, спускающегося под трибунами, до красной площадки. Наверху — густая, сомкнувшаяся толпа, состоящая из людей, которых он знает и которые знают его. Но Жан не может назвать в отдельности ни одного мужчину, ни одну женщину из этой толпы. Это «они» — своего рода фаланга, состоящая из знатоков, из его болельщиков, из людей, которые вдвойне чувствуют, догадываются о том, что ощущает человек, действующий на этой площадке, подобной рингу. Есть здесь журналисты, парни, чью подпись находишь в спортивной прессе, чье пожатие руки ему знакомо. Они понимают, что происходит с ним, но судят его. Чтобы стать спортивным обозревателем, надо в прошлом самому быть игроком. Спортивное обозрение нельзя писать с кондачка, как это делается в отношении театра и литературы. Недостаточно располагать трибуной в виде газеты и некоторой дозой яда, чтобы безапелляционно заявить, что такой-то хорош или плох, достоин или недостоин. В этой профессии надо знать свое дело, надо понимать. Надо также воодушевлять тех, кто выдает все лучшее, что у него есть. А для этого надо было самому когда-либо побывать в их шкуре.

Есть среди этой толпы и теннисисты. Иногда завистливые, думающие, что они сыграли бы лучше, чем отобранный игрок; тем не менее они обладают большой спортивной честностью, которая заставляет их аплодировать при хорошем ударе, заставляет оценивать игрока по достоинству и всем сердцем участвовать в страшном споре, орудиями которого они сами так хотели бы быть. Здесь и...

Здесь и Женевьева — он ее видит, хотя глаза его и не находят ее. Невидимка, она выделяется из этой толпы (в которой каждый носит какое-то имя и вместе с тем остается анонимным) своими светло-голубыми глазами, стройной фигуркой в облегающей блузке и теннисных трусах. Его преследует тембр ее голоса, слова, которые он слышал от нее на протяжении целых четырех лет, а в особенности слова, произнесенные ею в прошлый четверг. Слова эти снова вытесняют в его мозгу все мысли, планы, надежды.

Своего рода туман застилает мозг Жана. Стоит ему подумать о Женевьеве, как все, что не она, становится ему безразличным. И пусть Рейнольд перехватывает все его мячи и посылает их куда хочет, и пусть у удивленной толпы вырывается вздох недоумения, разочарования,— время, то время, каждая секунда которого драгоценна, бежит, как если бы оно перестало иметь какое-либо значение, кроме возможности для Жана думать о Женевьеве. — 40:0! Ведет Рейнольд. Женевьева! Женевьева!

Кончено! Кончено, прежде чем Жан возвращается на землю, на эту красную землю, окаймленную белыми линиями,— землю, где надо возвыситься над людьми, если хочешь остаться человеком.