«ЗАПОМНИТЕ ЭТО ИМЯ!»

«ЗАПОМНИТЕ

ЭТО ИМЯ!»

Вскоре после окончания XXIII чемпионата Таль узнал, что его включили в состав сборной команды СССР для участия в первенстве мира среди студентов. На первой доске выступал Корчной, на второй — Полугаевский, на третьей — Таль, на четвертой — Антошин. Запасные — Васюков, Лутиков.

Это было очень почетно и ответственно — защищать шахматную честь страны. К тому же Таль, как мы уже знаем, с особым старанием играл в командных соревнованиях. Он был настроен необыкновенно серьезно и, набрав в финале четыре очка из пяти, завоевал приз за лучший результат на своей доске — большую красивую вазу. Ему ее очень старательно упаковали, но ничего не помогло: когда он дома гордо вынул из чемодана пакет, зазвенели осколки. Миша оставался верен себе…

Таль впервые выступал за границей. Он был очень юн и в общем не очень известен. Но его игра была замечена. Югославский шахматист Ивков, которого Таль разгромил, вскоре написал статью, которую озаглавил: «Таль! Запомните это имя!».

А спустя некоторое время Таль выступил в совершенно новой роли — тренера юношеской команды Латвии, выступавшей на очередном первенстве страны. Задолго до этого он стал чувствовать, что его успехи, как и его огорчения, принадлежат не ему одному. После каждого серьезного турнира Талю приходилось отчитываться — и не только в университете, но и перед любителями шахмат на заводах, в учреждениях. Он никогда не чувствовал себя одиноким — это было очень важно.

Теперь Талю, о котором всегда так заботились, предстояло заботиться о других. Девятнадцатилетний тренер проявил необычайную старательность. Один из его подопечных, Валентин Кириллов, решил было из-за соревнований не сдавать экзамены в университет. Таль не только заставил его изменить решение, но и помог в подготовке к экзаменам. В свою очередь, тот не раз потом помогал своему тренеру готовиться к турнирам, просиживая вместе с Талем ночи за разбором партий. Миша с удовольствием занимался с ребятами и в ходе соревнований помогал им как только мог. Он любил командные соревнования и хорошо помнил, как много дали они ему самому.

Но вот в ноябре 1956 года пришла пора ехать в Тбилиси на полуфинал XXIV первенства страны. Впервые, кажется, он отправился на ответственный турнир без особой уверенности в своих силах. В том году он сравнительно мало играл. Обычно в год он играл восемьдесят-девяносто серьезных партий, а до тбилисского полуфинала ему удалось сыграть только тридцать одну. Тбилисская группа была довольно трудной: среди участников находились Петросян, Корчной, Фурман, Полугаевский, Антошин, Гургенидзе. Вдобавок Талю нездоровилось.

Таль играл как-то особенно неровно, рывками. Сделав три ничьи, он занемог и вынужден был слечь. Потом еще одна ничья, проигрыш Зурахову и еще три ничьих. В девятом туре он наконец одержал победу — над Каспаряном, но в десятом потерпел фиаско в партии с Буслаевым.

Итак, на финале можно было, казалось, поставить крест, хотя в следующих пяти турах Таль набрал три с половиной очка. За четыре тура до конца у него было всего восемь очков из пятнадцати. Дела Кобленца, который тоже играл в турнире, были куда завиднее, и Таль шутил:

— Ну, маэстро (так он обычно называл своего наставника), теперь мы поменяемся ролями — вы поедете на финал, а я буду вашим тренером…

Но бурный финиш позволил ему разделить пятое-шестое места и попасть в финал.

— Ничего не выйдет, маэстро, придется нам остаться на прежних ролях, — сказал он после окончания турнира Кобленцу.

— Ладно, ладно, — ответил тот. — Роль у тебя прежняя, но вот партнеры теперь будут не те. Так что не очень-то прыгай!

Партнеры ждали Таля действительно несколько другие. Финал XXIV чемпионата отличался исключительно сильным составом: Бронштейн, Керес, Петросян, Спасский, Тайманов, Болеславский, Корчной, Толуш, Холмов, Фурман, Аронин, Антошин, Нежметдинов. Когорта могучих гроссмейстеров и мастеров могла навести панику на кого угодно. Вдобавок, финал проходил в Москве. Столичные любители шахмат были наслышаны о Тале, но у них еще не было случая воочию увидеть его «в деле».

Словом, были кое-какие основания для волнений. Но Таль находился под впечатлением тбилисского финиша, от его неуверенности осталось только воспоминание, и он твердо решил показать в Москве все, на что способен.

Каждый вечер зал Центрального дома культуры железнодорожников был полон. Одной из главных приманок был двадцатилетний рижский мастер. Таль, который всегда плохо стартовал, на этот раз сделал бурный рывок — четыре победы в четырех турах! Он приехал в Москву охваченный желанием играть и теперь дал себе волю.

Таль всегда беззаветно любил играть, а теперь, когда он вышел на большую дорогу, страсть к шахматной игре в нем клокотала. Незадолго до турнира он вечером прогуливался с Кобленцем по рижским улицам. Когда они нагулялись, Кобленц сказал, внушительно глядя Мише в глаза:

— Ну, а теперь спать.

Таль кивнул головой:

— Конечно! Не на танцы же идти.

Успокоенный тренер вернулся домой. Но спустя час раздался звонок — встревоженная мать спрашивала, где же Миша: он до сих пор не вернулся домой.

Кобленц отправился на поиски. По дороге зашел в шахматный клуб, но там происходил молниеносный турнир шашистов, и, значит, Таля быть не могло. Уже собираясь уходить, Кобленц вдруг обратил внимание на странное поведение нескольких парней, которые, столпившись возле одного столика, явно старались почему-то загородить играющих. В душу Кобленца закралось подозрение. Он решительно пробрался через заслон и… да, да, Миша виновато глядел на него, смущенно улыбаясь. Пусть не в шахматы — хоть в шашки, он все равно готов был поиграть…

Первой его жертвой в чемпионате оказался мастер Аронсон. В голландской защите Аронсон белыми спокойно разыграл дебют. При «правильной» игре Таль получал равную позицию. Но он предпринял антипозиционный маневр и полностью уступил противнику инициативу на ферзевом фланге. Зато партия вступила в полосу комбинационных штормов, где пиратская фелюга Таля оказалась более ловкой и маневренной, чем солидный и медлительный корабль Аронсона. Напутав, Аронсон в безнадежном положении просрочил время.

Второй противник был куда серьезнее — гроссмейстер Тайманов. Таль знал, что его противник иногда чрезмерно увлекается своими замыслами и не обращает особого внимания на замыслы партнера. Значит, лучшее средство против него — тактические удары. При первом удобном случае он поставил ловушку и сам удивился, как легко позволил Тайманов заманить себя в расставленные сети.

К Бронштейну Таль всегда питал самые почтительные чувства. Он считал этого выдающегося шахматиста одним из своих учителей, восхищался многими его партиями. Но ведь за доской авторитетов для Таля не существовало!

И все же до начала партии он склонен был держать курс на ничью.

— Чего тебе лезть? — говорил ему осторожный Кобленц. — Имеешь два очка из двух, так какой же смысл рисковать, тем более с Бронштейном?

До начала партии Таль готов был внимать благоразумным советам. Но когда пускались часы и им овладевал азарт боя, голос рассудка замолкал и предварительные решения летели к черту. Так случилось и в этот раз. Словом, Таль подчинился своему темпераменту, и ему не пришлось пожалеть об этом.

Три очка из трех! Он — единоличный лидер турнира! Будет о чем поговорить по телефону с домашними! Но отец с матерью не знали, радоваться им или огорчаться: слишком большие успехи Миши слегка их пугали.

— Главное, не теряй голову, не зазнавайся, — говорил ему озабоченно доктор.

Но триумф старта продолжался. В четвертом туре Таль красиво выиграл у Банника. В острой позиции Банник провоцировал Таля двинуть центральную пешку, на что следовала эффектная комбинация. Ловушка? Великолепно! Но давайте посмотрим, что будет дальше. Внимательно анализируя возникавшую позицию, — Таль наткнулся на ход, начисто опровергавший комбинацию. Произошло обычное: он увидел дальше, чем его соперник.

И пешка отважно двинулась вперед. Остальные ходы были сделаны обоими противниками без раздумья — оба верили в непогрешимость своих расчетов. Сначала, когда зрители еще не разгадали коварства, по рядам пронесся возбужденный шепот:

— Таль попался!

Но вот улегся пороховой дым, и позиция Банника предстала в обломках.

В первый день турнира столик, за которым играл Таль, стоял в третьем, последнем от зрителей, ряду. При всем своем самолюбии юноша понимал, что право на первый ряд еще не заслужил. Теперь, как лидер, он играл в первом ряду. Это было приятно, но вскоре он почувствовал, что с ним играют как с лидером, то есть особенно старательно и решительно. Банник был последней радостью старта. Дальше начались невзгоды.

С Корчным он сделал ничью, и это было совсем не плохо: с этим мастером контратаки он еще никогда не имел успеха. Но затем пришла очередь Нежметдинова, который прекрасно провел партию, вынудил Таля пассивно защищаться и заслуженно победил.

В следующих шести турах Таль сделал пять ничьих и одну партию проиграл. Это дало повод комментаторам упрекнуть Таля в том, что он не обладает нужной стойкостью и болезненно воспринимает поражения, а также в том, что игра его страдает неровностью. Второй упрек был справедлив, хотя и трудно, право, ждать стабильной игры от мастера, талант которого бродит, как молодое вино. Первое же замечание нуждается в коррективах.

Таль в середине турнира и в самом деле играл намного хуже, и действительно это в большой степени объяснялось деморализацией. Но наступила она не после проигрыша Нежметдинову, а после ничьей в партии с Антошиным.

Кобленц вспоминает, что когда перед партией он повел Мишу прогуляться, тот не мог скрыть своего нетерпения.

— Как медленно тянется время, — нервничал Таль, — скорее бы начать.

Накануне Таль был разбит Нежметдиновым, и ему не терпелось «отыграться».

Талю удалось получить очень активную позицию, как раз такую, в которой он наиболее опасен. И атака не заставила себя ждать. Таль пожертвовал пешку, потом ладью за легкую фигуру. Запахло матовыми угрозами. Таль рассчитал вариант с жертвой двух коней, но мата не находил. Уже в пресс-бюро был найден форсированный вариант, уже и зрители загудели, увидев продолжение, ведущее к быстрой победе, а Таль все сидел, склонившись за доской. Мата он так и не нашел. Это было ужасно обидно. Сумей он завершить комбинацию, и партия могла быть одной из лучших в турнире. Скрепя сердце Таль пошел на другое продолжение, у Антошина нашлась защита, и партнеры вскоре заключили мир.

Когда Таль зашел в комнату участников, кое-кто ему сказал:

— А знаешь, Миша, ты ведь мог дать мат.

— Нет!

— Нет? А вот посмотри.

И ему показали не очень сложный вариант, который действительно вел к мату. Но его ждало еще одно горькое разочарование. Уже ночью, лежа в постели, он вдруг нашел более короткую и более красивую матовую комбинацию.

В таких, редких, правда, случаях, когда Талю изменяет его самый надежный инструмент — комбинационное зрение, он всегда испытывает состояние подавленности. Это легко понять. Именно безошибочное комбинационное зрение позволяет Талю запутывать игру, предпринимать сложнейшие маневры, чувствовать уверенность в любых позициях. И вот в партии с Антошиным он заблудился в комбинационном лабиринте, там, куда сам завлек своего противника.

Таль расстроился и на какое-то время потерял верность удара. Все же после одиннадцатого тура он с семью очками делил второе-шестое места с Бронштейном, Петросяном, Спасским и Холмовым. Впереди, с перевесом в пол-очка, был Толуш, игравший в этом турнире необычайно свежо, изобретательно, эффектно.

В двенадцатом туре Таля ждало новое огорчение: он отложил в тяжелом положении партию с Болеславским. Что должен испытывать в этом случае мастер, идущий в лидирующей группе? По меньшей мере, он должен быть расстроен. А Таль не был даже взволнован. Этот вечер, вернее, эта ночь показали, что он все еще легкомыслен.

Одним словом, после игры наш герой отправился на свидание! В то время как другим участникам снились сны, этот нарушитель спортивного режима бродил с девушкой по улицам Москвы. Возле Белорусского вокзала Таль, как это не раз с ним случалось, перешел улицу в неположенном месте. Когда милиционер стал делать соответствующее внушение, Таль гордо отказался признать себя виновным. Тогда, как водится, у него попросили документы. Увы, паспорт находился в гостинице.

Вместе со спутницей, которая не захотела покинуть его в беде, Талю пришлось проследовать за милиционером. Молодой лейтенант, дежурный по отделению, недовольно повернул голову в сторону вошедшего и вернулся к прерванному занятию: он сидел за шахматами.

Таль взглянул на доску и не мог сдержать улыбки: лейтенант анализировал его партию с Болеславским! Очевидно, отложенную позицию передали по радио в вечернем выпуске. Он не утерпел и сделал замечание по поводу одного хода. Лейтенант вместо ответа со вздохом отодвинул доску и скучным голосом спросил:

— Фамилия?

— Таль…

— Еще один Таль?

— Вы будете смеяться, — ответил Миша, — но я не «еще», я тот самый Таль.

Через минуту они сидели вместе и разбирали позицию. Домой он поехал лишь в семь утра…

Партию, несмотря на помощь милиции, спасти не удалось. Таль теперь был уже на седьмом месте. Но начиная с тринадцатого тура Таль стал бурно финишировать и в точности повторил результат полуфинала: в девяти турах набрал семь очков.

Турнирная мудрость осторожных гласит: «бей слабых и делай ничьи с сильными». Своей игрой Таль показал, что принципиально отвергает эту малодушную тактику. Он не только блестяще финишировал — он сумел при этом отбросить назад своих главных конкурентов.

В тринадцатом туре Таль выиграл у Петросяна, причем выиграл в эндшпиле, после маневренной борьбы, без каких-либо «штучек».

В двух следующих турах Таль набирает полтора очка и вместе с Бронштейном и Толушем делит второе-четвертое места. У всех троих по девять с половиной очков. Петросян откинут на седьмое место. Лидер теперь — Керес, у него десять очков. Но в шестнадцатом туре Керес играет с Талем…

До встреч Таля с Петросяном и Кересом его успех в турнире признавался некоторыми знатоками случайным. В подтверждение говорилось о том, что стиль нескольких побед, в частности над Аронсоном, Таймановым, Банником, не очень убедителен. Но партия с Петросяном, где Таль тонко провел эндшпиль, и особенно партия с Кересом показали, что юный мастер держится в лидирующей группе по праву.

Кереса Таль тоже переиграл в эндшпиле, то есть в той стадии, которая особенно сложна и где решающее слово принадлежит зрелому мастерству. Когда партия близилась к развязке, в пресс-бюро торопливо вошел гроссмейстер Флор. Ветеран, немало повидавший на своем веку, был явно взволнован. Быстро расставив на доске фигуры, Флор вгляделся в позицию и, выпятив нижнюю губу и покачав головой, сказал:

— Этот мальчик далеко пойдет!

Со следующим противником — Арониным Таль сыграл вничью. Впрочем, эти пол-очка были ему дороже единицы. Оба соперника блеснули в этой партии красивейшей игрой. Атакуя короля, Таль пожертвовал ферзя за ладью. После бурной схватки, в которой стороны состязались в мужестве и комбинационном искусстве, партия окончилась вничью. Эта романтическая дуэль, оба участника которой получили приз за красоту, доставила наслаждение и самим партнерам, и зрителям. Не случайно Эйве назвал ее «самой интересной ничьей в истории шахмат».

Турнир подошел к концу. Перед последним туром наступило междуцарствие. Трое — Бронштейн, Таль и Толуш — имели по тринадцать очков. У Кереса было на пол-очка меньше. Спасский и Холмов набрали по двенадцать очков. Особую остроту и без того драматической ситуации придавало то обстоятельство, что двум лидерам — Талю и Толушу — предстояло играть между собой.

Трудно представить себе, что творилось в последние дни турнира в зале. Игра юного Таля — яркая, безудержно смелая, чуждая прозаических турнирных расчетов — безоговорочно покорила сердца любителей шахмат. Никто не проводил опроса, но можно не сомневаться в том, что большинство зрителей без раздумья отдало ему свои симпатии. Почти каждый атакующий ход Таля, особенно если он был связан с риском, вызывал в зале плохо сдерживаемое возбуждение.

Таль стал популярен! Во многом из-за него перед входом в Дом культуры собиралась толпа болельщиков, которым не хватило билетов. Когда в день последнего тура Таль с Кобленцем пробирались сквозь толпу, у лидера чемпионата были оторваны почти все пуговицы на пальто (правда, в этом повинен был не только энтузиазм болельщиков, но и то, что пуговицы держались на честном слове).

Никто, наверное, не бросит в Таля камень, узнав, что он готов был удовлетвориться ничьей — она почти наверняка обеспечивала дележ первого места («пробить» Холмова было труднейшей задачей даже для Бронштейна), а заодно давала и гроссмейстерское звание. Так подсказывал здравый смысл, так, конечно, советовал Кобленц.

Но… аппетит приходит во время игры! Здание, так старательно воздвигнутое Кобленцем на безупречных доводах рассудка, рухнуло после первых же ходов. Едва фигуры вышли на рекогносцировку, как Таль ринулся в бой, оказавшись во власти непередаваемого ощущения, к котором слились воедино упоение битвой, горячий азарт, манящая и в то же время слегка пугающая жажда риска…

Его соперник не уступал в отваге и был настроен так же решительно. Для Толуша в его сорок шесть лет игра в этом чемпионате была лебединой песней. Ни в одном соревновании за последние годы не играл он с такой страстью, с таким упоением. Партия с Талем давала Толушу последний шанс в борьбе с несговорчивой фортуной — он мог стать чемпионом СССР или теперь или никогда: доблестно пройти еще раз марафонскую дистанцию ему в его годы уже не удастся.

Но, странное дело, то ли Толуш находился под впечатлением разгрома, который учинил Таль целому гроссмейстерскому легиону, то ли не мог справиться с волнением, только всю партию этот необычайно отважный боец провел, как обреченный. Воспользовавшись тем, что Толуш пассивно разыграл начало, Таль немедленно начал прямой наводкой обстреливать королевский фланг черных.

Последний тур проходил в мертвой тишине, которая была выразительнее любого шума. Так как во встрече Бронштейна и Холмова все явственнее вырисовывалась ничья, публика с особым волнением следила за игрой своего любимца. Помните: «каждый шахматист — кузнец своего турнирного счастья?» Сейчас этот кузнец, не жалея сил, ковал свое счастье. Когда был сделан 30-й ход белых, зал испустил тихий вздох: Таль пожертвовал центральную пешку и одновременно оставил под ударом слона. Толуш пытался отчаянно защищаться, но давление с каждым ходом нарастало. И вскоре гроссмейстер протянул руку и первым поздравил Таля с титулом чемпиона…

Хотя почти все остальные партии еще продолжались, публика устроила новому чемпиону короткую, но бурную овацию. Впервые за много лет победу в чемпионате СССР одержал мастер, да к тому же играющий в такой необычайно-импонирующей манере — широко, вольно, с гордым презрением к опасности. «Таль! Запомните это имя!» Теперь это имя помнили все, кому были не безразличны тайны шахматного двора.

Вечером, приняв многочисленные поздравления, Миша вернулся в номер. Разделся, сел за стол. И вдруг, неожиданно для себя почувствовал грусть. Все кончено, играть больше не надо, волноваться тоже. Только теперь он понял, что смертельно устал. Но утро вечера мудренее. И назавтра, выспавшись и отдохнув, он снова был прежним Талем.

Утро победы… Представьте себе юношу, еще сохранившего в своем облике и манерах черты подростка, слегка беззаботного, насмешливого, чуть наивного, но уже почуявшего свою силу. В минуты обдумывания Таль выглядел угрюмым, даже мрачным. Но когда партия кончалась, молчаливая сосредоточенность уступала место неистощимой веселости. Кажется, юноша всем своим видом так и говорил: «Ну, пожалуйста, спросите меня о чем-нибудь, ну поспорьте со мной, ну дайте же я вам докажу, что вы ошибаетесь в этом варианте…».

В то торжественное и вместе с тем суматошное утро новый чемпион страны был необычайно занят: визиты, письма, телеграммы.

Звонит телефон. Одна из рижских газет спешит опередить конкурентов.

— Как настроение?

— Солнцем полна голова!

— Очень устали?

— Готов все начать снова!

— Что будете делать в ближайшее время?

Вопрос серьезный, и Таль ответил серьезно:

— Буду писать диплом. Тема? «Сатира в романе Ильфа и Петрова „12 стульев“».

Вот таким — жизнерадостным, окрыленным успехом, опьяненным хмельным медом славы — был тогда Миша Таль. Как бывало со многими, за одну ночь он стал знаменит. О нем писали статьи, в которых хотя и отмечались недостатки, в частности неровность игры молодого чемпиона, но в целом уже давалась блестящая оценка. Сам Давид Бронштейн, мнением которого Таль так дорожил, назвал его ярким, многообещающим талантом. «Молодое дарование», — вспомнил Миша, читая эти строки, и мысленно улыбнулся.

Получил признание и его стиль. Автор одной из статей приводил не раз слышанные «жалобы» мастеров: «Играть с Талем такие партии, где все фигуры „висят“, где все неясно, а на обоих флангах тебя атакуют… это очень неприятно!».

Правда, было немало скептиков, которые продолжали оспаривать убедительность его побед, но могло ли это омрачать настроение ему, чемпиону СССР и теперь уже гроссмейстеру Михаилу Талю? И даже если бы эти ворчливые голоса его и огорчали, то встреча на вокзале с рижскими болельщиками заставила бы забыть о всех неприятностях.

Словом, жизнь, казалось, улыбалась удачливому юноше. Но судьба готовила ему удар.

Доктор Таль, гордость и опора семьи, стал вдруг прихварывать. Когда Мише вручали медаль чемпиона, доктор лежал в больнице, той самой, в которой проработал столько лет. В день приезда сына из Москвы он выписался из больницы, но вскоре должен был вернуться туда.

Любовь и уважение Миши к отцу давно переросли рамки сыновней привязанности. Доктор Таль был для него не просто отцом — он олицетворял для него душевное благородство. В трудные минуты жизни Миша спрашивал себя: «А как в этом случае поступил бы папа?»

Дружба между отцом и сыном была тем более трогательной и прочной, что доктор Таль был страстным любителем шахмат и, естественно, горячо болел за Мишу. В связи с этим происходило много смешных и трогательных историй. Когда, например, в вильнюсском четвертьфинале Таль отложил в сложном положении партию с Гипслисом, отец и дядя позвонили к Мише в третьем часу ночи. Ида Григорьевна не хотела поднимать Мишу с постели. Но они так молили ее, убеждая, что нашли выигрывающий ход, что она уступила. Миша выслушал энтузиастов и как можно более искренним тоном поблагодарил. Положив трубку на рычаг, он улыбнулся: «выигрывающий ход» почти немедленно приводил к катастрофе…

Случилось так, что Миша заболел воспалением легких и лежал в том же корпусе, где отец, только этажом ниже. Когда он узнал, что доктор Таль скончался, он окаменел. Мать, которая сама остро нуждалась в помощи, — сидела возле него и говорила: «Плачь!». Но он только молча глядел в стену.

Около двух месяцев Миша почти ничего не ел. Он медленно угасал. По городу поползли слухи, что у Таля нервное расстройство. Кто-то из навещавших приятелей сказал ему об этом.

— Ах вот как? — слабо улыбнулся Таль.

Назавтра к нему явился нотариус: надо было заверить подпись.

— Здравствуйте, — сказал он, входя в комнату к Мише, — я — нотариус.

— Здравствуйте, — прозвучало в ответ, — я — Наполеон.

Нотариус попятился и выскочил из комнаты. На следующий день многие в Риге знали, что у Таля — мания величия. Между тем врачи уже не знали, как пробудить у него интерес к жизни. И вдруг мать поняла: шахматы, только шахматы могут поднять его с постели!

— Знаешь, Яша, — сказала она громко, обращаясь к старшему сыну, — второго мая в городском клубе традиционный блиц-турнир.

— А ведь Миша мог бы сыграть. Я вынес бы его к машине, — откликнулся Яков.

Больной медленно повернул голову:

— Когда вынос тела?

Ида Григорьевна вздрогнула: так шутить! Но дело было сделано. В день состязаний Яков отнес его на руках к такси и внес в помещение клуба. Допускать больного к игре было нарушением всех правил, но Ида Григорьевна объяснила врачам свою идею и заручилась их согласием.

Изголодавшийся по игре чемпион страны, несмотря на недомогание, с таким остервенением набросился на противников, что выиграл все до одной девятнадцать партий! Лекарства больше были не нужны: Таль стал быстро поправляться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.